Homo Cantabrigiensis

Требуются волонтеры «Обращение к жителям Южного Кембриджшира…» – Ах, ты, ч-ч-ерт… Йорн с глухим стуком отбросил новый коммуникатор на стол, взвился как пантера со своего места и одним махом подскочил к плите, поднырнул в миллиметре от стоявшей там же Уэнди, подхватил с конфорки готовый сдетонировать ковшик кофе. Кофе-машину на студенческой кухне кто-то сломал две недели назад, и никто не желал покаяться в грехе, потому как злодеяние можно было свалить на садовника, возмущавшего спокойствие девчонок: он то и дело захаживал в пять утра на кухню первого этажа выпить эспрессо перед началом рабочего дня. Сообщать в офис о поломке кофе-машины студенты тоже отказывались, поскольку невиновные не желали получить вычет из депозита, а виновные притворялись невиновными. – Гос-споди… – прошипела Уэнди, вздрогнув всем телом с запозданием на две секунды, как Йорну подсказал внутренний хронометр. Люди с медленной моторной реакцией вызывали у него томное чувство гадливой жалости и почему-то желание ударить. Произрастало оно вовсе не из раздражения – неловкость и вялость телесных рефлексов были для ракшаса подспудным приглашением к насилию, играли на древних струнах безусловных рефлексов. Впрочем, неторопливый темп человеческой речи, вдумчивой и обстоятельной, химеру, наоборот, умиротворял. Слова должны быть медленными, дела – быстрыми. – Извини, – сухо сказал Йорн и отошел, снова расположился за столом, налив черный кофе в чашку, опять открыл местные Кембриджские каналы новостей в Human Beehive. У Полосатого в ячейке когда-то первым делом приучили внимательно следить за локальными происшествиями и активностью органов правопорядка. «Обращение к жителям Южного Кембриджшира и всем неравнодушным гражданам. Набирается отряд добровольцев…» – Йорн, тебе не надоело? Йорн плавно поднял глаза на Уэнди, которая встала, уцепившись руками за плиту так, словно боялась, что ее сдует, когда сосед обратится к ней с ответной речью. – Пояснишь или мне самому додумать? – спросил Йорн. – У меня такое впечатление, – ответила Уэнди, – что ты специально торчишь на кухне, когда сюда прихожу я. Прихожу утром – Аланд на кухне, вечером – Аланд опять на кухне. Мы должны в конце концов договориться приходить на кухню в разное время? Кофе ты можешь пить у себя в комнате. Йорн поднял со стола чашку кофе и в молчании отпил глоток, манерно оттопырив мизинец. – The world is not enough, but it’s such a perfect place to start, my love…– пропел Йорн глубоким лирическим баритоном и оскалил клыки в улыбке. – Что? – Нет, не должны. – Почему? – Потому что меня ты не нервируешь, – Йорн пожал плечами. – Ты здесь вообще-то не один, – заметила Уэнди холодно. – Неужели ты нервируешь остальных коллег? – с комической интимностью поинтересовался Йорн, понижая голос. – Какой казус, сочувствую. – Я не это имела… – Уэнди смутилась и разозлилась еще больше от своего смущения. – Ты специально это все делаешь! – Да я молчу сижу! – всплеснул руками Йорн. На губах Уэнди зазмеилась токсичная улыбка. – Ну, конечно, до того, чтобы поздороваться и перекинуться парой слов мы уже не снисходим. – Здравствуй, Уэнди, – Йорн опять оскалился. – Еще надо два слова перекинуть? «Прими» и «таблетки». Уэнди вдруг задрожала всем телом. Несколько секунд она пожирала Йорна взглядом, бессознательно перебирая трясущимися пальцами луковые очистки на разделочной доске, уголки ее губ опустились вниз под, казалось, невозможным углом, глаза увлажнились. – Ты мудак, Йорн. Уэнди объявила это со срывом где-то в гортани, но почти торжественно, как детектив, разгадавший последнюю загадку в запутанном кейсе, как гуру дающий ответ на сакральный вопрос о сущности Великого Ничто. У Йорна в этот момент возникло покалывающее ощущение в затылке и шее, словно рой крылатых муравьев побежал ручьем под кожей. Он спешно пригладил силящиеся злобно вздыбиться, угнетенные собственной тяжестью волосы, которые в последние три года носил длинными, чтобы в общественных местах прятать физиономию. – Уэнди, я знаю, по какой квоте ты попала в универ, – Йорн наблюдал, как расширяются глаза студентки и стискиваются ее слабые челюсти. – Если тебе перестали помогать медикаменты, самое время обращаться к лечащему психиатру, я не шучу. – Откуда ты знаешь?! – прошипела та. – Имеющий глаза да увидит. – Ты рылся в моих сетях? – вскричала Уэнди. – В закрытых профилях?! В онлайн дневнике?! Как ты туда пролез?! – О чем ты? В каком еще онлайн дневнике? Бля-я… твою мать… – Йорн схватился за голову, вдруг поняв к своему дикому раздражению, что сознание Уэнди, похоже, навсегда останется для него вещью в себе. – Ах, да, вспомнил, так и было написано: «Всем ш-шампанского! Меня взяли в Кембридж по квоте для имбецилов!» – передразнил Йорн рабочий акцент, который Уэнди за прошедшие месяцы перестала вуалировать. – Все, я пошел отсюда… – Йорн встал, теряя терпение, схватил чашку и коммуникатор, –…к ч-чертовой матери… Какой идиот с тобой вступительное интервью проводил… – Да как ты смеешь, говнюк привилегированный! – взвизгнула Уэнди, готовясь заплакать. – Сам в шоке! – рявкнул Йорн, не оборачиваясь. – Видишь, до чего ты меня довела? – Типичные слова абьюзера! – выплюнула ему в спину Уэнди. Уэнди не знала, как метко полоснули Йорна эти слова. Он поспешил скрыться и с силой хлопнул дверью кухни. Серенити ведь его тоже довела. Он всегда себе повторял, что она довела его до того, до чего довела. Возомнила себя роковой женщиной и чертовым кукловодом, мол, она будет стравливать в банке самцов-богомолов и смотреть, как те откусывают друг другу головы. Матеря себя за то, что поддался на провокацию, Йорн вышел на улицу, поставил чашку с кофе на деревянные перила пандуса при входе в здание и закурил. Мизантропические мысли в духе братца Брайана лезли в голову. Какого черта? Что за контингент на этаже бакалавров в этом году! Йорну неприятно было думать в таком вульгарном ключе, жалобы на бракованных сапиенсов, озвученные даже наедине с собой, засоряли чистоту его мысли. Но категории социального дарвинизма напрашивались неуклонно и настойчиво. Брайан все четыре года учебы в Оксфорде сыпал жалобами на «неотфильтрованный контингент», и даже «Улисса Хитрожопого», «членистозадое братство всепьянейших собутыльников, яйцемордых рыцарей титановой печени», брат собрал для того, чтобы окружить себя людьми, подходящими, как он выражался, «по смыслу». Йорн за это сардонически сравнивал его с навозным жуком, любовно обнимающим свой навозный шарик, но сам не раз участвовал в клубных «заседаниях с последующим забуханием». Особенно сильно Йорна тянуло к Улиссовцам, когда Гвардия арестовывала кого-то из анархистов. Едва по ячейке в очередной раз прокатывалась новость о зачистке, хотелось отключить мозги и не размышлять, анестезировать все чувства, отвергнуть избирательную, непоследовательную эмпатию, которую ракшас был способен испытывать к сапиенсам вопреки глубинному органическому отторжению. С оксфордскими Улиссовцами можно было переливать из пустого в порожнее всякое социо-политическое дерьмо, рассуждать о глобальных проблемах высокопарным и заплетающимся от портвейна языком в прокуренных комнатах MCR Тринити Колледжа, и не думать… забыть о том, что кого-то из товарищей в казематах Гвардии в этот самый момент делают живым обрубком. Йорн все равно никогда не был одним из них. Он был идеальным наблюдателем, лучшим учеником, который не верил в ремесло учителей, ему были чужды их чаяния. Ему были чужды люди… Поэтому он бежал на Паддингтон, садился в поезд до Оксфорда и нажирался в свинину с другими сапиенсами, в равной мере не чувствуя себя одним из них. Система. Система везде и нигде. Система во всем и ни в чем конкретно. Систему никто не видит, но она держит каждого за яйца. Брайан не раз пересказывал слухи о том, что шортлистинг на курсы в университетах, а также распределение студентов в общагах производятся искусственным интеллектом по алгоритму, известному лишь чиновникам Системы. Говорили, что он подчинен задачам социальной инженерии, которые идут значительно глубже отбора лучших выпускников для отправки в Закрытые Города. Говорили, что Оксбридж сопротивляется с переменным успехом, но постепенно теряет право на финальный отбор. Йорн был теперь уверен, что Уэнди Райт попала в квоту для психических заболеваний, вероятно, биполярное расстройство или что-то в этом духе. Зачем нужна эта квота? Самого Йорна осчастливили благодаря квоте для абитуриентов с тяжелыми увечьями, и, нет, ему было не стыдно занимать чье-то место. Брайан называл это «натягиванием Системы на Приапову дубину». «Будешь самый сексуальный инвалид выпуска!» – орал Брайан на вечеринке по поводу Йорнова поступления и для наглядности пытался натянуть воротник водолазки ему на голову, пока Йорн не разозлился и не кинул брата через бедро. Но зачем университету атавизмы человеколюбивых принципов инклюзивности? Они были неуместным отголоском прошлого, потерявшего смысл, но не шарм, подобно старинным правилам ношения шпаги, которые забыли отменить. В любой иной сфере общественной жизни наблюдалось радикально противоположное явление: выживали только те, кто обладал