Возвращение

      Любопытство сопровождало меня всю жизнь. В детстве я не замечала, как оно пагубно влияет на меня. Тогда я спокойно влипала в разные ситуации и с восторгом из них выбиралась. Теперь же любопытство — моя личная кара.       Из любопытства я решила довериться Драгоцию и теперь во мне живет маленький комочек, недоразумение. Из того же любопытства я узнала, как оно выглядит. И по той же причине решила почитать про свое состояние. И на этот раз новая информация дается мне с трудом.       В попытке временно оградить себя от размышлений, я приглашаю к себе Диану. Короткий разговор по телефону отвлекает лишь на считанные минуты. Потом, в ожидании подруги, я вновь погрязаю в собственных мыслях. Попытки увлечь себя чтением и уборкой ничего не дают. И я сдаюсь, разрешаю мозгу толково переварить все то, что узнала.       У него уже есть сердце. И оно бьется… как маленький-маленький молоточек. Он уже формируется. Пара-тройка недель и он уже будет крохотным человечком, с видимыми частями тела, со всеми органами. Так странно, еще комочек, а уже бьется сердце. И он живой… во мне. Едва ли не зернышко… маленькое живое зернышко с маленьким сердечком, которое бьется в несколько раз быстрее моего сердца. Я такая большая в отличии от него…       Интересно, а мама тоже… размышляла об этом? Может быть, из-за этого она решила дать мне жизнь? Потому что не решилась убить. А я… могу ли я решиться?.. И что будет большей ошибкой — дать жизнь или задушить на первых мгновениях существования?       Старые вопросы вызывают новые эмоции. Все то же бессилие уже тяготит будто бы за двоих. Мне тоже хочется стать очень-очень маленькой и перекинуть решение вопроса на кого-то другого, более взрослого и опытного. Но в груди чувствую сопротивление этому. Могу ли я положиться на тех взрослых, что значимы для меня? Действительно ли их решение сделает лучше?       Диана приносит с собой долю оптимизма и свежести. Я вижу, что она встревожена, но подруга все равно улыбается и очень живо двигается по моей комнате. Пока она распахивает шторы и окна, впуская свет и свежий воздух, я наблюдаю за ней. Ее движения и жизненная энергия немного раздражают и утомляют. Но когда она обнимает меня, становится немногим легче.       — Тебе совсем-совсем плохо, цветочек? — мягко спрашивает Диана и оглядывает мое лицо.       Мой внешний вид заставляет ее улыбку погаснуть, обнажая истинную тревогу и печаль. Как будто пытаясь меня утешить, подруга ласково целует меня в щеку, затем в другую. Ее мягкие губы порхают по моему лицу, немного щекочет теплое дыхание. Я невольно улыбаюсь, даже начинаю хихикать.       — Не знаю, захочешь ты или нет, но я принесла пирожные, — улыбаясь с произведенного эффекта, сообщает Диана. — Еще тебя очень ждет внизу госпожа Фиала. Она говорит, что ты со вчерашнего утра не спускалась кушать.       Виновато опуская взгляд, передергиваю плечами. Желудок уже сворачивает до тошноты от голода, от этого я просто старалась не принюхиваться к легким ароматам кулинарных изысков. В прочем, тяжелые размышления, гоняющие меня по кругу, хорошо отвлекали от потребности поесть.       — Если хочешь, я могу принести сюда обед, — продолжает разговор подруга, снова тормоша меня от размышлений.       — Не знаю… как-то не очень хочется, — откликаюсь я.       Голос хрипит, выдавая долгое молчание. Я досадливо морщусь от неприятных ощущений в горле, тру шею. Диана слабо, подбадривающе улыбается, и поднимается с кровати. Второй раз не говорю о своем нежелании есть. Возможно, что-то перекусить мне действительно не помешает.       