Homo Cantabrigiensis

– У меня идея! Давай ты будешь говорить с французским акцентом! – захихикал Брайан в ухо Йорну, наваливаясь и кладя локоть на плечо химеры, когда оба со стаканами виски в руках отошли от бара и отправились выслеживать добычу. – Ты же знаешь, что я не могу ни по-английски с французским, ни по-французски с английским. У меня не переопыляется артикуляция между языками, они разложены по разным контейнерам. Да и жестикуляция не французская… – Да все у тебя переопыляется, они и не поймут ни хера, – возбужденно продолжал уговаривать Брайан, поглядывая на диваны, занятые группами молодых людей. – Вспомни, как Алекс разговаривает – вот тебе и переопыляция с жестикуляцией! – Брайан, иди в задницу, честное слово, я не хочу выглядеть, как идьё, – отмахнулся Йорн. – Да ты и так выглядишь, как идьё, чего тебе терять-то? – Брайан по виду с совершенно искренним удивлением пожал плечами. – А ты на моем фоне как будешь выглядеть? – прищурился на него Йорн, деликатно выворачиваясь из удушающего братского объятия. – Как красивая подружка! – выпалил господин Сорренто и снова расхохотался. Йорн оскалил перед лицом человеческого брата клыки и наморщил нос с юмористической пародией на угрозу: – Бороду сбрил и, думаешь, сразу красивая подружка? – Нет, я ее сбрил исключительно в знак солидарности с пострадавшими от рук Суини Тодда! – Брайан оттянул край шапки у Йорна над лбом. Ракшас оттолкнул его руку и снова поморщился. – О, merde… пожалуйста, не припоминай каждые пять минут. – Хорошо, хорошо… А телефончик своего куафера не скинешь? – Да я его тебе самого скину, главное, договорись с соседями в кампусе, чтобы холодильник освободили под пакеты. – That’s the spiri-e-e-et!!! – заорал Брайан, поднимая свой стакан. – За Ганнибалов Лектеров среди нас! – он подловил Йорнов стакан и стукнул по нему своим, отхлебнул виски. – О! Смотри-смотри! Брайан опять заговорщицки прильнул к химере и украдкой показал на одну из ниш, где за длинным столом на жестких диванах с леопардовой обивкой расположилась кружком компания из семи человек. Девушки и молодые люди, одетые в нетипичные для английского вкуса цветастые наряды, пили радужные, под стать нарядам, коктейли из тяжеловесных пузатых бокалов, посверкивали нарочито фальшивыми драгоценностями, о чем-то оживленно беседуя. Посреди стола у них красовалась табличка c надписью «Open Community». Это были те самые богатые эмоциональными аминокислотами «божьи коровки», которые пришли в клуб, дабы открыться миру и привечать в комьюнити всех желающих разделить с ними досуг. Йорн всегда находил несколько нелепыми эти пригласительные таблички, равно, как и их заградительные аналоги, стоявшие на соседних столиках – «Private». От них веяло духом социальной дезадаптации, как от нового проекта Реестра под трейд-маркой «Human Appreciation». Пока пилотная программа «Виртуалити-Лайф», позволявшая зарабатывать льготные баллы соцкредитов на раздаче электронных «позитивок» и публикации впечатлений от взаимодействия с «контрагентами», предполагала добровольное участие. Однако шептались, что в конечном итоге подписку сделают обязательной для всех. Кто-то рассказывал, будто «одобрение» или «порицание» в HA ставили даже за внешний вид и искренность улыбки. В одном можно было быть уверенным: все сидящие за столом молодые люди были поголовно подписаны на «Human Appreciation», и, не успеют Брайан с Йорном (решившие по случаю назваться «Мигель-Анхелем» и «Жаном-Робером») опустить седалища на леопардовые диваны, как половина украдкой полезет искать их персоны в соцсетях. – Время 21:37 по Гринвичу, приступаем к судебно-клинической аутопсии, – проговорил Брайан, надел для респектабельности свои стильные и очень дорогие очки с толстой оправой под рог, после чего решительно потянул Йорна следом за собой. – Приве-е-а-ат! – громко и елейно пропел он, подходя к столу с табличкой «Open Community» и лучезарно заулыбался. В его поведении проступило нечто необычайно манерное, и сделалась очевидной основательная натренированность вполне определенных социальных навыков. Среди