Д. К.»
Она приглашает его в свой особняк. Ловушка ли? Или просто проверка на храбрость? В любом случае Дауд готов хоть сейчас прийти к ведьме, чтобы вонзить клинок в её мраморное тело, выточенное искусными художниками. Она ведь не просто женщина – будто сошла с картины. Мужчина аккуратно сложил письмо несколько раз пополам, а после спрятал его в карман. Делайла… Она его нашла, а не он её. И так странно, что ведьма приглашает его к себе. Просто так, чтобы не убить и выполнить своё предназначение, а чтобы просто написать портрет своего охотника. И отказаться Дауд не в силах. Ведь для него она женщина, сошедшая с картины.***
Бригморское поместье встречало его крайне гостеприимно: ученицы Делайлы Копперспун стояли на страже, но тронуть гостя из Дануолла не посмели по приказу наставницы; поэтому им приходилось поглаживать черепа призрачных собак, чтобы те ненароком не напали на Дауда. А он же, в свою очередь, не смог войти в парадные двери – не в его стиле. Пробравшись незаметно внутрь, во второй этаж старого здания, Китобой обнаружил свою жертву: она стояла к нему спиной, подготавливая полотно для будущей картины. Охотник не нападал. Охотник выжидал. И внутри начинает что-то звенеть, будто давая знак, что пора прекращать прятаться и пора спуститься к ведьме. И Дауд телепортируется к ней, встав за спиной и чувствуя тот же аромат духов, что были и на её послании. Этот запах одурманивает и сводит с ума, но Китобой держится. Она просто будет писать его портрет, только и всего. Делайла оборачивается, встречаясь с его холодными, как лёд, глазами. А он - с её зелёными бусинами, напоминающими сочные ягоды винограда. Делайла улыбается, предлагая дорогому гостю сесть в кресло, чтобы он не стоял несколько часов, пока она пишет картину. Дауд молча кивает и принимает приглашение, удобно расположившись в роскошной резной мебели. Было комфортно. Рядом стоял небольшой столик на длинной тонкой ножке, на котором расположилась хрустальная ваза с единственной алой розой – небольшой штрих для картины. А потом Дауд начинает наблюдать за Бригморской Ведьмой столь внимательно, что обычный процесс смешивания красок из натуральных ингредиентов его ненароком затянул: даже в таких простых движениях она была грациозна и изящна. В палитре было намешано такое количество всевозможных цветов, которые если Китобой и видел, то назвать их правильно не решился бы. И кисточка, которую также сделала Делайла Копперспун, аккуратно ложится на красящийся пигмент, что впитывается в кончики волос убитого животного для инструмента живописи. А потом ведьма начинает расписывать полотно: сначала резкими, уверенными мазками, будто старается убить своего охотника хотя бы на рисунке, а потом успокаивается и начинает рисовать медленно, изящно, профессионально. И Дауд смирно сидит, боясь лишний раз пошевелиться... Он с особым интересом наблюдает за грациозностью ведьмы, за её кистью, в которой она держит инструмент, за её глазами, которые скользят от мольберта к нему, охотнику, и обратно. А он просто сидел и наблюдал, надеясь, что она скоро закончит и начнёт бой. Он ведь пришёл не только ради написания картины, но и ради завершения миссии. Ведь её нужно остановить… …Женщину, сошедшую с картины.***
Шёл час. Второй, третий… Поясница уже начала болеть от такого долгого сидения на месте. Делайла всё писала и писала, ничего не спрашивая у гостя. Они всё время молчали и слышали лишь симфонию завывающего ветра и собственные вдохи-выдохи. И Делайла отходит от мольберта, ставя на стол палитру и грязные кисточки – она закончила. Китобой встаёт с кресла и идёт к ведьме, надеясь увидеть красивый портрет, а не размазанный аляпистый рисунок. Зря он, что ли, столько часов просидел на одном месте? И когда взгляд цепляется за полотно, то он видит не просто высокое искусство – отражение его души. Странные, непохожие на другие цвета, иные мазки, выдержанный стиль… Это не похоже ни на работы Соколова, ни на работы остальных известных художников. Делайла рисовала не просто портреты: она будто заглядывала в души людей и использовала такие краски, которые были присущи тому или иному человеку. Здесь же переплелись между собой такие непохожие красный и голубой цвета. Красный – кровь на руках Дауда, убившего императрицу; голубой – надежда, что всё это может забыться. - Красиво, - Китобой сам не замечает, как это слово шёпотом вылетело из его уст. Бригморская Ведьма поднимает на него глаза. - Рада, - как-то сухо отвечает она. И теперь взгляд Клинка Дануолла задерживается на ведьме, а точнее на её щеке, на которой был мазок тёмно-бирюзовой краски. Дауд подходит к ней