Ад начинается с тебя

Кайлу привиделся сон, полный солнца и теплого ветра. Ему снилось, как он, облаченный в светлые льняные штаны и свободную рубашку, сидит под раскидистым деревом, покусывает травинку ковыля и зачитывается Кантом. Периодически Кайл отрывался от чтения, всматривался в пасущихся на лугу коров, пересчитывал их, проверял, лежит ли рядом с ним длинный прутик, и вновь погружался в немецкую философию. — Прошу прощения, — рядом зазвучал знакомый голос, принадлежавший одной нежной молодой женщине, и Кайл улыбнулся ему сквозь сон. Его обладательница — стройная блондинка в длинном белом платье с алыми узорами по подолу — моментально показалась из-за дерева и улыбнулась так тепло и нежно, словно сама была солнцем. Кайл вытащил изо рта недожеванную травинку, положил ее меж страниц, прикрыл книгу и поднял голову навстречу взгляду Барбары. Ей невероятно шли любые наряды, она казалась сошедшей с небес богиней, даже если щеголяла в простой ночнушке. — Я принесла квас, — девушка слегка наклонилась и протянула Кайлу глиняную крынку, от которой исходил легкий хлебный аромат. Сухие губы Брофловски разомкнулись в благодарности, а потом коснулись горлышка. Хлебный напиток растекся по гортани и подарил приятное сладкое послевкусие. Кайл задумчиво смотрел на небосвод с редкими перистыми облаками, тревожно осматривался, напуганный черной тенью поблизости, и делал еще глоток кваса. — Про добро и зло читаете? — Можно и так сказать, — нехотя согласился Кайл, отпил немного кваса и поставил крынку рядом с собой. По магии сновидений емкость с хлебным напитком бесследно исчезла, а Барбара оказалась совсем близко, как мартовская кошка терлась щекой о плечо Кайла и что-то неразборчиво бормотала. Брофловски посмотрел на книгу. Она была раскрыта, текст размылся, а страницы досадно испачкались чем-то ало-багровым. — Счастье — это неопределенное понятие, которого желает достичь каждый человек, но он никогда не скажет точно, чего он действительно желает и хочет. Парадокс счастья. Но этого не может быть, правда, Кайл? Мы ведь понимаем, что нам нужно для счастья. Кайл пожал плечами и неловко улыбнулся, прижавшись лопатками к стволу раскидистого дерева. Невидимые тиски сковали его горло. Солнце припекало и обдавало голову жаром даже через соломенную шляпу, но Брофловски вопреки жаре снял головной убор, запустил пальцы в огненно-рыжие кудри, которые были короче привычного, и возвел глаза к посеревшему небу. Голубизна небосвода исчезла. На ней нечеткими силуэтами вырисовывались черные механические птицы, от грохота которых Кайл и очнулся. Сон растворился нервным, дребезжащим маревом. Наяву Кайл уже мог дать ответ. Горбушка свежего хлеба, стакан парного молока, пятнистая дворняга под боком, улыбающийся Айк, живые родители, яблоки из собственного сада и очаровательная Барбара — вот что ему нужно для счастья. Спокойствие, гармония и стабильная жизнь, без канонад и взрывов над головой. Он бы многое отдал за один солнечный, мирный день в окружении родных. Брофловски медленно потер глаза здоровой кистью, сухо сглотнул, и горло из-за этого ожидаемо перехватило. Он ничего не пил и не ел, наверное, почти неделю и постоянно хотел спать. Желудок прилипал к позвоночнику, а во рту было сухо как в пустыне. Вот уже третий день Кайл просыпался на жестком матраце, в холодном и сыром помещении. Прохудившееся покрывало не спасало от ранневесенних заморозков, которые пришли на смену тому теплому, но нервному дню. Вероятно, именно это обстоятельство продлевало ему жизнь: в холоде можно дольше протянуть без воды. Кайл окинул помещение взглядом. Стены словно были инсталляцией чужих страданий и боли и безмолвно рассказывали истории заточенных узников. Маленькое окошко вверху, находящееся почти под потолком, пропускало крохотную долю солнечного света и отбрасывало на пол зловещую тень. Из окна потянуло горелой кожей, и Брофловски в порыве тошноты закашлялся, закрыв лицо руками. Предполагать, кому эта кожа принадлежала до сожжения, он не хотел и