задушевных бесед, особенно под бокал чего-нибудь покрепче, Брайан часто сетовал Йорну о том, как страстно ненавидит лицемерие. Тем не менее, Йорн не раз отмечал, что господина Сорренто словно магнитом тянет туда, где неискренность служит ведущей составляющей всех межличностных взаимоотношений, их духовной, так сказать, скрепой. Даже сейчас Йорн, внимательно следя за Брайаном, понимал, что брат, под видом игры, с наслаждением флексит мускулатуру притворства и лживой доброжелательности, словно ему доставлял патологическое удовольствие сам процесс запудривания мозгов и надувательского обольщения. – Привет приветливым лицам! – Приве-е-ет! – запищали девушки, а за ними подпели в унисон юноши так, словно водили дружбу с импозантным господином Сорренто всю жизнь и лишь его появления нетерпеливо ждали с начала вечеринки. – Здрасьте, – процедил Йорн как-то даже почти недоброжелательно в безуспешной попытке настроиться на местную волну. Ему вдруг снова сделалось тошно от присутствия людей, прямо как утром, едва посреди полей возник Джеймс со своими собаками и поводками-плетками. Йорн не смог натянуть на лицо никакого другого выражения, кроме рапаксовской улыбки, осознавая, что для сапиенсов она будет выглядеть искусственно и несколько отталкивающе. Ему об этом не раз откровенно говорили разные персоны, считавшие себя в праве определять, как другим следует улыбаться: преподаватели и одноклассники в школе, пацаны из ячейки, да и сам Полосатый. Позже Йорн хорошенько припомнил Полосатому «наезд на лицо», когда немного подучился боксировать, Полосатый остался доволен. – Ма-альчики, у нас тут несколько правил, – тонким сорбитовым голосом с порога и без обиняков сообщила темноволосая девица с карикатурно большими очками на носу, который из-за чересчур скошенного, словно бы срезанного назад подбородка казался намного длиннее, чем был на самом деле. – Первое правило: мы все готовы делиться друг с другом своим публичным профилем в Реестре… – Бля… ну, на хер…– рыкнул Йорн Брайану на ухо, не разжимая зубов, тот ткнул его в ответ локтем под ребра, с широчайшей благостной улыбкой слушая девицу и поддакивая. – Можно анонимно, – девушка выдавила порцию лучей добра, видя выражение Йорновой физиономии. Должно отметить, что хотя павлиноподобный в своем бархате и шелках, Брайан взял в танце роль ведущего и «красивой подружки», Йорн, в костюме взломщика вставший ненавязчиво за плечом брата, уже видел, что взгляды компании ползают по его лицу, как клопы-солдатики по нагретому солнцем забору. Молодые люди избегали встречаться с ним глазами, делали вид, будто смотрят мимо, но исподтишка исследовали грим на коже ракшаса и пытались понять кажется или не кажется, будто у того во рту клыки. – О, да, безусловно! Я за полную транспарентность и абсолютную анонимность! – охотно поддержал Брайан и, достав из внутреннего кармана коммуникатор, раскрыл перед присутствующими голографический экран. Все подались вперед, удовлетворенно читая строки таблицы с высокими показателями соцкредитов: работа, образование, штрафы, индекс экологичности потребления, бездетность, начисление дополнительных баллов, баллы по льготам. Судимости и административные наказания – отсутствуют. – Мигель-Анхель, очень, очень польщен, – Брайан протянул руку девице, перегнувшейся к нему через стол, и еще паре человек, сидевших на леопардовых диванах ближе всего, остальным приветливо с юмористическим кокетством помахал. Поздоровавшись с общительным и лучезарным господином Сорренто, девица, а вместе с ней и все остальные «коровки» уставились на Йорна с застывшими широкими и в той же мере вопросительными улыбками. – Кхм… – Йорн посмотрел на Брайана, чуть дернув бровью. – А это Жан-Робер, – объявил господин Сорренто, встрепенувшись. – И я хочу попросить за него, как за брата, потому что он для меня больше, чем друг! Видите ли, мой дорогой названный брат Жан-Робер на днях перенес операцию на головном мозге: у него там ужасные шрамы, – Брайан театрально протянул обе руки к шапке Йорна, словно собирался ее снять и «ужасные шрамы» продемонстрировать. Ракшас