ближе и, сняв перчатку, оголяя кожу с меткой Чужого, аккуратно проводит пальцем по её коже, стирая грязный отпечаток. Делайла не стала отталкивать своего охотника, даже поддалась вперёд, лишь бы почувствовать его немного нелепые прикосновения. Дауд вытирает пятно, а ведьма стоит смирно, боясь лишний раз взглянуть в эти глубокие, словно бездонный колодец, глаза. Не такие, как у Чужого, но смотреть в них - всё равно для неё пытка. Именно передача этого взгляда, который горел и тускнел одновременно, заставил её очень долго провозиться с полотном. Но результат того стоил. У неё получилось, пусть и не то, что задумывалось изначально. Делайла управляла своими жертвами, нарисовав их портреты. Картина дышит жизнью того, кто на ней изображён, и этим пользовалась Бригморская Ведьма. Но когда она писала свой собственный автопортрет, то в душе была лишь пустота. И странная безумная идея, за которой она много лет гонялась, но та тускла в ней с каждым днём. Как росла молодая императрица, как гонялся за ней Китобой… - Я знаю, что ты управляешь людьми, рисуя их портреты, - его шёпот заставил ведьму напрячься. Она вновь зарылась в себя, в собственные бесконечные мысли. – Ты и мной будешь управлять? - Ты этого так желаешь? – в глазах ведьмы пылают огоньки. – Я могу устроить. - Если бы ты хотела меня убить, сделала бы это прямо сейчас, - Клинок Дануолла чуть отстраняется. – Так что же ты медлишь, ведьма? Или мне называть тебя по имени? Копперспун молчит и поворачивается к только что написанной картине, не понимая, что с ней происходит. В жизни её охотник не такой, как на полотне, но всё же есть одна черта, которую она не сможет замазать даже самыми дорогими красками – его прямолинейность и желание исправить то, что сделал. Дауд не убийца, но он сделал роковую ошибку, позволив себе воткнуть кинжал в тело Джессамины Колдуин. Джесс… Подруга детства Делайлы, с которой они постоянно играли и веселились. А что сейчас? Ведьма предаёт в себе то хорошее, что в ней осталось. Хочет забрать у своей подруги то единственное, что у неё осталось. Делайла тяжело вздыхает и обнимает себя за плечи, будто почувствовала холод, хотя температура в помещении не изменилась. В ней что-то сломалось. Или это перемена настроения? Соколов всегда говорил: «Художникам такое свойственно». Свойственно что? Меняться или просто выдумывать в своей голове всякую чушь? И почему-то теперь нет желания править империей, нет желания что-либо делать в этом пропахшем чумой и смертью городе. Хочется убежать, забыться, исчезнуть. Просто оставить всё как есть. Делайла Копперспун уже стала стара для этого дерьма. Да, как оказалось, пророчество, сказанное ей когда-то Чужим, исполнилось: «Изменить ничего нельзя, лишь то, что внутри». Теперь она поняла эти слова. А потом оборачивается и видит, как её собственный охотник с таким интересом рассматривает собственный портрет, будто пытается там найти лишний изъян. И, чёрт побери, находит: Делайла просто недокрасила край полотна красной краской. Она бы и не заметила, а вот Дауд смог это сделать – явно хочет потешиться над ней. Её это не злит, и она без лишних слов снова берёт в руки грязную палитру и кисточку с иссохшей краской на конце. И, макнув ею в краситель, вновь начинает писать волны на полотне с изображением мужчины с уставшим, но таким запоминающимся взглядом. Ведьма вновь пишет своё проклятие на картине, и Дауд вновь внимательно наблюдает за ней. Уже не боится за себя – боится больше за картину. Если вообще за неё. - Вот так, - прикусив губу и вновь втянувшись в процесс, шёпотом проговорила Делайла. – И ещё… Почти готово. И теперь настало время подписать картину. Казалось бы, что ещё может быть проще: всего лишь поставить инициалы «Д. К.»? И тут рука вместе с кисточкой соскальзывает, превращая буква «К» в букву «Д». «Д» и «Д» - так глупо, так странно, так нелогично. И ведь исправить уже ничего нельзя. Капнешь растворителем – краски перемешаются, как и всё то, что скопилось у Бригморской Ведьмы внутри. - Да, вот и испортила, - усмехается Делайла, тяжело садясь в кресло и откидывая от себя инструменты. – Похоже, до меня всё-таки добрался творческий кризис. - Ну… - протянул Дауд, опускаясь на колени рядом с Копперспун, - по-моему, вполне неплохо. Думаю, что никто не заметит. - Ты же заметил, - улыбается ведьма. - Это ведь мой портрет, так что мне можно, - замечает Китобой, видя, как у женщины, сошедшей с картины, поднимается настроение. А потом идут разговоры. Долгие, интересные диалоги, открытия сокровенных тайн и чего-то такого, что известно только им двоим. Они разговаривают даже как-то