связями или деньгами, судьба слабых и не вписавшихся в стандарт никого не волновала. На кой черт Системе Уэнди, как, впрочем, и сам Йорн? Все же одну закономерность Йорн наблюдал систематически: все его хорошие знакомые и друзья были разбросаны по разным колледжам, факультетам и кружкам в противоположных концах города. Их пришлось собирать как жемчужины со дна морского по вечеринкам, по знакомым знакомых, по студенческим конференциям и воркшопам, по сабантуям музыкантов и по случайным встречам в библиотеках. А вот на этаже в студенческом корпусе, куда студенты были посажены администрацией, как рыбы в аквариум, никто толком не общался. То же самое происходило и в группах на факультете. Йорна грызло подозрение, что студентов в искусственные коллективы нарочно подбирали с совершенно разным культурным и сословным бэкграундом, с несовпадающими интересами, AI группировал людей, которым не о чем было говорить друг с другом. Даже проблему с эспрессо-машиной на кухне не сподобились решить за полмесяца. Йорн поморщился и отпил остывающий кофе из чашки, поглядел на хмурое небо. Уильям Стоун Билдинг за его спиной, уже более ста лет остававшийся единственным студенческим корпусом в Кембридже, спроектированным в стиле башенной многоэтажки, впечатывался в низкое весеннее небо, как мокрый камень, торчащий из мха садов. «Жизнь на высоте для современного человека» – так себе это представлял Ле Корбюзье, запоздалым эхом чьих архитектурных и социальных фантазий было здание. Впрочем, Йорн все равно жил на нижнем этаже, придавленный массивным кирпичным параллелепипедом, и пребывал в постоянном беспокойстве оттого, что его комната стояла первая в очереди на кражу со взломом. …Кстати, о кражах… Вспомнив про недочитанные новости, Йорн зажал сигарету между зубами и в третий раз за утро вернулся к ленте. «Обращение к жителям Южного Кембриджшира и всем неравнодушным гражданам. Набирается отряд добровольцев для поиска Рози Дэйл (11 лет), пропала в районе Ванделбери Кантри Парк вчера по дороге из школы. Гвардия отказывается рассматривать заявление о пропаже подростка раньше, чем через 72 часа, но семья Рози просит о немедленной помощи друзей и соседей, пока не случилось непоправимое. Сбор в 12 часов на парковке Ванделбери Кантри Парк, начало поиска после инструктажа в 12:30.» Йорн прокрутил ленту дальше, изучил сообщения об угонах велосипедов и сбежавших из дома собаках. Среди примечательного было обсуждение петиции о запрете использования частными лицами квадрокоптеров, которую под видом инициативы снизу от каких-то школьников, продвигали сами власти. Школьники в одном из пансионов на Хиллз Роуд открыли сбор подписей, к чему их якобы побудил страх сетевого сталкинга и публикация фотографий их ванных комнат, снятых злоумышленниками с помощью дрона. «Город грехов…» – рассеянно подумал ракшас, потом закрыл новости и перешел в университетские электронные таблицы с расписанием, просмотрел план на сегодняшний день. До окончания предпасхального семестра и сдачи курсовых эссе оставалось лишь три недели. – «Еще три недели», – мысленно поправил себя Йорн и ухмыльнулся, прикусил правым клыком губу в задумчивости. – «Собственно… пуркуа не па, строго говоря?» Через десять минут Йорн выходил из Уильям Стоун Билдинг, держа под мышкой мотоциклетный шлем и пытаясь застегнуть одной рукой заедающую молнию толстой кожаной куртки с защитными накладками на спине. Когда Йорн подъехал на парковку Ванделберри, первым его рефлексом было крутануть руль мотоцикла, может быть, даже чиркнуть наколенником по асфальту, развернуть машину, оставляя полосы следов на дороге, и свалить. Более трезвой реакцией, пришедшей через секунду на смену первой, было продолжить движение, не подавая признаков хезитации, не привлекая к себе внимания, проскочить на территорию поместья в центре парка, где располагались офисы природоохранного агентства, а потом выбраться на дорогу с противоположной стороны и – смотри пункт первый. Остановил его мятежный дух, настойчиво зудевший: «Какого, собственно, хрена? Условными рефлексами живут только животные и люди». Йорн подкатил к размеченному полосами прямоугольнику на парковке, поставил мотоцикл, со спокойно-равнодушным видом активировал блокировку на колеса, внимательно поглядывая на происходящее. – Господа гвардейцы, мы же… мы же не просим никаких ресурсов! Ни кинологов, ни людей… Мы… вот соседи все, родственники – мы собрались, чтобы своими силами делать… вашу работу! – Маргарет! Не усугубляй… Посреди небольшой площади собралась группа довольно внушительных размеров, расслоившаяся на концентрические полукольца и рассыпавшаяся по периферии более мелкими сгущениями. Всего неравнодушных жителей Южного Кембриджшира собралось больше, чем было студентов на курсе английской литературы – Йорн воссоздал перед мысленным взором лекционный зал в первый день занятий и наложил картинку на нынешний ландшафт. Толпа обступила конный отряд из десяти гвардейцев, держась на расстоянии, граничащем с непочтительным. Какая-то заплаканная рыжеволосая женщина, смотря снизу вверх, разговаривала с закованным в броню предводителем отряда, и даже издалека Йорн ощутил волну ее внутреннего крика. Она была готова топать ногами, рвать центуриона зубами и голыми руками, но изо всех сил старалась обуздать эмоции, чтобы не наговорить лишнего. – Ваше мероприятие не согласовано с органами безопасности города, – отчеканил голос из-под шлема. Гвардеец ухмылялся за зеркальным забралом, Йорн слышал по артикуляции, как растягивались в улыбке его губы и скалились мелкие зубки. – Да это никакое не мероприятие, – сердито, но опасливо гомонили люди и подступили на шаг к всадникам. – У вас неделя уходит на согласование мероприятий! Ребенок пропал, нет в запасе столько времени… – Считайте это пикником на открытом воздухе! – саркастически бухнул какой-то полный мужчина в тренировочном костюме и сделал раздраженный жест. – Пикники на открытом воздухе в общественных местах тоже подлежат согласованию, – сообщил конный гвардеец. – Значит, надо было заранее озаботиться. – Да они издеваются… Вы слышали?... «Заранее озаботиться»… Возмутительно…– робкое роптание прокатилось по разношерстной толпе жителей, нервно переминавшихся с ноги на ногу, куривших, покачивавших в негодовании головами и передававших друг другу слова блюстителей порядка. Добровольцы-координаторы с планшетами в руках и в белых майках, натянутых поверх курток, короткими перебежками циркулировали среди людей. – Скажите, а почему нельзя это назвать совместной прогулкой? Просто для отчетности? – предложил кто-то. – Весна на дворе, мы вышли в парк, а фермеры дали разрешение на проход по их угодьям. – В парке разрешено холить только по тропинкам, но вы же собираетесь прочесывать территорию. Это вредит экосистеме и подобные действия должны быть согласованы с природоохранным ведомством, – гвардеец почти добродушно пожал плечами. – Дался вам, собственно, этот парк… Зачем вам именно сюда? В толпе зашипело, зацокало и забурлило. – Вы же не даете доступ к записям с камер наружного наблюдения! Тем более, к спутниковым…– прикрикнула заплаканная женщина, очевидно, мать пропавшей. – Девочка должна была выйти на остановке на Бабрахам Роуд, и с этого момента ее никто не видел. Здесь лес – что может быть удобнее для… маньяка? – ее голос сорвался. – Она у вас резвится, может, с друзьями, а вы весь город на уши поставили. Подростки, бывает, бегают из дома, – уже почти не скрывая издевки ответствовал конный гвардеец, нарочно провоцируя людей. – Вот с-сученок… – усмехнулся Йорн. Йорн представил голое тело лейтенанта, восседавшего на генно-модифицированной патрульной лошади, которое пряталось под кевларовой броней униформы. Добродушный «ангел смерти» был похож на конную статую с плохо исполненным всадником. Гнедой жеребец выглядел ожившей скульптурой из мраморов лорда Эльгина. Его нервная морда без сбруи, но с многочисленными сосудами, разбегавшимися под кожей, будто змеи в песке, выражала раздражение и напор, остановленный веским жестом седока. Личность коня скульптор в лаборатории «Генентек» изваял с любовью и фантазией, чего нельзя было сказать о личности человека, руководившего мятежными порывами звериной души. Йорн видел только тело. Ритуальное тело. Священное. Тело Системы. А внутри него, как в матрешке, – голый человечек. Он не походил на воинов с Афинского фриза в Британском музее, те были одеты в свою наготу, не пробиваемую ни для мечей, ни для стрел, ни для Зевсовых молний, ни для циничных улыбок толпы. Поджарые фигуры, прямые носы – столь же прямые, что и закрывающие их пластины на коринфских шлемах – безупречно ровные и твердые кожные покровы, неестественно маленькие члены, практичные в быту, скромно благородные знаки полубожественной мужественности – гвардейцы на мраморных воинов были похожи лишь конями. Гвардеец, запрятанный в сегментированный панцирь, казался неким условным героем комикса, пририсованным к иллюстрации из учебника по истории искусства. Представляя его тело, Йорн вспомнил, как однажды наблюдал голубого рака в аквариуме – тот заканчивал линьку. Когда он выполз из старого хитинового панциря и повалился