перехватил кисть человеческого брата и конфузливо заулыбался. – У него удалили так называемый «lapis stultitiae», и теперь он испытывает проблемы с памятью, концентрацией внимания, самоконтролем… Я это к тому, что Жан-Робер потерял вчера коммуникатор, деньги и ключи от дома… Да что уж скрывать, он даже дом потерял! И сам потерялся – еле изловили! – Господи, мне ужасно жаль… – с сочувствием проговорила девица без подбородка, и остальные, соглашаясь с ней, покивали, попереглядывались и прожужжали нечленораздельно жалостливые междометия. Йорн был в очередной раз поражен: дорогой братец нес ахинею, которая наматывалась на ступицу его мысли по ходу спектакля, но нес ее с такой проникновенной и убежденной миной, что слушатели воспринимали слова господина Сорренто всерьез – ракшас видел по мелким мгновенным сокращениям лицевых мышц, движению глаз и динамике кровяных сосудов, что люди проникались речами господина Сорренто. Воистину, чем чудовищнее ложь, тем охотнее в нее верят люди, потому что не могут представить, будто кто-то осмелится настолько бессовестно, беспардонно и нагло, глядя бесстыдно в глаза, извратить факты. Credo, quia absurdum est. Йорн опустил печально ресницы под сочувственными взорами. – Ну, раз такой случай… – не совсем уверенно проговорила девица и обернулась на остальных с вопросительным выражением, на что вся компания одобряюще покивала. – Конечно, конечно, присоединяйся, Жан… – Жан-Робер, – сказал, Йорн, грассируя. – Благодарю. Молодежь потеснилась и двое пришельцев сели на диван, продолжая лыбиться в ответ на лыбящиеся физиономии компании. – Ребята, у нас есть второе правило, – сообщила девица без подбородка и улыбнулась еще шире, словно старалась перещеголять Брайана. У Йорна начало болеть лицо. – Поскольку к нам присоединяются незнакомые люди, во избежание некоторой неловкости и случайных недоразумений – ну, всякое бывает – мы с некоторых пор используем «Amicometer», – она указала на вытянутую голограмму, которую продуцировал небольшой прибор в форме… божьей коровки. Брайана чуть не разорвало от смеха. – Боже, это настолько эпично, что мне понадобится оргазмометр! – он не выдержал и заржал так разухабисто, как обычно ржал шотов эдак с пяти или после двух косяков. Йорн слегка пнул брата под столом по лодыжке. – Ну, вы знаете, как это работает? – смутилась девушка, а вместе с ней смутились и все остальные. – Мой названный брат Жан-Робер не знает, – Йорн извинительно пожал плечами, чувствуя себя безмолвным уличным мимом. Черный костюм вора-домушника, акцентирующий сценическую пластику вкупе с гримом на физиономии, только усиливал сходство. – Жан… все просто… – Jean-Robert, – мягко поправил Йорн и слегка поклонился. – Ему приятно, когда его имя произносят с аутентичным прононсом, – вставил Брайан, Йорн опять склонил голову. – …Робер… – девушка неуклюже попробовала «аутентичный прононс», но у нее ничего не вышло. – Словом, поскольку мы открыты для разных точек зрения и приглашаем всех друзей к откровенности, то настроили амикометр на низкий уровень чувствительности – на 7 из 10. – Ниуя-се низ-и-й, – прочитал Йорн по губам Брайана. – Но нам хотелось бы сохранять позитивную атмосферу, поэтому амикометр взвешивает количество реплик с негативным посылом и предупреждает, когда высказывания могут испортить атмосферу. Кроме того, искусственный интеллект просчитывает направления, в которых может пойти разговор, и превентивно сигнализирует, если увеличивается риск возникновения, скажем так, непродуктивных противоречий. Ну, и еще бранные слова модерирует, мы некультурную речь не приветствуем, – прибавила она почему-то со смущением и кинула многозначительный взгляд на Брайана. Юный господин Сорренто карикатурно изобразил, будто застегивает молнию на губах. – Сейчас мы вас доба-а-вим, – звонко пропела девушка голосом медсестры в детском психиатрическом отделении, раздающей медикаменты. – Улыбочку! Здесь будет отображаться профиль Мигель-Анхеля… та-ак, тоже улыбочку – Жан… – Jean-Robert. – У тебя добрая улыбка, Жан-Робер, – сказала девушка, сочувственно переводя