Ад начинается с тебя

За завтраком Эрик был непривычно молчалив. Он совсем иначе представлял свою встречу с Кайлом после долгой разлуки: планировал легкое избиение друга, но лишь для того, чтобы выказать недовольство отсутствием обратной связи. Картман каждую неделю отправлял письма Кайлу, ежедневно проверял почтовый ящик и придумывал Брофловски тысячу отговорок, когда не находил там конверт с ответом. После октября 1939 года Эрик перестал ждать. Он заранее похоронил Кайла, ведь этот упрямый моралист даже под дулом пистолета не сбежал бы из своей родной Варшавы, но ему не верилось, что Брофловски умер просто так, умер как все. Кайлу было уготовано великое будущее, которое он вечерами описывал во всех подробностях и причем так ярко и живо, что Картман тоже начинал верить в его мечты. Вскоре по университету поползли слухи о том, что Брофловски уехал в другую страну и даже не показался в Варшаве. Об этом Эрик не знал. Кайл ничего не сообщил ему перед отъездом, не оставил другой адрес, не написал ни строчки, когда добрался до своих родственников, и не вернулся на учебу. В душе Картмана было пусто, но в пустоте разгоралось пламя ненависти и желание во что бы то ни стало найти Кайла и вдарить ему по первое число. Однако что-то пошло не по плану. Неожиданная встреча с живым Кайлом выбила почву из-под его ног и лишила покоя, которого Картман добивался на протяжении долгого времени, с момента назначения его комендантом концлагеря. Ранение, которое он схлопотал во время наступления, оказалось слишком серьезным. После госпиталя обратный путь на фронт для Картмана был закрыт, но его выдающиеся успехи в военных операциях не позволили списать его как ненужную вещь, поэтому Эрик осел в штабах. Здесь Картман чувствовал себя в безопасности. Над головой не свистели пули и не разрывались гранаты, в боях с партизанскими отрядами он практически не участвовал, а бунты заключенных подавлял автоматной очередью. Он блестяще исполнял приказы руководства и был полезен режиму, его жизнь была спокойной и размеренной, пока в ней снова не появился упертый, самонадеянный, преданный непонятно каким идеалам Кайл. Картман размеренно жевал жареные колбаски и сосредоточенно смотрел в одну точку, не вслушиваясь в гомон коллег за столом, которые оживленно обсуждали недавно выигранную битву на одном из фронтов. Его личная битва, казалось, была проиграна: он проявил слабость и дал Кайлу слишком много времени на размышления. Нужно было действовать как обычно, не отклоняясь от плана, и не заниматься благородством в отношении тех, кто этого не заслуживал. — Как твой пленник? Раскололся? Сидевший рядом Такер негромко обратился к Картману, опершись локтями на обеденный стол, и методично отщипнул немного хлебного мякиша, который тут же отправился в его рот. Крэйг — при всем его равнодушии — искренне интересовался исходом недавнего допроса и не сводил взгляд с Эрика. Слушать истории с допросов Картмана он любил: обычно они были кровавыми и проводились с особой жестокостью, от которой внутри что-то сладко ныло и скручивалось. Картман скосил глаза на офицере и нахмурился, осторожно мотнув головой. Признавать свой провал не хотелось. — Новая методика допроса или ты просто облажался? Картман зло зыркнул в сторону подчиненного и остервенело нанизал на вилку очередную колбаску. Такер ухмыльнулся и зажевал еще один кусочек хлебного мякиша. После военной операции, опасность которой заключалась в работе с химическими веществами, десны Крэйга стали чувствительны к жестким корочкам и твердым продуктам, поэтому он всегда отдавал сухари и печенье из пайка своему бессменному напарнику Твику. Сегодня Такер складировал корочки на тарелке: Твик зализывал раны в лазарете в нескольких километрах от концлагеря, куда Такер при любом удобном случае уезжал. В последние дни Крэйг был более задумчивым и тихим, чем обычно, потому что именно из-за его оплошности Твик чуть не лишился обеих ног и попал на