на спинку, размахивая клешнями, Йорн запустил руку в воду и его потрогал – наверное, рак, несмотря на деликатность Йорна, все равно посчитал жест крайне нетактичным. Рак под пальцами ракшаса был все еще мягкий и шевелил, словно растерянный младенец, каждым мускулом, плавником и усиком. Рядом твердая оболочка, лопнувшая на карапаксе, распласталась многоногим ажурным призраком. Экипировка, содранная с гвардейца, теряла очертания как человеческие, так и мифологические. Метафорическое тело Системы, натянутое на голого человека, перестает существовать, едва отделившись от мягкого и уязвимого материального носителя мифологемы. Йорн в своей жизни лишь один раз присутствовал при том, как гвардейца, подобного нынешнему лейтенантику, раздевали и забивали насмерть ногами, битами и арматурой – оружием народного гнева. Бедолагу привезли специально для антуража из Лондона в Бирмингем, на пустырь за городом. Йорн мог участвовать в процедуре, но отказался, потому что имел право отказаться. Полосатый не стремился замазать всех бойцов кровью, а Йорну не хотелось пачкаться – не его борьба. Ему не требовалось камланий, чтобы взрастить в себе ненависть к врагу. Йорн и не стремился никого ненавидеть, ибо ненависть привязывает гравитационными силами к объекту, и тогда оба, субъект и объект ненависти, кружат один вокруг другого, словно двойные звезды, до полного взаимного уничтожения. Охотиться на людей можно без ненависти и вражды, с ясным умом и ровным сердцебиением, ненавидеть абстрактное человечество означало бы для ракшаса признать и интериоризировать представления сапиенсов о божественной иерархии, поставить сапиенса выше себя, выше всего, что заслуживает внимание разумного существа. Какой глупец посвятит жизнь вглядыванию в неказистое лицо своего кузена? Только тот, кто считает своего кузена императором галактики, тот, кто верит, будто Галактике не все равно. Для тех бойцов ячейки, кто пошел убивать первого в своей жизни гвардейца, акция стала жертвоприношением. Но они бросились с подношением к собственным фрустрациям, преклонились перед страхом Системы, слились с ней в экстазе ужаса. Все-таки пацаны любили Cистему, хоть и набили бы Йорну морду, скажи он такое вслух. Он же видел, как пацаны, изнасилованные ею, ее хотели. Некоторые размазывали по щекам и лбам кровь гвардейца, другие специально калечили кулаки о его зубы, чтобы остались шрамы. Если бы такое считалось приличным, они бы, наверное, гвардейца вовсе съели, или уж, по меньшей мере, сделали бы винный кубок из черепа, чтобы испить душу врага. Йорн видел, как пацанам приходилось сдерживать фантазию, дабы не превратить убийство в искусство и таким образом окончательно не оскотиниться. Сам Йорн как будто вообще ничего не чувствовал, стоя в стороне с сигаретой и слушая истошные крики казнимого соплеменниками сапиенса, он был словно егерь в сафари-парке, привычный к сценам растерзания антилопы львиным прайдом. Это была не его борьба. Он не был сапиенсом. …С такими «сапиенсами» и «стультусов» не надобно… Начало моросить. Йорн обвел глазами местных и заметил еще одного парня с белой майкой на куртке. Стоя в стороне от всех и не слушая перепалку, он объяснял что-то мужчине средних лет, одетому в охотничью куртку и брюки в стиле милитари. Йорн решил, что парень станет его следующей жертвой. – Здрасьте! – негромко, но с твердой доброжелательностью приветствовал Йорн координатора. – Что? Лютуют? – прибавил он с усмешкой и указал глазами на Гвардию. – Ей сказано: не губить ни траву на лугах, ни деревья, а только людей, у которых на лбу нет Божьей печати. Люблю «Откровение»: куда ни тиснешь, все, как есть, говорят грибы Иоанна, – объявил он, хитро прищуриваясь. – Хотел на днях вместе с новым коммуникатором купить лицензию на отключение автослежения за траффиком – ан, нельзя, соцкредитов не хватает. И вот вам сразу: «Будь ты велик или мал, богат или беден, свободен или раб, – поставили метку на правой руке или лбу. Никому нельзя ни покупать, ни продавать, если не предъявлена метка: имя зверя или число его имени». Координатор, парень невысокого роста, с невзрачным круглым лицом, на чьем фоне выделялись очки с толстыми линзами, довольно щуплый и выглядевший совсем юным, поднял серьезные и неожиданно живые глаза на Йорна. Он скользнул взглядом по шрамам на щеках ракшаса, отсекавших под слоем грима маску искусственного эпидермиса от единственного участка кожи, который не успели модифицировать перед бегством Аландов из Женьшеня. Йорн оскалил зубы в улыбке, свойственной рапаксу, не стараясь имитировать человеческую мимику – она обычно смущала собеседников. – Я к вам волонтером, – сообщил Йорн. – На поиск. Но, что-то, я смотрю, пошло не так? – Да мы, блин, не успели собраться, как набежали эти… – с досадой ответил парень. – Собрания не любят? – заметил Йорн, опять присматриваясь к гомонящим гражданам. – Собрания затрудняют циркуляцию веществ в Системе. – Ну, я-то все понимаю, у них регламенты, они тоже связаны по рукам и ногам правилами, – парень немного приглушил свой недовольный тон и перешел на примирительную риторику. Йорн с его цитатами из «Апокалипсиса» мог оказаться провокатором. Заметив его сомнение, Йорн скептически хмыкнул. – Но надо же исходить из ситуации. БПЛА над полем не позволили запустить, говорят, это частная собственность, обследование организовано стихийно, неизвестно кто и с какой целью к нам может прибиться. Там радиовышка рядом с Косплей… тьфу, то есть, Коплей Хилл, боятся чего-то. Фермеры разрешили ходить по полям, но Гвардия сейчас говорит, что все равно нельзя. По лесу запускать дроны – нужно быть матерым оператором, среди гражданских таких нету. Окей. Решили пойти цепью зачесать, сделали карту, участки распределили между группами, оставалось проинструктировать и отправляться со старшими, площадь небольшая, условия, можно сказать, тепличные – так нет же! Опять проблема: по лесу ходить нельзя, много растений под охраной, грибницы, животных будем беспокоить, обыватели не знают регламентов, как вести поиск на природоохранных угодьях. А инструктаж на что? Но в результате они все равно говорят, что мы ерундой будем заниматься, затопчем улики. На черта тогда у наших координаторов лицензии, если они ничего не значат? – А чего сами не идут? – Йорн притворился, что не понимает. – Девочка формально в категории подростков, хотя ей только неделю назад исполнилось одиннадцать. Гвардия принимает заявление о пропаже подростков только по истечении трех суток. А там у них благополучная семья, никаких конфликтов с родителями нет, послушная девочка, хоть и немного себе не уме, как предки говорят. Словом, вероятность девяносто восемь процентов, что она не по своей воле пропала. А они вон что придумали, – волонтер рассерженно махнул рукой. – Это было бы смешно, если б не было так грустно, – рассеянно заметил Йорн. С минуту постояли в тишине, наблюдая за Гвардией. – Ну, что? Разгонят они нас или… Йорн не успел договорить, как по толпе прокатилась новая волна шума. – Да вы смеетесь! Вы смеетесь же! – Маргарет, прекрати! – Лисы? В лесу лисы? Лисы ходят по городу даже днем, их никто не беспокоит. Они в Лондоне ночами бегают стаями. У меня пропал ребенок, а вы мне говорите про какие-то грибы и луковицы первоцветов? И про лис?! Вы на благо людей служите или луковиц?! – Так-так, дамочка, – послышалось из-под все того же разговорчивого гвардейского шлема, – предупреждаю, что это оскорбление сотрудников органов. Сейчас мы еще проверим, сдан ли у вас государственный гражданский экзамен по рациональному природопользованию, а то вы по возрасту в школе, определенно, не изучали…Так, Маргарет Дэйл… А ну, вот, конечно, отсрочен на полгода по болезни, – гвардеец читал информацию на экране шлема. – И, похоже, вы к нему не слишком-то и готовитесь. Так вот напоминаю всем, кто забыл: вы – слава богу, не вымирающий вид, и каждый из вас одним своим существованием активно наносит вред окружающей среде, ваша обязанность этот вред минимизировать, а наша – заставить вас свои обязанности исправно исполнять, – на последней фразе гвардеец властно повысил голос и тронул пятками коня, который нехотя переступил с ноги на ногу, а потом лениво загарцевал. – Брависсимо… – усмехнулся Йорн с сарказмом. – Сверхчеловечки такие хорошенькие, когда сердятся. – Не надо лишнего говорить, у них могут быть направленные микрофоны, – шикнул на Йорна мужик, с которым до этого разговаривал координатор. – Вы их боитесь? – Йорн покосился на него. – Зачем привлекать к себе внимание? – Ну, вы и так к себе привлекаете внимание. Одним фактом своего существования, – Йорн оскалился, показав клыки и сразу пожалел, потому что мужик, их заметив, взглядом прямо-таки вцепился в лицо Йорна. Йорн отвернулся. – Ну а что ж теперь? Дома все время сидеть? – спросил мужик после неестественно долгой паузы. – Вполне себе опция, – отозвался Йорн. Мужик ничего не ответил, усмехнулся только, отвел взгляд. Постояли в молчании, наблюдая, как истерика Маргарет Дэйл накаляет и без того напряженную обстановку. – Слушайте, а может… – сказал Йорн, немного поразмышляв. – Как вас, кстати, зовут? – Бернард… Берни. Берни