безуспешно пытался отвлечься. Но неестественная гарь смешивалась с плесневелым, затхлым запахом и против воли Кайла закрадывалась в его ноздри, плотным налетом оседая в пазухах. В негодовании Брофловски перевернулся на спину и уставился в потолок, со скрежетом стиснув зубы. Его взгляд метался от одной досточки к другой. Потолок казался низким и придавливал к вшивому матрацу. Всей душой Кайл противился этому давлению. В нем горело желание отомстить за каждую невинную смерть, за каждую сломанную судьбу, и только это желание поддерживало в нем жизнь. Раздался громкий скрежет входной двери, и голова вновь разболелась. В помещение вошел уже знакомый офицер, который пару дней назад сопроводил Кайла в эту камеру, а потом по приказу Картмана отправился избавляться от трупов заключенных. Брофловски не шелохнулся, даже когда нацист поставил перед ним стакан воды и положил сверху горбушку черствого хлеба. Пленник посмотрел на поданную еду мельком — не удержался — а после вновь вперил в эсесовца испепеляющий взгляд. Он стоял поблизости. Всего один рывок — и можно выбить винтовку из рук нежеланного гостя, пристрелить его и устроить суматоху в концлагере. Конечно, надолго Кайла не хватит — его пристрелит если не первая, то вторая кучка охранников. Но если бы удалось… — Рекомендую выпить воды. Брофловски устало изогнул брови и с промедлением хмыкнул. Желание идти на уступки в нем окончательно испарилось после того безжалостного расстрела узников и нечеловеческого отношения к парню, заключенному в одной из камер. Кайл вяло повернул голову в другую сторону и сложил руки на груди. — Он умер этим утром, и ты можешь легко повторить его судьбу, если продолжишь упрямиться. Кайл закрыл глаза и сжал сухие губы. Заляпанный чужой кровью, он неоднократно сталкивался со смертью лицом к лицу и перестал бояться ее холодных рук. Рано или поздно она примет его в свои объятия и утащит в ад. Ему было все равно, когда это произойдет: хоть сегодня вечером, хоть через неделю, хоть через два месяца. Это неизбежно и неотвратимо. Несмотря на недружелюбное поведение и упрямство Брофловски, последователь Рейха ни шагу не сделал к выходу из его камеры и никак не проявил свое недовольство. Напротив, он убрал винтовку за спину, подошел еще ближе и, к удивлению, заговорил на польском. — Ну хорошо, твое право, — офицер смолк на несколько секунд и слабо улыбнулся, когда Кайл вздрогнул и разомкнул веки, уловив родную речь. Эсесовец поправил оружие за спиной, согнул одну ногу в колене и оперся на нее рукой, чтобы Брофловски смог услышать даже самый тихий шепот. — Но если ты сейчас не поешь, то не доживешь до встречи со своим младшим братом. Ты ведь из-за него сотрудничал с партизанами, да? Кайл в ужасе распахнул глаза и привстал, опершись здоровой рукой на матрац. Офицер не шутил. Его лицо осталось прежним — хладнокровным и каменным. Единственное чувствительное место Брофловски было обнаружено. — Вижу, я тебя заинтересовал. Ну так что, продолжишь гробить свою жизнь? — низкий гнусавый голос серебрился нотками веселья, но только потому, что трагедия двух братьев казалась офицеру невероятно забавной. Взгляд эсесовца был жестоким и абсолютно бесчеловечным. Кайлу показалось, словно он посмотрел в бездну, и его сердце замерло от этого холода. — Где Айк? Он что, здесь? Смуглый нацист улыбнулся уголками губ, засунул руку в карман и наклонил голову к плечу. Его взгляд исподлобья был еще более пугающим, чем взгляд, обращенный к собеседнику напрямую. Лицо офицера ласкало кроваво-малиновое закатное солнце. Кайл мотнул головой. Это не могло произойти. Айк в безопасности. Его увезли вместе с другими детьми и женщинами из уцелевших деревень. Кайл лично сажал его в вагон и видел, как поезд скрылся за поворотом. Их не могли взять в плен. Кайл отказывался в это верить. Брофловски с недоверием покосился на офицера, потом — на стакан и хлеб, и задумчиво хмыкнул. Забота нациста была странной и неестественной, Кайл всем сердцем чувствовал, что она выйдет ему боком, но