взгляд с шапки, скрывавшей следы произошедшей с «Жаном-Робером» катастрофы, на сильную, стройную шею, развитые грудные мышцы и рельефные дельты ракшаса. – Merci… – выдавил Йорн. – Итак, Дэви, извини, что тебе пришлось прерваться, продолжай, пожалуйста, ты затронул очень важную тему, – сказала девица, чье имя высветилось неоновым розовым на виртуальном экране амикометра – Пласидити. Йорн даже слегка закашлялся: Серенити, Пласидити… кто следующий? Фриджидити? Ко-морбидити? – А… ну, да… я, кстати, Дэви, – пацан на вид лет семнадцати кивнул в сторону Йорна и Брайана. – Ну, в общем, мои предки никак не могут принять, что я – мифосексуал, – заявил он с нажимом, явственно распаляясь обидой и гневом – единственной искры и приглашения излиться было достаточно, чтобы щеки его запылали лихорадочным румянцем. – О, да! Это так несправедливо… – Ужасно… – Подавление индивидуальности в родительской семье… – Старое патриархальное поколение не принимает всего, чего не в состоянии понять… – Нужно перестать оправдываться за то, чего ты не выбирал и не можешь в себе изменить… – Простите, а что такое «мифосексуал»? Все смолкли, как если бы по компании хлопнули мухобойкой. Молодые люди, будто контуженные комары, заерзали на своих местах, посмотрели осоловело сначала на Йорна, затем покосились на экран амикометра, где против имени Жан-Робер загорелось оранжевое сообщение: «Недостаточная сензитивность в разговоре на деликатную тему». – Ну, ты можешь воспользоваться поисковиком, – ответил Дэви, обиженный, что его опять перебили. – Мне было бы приятно и познавательно услышать объяснение от человека, который лично переживает этот опыт, изнутри, pour ainsi dire, – хищно улыбнулся Йорн. Все снова покосились на амикометр, но прибор пропустил реплику без нареканий. – Ну… эм… че-то неловко как-то… – пробубнил пацан и тут же слегка вздрогнул, потому что лаковая божья коровка напротив его имени пригрозила желтым: «Избегание вопроса сексуальной ориентации, потенциально биготизм». – Короче… раз так… в общем… – Дэви, мы все здесь друзья, не стесняйся, – сказала Пласидити и заулыбалась так широко, словно хотела, чтобы ее уши соприкоснулись на затылке. Этим она явно не помогла Дэви, а лишь усугубила его смущение. – В общем, меня не возбуждают… люди, я люблю… русалок, – выцедил парень и попунцовел. – Дэви, я хочу, чтобы ты запомнил этот момент, – со странной, колюще-режущей улыбкой изрек Йорн вкрадчивым голосом и поднял палец, словно римский ритор. – Момент, когда ты сам, собственным ртом вслух объяснил комьюнити, кто ты такой. Запомни, как ты себя при этом чувствовал, и черпай силу из этого воспоминания, – он протянул к пацану руку в перчатке, губы ракшаса подрагивали от смеха, сдерживаемого колоссальным напряжением воли, но можно было вообразить, что он расчувствовался. Амикометр светился розовым, а лица остальных членов комьюнити, в какой-то момент сделавшиеся вопросительными и даже брезгливыми, снова воссияли одобрением. – Ну, мне еще нагини нравятся и женщины-осьминоги, – рдея, продолжил Дэви черпать силу из своего стыда, но, кажется, это у него получалось не очень убедительно. – Ну, и в общем, предки, – поспешил он перепрыгнуть на более комфортную тему, – сказали, что не будут покупать мне костюм, – он особенно выделил слово «костюм», из чего Йорн сделал однозначный вывод, что речь шла о сенсорном костюме, который в кругу студента Аланда называли «порноскафандром». Стоил такой не меньше укомплектованного автомобиля. Йорну с Брайаном в 17 лет предки тоже не могли позволить ни автомобиль, ни «порноскафандр», у них была одна «Тарантула» на двоих. – Даже подписку не хотят оплатить, – продолжал делиться Дэви, – потому что я типа должен «вынуть голову из задницы», – Дэви передразнил противным тембром, родительский голос в своей голове, – и начать встречаться с «нормальными девушками» в «нормальном мире». А я им сказал, что вообще-то не просил меня рожать в этом «нормальном» мире, – Брайан смачно и больно ткнул Йорна локтем в бок и многозначительно закусил губу, на что ракшас коротко зашипел, обнажив зубы до