Свобода и терпение

      Лютик уверен, что излишняя паранойя ему не свойственна. Он скорее назовет себя… по-творчески восприимчивым. И дело не только в эмоциональном окрасе терминов. Лютик отдавал себе отчет, что по большей части он неадекватно безбашенный, чем трусящий перед каждым поворотом. Даже наоборот — какое-то базовое здравомыслие бард обрел только с возрастом и опытом… довольно экстраординарных приключений.       Но все же путешествовать с таким количеством дорогих вещей объективно опасно. Поначалу Лютик не особо задумывается, оттого замечает не сразу, но конная амуниция привлекает внимание. Привлекает внимание и его новый блокнот для стихов. Рубашку и серебряный флакон с камнями он по крайней мере может спрятать, но вот коня особо не спрячешь; а отказывать себе в том, чтобы достать бумагу при первой же появившейся идее и сразу ее записать, Лютик точно не планирует.       Постепенно Лютик все больше и больше напрягается. Все реже предпочитает ночевку в лесу ночевке в корчме. Все чаще ищет себе компанию на тракте. Все реже болтает со случайными путниками. Все чаще оглядывается.       Лютик серьезно раздумывает. Он не хочет отказываться от всех этих подарков — мало того, что те были просто-напросто дорогими и красивыми, но они, к тому же, были еще и подобраны специально для него, будто с пониманием его вкуса. Но его ежегодное летнее путешествие становится всё труднее и труднее. Бард бы арендовал ячейку в банке под все это добро — но он не хочет, чтобы кто-то узнал о его связи с Радовидом. Раньше Лютик не был так осторожен — но, справедливости ради, раньше Лютик никогда не заводил роман с настолько серьезными политическими фигурами. Бард со всей ясностью понимает, что эта история опасна и для него, и для принца. А заключать сделку с банком — что ж… Банки, разумеется, умеют хранить секреты. Но Лютик давно разочарован во всех структурах, которые связаны с деньгами. Сколько будет стоить его секрет?       Лютик думает, у кого из своих друзей он может оставить все эти вещи на хранение. Не то, чтобы у Лютика много друзей… Но никого из них подобному риску он подвергать не хочет. И мало кто из них настолько влиятелен, чтобы не бояться держать дома подарки от реданского принца.       В отчаянии бард уже всерьез раздумывает о том, чтобы заглянуть в Леттенхоф, в свое родное поместье. И оставить всю эту красоту там — в конце концов, титул виконта у него никто еще не отнимал, и его личная усадьба (будь она неладна) отличное место для хранения подобных вещей.       Перспектива вернуться домой, хоть и ненадолго, рядом с перспективой быть убитым разбойниками на дороге…       Лютик продолжает раздумывать.       Поэтому в следующий раз, когда Лютик видит королевского гонца, он уже не удивляется. Но шутит про себя, что потребовалось всего лишь четыре раза, чтобы он привык.       В приличной таверне, где бард сегодня выступает, горит почти сотня свечей и распахнуты все окна. На побеленных стенах играют блики, а разносчицы и разносчики бегают от стола к столу с тряпками и метелками — наводят порядок. Лютик сидит в углу, бессовестно закинув ноги на стол, и заканчивает партию аккомпанемента.       Дверь распахивается; Лютик стреляет глазами, но даже не поворачивает головы. Несколько тяжелых шагов. На стол рядом опускается плетеная корзина средних размеров.       Гонец откашливается и остается стоять.       Лютик ставит последнюю нотку на нотный стан, снимает ноги со стола, прячет блокнот, поднимает на гонца взгляд и вопросительно дергает бровью.       Корзина полна крупной вишни. На сочных даже на вид ягодах поблескивают холодные капли воды, будто они только что были в ледяном погребе. Каждую ножку каждой вишенки венчает навязчивый зеленый листочек, будто ягоды отбирали не для еды, а для натюрморта. Лютик присвистывает. И даже не сразу замечает записку, привязанную к ручке корзины. Бард тут же забывает про посыльного, который так и стоит перед ним. Руки по швам. Внимательный взгляд.       Лютик отвязывает конверт, тут же разламывает печать и разворачивает бумагу.       “Сладкий сорт. Но и они не настолько сладкие, насколько твой…”       Лютик не дочитывает до конца и сминает письмо в ладони. Быстро-быстро моргает, глядя в пустоту. Коротко выдыхает через рот. Поднимает голову, смотрит на посыльного, кивает ему и благодарит за работу. ***       Этим же вечером, уже после выступления, Лютик лежит на кровати и не может подняться. Руки, губы, рубашка и, кажется, все вокруг — в вишневом соке. Живот банально болит. Лютик жалеет обо всем, одновременно с этим понимая, что иначе он не мог поступить.       Корзина пуста. ***       Лютик уже почти наладил отношения с Ураганом. Уже почти повернул маршрут в сторону родного поместья. Но ему везет.       Точнее, Лютику ужасно, просто до слёз, не везет. Он не понимает, где прокололся: может в трактире, где он недавно выступал, кто-то приметил дорогие нездешние ягоды. Может кто-то узнал редкий и необычный шелк воротника рубашки, который не был скрыт жилеткой и плащом. Черт его знает, может кому-то приглянулась конная амуниция…       Средь бела дня прямо на тракте его просят слезть с коня и вывернуть карманы. Лютик пришпоривает коня и ловко поворачивает, но из-за деревьев выскакивает еще два человека. Лютик тянется к ножу, спрятанному в голенище сапога, и ведет коня назад, но поспевают еще трое.       