все-таки принял ее. Он обязан был убедиться, что Айка здесь нет и никогда не было. Брофловски с трудом оторвал вялое тело от матраца, поморщился из-за голодного головокружения, проморгался, прогоняя остатки сна, и потянулся к еде. Сначала откусил чуть-чуть хлеба, затем отпил совсем немного воды. Они были невероятно вкусными. Есть и пить хотелось безумно. Кайл не удержался, съел всю горбушку, едва ее пережевав, и за три жадных глотка опустошил стакан. Дрожащими руками Кайл поставил стакан на пол и прижал к лицу ладони. Они пахли хлебом, едва уловимо, но достаточно для того, чтобы Брофловски сходил от запаха с ума. Зачарованный вкусным хлебным запахом, пленник не заметил, как офицер опустился перед ним на корточки и положил руку на его колено. Кайл вздрогнул сразу же, когда заметил это, и отшатнулся от благодетеля с винтовкой за спиной. Нацист усмехнулся. — Я всего лишь хочу помочь. Тебе прострелили эту ногу, верно? Болит? — Ни капельки, — съязвил Кайл с затаенной обидой, на что офицер никак не отреагировал и уделил все внимание простреленной ноге пленника. Сжав обеими руками штанину, гауптштурмфюрер разорвал ее и показательно хмыкнул, когда увидел припухшее, разрастающееся вокруг раны красное пятно. Кровь уже давно запеклась. По центру поблескивала пуля, которая, очевидно, и провоцировала воспаление. Офицер достал из внутренних карманов кителя складной нож, две маленькие бутылочки, вату и бинт. Один из бутыльков нацист вскрыл зубами, смочил кусочек ваты спиртом и под удивленно-недоверчивым взглядом Кайла протер лезвие ножа. — Обезбола нет, поэтому заткнись и терпи. Офицер вскрыл вторую стеклянную бутылочку и залил воспаленную рану прозрачной жидкостью без запаха, от которой поврежденную ткань защипало. На коже появились пузырьки. Перекись. Ее остатки нацист осторожно подтер ватой. Когда обработка места ранения была завершена, он снова взялся за нож и решительно резанул по центру раны. Кайл заранее стиснул челюсть, глубоко вдохнул и затаил дыхание, но это не уберегло его от болезненного вскрика. Кровь хлынула вновь, офицер резал по живому и не реагировал ни на дрожь Кайла, ни на его ругань, ни на страдальческое мычание. Кайл в попытках замолчать и отвлечься от боли закусил нижнюю губу, повторно ее растерзал, зажмурился до точек перед глазами и пытался глубоко дышать. — Ты выносливее, чем я думал. Из-за невыносимой боли Кайл слышал голос офицера как в вакууме. Операция прошла быстро, и вскоре пуля вместе с приросшей к ней плотью была извлечена. Брофловски под конец стал дышать поверхностно и часто, это помогало ему абстрагироваться от происходящего. Глаза он раскрыл только когда почувствовал прикосновение чего-то склизкого: смуглые пальцы наносили на края раны беловатую мазь. — Поможет тканям быстрее восстановиться и затянуться, — офицер почувствовал во взгляде пленника вопрос и незамедлительно на него ответил во время перевязки. Кайл наблюдал за тем, как он быстрыми, отточенными движениями накладывал бинт, и предположил, что за плечами этого парня огромный трагичный опыт, из-за которого он и стал таким хладнокровным и жестоким. Вытерев с лезвия кровь Брофловски, офицер поднялся на ноги и раскидал медицинские примочки по карманам. На матрац он кинул только заживляющую болтушку и перекись. Как жест доброй воли. Это не обрадовало и не вызывало в Кайле ни капли благодарности, а напротив, разозлило его. — Мне ничего от тебя не нужно. Нацист скептически изогнул бровь и смерил Кайла снисходительным взглядом, от которого возмущение Брофловски всколыхнулось с новой силой. Пленник вскочил на ноги, швырнул бутылек с перекисью в стену и разбил его вдребезги. — Во время своего следующего дежурства перевяжу. Лицо офицера не дернулось ни единой мышцей, подвижны были только его глаза. Они скосились на влажной от перекиси стене, потом опустились, сфокусировавшись на осколках, и в конце концов вернулись к созерцанию лица Кайла. Его желания мало беспокоили нациста. За помощь, даже насильную, он жаждал вознаграждения.