инсомния

      — Располагайтесь, — развел руками Митька, упав на кровать.       Комната была настолько маленькая, что едва ли хватало места на одного Митьку. Шмотки были разбросаны — шагу некуда ступить, и подошва кед липла к немытым полам. Запах стоял кислый и удушливый — пота, грязи, пива и старых упаковок от еды. Свет от уличного фонаря еле-еле пробирался чрез задернутые шторы. Федя дышал в затылок: он был несказанно доволен, столкнувшись с Ромой на входе.       Покосившееся кресло сильнее прогнулось от тяжести тела — Рома, откинувшись на спинку, вяло за ними следил. Федя плюхнулся на табуретку, и Митька попробовал спихнуть того ногой, но после попросил гитару. Их тут стояло три штуки, разные, и на всех Митька умел бряцать, как и на синтезаторе, служившим вешалкой для вещей. Он долго наигрывал мелодию, напевая гнусаво:       — И я могу делать, что хочу…       Мигрень жалила болью, и ноющие спазмы скатывались по телу. Ребристый рифф гладил горевшие уши, но вскоре затих — Митька подергал пару струн и отложил гитару.       — Есть что выпить? — спросил Федя.       — Не-а, — зевнул Митька и почесал коротко остриженную голову. — До круглосутки можем сходить. Я возьму пару энергетиков, а вы себе что-нить.       Вставать с кресла не хотелось. Руки, вцепившиеся в подлокотники, изредка подрагивали. Волоски приподнимались, когда туловище продирали мурашки. Морозило, и нужно было закинуться таблетками, но тех предсказуемо при нем не оказалось.       — Эй, ты идешь? — обернулся Федя.       — Ага.       — Все ништяк?       Кивнув более раздраженно, Рома поднялся и ссутулился, пряча лицо за волосами. Долгий шумный спуск из общаги чудился адским кругом — черти плясали и носились, норовя заглянуть в душу. Они пялились так откровенно, как если бы знали правду, как если бы он для них был экспонатом в музее; и на каждый надоедливый взгляд яростно чесалось желание ответить — разораться во всю глотку и сорвать любопытные маски. Крыло так сильно, что, выйдя на прохладную ночную улицу, он не сдержался и прислонился к стене.       — На, покури. Легче станет, может, — пихнул локтем Митька.       Рома не боялся выплюнуть внутренности себе на ноги и затянулся жадно, изголодавшись по никотину. Лучше от этого не становилось, как и хуже — он концентрировался на дыхании, с каждой затяжкой сокращая жизнь. Если бы можно было выскрести собственный мозг ложкой и заполнить оставшееся пространство дымом, он бы так и поступил.       Было темно, и свет шел только из крохотного магазинчика в здании неподалеку общаги. Радио в глубине каморки трещало на незнакомом языке; кассир болтал с подвыпившей женщиной. За стеклом на полиэтиленовых пакетах лежала засушенная выпечка, рядом — молочка. Митька сбивчиво попросил три энергетика, две полторашки пива и пачку сигарет.       — Веселитесь, молодежь? — захрипела женщина.       — Да, есть такое, — улыбчивый длинный рот Митьки ощерился.       Холодная скользкая банка жгла ладонь. Первый глоток он сделал, как только они вышли из круглосутки. Газированная сладость раздражила глотку, и не вышло сдержать зубастую ухмылку, вылезшую чуть ли не впервые за день. Сердце тяжело забухтело в грудной клетке, будто стиснутое чьей-то рукой.       — Посмотрите, кто проснулся, — протянул Митька.       — Рома? — осторожно позвал Федя, попытавшись забрать банку.       — Да-а-а? — откликнулся он, облизав кисловато-сладкие губы.