Homo Cantabrigiensis

– Вечер понедельника – время зажигать… – оскалился Йорн. – …Well, when the sun goes down and the moon comes up…– начал напевать Брайан Элвисовским баритоном и, пританцовывая, встал со своего ортопедического офисного кресла. – …I turn into teenage Goo Goo Muck… Yeah I cruise through the city and I roam the streets… looking for something that is nice to eat, mmm… – You better duck… when I show up… The Goo Goo Muck! – подхватил Йорн. – А у тебя «ключики», кстати, подойдут к новой версии «Umbilicus Mundi»? А то, может, мы зря возбудились? – Ты возбудился? А как же ПТСР? – осклабился Брайан по-пираньи. – Ты должен теперь страдать, как мне кажется, энурЭзом и половым бессилием, не? – ПТСР – это скучно и безжизненно, тоскливый удел военного поколения. Острый психоз – выбор современной молодежи! Так подойдет твоя виртуальная отмычка? – Ты меня за фраера держишь, а я-то вообще профессионал. Подойдет, конечно, главное, чтобы не спалили, что у нас админские очки, а то «Министри» обвинят в промышленном шпионаже, – Брайан расхохотался. – Сейчас я барахло какое-нибудь натяну, чтобы подходило по смыслу и социальному функционалу, ну а ты… бравируй инвалидностью, Вольпертингер. – Может мне начать припадать на одну ногу...? – И заикаться. Однозначно! Припадать и заикаться… заикаться, а потом снова припадать с особым акцентом на самобытную неповторимость твоей индивидуальности! – И заполировать эпизодом вьетнамского флешбэка … – Да-да, прыгнешь на слове «волатильный» за стойку бара и не забывай отстреливаться! – прокричал Брайан с азартом, уходя в ванную бриться, ибо трехдневная щетина на его подбородке отросла с утра на пару миллиметров, горела рыжим костром и шла юному господину Сорренто еще меньше, чем ракшасу – скинхедовский coiffure. – Отличный план, Уолтер! *** Скупое весеннее солнце окончательно скрылось за ломаной линией городских крыш, когда, неторопливо прогулявшись по Корнмаркет-стрит и поглазев на скромные, незамысловатые витрины с местной сельхозпродукцией, вытеснившие некогда бурную и бессмысленную сувенирную торговлю, двое оксбриджских студентов свернули в узкое ущелье Фревин-корт. Вывеска одного из самых популярных клубов Оксфорда была тоже довольно скромной, минималистически стильной, и чуть раскачивалась от вечернего бриза над бетонной лестницей. Лестница сбегала вниз, в темную пропасть подвала. Из подземелья доносились вибрации басов, ударявшие по коленкам, но Йорн сразу определил, что музыка играет не оглушающе громко. Собственно, этому не следовало удивляться, поскольку «Плюш» был одним из заведений обширнейшей сети «Виртуалити-Корп.», и посетителей развлекал не совсем музыкой. Вернее сказать, музыкой он развлекал среди всего прочего, однако вовсе не так, как олдскульные клубы, наподобие «Золотого Льва», где Йорн с некоторых пор регулярно тусовался с подачи Кристины, и уже получил предложение разделить сцену с местной группой. Также «Плюш» отличался принципиальным неприятием студентов Оксфордского университета, по крайней мере тех, кто считал себя представителем особой касты плебса – интеллектуальной и культурной элитой. Юный господин Сорренто, несомненно, считал себя носителем культурных достижений и цивилизационных норм. Поэтому он с особой сатанически токсичной страстью предавался в клубе «Плюш» развлечениям, которые стали ему доступны благодаря администраторскому доступу к «TransMunDance». Последний он раздобыл на собственной работе в «Ministry of Sound», благо техслужба не привыкла отказывать заму начальника юротдела. – Как я выгляжу? – самодовольно улыбаясь и поправляя лацканы пиджака, поинтересовался Брайан. – А ты уже забыл? – иронически бросил Йорн, посматривая по сторонам на горящие окна офисов в нижнем этаже исторического здания, а потом перевел взгляд на еще светлую полоску неба. Ему представилось на мгновение, что два ряда чернеющих крыш по сторонам улочки – это зубчатые края расстегнутой молнии… молнии на мешке для трупов, которую вот-вот застегнет над его лицом небесный судмедэксперт. – Ну, такой, знаешь… здоровый, рыжий, глазки бегают, – дежурно пошутил ракшас, стараясь отогнать мрачное видение. – Завидуй молча, сарториальный инвалид, – гоготнул Брайан. В противовес Йорну, который почти исчезал в темноте на фоне окружающей городской среды и мог прямо сейчас