Подруга возвращается быстро. На подносе одна тарелка. Принюхавшись, распознаю бульон. От него веет не больше едой, а теплом и заботой няни. Она всегда давала его во время простуд, сопровождая ритуал медовым чаем и горой согревающих вещей. Эти воспоминания вызывают улыбку, первую такую за последние дни.       Пока ем, Диана не тревожит меня разговорами. Я вижу, что ей не терпится поговорить, но подруга сдерживается. Она даже не наблюдает за мной, лишь изредка поглядывает. Сама размышляет. Может, слова подыскивает?       — Василиса, ты так и не рассказала мне, как так вышло, — после долгого молчания первой начинает Диана и поспешно добавляет: — Конечно, если ты можешь об этом говорить…       — Я… не знаю, — откликаюсь честно, отводя взгляд. — Попробую…       Шепот делает мое обещание призрачным. Я уже не единожды думала все рассказать ей, попросить совета и… получить сочувствие. Теперь, конечно, это не поможет. Да и сочувствие я едва ли заслуживаю.       Я несколько минут борюсь со стыдом и страхом. Кажется, что от рассказа все станет реальностью. Мне все еще хочется надеяться на иллюзорность происходящего.       — В тот день… мой день рождения… я… мы с Драгоцием… переспали…       Первые слова даются с трудом. Они вытаскиваю все чувства, вызывают боль, выталкивают слезы. Я в раздражении на саму себя тру глаза и кусаю губы, заглушая всхлипы в горле. Ласковое касание пальцев к ладони выбивает булькающий всхлип. Я жмурюсь, чтобы не видеть страдальческое выражение лица подруги.       Это максимум, который я могу из себя выдавить. Новые попытки что-либо сказать вызывают спазмы в голосе и рыдания. И теперь я всеми силами стараюсь запихнуть все это обратно.       — Значит, ты от него беременна, — тихо констатирует Диана. — А вы общались после? Он… знает?       Я трясу головой так сильно, что виски сдавливает болью. Слова подруги вызывают смех. Его я тоже пытаюсь заглушить, услышав истеричные нотки. Диана сразу же притягивает меня к себе, крепко обнимает. Я пытаюсь отбиться, чувствуя как ее тепло и забота проникают под кожу и снова выталкивают мою боль. Но она держит меня, прижимает голову к плечу и неспешно, будто я не брыкаюсь и не кричу, качает из стороны в сторону.       Эмоции и чувства, кажется, шквалом исходят из меня. Становится больно и физически, но я уже не в силах остановиться. Диана только подгоняет мои страдания, нежно поглаживая по волосам и продолжая укачивать, как малое дитя. Ее баюкающие слова тонут в звуках моих рыданий, скрываются от меня за волной боли.       После того, как моя очередная истерика сходит на нет, мы долго молчим. Диана увлекает меня к подушкам и укладывает к себе на плечо. Ее пальчики продолжают перебирать мои спутавшиеся волосы, порой аккуратно распутывают пряди. Я вдыхаю легкий запах ее духов, все больше успокаиваясь. Стараюсь гнать от себя любые мысли, что могут вызывать новую истерику.       — Знаешь, часто для улучшения морального состояния помогает улучшение внешнего, — вдруг бормочет Диана, в который раз запутавшись в моих волосах.       Она принимается неспеша и аккуратно распутывать колтун, пока я осмысляю ее слова. Неожиданно смысл меня веселит.       — Намекаешь, что мне хорошо бы принять душ? — не некоторой горечью шутливо спрашиваю у нее.       — Ну, не помешает… — захихикав, подтверждает подруга. — Но это и в самом деле помогает.       Мой смех подбивает смеяться и ее. Я приподнимаюсь и теперь сама провожу пальцами по неопрятным волосам. Смущенно принюхиваюсь к своей одежде. Сейчас мне непросто вспомнить, когда я мылась в последний раз. Подобное смущает до такой степени, что я готова провалиться сквозь землю. Особенно, перед Дианой. Но она невозмутима, даже улыбка сочувствующая, а не брезгливая. Меня же саму чуть не выворачивает.       