больничную койку. Картман вспомнил, каким бледным и растерянным был Такер по возвращении, ухмыльнулся и надкусил поджаренное колбасное изделие, не потрудившись воспользоваться ножом. — Тебе не погано на душе? — С чего мне должно быть погано? Крэйг пожал плечами, молча проследил за тем, как Картман набивает щеки кусками колбаски, и брезгливо дернул верхней губой. Наблюдать за трапезами Эрика ему никогда не нравилось. Такер прочистил горло, прикрыв рот тыльной стороной ладони, обвел взглядом смеющихся солдат, призванных оберегать руководство концлагеря от всех бед военного времени, и понизил голос до гнусавого шепота. — Вы же были друзьями. — Вот именно — мы были друзьями, Такер. Сейчас это не имеет никакого значения. Такер прищурился. От его хладнокровного, цепкого взгляда скрючился бы кто угодно, но не Картман. Эрик давным-давно привык к непростому характеру своего однокурсника, которого подселили к нему взамен Кайла. Картман не вникал, по каким причинам Крэйг не ужился с предыдущим соседом, но взял за правило лишний раз его не трогать. Разделавшись с колбасками и двойной порцией каши, Эрик причмокнул и промокнул губы тканевой салфеткой. Обстоятельства толкали его к решительным действиям. Он не должен позволить Кайлу соскочить с крючка. Он обязан додавить и подчинить себе этого непокорного польского еврея. Картман пощелкал пальцами и тем самым привлек к себе внимание Такера. — Вечером переведем его в камеру. Проконтролируй, чтобы с ним никто не разговаривал и не давал ему ни воды, ни еды. Голод, жажда и изоляция развяжут ему язык, — губы Картмана напряженно сложились в строгую линию, продемонстрировав беспрекословность его приказа, а губы Такера, напротив, тронула тень расслабленно-жуткой улыбки. Крэйг с готовностью сдержанно кивнул.

***

После знакомства с Йентл Кайл пару раз видел ее. Она с коротким стуком заглядывала в допросную Картмана, тенью пробегала мимо пленника, опустив голову, шепотом переговаривалась с надзирателем и спешно ретировалась к выходу. Иногда Эрик целовал ее, запустив пальцы в короткие кудрявые волосы. Он улыбался. Лица Йентл Брофловски в те моменты не видел, но чужой поцелуй обжигал его кожу. Как только дверь за ней закрывалась, Кайл всегда кривил губы и вздыхал. Йентл была как загнанная в клетку птица, без свободы и права выбора, обязанная исполнять все прихоти своего хозяина. И самое отвратительное — Кайл никак не мог помочь ей, потому что сам был ничтожным муравьем под тяжелым берцем Картмана. В последний — или, как говорили в окопах, в крайний — раз Йентл была особенно суетливой и беспокойной. Что-то тихо бормотала пообедавшему Картману в течение десяти минут, что по их меркам было непозволительно долгим временным промежутком, часто поглядывала на привязанного к стулу Кайла и поджимала губы в паузах. Картман смотрел куда-то сквозь Кайла, поверх его плечей, вслушивался в шепот узницы и периодически кивал. По его отстраненному лицу было видно, что полученная информация совсем его не радовала. Эрик несколько раз качнул головой, негромко, но отчетливо поблагодарил Йентл, мимолетом улыбнулся ей и похлопал по бедру. Йентл выдавила легкую улыбку, которая украсила ее нежно-розовые губы, и устремилась к двери. Напоследок она бросила на Кайла взгляд — потерянный, пропитанный сочувствием и досадой, — притормозила и разомкнула губы, словно хотела что-то сказать, пока Картман рылся в личных делах заключенных. Но не смогла. Йентл моментально отвернулась и ушла быстрее чем обычно. Кайл взволнованно повел плечами и глазами проводил девушку до двери. Она точно хотела предупредить его, но о чем? О том, что его скоро убьют за ненадобностью? Ну так это было ожидаемо. За спиной Брофловски трещал камин, от него становилось гораздо теплее и светлее. Иногда Кайл забывал, где находится, но острая боль в запястье, которая сопровождала каждое его движение, жжение в области раны от пули и другие неприятные ощущения услужливо напоминали