инсомния

      Он растворялся в городе: исчезал в тупиках закоулков, призраком бродил по окраинам, сливался с серой шумной толпой, становился никем — пустой оболочкой, бесцветной массой без мыслей, без чувств, без эмоций. Он не хотел быть, и тогда появлялась Она, влекшая вперед, обещавшая тепло и красоту, долгожданное забвение. Она считала его своим дитем, а он, ведомый за руку, не мог сдержать улыбки.       Она повела к назначенной встрече — он шагнул.       Мир перевернулся, и ногу прошила нервная боль, сгустившаяся в длинный электрический жгут с узлом посередине. Сознание исчезало в рябых помехах — смерть зациклилась в одном мгновении.       Она жалела лишь о том, что пересечься не удалось.       Льва он встретил уже в коридоре больницы. Брат метнул испуганный взгляд и исчез у стойки регистрации. Полиция, задобренная стопкой денег, занималась теперь бедолагой-водителем, не успевшим даже моргнуть, когда на безлюдную ночную дорогу выскочил человек. Под ногтями застряли ошметки кожаного сидения, которое он молча драл всю дорогу. От малейшего движения ногу било словно молнией.       Где-то под кожей раздробились кости, и бесполезная конечность стелилась по полу, медленно опухая. Что-то было сломано, как и внутри головы, не желавшей лечения, но мечтавшей умереть под грузовиком.       Лепили с влажным чавканьем гипс. Обработали ободранные ладони и локти, залепили ссадину под глазом. Он разлагался кусками и исподлобья глядел на лицемерно вежливое улыбчивое лицо брата, вознамерившегося непременно забрать подопечного под тщательный домашний уход. Он чувствовал, как подходил к концу. Он все сыпался и сыпался вниз по крупинке, как песочные часы, но стекло начало трескаться раньше завершения цикла. Он переставал обрабатывать информацию.       Он переставал мочь существовать.       Белый шум окутывал пространство, и он смотрел только перед собой все то время, пока Лев помогал дойти до машины и усесться, вез обратно в частный сектор и нес на руках, преодолевая лестницу по пути в комнату. Мыслей не было. В нем перегорели все лампочки. Он был в таком холодном опустошении, что становилось страшно.       — ...слышишь? Или мне самому тебя теперь мыть? — ладони Льва тряслись; брат был в ярости, сдерживаемой лишь осознанием, что кричать бесполезно.       Рома еле-еле сидел на краю постели. Лев глубоко вдохнул и выдохнул.       — Я оставил чистое полотенце на тумбе. Постарайся не лить воду зря, — Рома поскреб щеку и отвел мутный взгляд, словно говорили и не с ним вовсе. — И побрейся уже. Выглядишь, как черт знает кто.       Смех, вырывавшийся из глотки, грозил перерасти в истеричный вой — он спрятал лицо за волосами, дожидаясь короткого хлопка двери. Потом с трудом поднялся, зашатался и кособоко оперся об кровать — костыли издевательски стояли у противоположной стены; поплелся до ванной, и такой короткий путь был никчемно долог и тяжел с очередным бесполезным грузом искореженного тела.       Отражение показало обросшего незнакомца, на которого было противно смотреть, которого он испугался, который был так отвратительно похож на него, что рука не прекращала трястись. Незнакомец ненавидел себя, а его просили помыться и побриться. Незнакомец даже не мог стоять ровно и осел на холодный кафель. Он вдавил лезвие в запястье и полоснул, но ничего не почувствовал.       Рука занемела, и упавшая бритва закатилась под ванну. Ладонь стала полностью багрово-красной. Пол стал мокрым, и он успел замерзнуть. Он не жил красиво и никогда бы не умер так, в рассуждениях о смысле жизни, на глазах у всех, в ореоле славы и любви. Скорее, он бы сгнил в душной комнате, пророс мхом и плесенью, в скелете укрыл опарышей и паразитов, ведь только им он был бы искренне нужен. В дверь тарабанили, заскрипел и защелкнул замок, Лев со сквозняком ворвался в ванную. Мир почернел.       Он не мог открыть глаза, и потому Она делала это за него. Она силилась понять, отчего же эти люди решили, что тело лучше смотрится в мягкой постели посреди комнаты, чем в луже крови. Устроившись на подоконнике, Она слушала женщину, бинтовавшую хрупкие запястья, и мужчину, вышагивавшего туда-сюда.       — С таким же успехом ты мог оставить его помирать. Ты же понимаешь, что он попробует снова.       — Ну и что ты мне предлагаешь? Привязать его к кровати? Сбежит же при любой удобной возможности. Я же не мог его там оставить…       Он был таким бледным, что сливался с серыми простынями. Тени на исхудалом лице напоминали трупные пятна. Свобода пахла металлом и землей, порабощение — стиральным порошком и спиртом. Величайшим преступлением было вернуть к жизни человека, окунувшегося в бесконечность; обесценить его волю.       — Так найди ему психиатра. Его главная болезнь — в голове, — ресницы дрогнули под движением век.       — Психотерапевта тогда уж, — Лев потер переносицу. — Нет, Дара. Во-первых, это стоит бешеных денег.       Она спрыгнула с подоконника, обошла женщину, сидевшую у постели, и залезла на кровать. Он сразу ее заметил.       — Во-вторых, я даже не знаю, к кому обратиться.       Она села на бедра, ладошками обхватила щеки и заставила поднять голову. Он внимал, и шепот из ее губ перелился в собственные. Оставалось только довериться случаю.       — …рагим Григорич.       Лев и его подруга вскинулись на внезапное пробуждение.       — Новых Ибрагим Григорич. Психотерапевт, — весь разговор глаза были открыты.