Я начинаю поспешно собираться в ванную. Быстрые движения вызывают головокружение, но я не обращаю на него внимания. Диана наблюдает за мной с легкой тревогой.       — Это прозвучит несколько странно… мне бы хотелось сейчас позаботиться о тебе, — негромко произносит она и смущенно отводит взгляд. — Конечно, не как это делают возлюбленные!.. Просто… мне кажется, массаж головы хорошо расслабляет…       Совсем засмущавшись, Диана отмахивается и опускает голову. Я прекращаю свои метания по комнате, замирая от ее слов. Предложение звучит странно и даже в некотором роде непристойно. В голову тут же лезут всякие неприличные картинки, которые я поспешно отгоняю. Стараюсь трезво осмыслить слова подруги.       — Знаешь, это действительно так, — тихо, опасаясь реакции, соглашаюсь я, — в том смысле, что расслабляет… У нас на первом этаже есть ванна… можем пойти туда, вдвоем.       Диана медленно кивает, все еще раздумывая. Она берет часть моих вещей, и мы тихо спускаемся вниз. Затеянное дело смущает настолько, что одновременно хочется провалиться сквозь землю и заговорчески, довольно, захихикать. Я сдерживаю себя от последнего, чтобы не привлечь ненароком внимание кого-то из семьи. Диана тоже выглядит так, будто вот-вот засмеется.       — Я, наверное, пока воду наберу и все подготовлю, — после того, как щелкает щеколда, говорит Диана достаточно деловито.       Она упорно, явно, чтобы не смущать меня, берется за приготовления. Я не спешу раздеваться, ожидая, пока набежит вода. За эти минуты мне вновь вспоминается ночь с Драгоцием. К счастью, я испытываю лишь толику боли, задвинутую глобальным стеснением.       Уже когда полулежу в воде, спрятавшись в обильной пене, пробивается искреннее желание поделиться хоть частью размышлений с Дианой. Подруга в это время аккуратно намыливает мне голову, слегка массируя пальчиками кожу. Прикрывая глаза, обдумываю, что сказать.       — Мне очень стыдно, что я… что мы с ним спали, — признаюсь спустя пару минут. — Мне стыдно от того, что он видел меня обнаженной и касался… что я касалась его… и от того, что мы делали, тоже стыдно. Ведь так не должно быть?       — Я не знаю, Василиса, — спустя некоторое время молчания произносит Диана тяжко. — У меня ни с кем еще не было, поэтому… Но я думаю, что так не должно быть. Конечно, неловко впервые доверять себя… это ведь не просто пара-тройка движений… вы доверяете друг другу себя, свои души… конечно, если это не просто секс, не просто физическое влечение… и даже тогда!.. Может быть, дело не совсем в этом?       Я передергиваю плечами. Мысленно повторяю ее слова, особенно, »…вы доверяете друг другу себя, свои души…». Доверяла ли я ему так в ту ночь? А он мне?.. Я вновь прикрываю глаза, старательно вспоминаю каждую мелочь, которую так долго стремилась забыть. Та ночь помнится мне все еще явно, стоит приложить лишь чуточку усилий… Но куда сложнее понять свои чувства и… его.       — Кажется, я тогда доверилась… по-настоящему. Диана, я была влюблена в него… возможно, всерьез… А вышло… вот это.       Я бессильно развожу руками, как бы демонстрируя все, что нас сейчас окружает. С кистей на пол ляпает несколько комков пены. Диана, будто бы не замечая моих слов, мягко подталкивает меня в затылок. Я сажусь, неловко обнимая себя за колени, чуть отклоняю голову. Подруга принимается смывать шампунь с волос.       — Тогда твой стыд понятен. Дело не в том, что ты занималась сексом, а в том, как это воспримут, по твоим представлениям. Еще, возможно, это реакция на уязвленность. Ведь ты открыла ему душу, позволила зайти дальше… а ничего не вышло. Но это не страшно, Василиса, слышишь?       Она снова притягивает меня к себе, немного неловко обнимает за плечи. Я же вновь чувствую напряжение. Ее слова будто ранку вспарывают. Я судорожно пытаюсь дышать, отвлекаться от нового свербения в области сердца. Диана же снова берется за мои волосы.       — Давай еще бальзам нанесем, ладно?       Чтобы не влезать в новые размышления, сосредотачиваюсь на её пальцах в волосах. Диана дольше положенного возится с бальзамом, но её движения успокаивают.       Подруга оставляет меня наедине с собой, давая без смущения и неловкости помыться. Я делаю это наскоро, не в силах долго прикасаться к испорченному телу. В голове крутятся слова Дианы о причинах моего стыда и отвращения.       Мы снова лежим в обнимку на кровати и молчим. Я обдумываю, как поделиться всеми тревогами. От них уже слишком тяжело на душе, я не могу это носить в себе. Но слова очень сложно подобрать. И решиться тоже непросто.       — Я не знаю, что мне делать дальше, — едва слышно признаюсь я.       От этих слов, сказанных вслух, становится немногим легче.       — Ты ведь думала делать аборт, — откликается Диана тихо, чуть крепче сжав меня в объятиях.       — И сейчас думаю… но уже не уверена.       От беспокойства тяжело лежать на месте. Я сажусь, но взгляда на подругу не поднимаю. Диана тоже усаживается, напротив меня. Молчу, снова подбирая слова.       — У меня есть снимок с УЗИ… Я посмотрела его, начала читать про свой срок… ну, неделю… У… него уже есть сердечко, понимаешь?.. и он такой крохотный… беззащитный…       Я замолкаю, захлебываясь эмоциями. Перед глазами стоит черно-белый снимок. Пальцы крепко сжимают покрывало от осознания его хрупкости, зависимости от меня.       Диана вновь вместо слов обнимает меня. И мне опять остаётся беспомощно хныкать ей в плечо.       Впервые я иду на тренировку со страхом и неохотой. Маленький груз ответственности в моем животе не даёт мне покоя. Я снова и снова проигрываю в голове, как буду сознаваться во всем тренерше. И эти мысли, как в первые секунды, все так же пронзают меня невыносимой болью и стыдом.       В спортзале, как всегда, оживление. Девочки болтают о своём, смеются. Мне становится совсем неуютно при виде их жизнерадостности. Я чувствую себя совершенно чужой.       Уже хочу повернуть с сторону тренерской, чтобы поговорить сейчас, но останавливаюсь. Не хочется расстраивать Ольгу Михайловну перед тренировкой. Всё же захожу в спортзал и устраиваюсь на скамейке. Прохлада дерева спазмом проходит по ногам. Тело будто тяжелеет, деревенеет. Я впервые кажусь себе каменной, не способной даже нагнуться к полу с прямыми коленями.       Приход Ольги Михайловны отвлекает меня от неприятного умозаключения. Я поднимаюсь ей навстречу, запоздало удивившись, что не свалилась от своего ощущения закостинелости. Пока тренерша здоровается и коротко переговаривается с группой, неспеша подхожу. Мне стыдно смотреть на неё и я даже не пытаюсь найти в себе сил для этого.       — Добрый день, — совсем бесцветно произношу я из задних рядов.       — Здравствуй, Василиса, — как всегда бодро отвечает Ольга Михайловна и подходит ко мне между расступившимися девчонками. — Бог ты мой! Деточка, ты здорова? Василиса?       Я плотно сжимаю губы, чтобы не разреваться. Но, когда она обеспокоенно берет меня за плечи, все равно всхлипываю. Как же мне хочется провалиться сквозь землю!       — В-все… н-нормаль… но, — Мне приходится выдохнуть, чтобы продолжить: — П-прост… то… М-можно я сегодня… только разомнусь?       — Конечно, деточка. Обмороки нам больше не нужны, — мягко произносит тренерша и осторожно встряхивает за плечи в преободряющем жесте. — Зайдёшь тогда после тренировки ко мне, поговорим обо всем.       Я киваю, со стыдом вспоминая про пропущенные звонки от неё. В эти дни я не вынесла бы разговоров с ней. Это было бы уже слишком.       Во время тренировки ещё больше чувствую себя лишней. Меня мало трогает происходящее вокруг. Я замыкаюсь в своих размышлениях, заново обдумываю объяснения. Моё тело тем временем повторяет привычные движения, отзываясь лёгким дискомфортом на разминку. На время сосредотачиваясь на ощущениях тела, с ужасом осознаю, что не чувствую его, как раньше.       Мучительный момент уже висит над головой заостренным топором. Я пытаюсь оттянуть те секунды, когда сознаюсь во всем. Но молчание и обеспокоенный взгляд Ольги Михайловны буквально вынимают из меня душу. Я медленно выдыхаю и прикрываю глаза. Всё. Сейчас.       — Ольга Михайловна, я беременна.       Чашка звонко ударяется о блюдце, на столешницу брызгают капли чая. И наступает молчание. Я поднимаю глаза на тренершу. Она беспомощно хватается за мой взгляд, на лице читается лихорадочный поиск ответа. Наверное, первые секунды ей кажется, что это шутка. Но мой взгляд говорит об обратном. Следует тяжёлый вздох.       — Василиса… Как же ты так?       Кажется, ей не хватает воздуха. Ольга Михайловна поспешно отставляет чай и поднимается с места. Пока она открывает окно, я обеспокоенно спешу к ней. Резким взмахом руки она останавливает меня, не подпуская к себе.       — Ох, деточка!.. Глупенькая… Как же ж ты… Ох, и подвела ты нас всех!..       — Знаю… Извините меня… пожалуйста…       — Что уж теперь извиняться…       Она отмахивается от меня. Я покорно принимаю её слова, крепко вжимая ногти в предплечья. Мы снова молчим. Все оправдания кажутся мне бессмысленными, и я даю ей время прийти в себя.       Мой взгляд блуждает по небольшому кабинету, по кубкам и медалям, по фотографиям. Я вспоминаю свой первый день на гимнастике и первые соревнования, первую победу, первый серьёзный титул. Все это было здесь, под её крылом. И здесь же, рядом с ней, был мои первые мечты, самая главная цель в жизни. В её жизни это тоже была цель — моя победа. Мы шли к этому вдвоём, сквозь боль и усталость, нехватку денег, беды с учебой, проблемы в семье. Теперь это все растоптано. Мной самой.       — Извини меня, Василисушка, за такую реакцию. Сильно уж ты меня огорчила таким известием, — через долгие минуты молчания произносит ослабевшим голосом Ольга Михайловна.       — Я все понимаю.       Тряхнув головой, она вздыхает. Отходит от окна и кивает мне на диван. Я все ещё не могу глядеть ей в глаза, от этого понуро плетусь на место. На этот раз тишина не затягивается.       — Отец знает?       — Нет…       — Скажи ему. Вместе рассудите, что делать. А сама-то, что решила?       — Хотела сделать аборт, но сейчас…       Я замолкаю, не решаясь говорить о своих мыслях. Подобное затруднение пугает меня. Я не хочу, чтобы у меня были иные мысли. Только аборт. Но я уже не уверена, уже не могу так просто…       — Я не буду ни на чем настаивать, Василиса. Как бы мне ни хотелось обратного, я заинтересованная сторона. Но я не стану навязывать тебе решение. Ты сама должна понять, что будет лучше.       