Двенадцать

Не сокращай расстояние, оставайся холодным, опереди удар в сердце ножом

Виолетта переплет бордовый под футболкой несёт бережно, по коридору темному тихими шагами идет, по сторонам высматривая. Она, как и любой на ее месте по ее мнению, идет на синяк лишний раз надавить, найдя рычажок давления. Без угрызений совести и всего подобного, идет лишний раз о себе напомнить да с язвой во рту поулыбаться. Зная, что Медведева накажет, возможно сильнее обычного, но все равно шагает уверенно и в дверь, что почти у выхода, стучится осторожно. - Малышенко?…-Волосы пепельные, немного влажные, за ухо заправлены, а брови нахмурены удивленно.- Проходи, раз пришла- Кира Виолетту под рукой внутрь пропускает, в коридор выглядывая осторожно, чтобы не увидел никто. И шатенка и слова сказать не успевает, как в комнату мышкой заглядывает. Медведева выглядит уставшей не на шутку. И от того видимо, холод свой с безразличием, заменила на смиренное спокойствие. На Виолетту лишний раз глаза не поднимает, собирая с полу какие то документы. В комнате как и привычно, влажно, странно и темно. Запах ладана и древесных духов еле слышится, из за заженного в углу благовония и играет что то на классику похожее, тихо тихо, чтобы никто вдруг не услышал. - Это Шопен?- Прислушавшись спрашивает Виолетта, уверенно усаживаясь на мягкую кровать. - Не знала что можно…. - А ты, я смотрю не все мозги скурила…- Не поворачиваясь, но с несвойственной улыбкой отвечает. - Да Мамка слушала часто, вот и запомнила… - Радио это…- Тянет будто оправдываясь,- Тут из запрещенки только оно и календарь с сигаретами. - Я думала вам можно… - Можно, но не нужно.- Сухо и твердо, как обычно.- Чего пришла то? - Да я….- И Виолетта тушуется по детски, будто совсем не вовремя пришла. Ее пустили и даже разговаривают с ней нормально, а уголки дневника под футболкой в самые ребра упираются, будто показывая, что это дело зря устроено.- Да я так, просто зашла…Лизок храпит. - Отшутиться пытается, на что получает странную ухмылку, которой раньше вроде никогда и не видела. - Я устала, Виолетта, для ругани и нравоучений день неудачный.- Она руками длинными к комоду тянется, пачку сигарет доставая, и закуривает медленно. - А под футболкой что?- Кира по правде говоря с самого начала заметила, что там что то припрятано неосторожно, но донимать с порога сил не было. - Да там, так…- И Малышенко окончательно теряется, видя как ее план заочно рушится о спокойствие и несвойственную Медведевой доброжелательность. Атмосфера ей первый раз приятна, и разговаривать хочется до жути, но понимает, что достань она этот бордовый переплет, испортит все в секунду, а потому оправдание придумывает моментально. - Я…Я книгу с чердака стащила, стыдно стало и извиниться пришла, я на ночь всего, завтра же положу на место. - Виолетт, все норм вообще? - Через улыбку, но со строгостью ей присущей спрашивает. - Сразу сказано же было, оттуда ничего в комнату не таскать, тебя и так одну туда на правах птичьих пускают….- Затяжку делает медленно.- Что за книга то? - Да там по хуйне, честно, завтра с утра же верну, не узнает никто…. - Давай так…- Кира задумывается на секунду. - Если я читала, то можешь на ночь оставить, договор? - Да «Мастер и Маргарита» это, - Выпаливает скоро первую книгу, что вспомнила, а сама руками в футболку сильнее цепляется. - Тонковата она для Булгакова.- Медведева снова хмурится, видя прекрасно как у той щеки краснеют- Ты врать не умеешь, Малышенко, показывай. И Виолетта всем телом напрягается, губы поджимает и шепчет резко: - Ладно, я видимо зря правда зашла…., я пойду.- С кровати резво вставая к двери на цыпочках подходит. - Стоять.- Холодно и строго, в целом как всего было до этого вечера.- Знаешь же, что не выпущу, показывай. И Виолетта понимает, что отвертеться ей сейчас точно не получится, а потому руки расслабляет, комок в горле сглатывая, наблюдая как книжечка со стуком на пол падает. И Кира в приглушенном свете понимает не сразу, когда осознание сквозь прищуренные глаза пробивается, она со стула встает, чтобы ближе рассмотреть и убедится. Она дневник поднимает медленно, скулы сжимая со всей силы, и дышать начинает чаще. А Малышенко тщетно оправдаться пытается: - Кир, я не читала даже, сама не поняла, что с собой в комнату утащила, я клептоманка же, в комнате уже увидела, решила принести, потому что стыдно стало…- На одном дыхании выдает. - И что это? - Сухой до скрипа в ушах взгляд поднимает, бровью немного подрагивая. - Блять я...я не хотела чтобы так....правда - А как хотела? - Не знаю, но точно не так. - Завтра сожжешь в поле, а пепел съешь. - Обратно на кресло усаживаясь, выдает Медведева. - Пошла вон. - То хорошая блять, то плохая, в себе разобраться не пробовала, вместо того чтобы пеплом меня кормить? - А тебя ебать не должно, у тебя все впереди еще. - Мне проще будет, я хотя бы не кололась.- Выдает не подумав, тут же губу прикусывая, в ожидании леща или еще чего хуже. Кира со стула подскакивает, ближе подбирается, в самые глаза заглядывая. Руку у шатенки берет небрежно, рукава кофты задирая по локоть, и на синяки недавно зажившие смотрит, да на точки от иголок. Улыбается язвительно, пристыдить пытается. - Это капельницы. - Медсестра тоже под солями была, в вену попасть не могла? Хуйню не неси, Малышенко. - Рукав также резко опускает. - Откровенностей не дождешься. - Я скурила мозги, но не совесть...