десен. – И то, что они предлагают – это форменно насилие над психикой, все равно, что гея в натурала переделывать. А они мне говорят, типа, если бы не существовало «Виртуалити-Лайф», что, мол, топиться бы пошел, к русалкам? А я им говорю: но «Виртуалити-Лайф» существует! Говорю, мол, а если бы мне какое-нибудь лекарство дорогое понадобилось, вы бы мне тоже сказали, мол, «Представь, что его не существует»? А они мне говорят, мол, такого диагноза, как «мифосексуал» не существует и лекарства тебе никакого не нужно, а я им говорю, мол, это никакой не диагноз! Это… особенность такая… ориентации, и я что, виноват, что могу получить то, что мне нужно только в «Виртуалити»? Говорю, если бы у меня член оторвало, вы бы, наверное, так бы не отмахнулись, машину бы продали, и в квартиру поменьше бы переехали, чтобы лечение оплатить. А они мне в ответ, мол, ты сравнил свои бредовые фантазии с инвалидностью! И вообще, говорят, ты это все перерастешь, а я им говорю, что… – тут все, прилежно и сочувственно слушавшие Дэви, боковым зрением заметили, как замигало красным оповещение от амикометра: «Превышен лимит негативных высказываний». Все сразу зашевелились и отвели глаза от оратора, увлекшийся Дэви тоже увидел надпись и сник. И вдруг юноша с неудобопроизносимым именем Жар-Робер громко и убийственно четко, хватая за хвост разговор, готовый юркнуть в другом направлении, вспорол возникшую паузу словами: – У тебя есть какой-то план, Дэви? – Кхм…– кашлянула Пласидити и глазами указала Жану-Роберу на божью коровку. – Я думал, мы должны как-то помочь, парню, en famille, так сказать, – делая вид, что не понял намека, продолжил Йорн. – Может, краудфандинг в сети на костюм стартовать? – Жан, видишь ли…– заговорила Пласидити. – Rober. – Робер, да… – Jean-Rober. – Да… Краудфандинг требует сложной бюрократии и юридического оформления, за этим строго следят, иначе бы люди собирали средства бог знает, на что. Ну и мы придерживаемся правила не вмешиваться в личные и, тем более, семейные дела… – То есть, это просто говорильня? – понижая голос, вопросительно произнес Йорн, и все с ужасом взглянули на амикометр, который замигал, как полицейская сирена, голограммой «Прямое оскорбление». – Mille pardons, я не это имел в виду, – извинился Йорн, не забывая вставлять французские слова на потеху тихо угорающему брату. – Я хотел сказать… как это называется? Le…le… discours… – Ток-шоу «Языкоблудие», – шепнул ракшасу на ухо Брайан с хихиканьем и сделал не совсем приличное движение языком. Йорн отстранился, дернув нетерпеливо плечом. – ¡Qué sociedad cojonuda! – Ну, в общем, мы считаем, Дэви, – торопливо затараторила Пласидити, – что бы там ни думали родители, тебе нельзя отказываться от самого себя и… от своей мечты, – Дэви покивал, уткнув взгляд в свои ногти. – Эштон, расскажи, а как у тебя прошла первая неделя с «Окулюсом»? – Поначалу было, конечно, непривычно, как… в больнице, – ответил очень худощавый парень с впалой грудью и копной черных вьющихся пружинками волос, одетый наиболее франтовато из всей компании в пиджак с люрексом и с узором в виде павлиньих перьев, который висел на нем, словно на вешалке. Из-под лацканов его пижонского пиджака виднелся воротник рубашки цыплячьего цвета. – Но постепенно привыкаешь, как-то и не замечаешь уже, даже в туалете нормально – запись же не люди просматривают. – Как знать… как знать… – тихо ухнул Брайан. Внимание всех немедленно привлек расцвеченный светофорным красным комментарий амикометра: «Выражение сомнения в добросовестности органов государственной безопасности». Пласидити экспрессивно поджала губы, но тут же, опомнившись, натянула укоризненную улыбочку. – Ой, бля… услышал, гнида, – захихикал господин Сорренто. – Микелянхель, контролируй себя, мы еще не в «Виртуалити», – предупредил Йорн сквозь зубы. – Эй, Эш, а что у тебя в контракте? Какие привилегии? – поинтересовался Брайан, перебивая Пласидити, открывшую, было рот, чтобы заговорить с Эштоном. – Ой, у меня вообще офигенный эксклюзивный контракт! – с большой охотой похвастался парень в павлиньем пиджаке, делая