ему об этом. Это не гостеприимный дом его польской зазнобы, в котором камин был важным атрибутом домашнего уюта, а обитель тлена, главной шестеренкой механизма которой был его давний друг. Скоро Картман сел обратно за стол, стопкой водрузив на него несколько папок. Кайл с интересом наблюдал за Эриком. Надзиратель быстро перебирал документы, иногда задерживался на каком-то деле, щурился, вчитываясь в содержимое, потом нервно перечеркивал и отправлял в нижний ящик. «Мертвы», — предположил Кайл и в отвращении нахмурился, понурив голову. Замученные нечеловеческим трудом узники концлагеря наверняка умирали как мухи, а их тела вывозили за пределы лагеря и дальнейшая их судьба была никому неизвестна. Кто-то из партизан рассказывал, что нацисты сжигают тела узников, а другие поговаривали, что трупы сбрасывают в глубокую общую могилу. Оба варианта были Кайлу омерзительны. — Зайди ко мне, — разобравшись с документами, Картман набрал чей-то номер, строго и лаконично гавкнул приказ и положил трубку. Брофловски снова посмотрел на него. Эрик и до прихода Йентл был раздраженным: Кайл принципиально отказывался от еды, воды и сигар, не поддерживал разговоры, на которые Картман был по-прежнему падок, и не шел на контакт, даже если живот издавал звуки умирающего кита и сворачивался в трубочку. Брофловски вслушивался в монологи Картмана только потому, что надеялся выцепить из них что-нибудь важное. Но по итогу в голове остались лишь бесполезные кровавые истории. Минут через пять дверь без стука отворилась, и в кабинет коменданта вошел высокий, широкоплечий офицер в черном кителе. Кайл прищурился и попытался распознать в нем какого-нибудь приятеля из прошлого. Чуть смуглый, с темно-синими глазами и угольными волосами, он бы обязательно сохранился в памяти Кайла, если бы они пересекались на занятиях или в коридорах кампуса. Но, видимо, нет. Начальство офицер поприветствовал коротким кивком. Шел он медленно и тихо, но ступал тяжело. На его груди пестрел железный крест, совсем как у Картмана, а на плече висела винтовка. Лицо эсесовца не отображало ничего. Его взгляд, бегло брошенный на пленника, был цепким и бесконечно презрительным: тело Кайла словно проткнули тысячью игл. Офицер остановился перед столом напротив Картмана и загородил обзор. — Уже семь, — шикнул Эрик и рывком поднялся из-за стола, попутно достав портсигар. Его подчиненный никак не отреагировал на этот выпад, не пошевелился ни единой мышцей, но вряд ли его тело сковало сожаление. В отличие от Картмана, он был спокойным как замороженная змея. — От меня Вы что хотите? — Выясни, нет ли какой заразы, а потом как обычно. Как обычно. От этих слов волосы вставали дыбом и мурашки пробегали под кожей. Картман и его подчиненный так буднично обсуждали трупы и методы избавления от них, что становилось тошно. Кайла обуяло разочарование. Неужели Эрик в самом деле настолько прогнил, что чужая жизнь стала для него пустым звуком? Брофловски не удержался от открытого недовольства, усмехнулся и прыснул: «Звери». Так о его присутствии вспомнили. Картман нахмурился и затянулся, скосив глаза на Кайле, а пришедший в допросную офицер обернулся, окинул пленника взглядом и не глядя обратился к Картману: — А с этим? — В камеру. Сейчас. — Но Вы говорили… — Никаких «но». Выполняй приказ, гауптштурмфюрер. Офицер холодно зыркнул на коменданта, скрипнул зубами и отрывисто кивнул. Спорить с Картманом он не стал, но обращение по званию почему-то не пришлось ему по вкусу. Нацист поправил винтовку на плече, развернулся на носках и подошел к связанному Брофловски. В ходе недолгих манипуляций у Кайла появилась возможность встать на ноги. Руки по-прежнему были обездвижены, ныли и болели, ноги не сразу подчинились сигналам мозга и подкашивались. Кайл, подтолкнутый в сторону выхода прикладом, поморщился. Голос офицера был Кайлу знаком, но сосредоточиться на воспоминаниях Брофловски, обеспокоенный своей дальнейшей судьбой, не успел.