Окруженный шестью головорезами, Лютик понимает: нужно сдаваться. Как жаль, что наличие у себя единственного оружия он уже раскрыл.       Дальше все происходит быстро: его уводят с тракта вглубь леса. Он пытается сбежать и почти преуспевает, но один против шести пар внимательных ушей — его сразу останавливают.       Лютик грустно наблюдает за тем, как разбойники копаются в его вещах, суют грязные руки в его ромашковое масло с ароматом цветов и вытряхивают из блокнота засушенные листочки вишни.       Ураган спокойно щипает траву и даже не отворачивается, когда один из бандитов гладит его по морде.       Молочно-белый шелк весь заляпан, шнуровка брэ случайно подпалена на костре. Седельные сумки вывернуты, все содержимое разбросано на земле. Благо, чехол от лютни пока что стоит нетронутый — разбойники интересуются музыкой в последнюю очередь, и Лютик за это благодарен.       — Хей, ты послушай!       “Превратится в воду рек — снег,       Станет облаком седым — дым,       Станет домом твой родной — дом       Из руин воздвигнут вам храм!”       — Что это значит?       — Я ебу? На, почитай.       — Да я не умею…       Лютик слишком громко фыркает, за что получает по лицу. Цокает и предлагает научить алфавиту. Получает еще раз. Уверяет, что уроки письма от Оксенфуртского лектора будут стоить дороже, чем даже Ураган — получает по лицу третий раз и затыкается. Ненадолго, впрочем.       — Да это поэт какой-то, парни, слышите?       “Только от ворот поворот       Только по второй, по второй       Только городов хоровод       Разноцветных глобусов рай”       — Рой! — тут же нагло встревает Лютик и даже приподнимается, хотя привязанные к дереву руки мешают. — Разноцветных глобусов рой. Как рой пчел, разве не знаете? Это метафора такая! Хотя, кому я рассказываю…       Инстинктивно согнуться после удара сапогом под ребра не получается — веревки мешают. Лютик витиевато ругается и сплевывает кровь.       — О! А я это себе возьму!       — С чего бы?       — А ты все равно читать не умеешь, нахера тебе эта книжка?       — Ну так она же почти пустая. Продадим! Сдурел? Посмотри какая обложка!       — Ла-адно, — читающий разбойник просто вырывает себе приглянувшуюся страницу, а блокнот кидает на землю.       Лютика даже от удара под ребра так не перекашивало.       — Эта мне нравится!       “Под парусами облаков,       Сквозь океан идём веков,       И если звёзд не видно,       Хватит маяков.       Есть песни волн, что бьются в борт,       Есть флаг, что на ветру так горд,       И с детства каждый знает,       Где последний порт.”       — И где же этот “последний порт”? Нихера не понятно. Что вообще значит “последний”? Остальные где?       — О, ты уже приплыл, правда, в несколько ином смысле! — хохочет Лютик и получает такую оплеуху, от которой вырубается. ***       Солнце еще не встало, но небо уже светлеет, и бард просыпается от дыма, который настойчиво летит в лицо. Костер потух и тлеет, а легкий ветер нещадно несет всё в сторону барда. Лютик оглядывается, видит, что разбойники спят. Примечает несколько пустых бутылок, кивает сам себе. И начинает медленно высвобождаться.       Честному менестрелю веревки не помеха.       По всей стоянке разбросаны вещи, некоторые из них — испорчены, другие — просто запачканы.       Лютик даже не очень жалеет о том, что оставил, когда хватает лютню и сначала медленно, а потом бегом пробирается через лес. И когда он понимает, что оторвался, бежит уже в полную скорость и хохочет на ходу — и от облегчения, что удалось сбежать, и в легкой истерике от пережитого.       Когда лес остается за спиной и Лютик оказывается на какой-то проселочной дороге (а не на широком тракте, где его поймали), уже вечереет. Голодный, измотанный, и взмокший, Лютик выходит к совсем маленькому селу, состоящему буквально из десятка домов, в одном из которых навязывается переночевать на сеновал. Ему даже — чисто из жалости — наливают стакан молока.       Лютик рассматривает небо сквозь дырки в крыше и обнимает чехол от лютни. Ноги приятно гудят, но пальцы немного мерзнут без сапогов — впрочем, не снять их он не мог после такой долгой ходьбы. Вокруг тихо. Лютик думает про абсолютную свободу.       Никто не знает где он. Да что уж там — Лютик поджимает губы, чтобы не засмеяться — он и сам не знает, где он. Село без имени и метки на карте. Сеновал, для которого наверняка даже не было заготовлено чертежа. Люди, говор которых настолько яркий, что его тяжело разобрать.       А еще — пустой двор, темный лес и бесконечное небо. Лютик мог бы потеряться здесь навсегда. Просто остаться на этом сеновале — и никто бы даже не узнал. Бард уже даже не помнит, с какой стороны вышел, сколько раз он поворачивал, по каким тропам шел…       Сердце разрывает от эйфории, но кровь стынет в жилах. Он нигде. Он, можно даже сказать, никто. Почти то же ощущение, что было, когда Лютик только покинул родной дом — тогда каждая его ночевка в новом месте сопровождалась этим щемящим чувством расправленных крыльев.       На сеновал приходит черная кошка и почему-то устраивается под боком Лютика.       — Тоже гуляешь сама по себе? — шепчет Лютик и легонечко, чтобы не спугнуть, гладит ее по спине, а потом проваливается в сон.