жеманные жесты и звеня браслетами, намотанными на запястья. – Это было эксклюзивное предложение для тридцатитысячников… – Сколько-сколько-тысячников? – вскричал Брайан и расхохотался. – Ну ты даешь, чувак! У меня отец – медфак Сорбонны, главврач частной кардиохирургии и директор исследовательского центра, награды, гранты от «Нексуса», статьи, плюс еще баллы за усыновление – вот у него, наверное, столько наберется. А ты-то как столько баллов… ой, пардоньте, чуть не сказал «насосал»…? Все замерли и опять глянули на амикометр ожидая подсказку в конфузной ситуации, но прибор, кажется, Брайана не расслышал и промолчал. Разговор пришлось продолжить, проглотив неловкость. Скорее всего, компания решила, что они тоже Мигель-Анхеля неправильно расслышали. – Ну, я не знаю, я любые возможности использую, чтобы подкопить. Сейчас вот с «Окулюсом» прибавится за соблюдение чистоты, за экономию всяких бытовых мелочей, которую они зафиксируют… за содержание разговоров, кстати, там прилично может начисляться! Я вот со следующей недели хочу попробовать этот их «Clean Talk» подключить. Боязно немного, потому что штрафовать могут. – Ну, это в перспективе, а до «Окулюса»-то? – продолжал допытываться Брайан (живым от него еще никто не уходил). Эш замялся и невнятно пробубнил, что оно само как-то получилось, и у него очень высокие показатели за экологичность потребления. Ну да, конечно. Подобное количество баллов в Реестре хмырь типа Эштона мог заработать лишь двумя способами: будучи информатором Бытового Правопорядка, причем очень активным и успешным, после чьих vigilance reports людей «приземляли», если использовать терминологию Полосатого, на «конские сроки»; либо Эш распространял «синтетику» среди бомжей и маргиналов по заказу СС. Йорн подозревал, что его сосед на этаже, Рос Бакингем, тоже сотрудничал с Правопорядком. Йорн понятия не имел, отчего возникло это подозрение, внешне Рос себя никак не выдавал. Но, кажется, у людей, состоявших в коллаборации с Системой, что-то ломалось в голосе, в жестах, появлялось какое-то новое, беспричинно лживое выражение глаз. Наиболее ярко запомнилось оно Йорну в глазах Марка Сикорски. – Ну, в общем, я лично не считаю каждый балл, живу, как живу, а соцкредиты капают, – пожал плечами Эштон. – Зато вот теперь бесплатная подписка с доступом к опциям для ограниченного круга пользователей, – он зачем-то похлопал себя по карману с цыплячьим носовым платочком. – Для высоко-оральных? – прищурился Брайан. – Это как-то заковыристо называется… что-то типа «нравственно-этический мерит» или наподобие того. – И что ж там в Виртуалити позволено Юпитеру, что не позволено быку? – А это закрытая информация, у меня подписка о неразглашении. – Однако… – широчайше заухмылялся господин Сорренто. – Как там это поется? – он вновь положил руку Йорну на плечо. – ... The throat is deep and the mouth is wide… Saw some things on the other side… – …Made me promise to never tell… But you know me, I can’t help myself…– подпел Йорн, косясь на амикометр, который немедля дал оценку происходящему: «Исполнение произведения, изъятого из публичного доступа». – …I don’t believe it… I had to see it… I came back… I came back haunted… – не обращая внимания, продолжал заливаться Брайан, пританцовывая на диване, активно двигая плечами и толкая химерического брата. – Все, все, Карлеоне, выдохни, – процедил Йорн, – ты уже оборвал все их вишенки, психика может не выдержать. – …Now I’ve got something you have to see… They put something inside of me… – сквозь хохот допел Брайан фальшиво. – Тебе там что, детишек на медленном огне разрешено поджаривать, что разглашать не положено, а, Эш? – ядовито поинтересовался юный господин Сорренто, отсмеявшись. Амикометр что-то опять написал красным, но на прибор уже никто не успел обратить внимание – так часто ему приходилось делать замечания. – Да нет, нет, что ты, – жеманно отмахнулся Эштон, а Йорн пригляделся к его лицу. Врет или не врет? Лицо Эштона было в тональном креме и прочей косметике под стиль «ню», что затрудняло для ракшаса считывание информации. – Эштон, вот