***

Эрик деловито и гордо выхаживал по длинным коридорам концлагеря, периодически останавливался, чтобы через окно посмотреть на трудящихся узников, и без лишних слов продолжал путь. В сравнении с административным зданием, где находился кабинет Картмана, это место казалось настоящим адом. Большая часть окон была заколочена досками. В мерцающем свете скудных ламп бесконечный коридор простирался как бездна отчаяния, из глубины доносились крики и мученические стоны, заглушаемые серыми стенами. Эхо боли пронзало коридоры, давило и усиливало ужас. Воздух был тяжелым и пропитанным тошнотворным запахом плесени и человеческих отходов. Повсюду валялся мусор, который создавал зловонный ковер под ногами. Кайл старался не дышать и смотреть только вперед. Вдоль коридора были установлены ряды мрачных камер, каждая из них была населена живыми скелетами, которые отчаянно цеплялись за жизнь и тянули руки к коменданту, офицеру и сопровождаемому ими пленнику. Картман бил их тростью, чтобы не мешали. Кайл нечаянно пересекся взглядом с одним из изнеможенных заключенных и замер. На него с надеждой и смертельной тоской смотрели два глаза. Совсем юный парень. Он был настолько худым и бледным, что в самом деле напоминал скелет. Его потрескавшиеся губы с трудом разомкнулись и выпустили хриплый шепот, за которым последовал вздох отчаяния. Он просил воды. — Неужели тебе совсем их не жаль?! — закричал Кайл не своим голосом и дернул плечами, в ничтожных попытках выбраться из-под конвоя. Как будто он мог чем-то помочь и как-то облегчить жизнь всех обитателей лагеря. Как будто была хоть какая-то надежда. Картман остановился, медленно опустил голову и усмехнулся. В задумчивости он передавал трость из одной руки в другую. — Видишь ли, Кайл, эти узники провинились. Кроме того, они всего лишь расходный материал, к ним не может быть жалости, — Эрик со зловещей улыбкой обернулся. Картман говорил заученные фразы, значение которых наверняка смаковал не один вечер, и разбить ему лицо хотелось невероятно сильно. С каждым его словом Кайл злился все больше и собирал непослушные пальцы в кулаки. Он обязан что-нибудь сделать! — Да кто ты вообще такой после этого?! — Комендант лагеря, штурмбанфюрер СС, если хочешь знать, — гордо заявил Эрик, развернулся и пошел вперед. Кайл скривился и чертыхнулся. Его толкнули в спину винтовкой и передернули затвор, намекнув идти следом за надзирателем и не мешкать. От бессилия щемило в груди и жгло в венах. Брофловски больше не заглядывал в камеры и смотрел только перед собой или на трудящихся под палящим солнцем узников. Поразительно солнечный и теплый день. — Не переживай, сейчас ты окажешься в райском месте. Кайл устало закатил глаза и тяжело вздохнул, едва слышно пожелав Картману той же участи. Шутки Эрика сидели в печенках. Брофловски отвернул голову от широкой за счет лишнего веса спины и задержал взгляд на обитателях концлагеря, шастающих по улице. На вид крепкие мужчины несли на себе мешки со строительными материалами, пытались идти как можно быстрее, но их ноги ломились от усталости и недоедания. Наблюдавшие за ними солдаты периодически ставили подножки или тыкали прикладами. Когда один из рабочих в очередной раз споткнулся под смех нацистов, между заключенными и надзирателями началась потасовка. Несколько человек с красными треугольниками сорвались со своих рабочих мест, на выручку попавшим в беду узникам, но по факту — на верную смерть. Потасовка сопровождалась громкой немецкой и русской бранью, болезненными стонами и завершилась привычной в этих обстоятельствах автоматной очередью. Тела участвовавших в драке узников безвольно рухнули на землю. Сквозь стиснутые зубы Кайл вдохнул и выдохнул, почувствовав, как мышцы начали пропитываться отчаянием. Вряд ли отсюда возможно выбраться живым. — Что ни день, то происшествие, — от унылых мыслей Кайла отвлекло бормотание Картмана. С самого утра ему приносили только плохие новости, и потасовка с заключенными, казалось, тоже была ему малоприятна. Эрик повернулся к следовавшим за ним людям полубоком и обратился к офицеру: — Этих мразей тоже в общий котел. Будут они еще воздух портить.