Ольга Михайловна утишающе сжимает мне пальцы и быстро отпускает ладонь. Я беспомощно смотрю на неё. Знаю, она единственный взрослый человек, который близок мне. Только к ней я могу обратиться. Тренерша слабо улыбается сквозь слезы, немного неловко гладит меня по волосам.       — Ругать тебя бесполезно, а сказать ничего не могу.       Опять молчим. Мне, может быть, и надо идти, но я не чувствую, чтобы меня гнали. Ольга Михайловна, задумавшись, глядит в сторону наград и фотографий. Мне же невыносимо смотреть в ту сторону. Я утыкаюсь взглядом в тетради и папки на столе.       — Если сомневаешься, подумай хорошо, приценься. Гимнастика гимнастикой, а ведь ты и к другому девочка способная. А с ребеночком… Самое главное, чтобы ты любила его искренне, а остальное… Дети они ведь к любви очень чуткие. Цветок без ласки и заботы погибнет, что уж о детях говорить. Да что и с тебя требовать — ты сама ещё ребёнок. Но подумай все-таки.       После разговора с Ольгой Михайловной становится немногим легче на душе. Но к решению я не вижу пути. Я совсем не знаю, что мне делать. Ни в чем уже не уверена. Все мысли и доводы стачивают сомнения.       Мне нужно позвонить доктору и сообщить о своих намерениях, но у меня нет ни сил, ни самих твердых намерений. И то, и другое одинаково пугает меня. Я половину дня мучаюсь, заставляю себя брать телефон в руки и из раза в раз откладываю его обратно. Чем ближе вечер, тем нервознее становятся мои попытки. В очередном заходе, вынуждая себя, быстро нажимаю на кнопку вызова. Шансов убежать теперь меньше.       — Слушаю, — раздается спокойный женский голос из трубки.       — Д-д… Добрый вечер… это Василиса… М-м… я была у вас на приеме несколько дней назад, — сбивчиво бормочу я в трубку, едва сдержав порыв тут же сбросить звонок.       — Да, я вас помню. Что вы решили, Василиса? — ее голос все такой же ровный, в чем-то успокаивающий.       — Извините, я не знаю пока. Простите, что потревожила…       Мне становится жутко неловко перед ней. Вот так вот, даже не прикладывая особых усилий, я умудрилась вновь подвести человека, едва мне знакомого. Может, это мой самый главный и единственный талант?       — Ничего страшного, Василиса, я понимаю ваши сомнения. Если хотите, мы можем встретиться, поговорить. Возможно, мне удастся чем-то помочь в ваших размышлениях. У вас будет возможность подъехать в поликлинику завтра, к обеденному перерыву?       Ее неожиданные слова сбивают меня с толка. Я пораженно молчу, с трудом перевариваю сказанное. Снова становится стыдно. Я спешу ответить:       — Да, я буду на месте. Спасибо…       — Пожалуйста. И еще, Василиса. Выпейте на ночь слабый чай из ромашки, чтобы немного успокоить нервы и лучше заснуть.       — Хорошо. Спасибо большое.       Уточнив детали встречи, мы прощаемся. От чего-то мне становится чуть легче на душе. Может, так действует уверенность и спокойствие в ее голосе? Наверное, это навевает иллюзию того, что я хоть кому-то нужна.       Как бы сильно не ударяли в голову гнетущие мысли о всеобъемлющей вине и полной ненужности, этим вечером мне хочется пожалеть себя, позаботиться. Эту мысль сразу захватывает тот самый жесткий, терзающий меня голос. «Конечно, жалей себя. Больше некому жалостью к тебе изливаться» — ядовито выдает он. Я старательно от него отмахиваюсь.       