можешь обижаться, – внезапно снова проклюнулась Пласидити, – но мне кажется, что это несправедливо, – амикометр загорелся оранжевым: «Вежливая конфронтация». – Я лично считаю, что «Окулюс» не должен быть способом повысить свой статус в Реестре и получать привилегии, а должен стать обязательным требованием к гражданину безо всяких дополнительных поощрений. – Да что тебе мешает? Подключайся в любой момент, – огрызнулся Эштон. – Мое подключение тут вообще ни при чем. Я считаю, что особый статус «Окулюса» посылает неправильный сигнал обществу. – В смысле? – Что гражданина нужно подкупать ради транспарентности! И это в обществе максимальной прозрачности! – Ты хочешь сказать, что Система все делает неправильно? – холодно прищурился Эштон и Пласидити тут же испуганно смолкла. – Мне он нравится, – прошептал Брайан Йорну на ухо. – А мне – нет, – тихо отозвался Йорн. – Позвольте высказать мнение! – поднял руку Брайан, все замерли беспокойно ожидая, что он выдаст на этот раз. – Считаю, что руководство БП разработало отменно правильную стратегию, – божья коровка на столе изрыгнула сыто улыбающийся зеленый эмотикон. – Сейчас они просеивают тех, кто добровольно подключается, а потом будут детально присматриваться к тем, кто не захотел, и выяснять почему, по какой причине, с какой мотивацией. И каждому воздастся по вере его! – молодые люди переглянулись испуганно, и только амикометр нашелся, что сказать желтым: «Религиозные аллюзии использованы не в нейтральном смысле». – Ты думаешь? – обеспокоенно спросила Пласидити. – Зуб даю! – А сами вы с Жаном… – Робером… – автоматически подсказал Йорн. – Да я знаю! – огрызнулась девушка раздраженно. – Il n'est pas nécessaire d'être sur la defensive, – Йорн благодушно пожал плечами. – Лично я пока не готов на такое подвижничество, – сообщил Брайан интимно. – Чего уж подвижнического в том, чтобы жить по совести? – Слабости. Преодоление простых человеческих слабостей, – вздохнул Брайан, развел руками и опять положил локоть на плечо химере. – Так «Виртуалити-Лайф» для того и существует, – возразил Эштон. – Можно быть кем угодно, если ты хорошо зарекомендовал себя в реале. – И все-таки, это как с атеизмом, – опять влезла Пласидити. – Этический мерит человека неверующего по определению гораздо прочнее, чем у человека, который воображает, будто за ним с неба приглядывают. Атеист сам по себе добропорядочен, по своему выбору. Гражданину должно быть все равно, наблюдают за ним или нет. А вот использовать баллы, полученные в реале, чтобы в «Виртуалити» выгуливать своих демонов – ну, такое, – обиженно кольнула она Эштона. – Хорошо, когда есть, кого выгуливать! А переодеться в женское платье и нассать клиенту в суп из положения сидя – разве это демоны? – воскликнул Брайан. – У среднего обывателя нет таких демонов, которые можно инкарнировать в сценарии для «ТрансМунДанс». Зато есть слабости: тут немножко, там чуть-чуть… Нам нужен мощнейший AI за всю историю человечества, чтобы в «Виртуалити» наорать на босса? – неприметный парень, сидевший рядом с Брайаном, почему-то зашевелился, слегка отодвигаясь. – Pourquoi ne pas? – ухмыльнулся Йорн. – Вот поэтому опцию добавлять реальных людей в сценарий получают за отличные баллы Реестра, – веско парировал Эштон. – Если доказал, что в реале придерживаешься высоких стандартов общественного взаимодействия, то никого не должно волновать, что ты делаешь в «Виртуалити». – Серьезно?! Эш, серьезно? – вскричала Пласидити, и амикометр опять замигал тревожным красным, как стробоскоп. – Вот тебе, братец, и нейроэтический стандарт… – прожужжал Брайан Йорну в ухо. – Да, серьезно! Вынь голову из пизды, Пласидити, – все беззвучно охнули, – и посмотри на реальность, а не на своих розовых поней, которые срут бабочками и пукают радугой! – внезапно заорал на девушку Эштон. Пласидити, сжав губы и зубы, демонстративно подняла к глазам коммуникатор и начала что-то строчить – все, в том числе и Эш, немедля догадались, что она снимает «позитивки» и пишет репорт в «Human Appreciation». – Ты когда-нибудь слышал про пять традиционных