идти грабить ювелирный магазин, Брайаново статное, на грани дородности, тело было облачено в крикливое сочетание самых дорогих предметов гардероба, которые он нашел у себя в шкафу. Он форсил черной дорогой рубашкой под синим бархатным пиджаком, поверх пиджака был обвязан широкий бархатный пояс-корсет с кожаной окантовкой в некоем ориенталистском стиле, также брат удивил Йорна черными, крайне узкими бархатными брюками в сочетании с сияющими лаковыми туфлями. Так полагалось, у этого костюма был определенный «социальный функционал». – Ну, что ж, время зажигать! – объявил Брайан, вынул из внутреннего кармана пиджака ресивер и виртуальные очки, передал одну пару нечеловеческому брату. – Держитесь за свои болты и гайки! Yeah the city is a jungle and I’m a beast… I’m a teenage tiger looking for a feast! Йорн пропустил брата вперед, и оба спустились по лестнице, открыли тяжеленные стальные двери и оказались в мире неонового света, который самым удивительным образом преобразовывал незатейливую архитектуру подвального этажа. Сводчатые потолки, широкие и узкие кирпичные арки, покрашенные в графитовый цвет, смотрелись как отсеки длинной, сжимающейся со всех сторон и готовой проглотить драконьей глотки. Из глубин этой глотки вырывались всполохи прозрачного пламени, разноцветных болотных огней, неоновая Aurora Borealis на рукотворной тверди перекатывалась и пульсировала, как биолюминесцентный глубоководный червь, покрытый мириадами щетинок и ресничек. Посетители в понедельник были, как и следовало ожидать, немногочисленны и довольно вялы, они переползали, как домовые пауки, из угла в угол, от бара к танцполам и обратно. Некоторые на танцполах, правда, уже явно улетели, подпитавшись эйфорией от «TransMunDance». Материнская структура требовала от заведения работать семь дней в неделю, даже если такая готовность развлечь и услужить 24/7 шла заведению в убыток. Зато каждая душа, уловленная демоном «Виртуалити», считалась небольшой, но необходимой Системе победой. Статистически именно люди, приходящие в заведения «Виртуалити» в нестандартное время, имели гораздо больший потенциал стать в конечном итоге «Вирту» – их заносило в клуб не вместе с толпой, а по собственному внутреннему порыву, по зову электронного парадиза, который они не могли забыть, вкусив однажды плодов с его волшебных яблонь. В староанглийском, насколько было известно Йорну, словом langoþ называлось невыразимое томление, желание и тоска по несбыточному. Это могло быть неудовлетворенное влечение к любовнику, или же экзистенциальная тоска: человеку, которому было явлено видение рая или загробного забвения, острова яблок-Аваллона, уже не суждено было чувствовать себя в своей тарелке на земле живых – видение манило визионера до самой смерти, а смерть была надеждой увидеть чудо снова. Изнывающие и томящиеся были целевой аудиторией для программы «Вирту». В кругу Йорна шутили, что когда-то существовал такой бренд «то ли телефона, то ли патефона», но пиар-менеджмент глобального проекта «Виртуалити-Лайф» настаивал на том, чтобы ассоциировать культуру «Вирту» с понятием virtue – добродетелью, нравственностью, благодеянием. Нравственная добродетель, которую популяризировала «Виртуалити-Лайф» заключалась в добровольной «экстрадиции» из реальной жизни – так иносказательно изъяснялись рекламные материалы. Пользователям системы предлагалось уснуть и видеть сны с нотариально заверенной гарантией, что в том смертном сне приснится все, что ни пожелается гражданину «Виртуалити-Лайф», и оборвется цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу – никаких проклятых гамлетовских вопросов! Однако старания, с которыми корпорация широким фронтом бомбардировала целевую аудиторию, говорили о том, что плебс воспринимал идею с недостаточным энтузиазмом. Многие попросту боялись, ведь мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться, и страхи людей были не то, чтобы совсем необоснованны. Одни не хотели отдаваться в руки нейропрограммеров из опасения сделать себя физически и ментально уязвимыми перед искусственным интеллектом; для других перспектива продать всю движимую и недвижимую собственность, дабы оплатить пожизненный контракт, оказалась непреодолимым психологическим порогом, особенно на фоне зловещих слухов, будто больше пяти лет в «Виртуалити-Лайф» не живут. А