по-домашнему, боясь, что эти единственные счастливые минутки могут ускользнуть раз и навсегда. И не замечают, как солнце уже склоняется к горизонту, а уставшие лучики скользят по Бригморскому поместью, пытаясь догнать своего большого собрата. А они всё разговаривают, и время для них остановились. Есть только Китобой и Бригморская Ведьма – больше ничего. - …И что дальше будешь делать, Клинок Дануолла? – спустя какое-то время спрашивает Делайла, начиная рисовать уже новую картину. На неё снизошло вдохновение. - Не знаю, - Дауд будто забыл, что перед ним существо, которое он должен убить. Правда, теперь и не нужно: она сама призналась, что месть – не выход, и уже устала от всего этого. Хочется смыть с себя позорную кровь и уйти в закат, не возвращаясь. Так же, как и ему. – Хочется просто убежать, уйти, раствориться… Я виноват в убийстве Императрицы, и нет мне прощения. Именно мои руки превратили этот город в дерьмо. - Нет, - она осторожно касается его ладони с меткой Чужого – на руке нет перчатки. – Это не ты. Тобой манипулировали, и наш темноглазый друг не даровал бы тебе этот символ, если бы сомневался в тебе. Ты способен на большее. И ты понимаешь, что прошлого не вернуть, а вот изменить будущее – вполне. - А что ты? Почему он даровал тебе свою метку? - Это трудно объяснить, - она нервно закусила губу, почти до крови. – Он просто сказал, что это клеймо меня с кем-то свяжет. Видимо, оно связало меня с собственным охотником на мою голову. Как же это… Иронично. - Тогда и меня оно связало с собственной жертвой… Они вновь встречаются глазами, вновь пытаются затонуть в собственных взглядах. Дауд и сам не понимает, почему его очаровала та, которую он должен был убить. А сейчас? Сейчас – не существует. Женщина, сошедшая с картины, была похожа на молодую лань, такую гордую снаружи, но слишком хрупкую внутри. Китобой поймал добычу, но распарывать ей шкуру не собирается – не достойна того. И этот аромат красных роз слишком манит, заставляет наклониться к ведьме и вкусить медовые губы. Наслаждаться ими, будто в последний раз. И ведь ведьма сама не против почувствовать вкус горечи охотника на губах. Такие разные, а сплелись воедино, как колючие лозы терновника Бригморского ботанического сада. Огонь накрывает с головой, огонь бурлит в жилах, затуманивает разум, заставляет сердце биться чаще. Делайла и Дауд… Художница будто сковала их заклинанием, случайно написав на портрете две буквы «Д». Охотник и добыча… Ведьма и Китобой… Для них остановилось всё: время, место, события… Это не любовь, скорее – нужда в друг друге. Как огонь и вода – лишь один сможет потушить другого. Как Инь и Ян – чёрное соприкасается с белым, и в каждом есть капелька как светлого, так и тёмного. Нет ничего, кроме двух людей, жаждущих быть одним целым. Они срывают с себя одежду и ложатся на старый, грязный потрёпанный матрас, и ведьма в порыве страсти случайно заставляет рядом вырасти кусты с ярко-красными розами. Её любимый цветок, его любимый аромат. Дауд покрывает поцелуями женщину, сошедшую с картины, заставляет её дрожать от холодного воздуха и горячего дыхания, заставляет стиснуть зубы и улыбаться. Страсть нарастает с каждой минутой, секундой… А потом доходит до самого пика, когда Китобой делает их одним целым. Делайле не больно, а приятно чувствовать внутри себя того, кого она только что запечатлила в картине. Это не магия – просто необходимость. Вздохи, стоны, полукрики… Никому нет дела до того, чем же занимается художница с натурщиком. Никому, кроме них двоих. И когда огонь разгорается, начинает рвать и метать, Дауд разрывает цепь, и пламя успокаивается, начинает уменьшаться. Только вот от горячего, сбившегося дыхания не спасает. Они ложатся рядом, обнимают друг друга, пытаясь сохранить то самое тепло. А потом Морфей накрывает с головой одеялом сладких, пахнущих бутонами роз снов. Завтра будет новый день, но они проснутся уже другими людьми. Китобой – свободным, а женщина, сошедшая с картины, - счастливой. Ночь окутывает Дануолл и Бригморский особняк, в котором спят охотник и его жертва. Ожидая новый рассвет… Новый день… Новое начало…***
И такие мимолётные встречи проходили почти каждый день. А потом пришли перемены: свержение лорда-регента, коронация Эмили, счастливый конец… Рассвет нового дня приносит надежду на светлое будущее для империи. И только там, внизу, Китобой и ведьма стоят у причала, держась за руки, ожидая свой корабль. Потому что история их закончена. Старую потрёпанную тетрадку, пахнущую кровью и розой, теперь можно выкинуть. И начать новую, с чистого листа. Как Клинок Дануолла. Как женщина, сошедшая с картины.