Арнольд, – координатор, опомнившись, протянул руку. – Себастьян, – сказал Йорн и пожал протянутую руку, вопросительно глянул на мужика в камуфляже. – Я зарегистрировался. – Джимми, – тот протянул руку, и по глазам Йорн сразу понял, что тот врет так же, как и Йорн. Йорн считал, что ему простительно лгать на каждом шагу, а вот ложь камуфлированного добровольца ему не понравилась. В самом вымышленном имени «Джимми» было что-то оскорбительное для интеллекта. – Так вот, собственно, есть предложение по рациональному природопользованию, Берни. Пока они тут будут рогами сшибаться, сбросьте мне ориентировку и карту с навигацией по секторам, которую вы сделали. Я могу подъехать с другой стороны и пройтись по, ну, скажем… покажите мне карту. – Нет-нет…эм.. Себастьян? Себастьян, вы… – Можно на «ты», – полуприкрыв глаза, сказал Йорн, изображая доверительность. – О’кей. Ты понимаешь, что поисково-спасательное мероприятие – это не тусня, тут надо следовать четкому алгоритму работы? Ты когда-нибудь участвовал? – Нет, но я примерно представляю, как это делается. – Я не знаю и не могу знать, насколько хорошо ты знаком с темой и что ты себе представляешь. Я должен набрать пять-семь человек, всех проинструктировать и идти в северный сектор цепью. – Это куда? – заинтересованно спросил Йорн, игнорируя протестующий и сдержанно раздраженный тон координатора. Берни поджал губы, но открыл на планшете спутниковые карты, указал на угол квадрата, одну сторону которого формировала Римская дорога, а вторую – тропинка, отделявшая одно поле от другого. Вдоль Римской дороги росла густая полоса кустарниковых насаждений и широколиственных пролесков. – Я могу пройтись вдоль линейных ориентиров, – заметил Йорн, рассматривая карту. – По посадкам вдоль дороги… – «Пройтись»… – фыркнул Берни. – Я еще раз объясняю: это не прогулка. – Извини, я неточно выразился, – холодно ответил Йорн. – Только я тебе вот что скажу: вас не пустят на «организованное мероприятие», не надейся. – Да сейчас разберутся, – неуверенно возразил координатор, щурясь через очки на побулькивающую толпу. – А я тебе истинно говорю: вас погонят нахуй, pardonnez moi. Гвардия так себя ведет, чтобы спровоцировать скандал и начать вас винтить. Поэтому, если хотите хоть какой-то помощи, то придется полагаться на одиночек, которые тайком огородами согласятся именно что «прогуляться». Никакого прочесывания цепью в пятьдесят человек вам не светит. Не сегодня и не в Ванделбери парк. Поэтому я предлагаю: ты мне скидываешь карту, чтобы я мог на ней отмечать артефакты и траекторию движения, очерчиваешь территорию, которую я могу осмотреть и рассказываешь мне, что искать. – Мне надо с главным координатором посоветоваться… – Желаю успеха, – Йорн кивнул на мужчину с большим планшетом и рацией, который стоял впереди толпы и объяснялся с подбоченившимся гвардейцем. – Тогда дайте собак! – послышался голос главного координатора. – Да нет же… не розыскных, а роботов хотя бы… Почему у вас ни на что нет ресурсов? А если нет ресурсов, то позвольте гражданам… – Может, вы еще и преступников ловить будете? – отвечал ему электронный голос. – Вы на себя много берете… – Ключевая мысль, – шепнул Йорн, склонившись к левому уху Берни, словно демон-искуситель. – Вы много на себя берете. Их это не устраивает. – Ну а если решат вопрос в конечном итоге? – Позвонишь – я вернусь, здесь три минуты на мотоцикле. – Ладно. Только если тебя остановят – мы к этому не имеем отношения, пошел по собственной инициативе, а карты еще до этого скачал. – Хорошо. Что искать? Берни пожевал губами, потом сказал сурово: – Ну, первое, что нужно искать – это труп. Из данной местности одиннадцатилетний ребенок не сможет выбраться самостоятельно только если он мертв или серьезно травмирован. Ищи следы захоронения: свежую землю, подозрительные кучи листьев, веток или даже брезент какой-нибудь, пленку, крупный мусор – прикрывают тело, бывает, чем попало. Если нечто подобное находишь – близко не подходишь, вокруг не топчешь, фотографируешь, снимаешь на камеру, отмечаешь на карте и немедленно передаешь нам в штаб. Если вдруг находишь живой – у тебя есть сертификат курсов первой помощи? – Нет, но у меня отец врач… – Не-не-не! – замахал на Йорна Берни. – Без сертификата посадят. Если она сутки продержалась, еще десять-пятнадцать минут до врачей продержится. Накрываешь чем-нибудь и морально поддерживаешь. Ничего не вытаскиваешь из тела, типа ножи-сучки-арматуру. Воду тоже давать может быть опасно, если там какое-нибудь ножевое в живот. – Это я знаю все. – Я не знаю, знаешь ты или нет. Поэтому слушай меня и без самодеятельности. Скорее всего, ты ничего такого не найдешь. Обращай внимание на мелочи: подозрительные следы, типа мужские ботинки рядом с детскими в грязи… – Какой у нее размер? – 2-й, в программе есть список вещей, которые при ней были, многие с фотографиями, там есть рисунок протектора на сапожках, в которых она была – нашли мы вчера ночью в онлайн-магазине. Шарфик, заколки для волос, школьные принадлежности, рюкзак розовый – не ошибешься. Просмотри список с картинками внимательно. Со следами очень аккуратно, фиксируешь и отходишь, шлешь инфу нам. Если находишь подозрительную вещь, не прикасаешься, фото, маркер на карте – сообщение нам. – Угу, – кивнул Йорн. – Следы колес там, где им не положено быть, желательно сделать качественное фото протектора, пока дождем не размыло. Кровь на траве, земле, палой листве, лоскуты ткани, подозрительные клочки волос еще могут быть. Так же посматривай на окурки, мусор типа скорлупок от фисташек, фантики от конфет – мог преступник оставить. Мы, конечно, не криминалисты, но обращай внимание. Йорн про себя ухмыльнулся. – И, значит… эм… как идти: я тебе отправляю сейчас карту с твоим квадратом. Включаешь на коммуникаторе GPS и Стар-Лок одновременно, и идешь ровно змейкой, следуя указаниям на карте. От линии до линии у тебя расстояние будет пять метров. – Сделай мне тогда «квадрат» прямоугольником, чтобы вдоль дороги был хотя бы километр, – попросил Йорн. – Это займет часа два, мы, может, намного раньше подтянуться с группами. – Оптимист, – ответил Йорн со скепсисом. – Хорошо, вот у тебя будет узкая полоса лесопосадки, от края до края поля восемьсот метров. Но ты учти, там во многих местах плотные заросли. – Я знаю. – Да, еще два момента. – Слушаю? – Во-первых, мы ищем не только глазами, но и ушами, а в хреновых случаях иногда и носом, поэтому никакой музыки в наушниках, разговоров по телефону и прочих развлекалок. Там и ямы есть, и овраг, так что смотри под ноги, – Берни оценивающе посмотрел на берцы Йорна и его брюки. – Первое правило: не умножать количество пострадавших за счет поисковиков. – Здесь даже смешно об этом говорить… – Во-вторых, – с нажимом прервал его Берни, – никаких закладываний за воротник от скуки. – За кого ты меня принимаешь? Я на двухколесном. – Я тебя не знаю, Себастьян, а кадры с флягой выводить из зоны поисков приходилось. Некоторые в интерактивные игрушки на поиске умудряются играть, потом с вывихнутыми лодыжками скачут, не говоря о нулевых результатах. В-третьих, если попадутся бездомные или наркоманы… – Тут на периферии города их много, однозначно, – вставил вдруг мужик, назвавшийся Джимми, молчавший до сих пор. – Угу, – подтвердил Берни. – Я обычно не советую и не настаиваю, чтобы добровольцы сами опрашивали бездомных, но вообще, вопреки всеобщему представлению, бомжи – такие же люди, как и мы, только без дома. Если не боишься, они могут быть ценным источником информации. – Я бомжей не боюсь, – снисходительно заметил Йорн. – Ну, да, конечно, – скептически отозвался координатор и окинул Йорна оценивающим взглядом, прикидывая, сколько стоит его экипировка, очки, коммуникатор и спортивная «Тарантула», кокетливо блестевшая черным корпусом, будто подмигивавшая хозяину издалека неоновыми узорами декора. Берни безошибочно расположил до неприличия активного добровольца на уровне социальной пирамиды, который именуется «верхний средний класс». Наверное, он даже с легким презрением заключил, что «Себастьяном» движет чувство классовой вины. – В любом случае, если решишься пообщаться, ты будешь в шоке, – саркастически сказал координатор, – но с ними можно разговаривать, как с обычными людьми, только без сюсюканий, и без высокомерия, конечно. Денег давать нельзя. Предложи сигарет, если куришь, или положительный отзыв в соцкредитный реестр скинь – им тогда кое-какие послабления дают, если наберут определенное количество «лайков» от приличных людей. – Неужели я похож на приличного человека? – Йорн коротко засмеялся. – Ну… такое, – не улыбнулся серьезный очкарик Берни. – Спроси, не находили ли что-то из детских вещей и не слышали ли что-то подозрительное прошлым вечером. Это… короче, на ориентировке показывай только фото, чтобы не видно дополнительной инфы, а то бывают «профессиональные свидетели», им лишь бы потрепаться, могут тебе с три короба наплести. Задавай контрольные вопросы типа: «А не заметили ли у него за спиной крыльев?» Если говорит: «Да-да, припоминаю, маленькие такие, как у голубя», то благодаришь, раскланиваешься и не теряешь больше времени. Не знаю, чем