кто-то просто не понимал концепцию «принципиально иного удовольствия», не мог вообразить, как прямая стимуляция мозга может заменить, к примеру, вкусную пищу, хороший секс и прогулки на свежем воздухе. Последние живо напоминали Йорну научных критиков, которые умозрительно отрицали ценность состояния самадхи, ни разу в жизни его не испытав. Впрочем, «счастье короткого замыкания» ракшасу тоже не слишком импонировало. И тем не менее, несмотря на весь скептицизм, который витал в культурном воздухе плебейского сегмента, сказать, что проект оказался провальным, было бы совершенно несправедливо. По меньшей мере, он не уступал в популярности строгому веганству и движению чайлдфри, активно поддерживаемым Системой на самом высоком уровне. Что и говорить, Система готова была даже предоставить возможности для людей Вирту поддерживать связь с родственниками и заниматься реальной карьерой из виртуальной действительности. Другое дело, что люди, стремившиеся прочь от реальности, в большинстве случаев работу ненавидели всеми фибрами своей тонко организованной души. Те же, кто работу любил, обычно не стремились переселиться в «иной мир» виртуальности, хотя были исключения с обеих сторон. По понедельникам в «Плюше» собиралась особая когорта людей, которых почему-то называли «божьими коровками». Они провоцировали Брайана на злобный хохот и страшно раздражали менеджмент «Виртуалити-Лайф» несмотря на то, что являлись основной точкой приложения маркетинговых усилий корпорации. Эти люди были готовы бесконечно тестировать условно бесплатные сэмплы нейропрограмминговой продукции, спорить об этических достоинствах доселе небывалых форматов социального существования, изобретенных Системой, и пестовать свои личные сомнения относительно финального перехода в виртуальность – их в трусов превращала мысль, а решимость вяла, как цветок в бесплодье умственного тупика. В мире реальном они были невыносимо добропорядочны. Брайан любил повторять: «Нет ничего более отталкивающего, чем добропорядочность, поразившая метастазами молодой, полный созидательной энергии организм». Йорн же считал, что эти люди чудовищно потеряны и одиноки в мире, посему цепляются в поисках экзистенциального смысла за единственное, что им было предложено – за Систему. Это были отличники по Гражданскому Воспитанию, искренне воспринявшие всю мифологию предмета по номинальной, так сказать, стоимости. Они считали, что если в Системе что-то не работает или приводит к трагическим казусам (расстрел мирной демонстрации они бы назвали «трагическим казусом»), то сие происходит по вине граждан, которые расшатывают ее идеально точные, откалиброванные механизмы. Система для них была оплотом стабильности, обещанием если не будущего, то, по меньшей мере, настоящего. В идеале они представляли собой образец человека, воспитанного в рамках Системы, но практика показывала, что Системе на них наплевать в первую очередь, ибо «божьи коровки» ничего собой не представляли в рамках интересов, которые элиты преследовали в плебейских регионах. Восприняв буквально тексты учебников об «оптимальном гражданине», они, сами того не подозревая, взрастили себя как индивидов, единственное достоинство которых – это способность выгибаться в любую асану перед контролирующими органами и адресовать пуджу Системе с любовью, преданностью и бескорыстием. Впрочем, относительно бескорыстия у Йорна были некоторые сомнения… Будучи ярыми приверженцами доктрины бездетности, они удивительным образом совмещали в своем мировоззрении острое чувство ограниченности и конечности существования с нарциссической замкнутостью на собственной персоне и той перфекционистской картине мира, которую рисовало им воображение, пропитанное слоганами, мемами и заголовками журналов для «полуинтеллигенции». Это были полезные идиоты, которых многие считали субкультурой стукачей и «сопливых морализаторов». В своей наивной искренности «коровки» полагали, что изменят мир к лучшему, если донесут на соседа, купившего на черном рынке глушилку против наружного прослушивания жилых помещений. Они хотели бы дарить лучи любви, но мир требовал незамедлительного радикального действия или, хотя бы, настойчивого призыва к радикальному действию. Внимательно оглядевшись вокруг, молодые люди замечали, как под тонким виниром Нового Миропорядка шевелились