японских искусств, Вольпертингер? – возбужденно прыснул со смеху Брайан. – Чего? – Йорн покривился и косо посмотрел на человеческого брата. – Садо, кадо, сёдо, бонсай и… нихуяси, – давясь смехом прошептал господин Сорренто. – Вечер перестает быть томным… – проговорил в ответ Йорн рассеянно. – Что ты имеешь в виду, Эш? – рявкнула между тем своим тонким голоском Пласидити, закончив самореализовываться в «Human Appreciation». – То, что ты дура, Пласидити! – симметрично рявкнул Эштон. – Это не «Окулюс» посылает обществу неправильные сигналы, а наивные идиоты, типа тебя, которым самим ничего не нужно, кроме обнимашек, и еще у других надо все поотбирать! Привилегии ей, видишь ли, не нравятся! И закрой рот, пока новенькие не посчитали, что это приглашение! – Что… – выдохнула Пласидити и сомкнула уста, испуганно оглянулась на Йорна и Брайана. – «Что? Что?» Она даже не понимает, что ей говорят! – с издевкой выкрикнул Эштон. – Без подсказок своего амикометра не знает, как разговор повести. Короче, уже наша очередь подходит. Кто со мной? – Эш, грубо протиснулся между столиком и Пласидити, оттоптав ей туфли, и обернулся к остальным. Те пару секунд помялись и, извинительно улыбаясь, тоже начали вставать и протискиваться мимо Йорна, Брайана и Пласидити, чтобы отправиться в зону «Виртуалити-Лайф» и занять там места. – А вы не с нами? – обратился Эштон к «новеньким». – Не, мы на попозже слот заказали, – осклабился Брайан, откидываясь на спинку леопардового дивана и потягивая остатки виски. Когда все гурьбой удалились, Йорн и Брайан остались сидеть напротив совершенно раздавленной Пласидити, которая под насмешливым взглядом господина Сорренто, с одной стороны, и под холодным изучающим взглядом Homo rapax почувствовала себя окончательно сломленной. – Вы тоже считаете, что я дура? – неожиданно спросила она, после бесконечно долгой паузы. – Кхм… Пласидити… – начал, было, Йорн. – Да, – вдруг сказал Брайан, перебивая химерического брата. Девушка сжала в руках клатч так, словно собиралась его растерзать, нервно задышала и сомнамбулически поднялась со своего места. Несколько секунд она стояла, тупо смотря перед собой. – Как я устала… – вдруг сказала она и, забыв на столе «амикометр», отправилась прочь. – Ну, и зачем это надо было? – Йорн укоризненно кивнул на ее растворяющийся в неоновом тумане силуэт. – Давай, иди, проследи по туалетам, как бы не суициднулась, – цинически заухмылялся Брайан и вынул из кармана ресивер, активировал дисплей. – Забыл, что мы на охоте, гуманист? – Снял их данные? – спросил Йорн. – Отчего же не снять, когда просидели в непосредственной близости столько времени? Вот они, красавчики, – Брайан показал Йорну дисплей прибора. – Как Эша делить будем? Он тут, похоже, самая интересная особь. Видал, как его вштырило от одной только мысли отменить привилегии? Первый сопляк, пойдет русалок трахать, не интересно даже; носатая… какой-нибудь принцессой в средневековом замке с вилланами будет развлекаться на итальянской сантехнике. Берешь или у тебя на них не встанет морально-нравственный хрен? – Беру, беру… и еще блондинку беру. А к Эшу предлагаю вдвоем заглянуть, мне тоже любопытно, чем он по своей VIP-подписке занимается. Или можем скинуться на rock-paper-scissors, – хитро улыбнулся ракшас и провел кончиком языка по левому клыку. – Шутить изволите, граф? Я у тебя хоть раз в жизни выиграл? Ты же прямо в воздухе успеваешь переодеть трико. Давай, чтобы не перегружать систему, я первым схожу, а потом ты. – Принято. – …Tonight I’m gonna have myself a real good time… I feel ali-a-a-ave… And the world I’ll turn it inside out yeah… I’m floating around in extasy… – запел Брайан громким и сильным голосом, вставая с дивана и делая при этом комические опереточные жесты. В ноты он, правда, при этом не попадал. – Брайан, ты жутко фальшивишь, – поморщился Йорн. – Я ж не ты, я не могу стройно петь одну мелодию, когда фоном идет другая. Это у тебя все кубы Неккера по контейнерам разложены, – отмахнулся Брайан. – …Don’t stop me now… don’t stop me now, I’m having a good time… having a good time…