они руководствуются, но попадаются и среди бомжей, и среди горожан. – Бомжи так выпрашивают лишние подачки, – пожал плечами Йорн. – Ну, да, бывает. Или просто расторможенность от алкоголя. И да, еще деликатный момент… Эм… Короче, если вдруг ты ее обнаруживаешь живой и в сознании, а там что-то произошло нехорошее… Дети вообще часто начинают прятаться, особенно от мужиков, поэтому, упаси боже не гоняйся и не лови, представься с почтительной дистанции, ручищи не протягивай, медосмотры без крайней необходимости не предлагай. Извини за откровенность, но у тебя внешность такая… если бы я был маленькой девочкой посреди леса, я бы тебя принял за вампира. – Кхм… – кашлянул Йорн. – Говорю, как есть, классный косплей на каждый день, – пожал плечами Берни. – К тому же… ну… – Еще что-то со мной не так? – нахмурился Йорн. – Да не, не все вокруг тебя крутится. Всегда есть небольшая вероятность, что бы ни говорили предки, что она сама сбежала, – координатор понизил голос. – Они боятся открыто сообщать, что ребенок от них сбежал, тут деликатный момент, мы стараемся не усугублять последствия для семьи. Короче, если что-то серьезное нашел, первое, что делаешь – стоишь на месте и сообщаешь в штаб. Если мы тут разберемся с Гвардией, я тебе звоню, и ты сразу сворачиваешься, идешь к нам в цепь, потому что мы разрабатываем тактику из расчета на определенное количество людей и их совместную работу. Усек? – не вязалось последнее «усек» с внешностью Берни и тем, как он упорно смотрел на ботинки Йорна, пряжку на ремне его брюк или на молнию куртки, но никак не на его лицо и уж точно не в глаза. Впрочем, инструкции Берни давал четко, заученно и тоном, не терпящим возражений. Пожалуй, его хотелось слушаться, несмотря на занудство, и он довольно органично смотрелся в роли координатора. – Усек, – отвечал Йорн, стараясь не улыбаться. – А вы…? – Берни обратился к мужику. – Не-не, я тут пока остальных дождусь, – сказал он и сделал жест, словно отгораживался от собеседников. Берни это как будто успокоило, и он затребовал от Йорна данные для переброски на коммуникатор поисковой программы с набором промаркированных карт и подробной ориентировкой по Рози Дэйл. Затем Йорн пожелал Берни удачи с Гвардией, на что координатор снова сухо напомнил ему про «никакой самодеятельности». Йорн отправился к мотоциклу, подключая коммуникатор к шлему. Когда он разблокировал колеса «Тарантулы» и уселся верхом на машину, пережидая, пока пройдет боль в правой ноге и тазобедренном суставе, призрак Рози уже ждал его на внутреннем прозрачном экране визора. *** …There is a mill, an ancient one… Brown with rain and dry with sun… Йорн, напевая вполголоса, раздвинул плотные ветви кустарника и заглянул в закулисье, в самое сердце набухающей весенними почками тьмы. Моросящий дождик усиливался, и Йорн рассудил, что в кустах будет суше, к тому же, выше вероятность набрести на артефакт, до которого обычные добровольцы не доберутся. Да, Йорн был необычным добровольцем: ему доставляло удовольствие исследовать черт знает, какие чащобы, трущобы и помойки. Они заменяли ему скалы, ледники и пропасти Тибета. Тусклое воспоминание о естественной среде обитания, как было показано прорывным экспериментом китайцев, сохранилось эпигенетически в мозговых структурах трех мумий Homo Rapax, одна из которых послужила двадцать лет назад биоисходником Йорна Аланда. Подопытные рапаксы из заповедника в Хуаньшань сохранили эти воспоминания. Очевидно, в глубине подсознания хранил их и Йорн Аланд. В прошлом году он попросил Майка Дамбровски, биоматематика из Дарвин Колледжа, покопаться в библиотеке, ибо сам Йорн не смог бы объяснить чужому факультету, на кой дьявол филологу публикации с ограниченным доступом. Майк притащил китайские журналы, и вместе они разглядывали странные снимки, следы грез мертвеца возрастом девять тысяч лет. Неспециалисту даже со способностью Йорна фиксировать паттерны было трудно понять скрытую за цветными пятнами доисторическую реальность, но трепет от осознания, что речь идет о мыслях Бальтасара, куда сапиенсы проникли раньше самого Йорна, не давал ему заснуть несколько ночей. Даже слегка аутичный Майк, вечно к тому же под кайфом, отметил странное возбуждение Йорна. А Йорн все не мог отделаться от мыслей о патологичности своего бытия: носить в себе геном, доставшийся от мертвеца, – уже испытание, но оказаться сосудом его воспоминаний… Была ли законсервирована хоть в каком-то молекулярном виде память о последнем хрипе Бальтасара? …The miller’s house is joined with it… oh fuck… And in July… the… swallows flit… To and fro, in and out… round the windows, all… fucking…a…bout… Пока пролез внутрь, получил несколько раз упругими прутьями по лицу, чуть не уронил очки, до крови рассек кожу – не эротично вдоль скулы, как супергерой на рекламных буклетах к VR-играм, а словно распоследняя шпана прямо поперек физиономии. Хорошо, в глаз не попал. Йорн остановился и достал карманное зеркальце, осторожно промокнул выступившую кровь салфеткой, чтобы не стереть грим. Огляделся. Непролазная чаща окаймляла с обеих сторон кружевом ветвей и вышивкой неувядающих листьев падуба грунтовую тропинку, названную Римской «дорогой». На дорогу она явно не тянула. Впрочем, Кембриджский «Замок» тоже был лишь обросшим травой вздутием, уходившим корнями в норманнское прошлое графства. «Римскость» дороги, правда, была давно доказана археологами, и живописная тропинка составляла, насколько Йорн припоминал, часть Европейского пешего маршрута Е2. Если не хотелось ждать ежегодного лимита на транспортное загрязнение, можно было собрать рюкзак и прямо отсюда рвануть в Ниццу. …The willows toss their silver heads, and the phloxes in the garden beds… turn red, turn grey… with the time of day… And smell sweet in the rain, then die away… Йорн истратил все свои квоты после окончания школы на поездку в Бутан: два дальних перелета и невысокие по молодости лет социальные кредиты лишили его на двадцать пять месяцев права отправляться в туристические поездки самолетом. Но путешествие на родину предков того стоило, оно изменило что-то в голове химеры. Йорн не знал, что именно. Второй год пытался разобраться, но призрачная тень увядшей ветви на генеалогическом древе Homo ускользала, словно ее обломки уносило горным ручьем, а бессвязные чувства, обрушившиеся на Йорна с Крыши Мира, были неуловимы и хрупки, как головастики в пустом горном озере. …The children take their meat to school… and at dusk they play by the twilit pool… bare-foot, bare-head… till the day is… dead… Йорн продолжил путь дальше сквозь чащу. В его воображении рисовался бледный цифровой призрак пропавшей Рози Дэйл: широко посаженные голубые глаза, тонкий рот, очень светлая кожа и соломенные волосы, через которые ореолом просвечивало солнце. Йорну девочка не понравилась. Он заметил в ее глазах выражение преждевременной взрослости и недетской озабоченности предметным бытием, намек на практичность, своекорыстность, вещелюбивость. Взгляд взрослого человека, когда таковой проявлялся несвоевременно и неуместно, вызывал у Йорна отторжение. У сапиенса всегда было что-то ищуще-прячущее в глазах. Все знакомые ракшасу люди будто вечно искали, чем заполнить прореху в душе, возникшую, когда они в трехлетнем возрасте, стоя перед зеркалом, обнаружили свою ограниченность и нецентральность в мироздании. Для людей момент становился трагедией, чьи последствия они были обречены разгребать всю оставшуюся. Наверное, только среди человеческих святых и пробудившихся, можно отыскать взгляд кристальной чистоты и смирения, но Йорн таких еще ни разу не встретил. Даже на Тибете. У Рози детский взгляд был чем-то замутнен, она уже что-то выискивала алчно и напряженно. …The young men come for his daughter’s sake… but she never knows which one to take… She drives her needle, and pins her stuff… while the moon shines gold, and the lamp shines buff… Йорн продрался между тонких стволов терновника, густо пронзивших землю изнутри, как ножи, воткнутые в кухонную подставку. На ветвях кое-где еще висели скукоженные от непогод прошлогодние ягоды, шаги заглушал ковер опавших листьев цвета каппучино. Йорн пошел искать Рози, потому как ему давно требовалось поразмышлять. Отключить все мысли и подумать. Где-то он читал, что у головоногих столько нервных клеток в щупальцах, что они буквально думают руками. Интересно, где, по представлению осьминога, протекает его духовная жизнь? Йорн испытывал необходимость, как осьминог, подумать конечностями и войти в контакт со средой. Была ли Рози предлогом, чтобы расцарапать лицо об окружающий ландшафт? Если считать размышление конечностями особым родом медитации, то Йорну требовалось медитировать на что-то. Человек бы сказал, что нужна цель, как обывателю требуется конечный пункт прогулки – дойти до водонапорной башни, моста и, наконец, пекарни, чтобы вернуться домой с круассаном в клюве. Но пропавшая девочка для ракшаса была не целью, а предметом медитации. На ней сходилась его физическая активность, как движение рук вязальщицы, трудящейся над шарфом, который будет распущен по окончании работы обратно на пряжу. Йорн бы назвал свое нынешнее