ядовитые щупальца Содома и Гоморры. Плебейский менталитет порождал косность и грубое пассивное сопротивление официально внедренным общежитийным нормам, и для «божьих коровок» разруха в умах представлялась поистине апокалиптической. Они видели себя посреди общества, где одни девианты выправляли документы, чтобы получить льготы на лечение, другие приторговывали личными квотами на «ресурсоемкие товары» и привлекали к бизнесу домочадцев, а также пару недееспособных родственников. Пока университетские студенты распространяли запрещенную литературу, техни-любители всячески спонсировали криминальное сообщество Альтер-нета, на добровольных началах чинили «подстреленные» сервера или тайно собирали средства для нового оборудования из Восточной Системы – китайцы рады были нагадить исконному сопернику. Техни из инженерной сферы – зачастую это оказывались сотрудники многочисленных ремонтных мастерских – подворовывали компоненты и паяли самопальные коммуникаторы, не связанные с облаком, а народ, пораженный каким-то ядовитым грибом сомнения в органах госбезопасности, тратил с трудом заработанные деньги на нелегальные игрушки, поощряя гнусную подпольщину технарей. Люди торговали драгоценными металлами, потому что не доверяли электронным счетам, привязанным к Социальному Реестру из-за их прозрачности и мгновенной блокируемости; торговали крадеными лекарствами для тех, у кого не хватало соцкредитов на лечение; торговали, естественно, прочей фармой, химическими компонентами и наркотиками. «Божьим коровкам», так же, впрочем, как и большинству граждан, было невдомек, что последние распространяют агенты Бытового Правопорядка – ячейка Полосатого в свое время вычислила и элиминировала нескольких с особой жестокостью, ибо Полосатый считал измененные состояния сознания первейшим злом. Отдельной статьей плебейских непотребств была виртуальная жизнь, что не позволяло «коровкам» расслабиться даже внутри столь любимой ими «Виртуалити-Лайф». В цифровом пространстве активно развивался бизнес поддельных аккаунтов с технологиями для незаметного перемещения по Виртуалити. Пока в повседневной реальности люди изобретали способы оставаться невидимыми для камер наблюдения, публиковали маршруты не просматриваемые Хабом или имевшие дыры в охвате, организовывали места встреч, непроницаемые для наблюдения, аналогичный вирус недоверия к власти сеялся в виртуальном измерении. В умах, обращенных к сферам более абстрактным, тоже шло брожение, источавшее пагубные миазмы в виде смрадных кухонных разговорчиков. Некоторые обыватели зачем-то «интересовались политикой» – так они это называли – и приговаривали, что если ею не интересоваться, то она рано или поздно заинтересуется тобой. Будучи в плену мракобесного мировоззрения столетней выдержки, они забивали себе голову невообразимой чушью, но что еще хуже, внушали замшелые жизненные установки молодой поросли. Вообразив себя геостратегами, плебеи пытались выведать имена высших управленцев Системы и устройство Закрытых городов, интересовались порядками в местах тюремного заключения и на «поселениях», вели дискуссии о военных объектах и технологиях, которые Система использовала для удержания власти – да, они говорили «удержания власти» так, словно власть Системы, спасшей мир от ядерной войны, не была священной. Многим из так называемых politicized, ко всему прочему, не нравилась «презумпция государственной секретности». Они, видите ли, полагали, что максимальная прозрачность должна быть не лишь уделом граждан, но и обоюдно соблюдаться со стороны Системы. Вот на кой черт им совать нос в сферы, о которых простонародье не имеет ни малейшего представления? Politicized выдумывали теории о некой «Big Picture», которую якобы обязан иметь в голове любой думающий человек, но из чего составляли они свою «большую картину»? Из слухов, сплетен и домыслов, на сбор и осмысление которых уходили электроэнергия и интеллектуальные ресурсы, достойные лучшего применения. В досистемные времена политика была примитивной формой реалити-шоу для плебса, зачастую совсем без элементов иммерсии, но разве Новый Миропорядок не обеспечил население гораздо более совершенными интерактивными формами досуга? Некоторые граждане выражали недовольство точечными проверками от Бытового Правопорядка, а иногда распространяли слухи об искусственном