А ты пусть и вылечилась, но нахуй сгнила. - Допиздишься и будешь есть пепел, стоя на коленях, Малышенко. - Что нибудь кроме тупых угроз и мнимой вежливости сегодня в меню будет? И Кира, зубами скрипя от злобы и обиды, выхода иного не знает вовсе. С нее впервые так долго пытаются стянуть давно прилипшую маску, ее впервые пытаются вывести и это впервые получается. Девчонка, что два месяца нещадно треплет мозг и нервы, плюется ядом и пинается ногами в живот, раз за разом будто сильнее отколупывает ту стальную броню, что Медведева усердно строила много лет, оправдываясь помощью ближнему. Броню, что защищает от эмоций ненужных и скупых, от страха себя и мира вокруг. Броню, что уже будто образом жизни стала. И Кира правда тушуется и прячется, закапываясь перед ней, перед ее детской злобой и жестокостью, перед ее глупой эмоциональность, перед ее слабостью будто падает на колени, без оружия. Нагая и обезглавленная, вчера умеющая отсекать голову собственноручно, сегодня уже сама на эшафот взбирается. Не имеет силы перед Малышенко, чье лицо раз за разом так и шепчет, что наглость ее ничем не вывести и не изгнать, можно только прижечь. И от того она сейчас девчонку за волосы так, резво, на кровать кидает, да так, что у той слезы выступают неосознанно, но улыбка ехидная с лица не сходит. - Я смотрю, ты только этого и ждешь…- Шепчет, края кофты поднимая. - Сама подсадила… Виолетте на секунду это все кажется хуевым бэдтрипом, отвратной русской порнухой с самыми грязными сценами. Но с головой падая в первый раз, она знала, что придет вновь, что доведет, что зацепит. А потому руки поднимает, без лишних движений, снова чувствуя этот холод по спине пробегающий. До ключиц доходит чье то теплое дыхание, а глаза сами по себе закрываются, закатываясь куда то внутрь головы. И снова спичка зажигается резко, обдавая все вокруг запахом сожженного дерева. И снова свеча. Длинная, церковная, пахнущая по настоящему. Ритуал искупления грехов для каждого свой, через боль и унижения, через признание и покаяние, через отрицание и отторжение. Для каждого свой. И каждый грех откупиться с души наглой девчонки, что под свечой как змея вертится, выгибается пошло. И Кира в трясущихся руках свечу держит, дышит тяжело. Хочется все волосы вырвать и спрятаться, но силу показать надо. Она ждёт пару секунд, пока первый воск в каемочке расплавится и смотрит на Виолетту на кровати, что умоляюще смотрит так, вжимаясь в простынь. - Говори со мной…- С кровати доносится шепотом тихим. Но Медведева лишь взглядом прожигает, подмечает старые ожоги на тельце исколотом, ищет новые места. Смотрит изучающе. Она выглядит иначе. Будто бы чище, будто бы белее. Она колени поджимает, подергиваясь, до тех пор пока Кира не подойдет, с растопленным у фитиля воском и пока не упадёт первая капля на живот, что весь мурашками покрылся. Медведева руки ее придержать пытается, хоть и знает, что та сопротивляться не станет, но так увереннее, так привычней. Тёплый воздух от свечи обдает комнату будто в секунды. Влажно и жарко. Пошло и грязно. Ужасно и глупо. Дыхание Медведевой в секунды будто ускоряется. Вдохи быстрее и глубже, выдохи горячее. А девчонка на кровати змеюкой льнется, улыбается сквозь прищур от боли. И через хрип безбожный и прокуренный стон из уст выпускает. Наглый до одури. И Медведева с каждой секундой ломается сильнее. Видя, как Виолетта, изгибаясь, заставляет капли раскаленного воска по выпирающим ребрам прокатится, видя, как губы прикусывает, видя как шепотом меж стонами выпаливает «Господи» самым грязным образом и видя как ей с каждой упавшей каплей больше хочется. То ли свеча огнём и жаром холодной и будто вымощенной из белоснежного камня Медведевой в голову дала, то ли влага и дыхание девчонки, но щеки, что ранее будто светились мрамором, вдруг покрываются стыдливым румянцем, самым детским и чистым. Виолетта к румянцу этому дотянуться губами пытается. Просто потому что захотелось такую грозную и сухую довести до полного отчаяния, разбить и растоптать, как она ломала ее подвалах, помощью прикрываясь. Та, видя как лицо тянется, припасть к ключицам пытается, назад отклоняется, и от злости, что румянцем почти до ушей добралась, выливает из каемочки каплю больше остальных. Слыша в ответ хриплый стон громче всех предыдущих. Что в ушах отскакивает эхом и наверняка в памяти надолго останется. - Тихо. - Грозно так произносит, избавляясь от прежнего холода, говорит сквозь трясущиеся зубы. А Виолетта будто чувствует как бурлит внутри все у Медведевой. Будто знает на что давить. А потому выдавливает из себя еще громче стон, вдохнув сильнее. Пока ее на только что обожженный живот не переворачивают резко, заставляя лицом в подушку уткнуться, и пока на спину не прилетает пара капель воска. Кире легче ее лица не видеть, у Киры тогда руки не трясутся и ноги не подгибаются. И пока та не видит, а лишь хрипит обрывисто в подушку, Медведева пару слез из глаз выпускает скоро, что щеки обжигают, сильнее огня всякого, что катятся по горящему румянцу, дорожки оставляя.