занятие созданием песочной мандалы, с особым акцентом на dkyil-'khor – на динамический рисунок движения и энергии, который создавало его перемещение по зарослям терна и колючего падуба. Его мандала рассеивалась по мере создания. Что же касается пропавшей девочки, ракшас испытывал к ней несентиментальное сострадание, которое испытывал к земным мытарствам любого живого существа. Ему хотелось, чтобы Рози нашлась живой, но если бы Йорн наткнулся в дебрях на ее растерзанное тело, то испытал бы, наверное, познавательное удовлетворение, поскольку убитого ребенка он еще ни разу не видел. Серенити в чем-то была, конечно, совсем ребенком, но желание ставить социальные эксперименты оказалось у ней весьма зрелым. Йорн думал, что может постигнуть образ мыслей похитителя – примерить на себя его шкуру, исцарапанную ветками кустов, и проникнуть в его сознание, которое представлялось перепутанной чащобой среди гладких полей. Он хотел пройти тропой, по которой ступала нога преступника, словно охотник-следопыт, изучающий лесные дороги диких зверей, кровавые остатки их пиршества и засохшие экскременты. Йорн был практически уверен в том, что девочка в розовой курточке повстречала в лесу своего волка. Ему хотелось посмотреть на редкого зверя вблизи, дотронуться рукой, обонять его зловонное, как у всякого хищника, дыхание, услышать раскат его рыка над пасторалью Кембриджшира, где под травами и кустарниками лежали зажившие полвека назад раны от гусениц бронетехники. Йорну было любопытно, оставил ли человеческий хищник хотя бы мелкие царапины на теле земли. Йорн думал без омерзения и негодования о похитителе ребенка, чей силуэт, сотканный из мозаики еще не найденных улик, как будто мелькал среди оголенных веток. Люди слишком много рассуждали в плоскости «должного» и слишком мало – в плоскости сущего. В конце концов нужно принять тот факт, что человеческий хищник просто существовал, и просто отдавал долг своей природе. В следующем перерождении он просто получит тело таракана – прекрасное в своем механическом совершенстве, но лишенное инструментов самопознания. Так учили сапиенсы на Тибете. Йорн находил, что патологический страх перед познанием смерти приводил людей к самому чудовищному из возможных последствий: люди, словно во сне, отдавались во власть насилия, не важно, происходило ли оно извне или изнутри. Притом, отдавшись насилию извне, они выпускали наружу внутреннего монстра. Где-то Йорн прочитал, что во время Войны они тысячами покорно шли умирать в окопы, но иногда убивали офицеров, если им не разрешали покурить. Ритуал, которым человек обставил убийство, свидетельствовал о болезненном недоверии человека к себе. Йорна удивляло наслоение религиозных табу, уголовного кодекса и реакций вегетативной нервной системы, которое человек приспособил под внутренний паноптикум. Интеллигентному существу, по разумению Йорна, не нужен рвотный рефлекс, чтобы отказаться от идеи поесть дерьма. Но Йорн не раз наблюдал, как человек, если получает общественную на то санкцию, стремительно развивает вкус к тому, что еще недавно заставляло его блевать. Cапиенсы регулировали нейронную активность друг у друга на самых глубинных уровнях. Превращались ли они от этого в идиотов? Идиотами эллины называли граждан, не участвующих в общественной жизни. Можно ли считать одинокого, замкнутого душегуба образцом свободомыслия? Людей, вне всякого сомнения, убийцы завораживали способностью выпасть из всемирного круговорота нейромедиаторов. Между тем, Йорн часто задавался вопросом, сколько кембриджских товарищей отказались бы приятельствовать с ним, узнав, что предки ракшаса на регулярной основе промышляли добычей человеческого мяса? Некоторые приматологи строили догадки, будто Homo Rapax развил мощный интеллект исключительно для охоты на умную и сплоченную добычу – древних предков нынешних жителей Тибетского нагорья. Йорн такие гипотезы считал чушью. Чтобы есть людей, не вооруженных огнестрелом, не требуется способностей рапакса к абстрактному мышлению, выявлению закономерностей и глубокой медитации. Но человек неисправим, первой он всегда рассматривает ту гипотезу, согласно которой храм воздвигнут вокруг места, где стояли носки его прадеда. Одно бесспорно: если бы вскрылось, что Йорн Аланд – не человек, а нелегально клонированный рапакс, его немедля изъяли бы из общества и изолировали бы в каком-нибудь специально отведенном месте, от греха подальше. Йорн мог делать выводы только по сухим научным публикациям (попаданию Homo Rapax в поле массовой культуры цензура всячески препятствовала) но и там прослеживалась тенденция определять сущность отношения рапакса к сапиенсу через людоедство. Собственную историю убийства и поедания родственных видов сапиенсы скромно замалчивали. В прошлом году на первом курсе филфака Йорн погрузился в беспорядочное чтение. В архивах Университетской Библиотеки, с которой подзапретный Оруэлл некогда писал «Министерство Правды», ему попалась книжка начала века. В ней гарвардский лингвист восемьсот страниц кряду аргументированно доказывал, что за предыдущий век человечество ввиду развития научно-технического прогресса осознало нерентабельность насилия, а также сильно подобрело в быту. Первую и Вторую Мировые войны он определил в категорию аберраций. В равной степени он объявил аберрацией и все остальное человечество за пределами Западной цивилизации, раз оно и в двадцатом веке десятилетиями выживало под гнетом бандитских режимов в условиях непрекращающихся локальных войн – им просто не хватило то ли эффективных общественных институтов, то ли научно-технического прогресса, то ли образования. Йорн проверил дату издания книжки – буквально через несколько лет после публикации началась Третья Мировая, за которой последовала Большая Системная Перезагрузка. Йорна эта историческая ирония чрезвычайно позабавила. Его вообще забавляли гуманитарии, которые, разобравшись с функционалом магнитно-резонансного томографа, заключали, что теперь «раскидать побырому», как выражался Брайан, судьбы человечества покажется сущей ерундой. Очевидно, что автор не учился вместе с Йорном в школе Св. Бернарда в Стивенидже, считавшейся, между прочим, самой приличной на пятьдесят миль вокруг. Ему бы многое разъяснили относительно роли образования и научно-технического прогресса в подобрении человечества. Йорн помнил с детства ажиотаж, нагнетаемый раз в год в середине ноября, когда в Лондоне проводились публичные судилища над особо опасными преступниками. За ними следовали прямые трансляции расправы над осужденными. В доме Сорренто прямые включения смотреть воспрещалось, что же до проверяющих органов – у Сэмми с его депрессивными расстройствами имелось заключение от психиатра, можно было отбрехаться, когда органы фиксировали игнорирование обязательных к просмотру телепередач. «В конце концов хоть какая-то от братишки польза…» – сардонически хихикал Брайан. Посему, впервые Йорн прочувствовал атмосферу ежегодного Фестиваля Правосудия лишь в восемнадцать лет. В школе Св. Бернарда было только два предмета, успехи в которых строжайшим образом контролировались: Основы Рационального Природопользования и Гражданское Воспитание. Большую часть уроков Йорн посещал лишь спорадически, занимаясь самообразованием, но ему очень скоро и весьма доходчиво объяснили в кабинете директора, что за прогулы самых важных для гражданина дисциплин ему вкатают административку, как за хулиганство, а его приемным родителям – денежные штрафы ввиду безответственного подхода к воспитанию, тем более, что Йорн был приемным, а детдом в плане воспитания гражданской сознательности всегда имел преимущество перед семьей. Казалось, что целый месяц Департамент Воспитательной Работы круглосуточно жил и дышал (а также «ел, пил, срал и ширялся», как выразился бы Брайан) пресловутыми лондонскими процессами. Преподаватели соревновались в разнообразии методик и причудливости заданий, приобщая студентов к микроскопическому наблюдению, доскональному анализу и жаркому обсуждению публично озвученных деталей расследования и судопроизводства. Затем задавались эссе на этическую тематику, после эссе объявлялись студенческие дебаты; а после студенческих дебатов шли инсценировки допросов и судебных заседаний. В двенадцатом классе Йорну по жребию выпало исполнять роль Магнуса Олафсона – журналиста, который опубликовал в «Альтернете» свое сугубо личное и, по утверждению властей, до основания гнилое, извращенное, не имеющее отношения к реальности видение мировой истории и Системы. Йорн до участия в школьном шоу был убежден, во-первых, что совершенно не боится сцены, а во-вторых, что ракшасу, существу в основе своей несоциальному, неведомо человеческое чувство стыда. Он мог находить многие вещи глупыми, нерациональными, неуместными, несоответствующими обиходной норме в конце концов. Но неконтролируемую реакцию, когда лицо горит от расширившихся сосудов и скукоживается остальной организм от одних лишь направленных на него взглядов, Йорн считал для себя невозможной. Он шутил, что люди не возбуждают его зеркальные нейроны. Памятный урок Гражданского Воспитания показал, что Йорн недооценил всесилие