Шаг за шагом позволяю себе проявить немного заботы. Мне хочется этого, но силы находятся с трудом. Груз вины, страхов и отчаяния как будто бы придавливают все другие чувства. Я не чувствую прежней уверенности в себе и своих силах, совсем не чувствую к себе сочувствия — лишь жалость. Но из последних сил стараюсь окружить себя чем-то хорошим, более светлым и теплым. От этого становится уютнее, но больнее…       Прежде, чем уснуть, закутываюсь в плед и ограждаюсь от внешнего мира музыкой. Мне не хочется ни о чем думать, но мысли упрямо лезут в голову. Через несколько безуспешных попыток я сдаюсь перед ними. Начинаю вспоминать детство и последние месяцы, думаю о маме и о Драгоции. Тихо и бессильно плачу. Боль вытекает вместе со слезами, но все равно кажется бескрайней.       В буфете поликлиники достаточно многолюдно, часто мелькает медперсонал. Я сижу за одним из столиков, приглядываюсь к людям в медформе. До встречи еще пара минут. У меня есть время для размышлений и предположений. Хотя, без сомнений, только этим я и занята в последние дни.       — Добрый день, Василиса.       Уже знакомый спокойный голос прерывает мои размышления. Я поднимаю взгляд, медленно отходя от своих мыслей, и вижу рядом доктора. Она мягко мне улыбается, но не спешит садится.       — Здравствуйте, — бормочу я несколько смущенно, только сейчас понимая, что не знаю, как к ней обращаться.       — Можешь называть меня по имени. Людмила, — как будто поняв причину моего смущения, произносит женщина и снова улыбается. — Ты будешь что-то обедать? Здесь есть вкусные блюда. Но можно просто перекусить.       — Наверное, покушаю что-то, — подумав, проговариваю я с трудом.       С сегодняшнего дня я решительно понуждаю себя к еде. Что бы там не решилось, а проблемы с весом мне не нужны. Физическая слабость для тренировок губительна.       Пока обедаем, молчим. Я чувствую себя дискомфортно рядом с ней, не в силах побороть чувство стыда. Ее, кажется, мое общество не тяготит. Мельком поглядывая на спокойное и доброжелательное лицо, вспоминаю ее личную историю. Да, наверное, глупо осуждать человека, который в чем-то ошибся так же, как и ты когда-то. Интересно, а моя мать так же примет новость о моем залете? Впрочем, я совсем не знаю историю своих родителей.       — Что вызывает у тебя сомнения, Василиса? — первым делом мягко интересуется Людмила, но в ее лице уже видна уверенность в моем ответе.       — Мой ребенок… Он ведь уже… живой… в смысле, развивается, — несмело признаюсь я и вдруг понимаю кое-что. — Вы мне для этого снимок дали, да? Чтобы я поняла, что он уже… живет.       Слова звучат резко, но за ними я ощущаю бессилие. Кажется, от всех переживаний мои чувства уже попросту начинают отключаться.       — Да, для этого, — подтверждает женщина и осторожно, приглядываясь ко мне, берет меня за руку. — Извини, Василиса, что причинила тебе этим страдания. Это непозволительная вольность с моей стороны, но я дала тебе возможность взглянуть на ситуацию с другой стороны. Понимаю, это очень больно для тебя, наверняка тяжело.       Она замолкает. Я не одергиваю руки, замешкавшись. А тепло ее пальцев оказывается приятным коже. Мне вдруг кажется, что я тянусь к ней из-за этого тепла, из-за мягкости. Так же меня тянет к тренерше и няне, немного к Диане.       — Ты пробовала разговаривать со взрослыми?       — Да, немного. Поговорила с тренером. Она, конечно, не смогла что-то подсказать… не удивительно, я ведь подвела ее… Но она сказала, что постарается поддерживать меня, если я захочу.       — А твои родители?       — Я живу только с папой.       — Вы не очень близки, верно?       Я лишь киваю, сдерживая слезы. Жалость к себе прорывается из-за других чувств с новой силой, оживляет утомленную переживаниями душу. Вместе с ней наваливается усталость от всех этих чувств, желание как-то избавиться от них.       — Хочешь, я дам тебе совет?       — Д-да… пожалуйста…       — Хорошо подумай о будущем, с ребенком. Тебе еще будет сложно в этом. Твой возраст предполагает несколько другие размышления и решения. Подумай, прислушайся к себе, готова ли ты обеспечивать ребенка морально и материально. Что можешь ему дать в плане эмоций, знаний. Конечно, в твоем состоянии может казаться, что ты ни на что не способна, но это не так. Василиса, я уверена, что ты сможешь дать своему малышу и любовь, и заботу. Тебе только нужны время, поддержка и свои личные силы. Сейчас ты переживаешь, это видно. Возможно, тебе стоит обратиться к психологу, если почувствуешь, что поддержки дорогих тебе людей не хватает. И для своего малыша нужно сделать выбор. Но сейчас, на несколько дней постарайся отвлечься, немного отдохнуть.       Ее слова звучат трезво, как какая-то очевидная формула, закон. Мне очень хочется к ним прислушаться, принять. Я молчу, осознавая сказанное, поверхностно рассуждая. Душевное утомление не дает размышлять всерьез. Я отступаю.       — Спасибо, — тихо произношу я и бросаю быстрый взгляд на собеседницу. — Извините, может быть, это слишком… можно ли мне иногда разговаривать с вами, спрашивать советы?       — Конечно. Если ты готова довериться мне, поделиться, то я с радостью постараюсь тебе помочь, — неожиданно искренне соглашается Людмила, сильно смущая меня своей открытой улыбкой.       Мы прощаемся очень скоро, по окончанию обеденного перерыва. Идти домой я не спешу. Мне плохо помнится, когда я в последний раз хорошо гуляла на свежем воздухе, поэтому я решаю пройтись по парку наподалеку. Некоторое время думаю, не позвонить ли Диане или Лешке. Решаю гулять в одиночестве.       В парке почти пустынно и от этого спокойно. Я сразу замедляю шаг, начинаю дышать глубже. От насыщенного аромата листвы и влажной земли вначале даже кружится голова. Я прикрываю глаза, не переставая глубоко дышать, прислушиваюсь к шелесту листвы. В этот умиротворенный шепот ветра в кронах вдруг вмешивается весёлый детский визг. Я едва успеваю сориентироваться, прежде чем рядом проносится мальчуган лет трех, едва не сбив меня с ног.       — Ой! Извините!.. — бросает он звонким голоском на бегу.       — Постой, Андрей! — кричит ему вдогонку женщина, быстро шагая за ним. — Извините его пожалуйста, девушка, весь день сегодня носится…       Я запоздало отмахиваюсь. Смотрю им вслед. Мать догоняет мальчишку, начинает ему что-то сердито высказывать, махая рукой в мою сторону. Мальчуган виновато съеживается под криками матери. Мне становится неловко свидетельствовать их конфликт. Я спешу отвернуться.       Инцидент не идёт из головы. Вспоминая происшествие, невольно задаюсь вопросом, каким ребёнком была сама, как воспитывалась. Я не помню, чтобы опекунша — Марта Михайловна — как-то наказывала меня или сильно кричала. Отец и вовсе держится отстраненно, лишь изредка проявляет ко мне интерес. О матери и вовсе лучше умолчать. Её попытки интересоваться моей жизнью выглядят жалко.       Я останавливаюсь у скамейки в одной из самых укромных частей парка. Некоторое время пытаюсь насладится покоем, упорно отгоняя мысли. Потом берусь за вопросы к себе. Положительных ответов мало. Я понимаю, почти не раздумывая, что не справлюсь. Мне нечего дать ребёнку, я не знаю, как самой жить, что уж до него.       Кольцо безнадёжности плотнее смыкается вокруг меня. Я чувствую утомление, готовность сдаться одолевающей слабости. В мыслях отблеском маяка вспыхивают уверенные слова Дианы: «Если ты падаешь, знай, что пора готовиться к новому взлету». Я улыбаюсь им сквозь слезы и усталость, из последних сил желая, чтобы они стали истиной.