характере очередной эпидемии гриппа. Люди тайно обзаводились боксерскими грушами, холодным оружием и старыми видео по каратэ. А еще развелось много любителей вспоминать то, чего они своими глазами не видели: несознательные граждане передавали дедовские россказни про времена, когда старики могли добрые лет тридцать сидеть на шее у молодых налогоплательщиков, разъезжать по теплым странам и эксплуатировать систему здравоохранения почем зря, оплачивая страховкой лишь мизерную часть стоимости лечения. Хуже того, существовало бесплатное лечение, и даже опустившимся уличным наркоманам предоставляли такую ресурсозатратную глупость, как программы реабилитации, а первую неотложную помощь оказывали вообще всем нуждающимся, не проверяя данных Социального Реестра (тогда и Реестра-то никакого не существовало!) Еще любили говорить, мол, по всей стране было разбросано множество университетов, где почти бесплатно учились какие угодно оболтусы, едва выбившиеся в хорошисты по школьным предметам. Впрочем, что оболтусы в университетах! Разжиревшие от бесконтрольной эксплуатации ресурсов планеты политики прошлого зарабатывали себе очки и избирательские голоса, раздавая ни на что не способным тунеядцам и полуграмотным перемещенцам денежные пособия, бесплатные продукты, жилье и рабочие места, лишь бы они не бузили. Сейчас всем известно, что происходит с тунеядцами и с теми, кто бузит. Рыночная экономика и ностальгия по консюмеризму были излюбленной темой узколобого обывателя. Всего, говорили, было навалом в магазинах, кто производил товар лучше и дешевле, тот и поднимался, и никому даже в голову не приходило регулировать потребление, как сейчас: базовые три пары брюк, десять рубашек и пять пар обуви на год, а все, что пожелаешь сверху – добывай по льготным баллам соцкредитов или по магазинам секонд-хэнд. К этому еще ядовито прибавляли, мол, в Закрытых-то Городах, небось, с наборами трусов «неделька» не заморачиваются! Любили мусолить идею, мол, при рыночной экономике у продавца даже мысли не возникало проверить данные какого-то там Социального Реестра, чтобы определить имеет ли покупатель право на личный автомобиль или лишний килограмм дорогостоящего натурального мяса, а то, может, зарегистрированных Хабом добродетелей хватит лишь на самокат и протеиносинтетик. Им, тогда кто-нибудь дежурно возражал, мол, зато велосипеды продают всем желающим со скидкой, а протеиносинтетик не так уж плох, чувствуешь себя астронавтом, да и детишки любят с ним играться. И техника, говорили, теперь ломается реже, чем в досистемные времена, а мода меняется каждые три месяца только в Виртуалити-Лайф. Однако брюзги с антигосударственными мыслишками не унимались. Им не нравились выездные визы, потому что раньше такое практиковалось в странах, считавшихся в некотором смысле второсортными и во всех смыслах культурно чуждыми. Им не нравилось, что Бытовой Правопорядок мог прийти с обыском, если кто-то из домочадцев стал пользоваться маршрутами, чей смысл непонятен искусственному интеллекту, анализирующему перемещение граждан, а также если был замечен за общением с людьми, момент знакомства с которыми ускользнул от Хаба. Им даже не нравилось, что по сигналу других граждан могла быть инициирована «разработка», то есть углубленная проверка бэкграунда и паттернов поведения подозрительного гражданина. Почему-то несознательные граждане не понимали простых истин: во-первых, добропорядочному человеку нечего скрывать, а во-вторых, нефиг ссориться с людьми до такой степени, что они захотят отомстить кляузой… пардон, с помощью vigilance report. Люди дедовских взглядов до сих пор считали, что портить отношения и испытывать неприязнь к другим людям – это их личный выбор, на который они имели неотъемлемое право. Но вот по поводу демократии и всенародных выборов, слава богу, мало кто решался заикнуться. Во-первых, можно было попасть под статью, а во-вторых, каждый боялся быть поднят на смех, как человек, придерживающийся убеждений сродни теориям плоскоземельцев или антипрививочников. – У меня идея! Давай ты будешь говорить с французским акцентом, – захихикал Брайан в ухо Йорну. – Ты же знаешь, что я не могу ни по-английски с французским, ни по-французски с английским, – ответил ракшас. – У меня не переключается артикуляция между языками…И жестикуляция не французская…