индуцированного безумия, на который способен социум, равно как и степень своей вовлеченности в круговорот нейромедиаторов. Самым жутким для Йорна стал заключительный акт мини-спектакля, когда одноклассники, подражая телевизионной традиции, скандировали «Смерть выродку!» и кидались бумажками. По настоянию преподавателя, на Йорне в течение инсценировки были наручники из секс-шопа с ободранным на браслетах мехом для реалистичности. Что-то особенно уничижительное чувствовал Йорн в наручниках, подозревая, что господин Алма в них кого-то раньше трахал, и в том, что ему не удалось скачать и изучить опус своего персонажа. Он не знал, о чем писал Магнус Олафсон. Но если бы Йорну и удалось прочесть крамольную книгу, он не имел права даже намеком упомянуть ее содержание, иначе карнавальное действо могло превратиться в реальную скамью подсудимых с гарантированным сроком. Йорну было стыдно и больно за безъязыкого пассивного Олафсона, который из него получился, неспособного ни возразить, ни защититься. Он не выполнил своего долга перед идущим на смерть. Реальный Олафсон, встретившись лицом к лицу с безнадежностью своего положения, выкрикивал ответные обвинения своим обвинителям, скандировал политические призывы. Ненастоящий, одним словом, получился из Йорна Магнус Олафсон. Из него даже настоящего Йорна не получилось. Зато получился идеальный подсудимый: раздавленный, безгласный, равнодушный к своей судьбе. На следующий год Йорн уже не повторял ошибок юности и попросил отца сломать ему ключицу. Джон калечить Йорна отказался, но, по уже устоявшейся в семье Сорренто традиции, подделал для приемного сына медицинские документы и помог правильно перебинтовать плечо. Кульминацией вакханалии в Департаменте Воспитательной Работы каждый год становилась пресловутая прямая трансляция, и Йорну за два выпускных класса ни разу не удалось ее манкировать. Школа исполняла инструкции Министерства Образовательных Технологий, а они требовали привлекать студентов к просмотру прямого включения. Школьники всем своим существом должны были почувствовать и проникаться мыслью: зрелище, разворачивающееся на большом экране в актовом зале, это не цифровая галлюцинация VR-игры. В часе езды от Стивениджа, в самом центре столицы происходило разъятие тел и аннигиляция душ. Власти настаивали, что все передаваемое с экранов телевизоров – не запись и, уж тем более, не постановка, не компьютерная симуляция. Благодаря медицинским технологиям ад при жизни стал возможен и ждет каждого, кто не выполнит условия общественного договора. Одной из важнейших заповедей договора было «Не высовывайся». В завершающий день судопроизводства школьникам приходилось околачиваться на кампусе до половины девятого вечера, пока на горизонте не появлялся карательный отряд преподавателей Гражданского Воспитания. Они властными жестами сгоняли гурт старшеклассников в зал. Йорну занимательно было наблюдать за учениками: в каком-то смысле они шли на собственную казнь, обязанные законом примерить на себя пенитенциарный инструментарий. Пацаны громко разговаривали и обсуждали предстоящее действо, цинически посмеиваясь. Многие из них уже давно приобщились дома к чествованию социальной стабильности, но что-то выдавало в них крайнее нервное возбуждение. Департамент Гражданского Воспитания знал свое дело. Атмосфера царила наэлектризованная. Полные энергии, харизматичные и жесткие работники кафедры умели, не в пример многим другим преподавателям, завоевать уважение самых неуправляемых подростков, искусно манипулируя групповой динамикой. Технологиям управления группой их обучали в Академии, и своими секретами они почему-то не спешили делиться с коллегами. Йорну, скажем откровенно, совершенно не нравилась роль, которую отвели в групповой динамике лично ему, поэтому он старался поменьше маячить в образовательном комплексе, чтобы не пришлось никому ломать ноги. В любом случае, для учеников старших классов просмотр трансляции был первой возможностью пережить зрелище публично, пройти гражданскую инициацию. Каждый знал, что за его мимикой, движениями и жестами внимательно наблюдают как одноклассники, так и преподаватели. Наблюдающие сами были и зрелищем, и образцом в чашке Петри – спектаклем друг для друга, объектом изучения для администрации. Никаких официально одобряемых эмоций не предписывалось, но предчувствие, что надо угадать ожидания стаи, неотступно преследовало учеников. Нормы реакции вырабатывались спонтанно, через подражание самым влиятельным членам коллектива – преподавателям и альфа-старшеклассникам. Некоторые ученики, без сомнения, испытывали сильный страх, но чего они боялись на самом деле Йорн понять не мог. Он в достаточной степени убедился, что никто из школьников не верил ни на секунду, будто может лично оказаться на эшафоте. Даже Йорн со всем своим багажом не верил, что окажется там, на столе, привязанный, напичканный наркотиками перед четвертованием, эвисцерацией или постепенным растворением в кислоте. Казни были обставлены как хирургические операции. Очевидно, антураж соответствовал цайт-гайсту – клиническому, стерильному, экологически чистому и идеально компартментализированному. Зрители не слышали истошных воплей, реки крови не лились палачам под ноги – гуморы удалялись всасывающими устройствами, а палачи, облаченные в медицинские костюмы, на поверхности которых не задерживались микробы, напоминали Джона во время операций по пересадке сердца. Йорн однажды спросил Джона, почему он пошел в хирургию, и отец сказал, что ему хотелось всевластия. «Над природой», – уточнил он и рассмеялся своей шутке громким, как у Брайана, но более интеллигентным смехом. Процесс казни протекал в гробовой тишине, среди которой вызывающе громко шуршали и поскрипывали защитные костюмы карателей, звякали инструменты, подавало звуковые сигналы оборудование, с тихим шумом поступал воздух в легкие с помощью аппарата ИВЛ. Йорну все эти звуки представлялись распускающимися цветами в ускоренной съемке. Среди них из темноты выступали то маленькие и синие фиалки ритмического писка кардиографа, то белые лилии густых шорохов, то громадные, фортиссимо-красные пионы неслышного вопля, который читался в глазах казнимого. Йорн впервые узнал, что можно истошно орать одними глазами. На вопрос Йорна о физиологическом механизме происходившего, Джон неохотно и с подозрением к его интересу, объяснил, что осужденным вводят яды, парализующие мышечную активность – отсюда необходимость искусственной вентиляции легких. Но сознание осужденного до самого конца остается вполне ясным. В последние минуты перед финальным распадением казненного на аккуратно разделанный и обескровленный препарат для анатомического музея, режиссеры включали тревожную и как бы почтительную музыку. Почтительную к чему? К палачам-профессионалам высшей квалификации? К свершившемуся правосудию? К Системе? Или к таинству отделения души от тела? К древнейшему ритуалу жертвования меньшинством для укрепления единства большинства? Позор, которым клеймили живого преступника, сменялся уважительной проникновенностью. Центральным предметом ритуала становилось тело вольнодумца и попирателя гомеостатического бытия Системы. Система обещала, что не станет глумиться над трупом – все-таки она является Системой, отлаженным и деперсонализированным механизмом, проводником равновесия, а не безумным маньяком, который упивается кровью и дестабилизирует баланс всеобщей анестезии. Чувствительная бесчувственность – вот чего ожидали от собранных в зале школьников. Взрослое, натренированное, взращенное наставниками и подкрепленное внешними условиями свойство личности. Чувствительные по приказу и чуткие к настроению начальства, страстные, когда крикнут «Ату!», растерянные и инертные, едва ослабнет натяг поводка извне, как структурированный текстиль, который остается твердым, только когда по нему течет электрический ток. Сапиенса можно приучить ко всему – неотения (сохранение детских черт по достижении половозрелости) сыграла с ним злую шутку. Первые двадцать лет по чужой указке он живет, чтобы обучиться основам выживания, а потом еще два раза по столько же, чтобы не испортить никому настроение. Предсказуемость и доцильность – основы группового бытия человека. Рапаксов исследователи считали сложными в обращении и опасными исследовательскими объектами, потому что они с пубертатом теряли понятие о том, что значит «слушаться старших». Чистокровные рапаксы теряли интерес и к самому своему воскресителю. Йорн был «ракшасом», то есть сплайсом рапакса и человека, и поэтому его интерес к сапиенсам был глубок и многогранен. По окончании трансляции, когда в зале снова вспыхнул свет, школьники выходили в погашенном и задумчивом настроении, словно ожидали одного зрелища, но получили совершенно иное. Парадоксальным образом, оное зрелище их не разочаровало, но оставило в душе след неизгладимый и пагубный. Американские горки оказались не такими уж и страшными, но, кажется, вагонетки проехали по привязанным к рельсам живым людям – студенты школы Св. Бернарда отчетливо слышали хруст размозженных костей и треск лопающихся черепов под их колесами. Некоторые девчонки конспирологически перешептывались, а другие подчеркнуто переходили на болтовню о посторонних вещах. Парни жестикулировали, пересказывая друг другу только что увиденное, чтобы заглушить завывание примордиального ужаса в аду своей симпатической нервной системы. Кое-кто обнаруживал признаки подавленности и выделялся болезненной бледностью, но их было меньшинство. Йорн видел еще этого парня из биологического класса, которого звали, кажется, Дерек, к нему все время приставали около шкафчиков здоровые мужики из футбольной команды и подстрекали спеть хит трансгендера Кали «I’m not a Virgin». Дерек был обладателем похожего визгливого голоса, только, в отличие от Кали, не имел никакого намека на музыкальный слух. Словом, этот Дерек как-то странно щемился за спинами других учеников и неловко прижимал к брюкам рюкзак. То ли обмочился, то ли кончил – еще одно свидетельство крайне сложной невидимой психической жизни Homo Sapiens Sapiens, протекающей в его трусах. …When you walk… through a storm… hold your he-e-e-ad… up high… and don’t… be afraid… of the dark… Дождь уже без стеснения барабанил по веткам. Йорн поднял воротник куртки и затянул новую песню. … At the end… of the storm… there’s a go-olden sky… Метрах в пятидесяти кто-то шуршал травой на Римской дороге. Йорн не обратил на долетевший до него звук особого внимания, продолжил ломиться через насаждения, рассматривая почву под ногами. …Walk on, walk o-on… with hope… in your heart… and you’ll never walk alo-one… – Эй, приятель! Ракшас обернулся. – Эй, это же ты был пол часа назад с добровольцами? К кустам со стороны прогалины приблизился слегка запыхавшийся мужик – тот самый мужик с парковки. Он угловато, будто робот-пылесос, ткнулся сначала в одном месте, отошел назад, потом попробовал в другом, но и там встретил на своем пути непреодолимую, хоть и с виду кружевную преграду из веток и молодых прутьев. Наконец, он нашел лаз и стал продираться в сторону Йорна. – А, это вы? – настороженно улыбнулся Йорн. – Ага… – прокряхтел «Джимми», разгибая ветки. Йорну опять вспомнилось лживое выражение, с которым мужик представился на парковке. – Вы же со всеми собирались пойти. – А их поперли… со скандалом. Я решил от греха подальше свалить, пока вязать не начали. Но, думаю, ты где-то здесь ходишь, может, вдвоем продуктивнее… – Мы можем разделиться, я продолжу по правой стороне, вы – пройдетесь по левой, – предложил Йорн, но сразу понял, что отослать мужика прочь не получится. Тот стремительно приближался, как овчарка, которая запуталась в луговой траве, но упорно рвется покусать. Йорн по привычке следил за руками незнакомца, и его чуть-чуть смутила манера мужика – у того словно бы имелся навык вот так выпрыгивать и подбегать из засады. Впрочем, Йорн и сам не знал, что его смутило. – Я не успел подключиться к системе паренька, если что-то найду, не смогу даже переслать поисковикам в удобоваримом виде. У тебя же все есть? – Да. Джимми извинительно пожал плечами, деликатно намекая, что другого выхода у Йорна нет. Йорн сделал пригласительный жест. – Что-нибудь интересное нашел? – Нет, пока по нулям. – Зато красиво поешь, – ухмыльнулся Джимми, выпрямляясь, насколько это было возможно среди чащи, и посмотрел на Йорна то ли с вызовом, то ли с подковыркой. У людей, как Йорн замечал, все эти взгляды и гримасы были лишь аллотропными модификациями одного и того же внутреннего состояния психики – беспричинной враждебности ко всему вокруг. Ракшас чуть дернул уголком рта, ничего не ответил и полез дальше, с треском раздвигая ветви. – Ein Männlein steht im Walde ganz still und stumm… Es hat von lauter Purpur ein Mäntlein um… – низком голосом возвестил он, подумав почему-то о гобеленах со сценами «Охоты Максимилиана» в Лувре. В одной из сцен императорской охоты на переднем плане со всей Бургундской щедростью был изображен испражняющийся пес. Джимми двинулся следом на расстоянии нескольких метров. – По-немецки говоришь? – поинтересовался он опять со смешком. – Приступами… – откликнулся Йорн. – У меня с иностранными плохо всегда было. – Sagt, wer mag das Männlein sein… Das da steht im Wald allein… Mit dem purpurroten Mäntelein… – Ты не студент, случайно? – Тоже приступами, – кивнул Йорн через плечо. – В этом… в Кембридже? Чему учишься? – пытаясь завуалировать насмешливый тон лукавой вежливостью спросил Джимми. – Скандинавские языки, германская филология, – сухо отозвался Йорн. – Пф-ф… – Джимми не выдержал, расхохотался. Йорн обернулся и пристально взглянул на своего внезапно вылезшего из кустов партнера по розыскным работам. – Что? – Ты только на свой счет не принимай. По мне, так странная профессия для мужика. Как говорится, для тех, кто может себе позволить роскошь. Ну, или предки могут позволить… Джимми улыбнулся странной улыбкой, норовящей чем-то уязвить и тайком уколоть. Йорн в этот момент впервые обратил свое внимание к чертам его лица. Оно имело причудливое свойство: когда Йорн смотрел на Джимми, его физиономия казалось в достаточной мере фактурной, но едва стоило отвести взгляд, как черты забывались, размывались в некое кубистическое пятно между бейсболкой и недельной щетиной над верхней губой. Йорн страдал от общей проблемы рапаксов – легкой формы лицевой агнозии, которая, впрочем, только в человеческом социуме создавала для химеры трудности. Так называемые «исторические рапаксы», имея маленький генетический пул, с большой вероятностью, не отличались разнообразием физиономий. Обитая анахоретами на просторах Гималаев, биоисходники Йорна эволюционировали не для того, чтобы разглядывать миниатюрную вязь физиогномических черт сапиенса. Гораздо надежнее было рапаксу идентифицировать опасных индивидов с безопасного расстояния по манере двигаться, походке, жестам, фигуре, голосу и запаху. Прозопагнозия Йорна проявлялась чаще всего в том, что он не узнавал на фотографиях людей, с кем был знаком в реальной жизни. На первом курсе он «знатно доставил» Брайану, когда попросил помощи в разыскивании среди списков студентов нескольких коллег по проекту, чьи фамилии не успел выяснить. Однако временами Йорну попадались люди в формате 3-D, чьи черты никак не удавалось ухватить, словно в их лицах не были предусмотрены референтные точки, за которые ракшас мог зацепиться. Джимми, кажется, был именно таким экземпляром. – Вы не поверите, но мой брат говорит то же самое, – ответил Йорн. – И, опережая ваш вопрос, он работает в дирекции одного из самых шикарных притонов Лондона. – Ему есть, отчего быть собой довольным, – хмыкнул Джимми, смотря в землю. – Не вполне. Он лелеет мечту избраться мэром Лондона, иными словами, он хочет себе притон побольше. – Тоже в Кембридже учился? – Обижаете. В конкурирующей конторе. В Кембридж, слава богу, идут приличные люди. Джимми опять двусмысленно хмыкнул. – Все наши гауляйтеры, кажется, из Оксфорда. Как это говорится? «В Оксфорд за дозой, в Кембридж за мальчиками», – произнес он и глянул на Йорна испытующе. – Влажная фантазия 19-го века. Тогда, если мне память не изменяет, грезили восточными гаремами и закрытыми учебными заведениями. – Ну, да, когда молодые парни вместе заперты… – неопределенно кивнул Джимми, – неизвестно, что им стукнет и в какое место, – он засмеялся. – Мне вот интересно… У вас ведь куча детишек по обмену оттуда, – Джимми многозначительно возвел очи к небу. Йорн в ответ пожал плечами со скепсисом. Если бы это было правдой, уж кто-кто, а Брайан первым бы вызнал и поделился инсайдом с любимым братишкой. Тем более, что на огонек к «Улиссу Хитрожопому», несмотря на неаристократические корни братства, слетались за острыми ощущениями весьма примечательные жирные и богатые белками мотыльки. – Это слухи, – чуть подумав, сказал ракшас сухо. – Это не вопрос, а утверждение, – неожиданно резко возразил Джимми, словно Йорн задел его чувства, столь категорически отвергнув конспирологический конструкт. – У меня есть знакомый… словом, человек осведомленный, знает о чем говорит. Ты, видимо, не шаришь во внутренней кухне собственной конторы. Ладно… раз об этом не в курсе, то и об остальном, небось, не слышал. – О чем? Расскажите, может быть, слышал. Сверим показания. – Скандал в прошлом году. Понятно, что Сигма (Scytale) все зачистила, но, такое сложно скрыть полностью. Словом… тебя как в студенты посвящали? – Да никак. Побухали в пабе и разошлись. Давно уже никто этим не занимается, кроме отдельных энтузиастов, – Йорну сразу припомнились эпизоды чудовищного алкогольно-наркотического похмелья, которые сопровождали осенние церемонии инициаций в «Улиссе». Где-где, а в кружке Брайана подобрались энтузиасты. Даже зубы заломило. В Питерхаусе эта беда обошла Йорна стороной, ибо бакалаврский колледж был населен довольно скучными и совсем юными людьми, больше жизни боявшимися потерять стипендию. Магистры у Кристины оказались менее консервативными. – Говорят, будто у вас какая-то группа нелояльно настроенных прознала, кто приехал на стажировку из закрытого города, и устроила им под видом инициации экзекуцию. Сначала, мне рассказывают, наркота была, пьянство, унизительные испытания, а потом кто-то то ли с балкона шмякнулся, то ли с моста в Кэм свалился и не выплыл – расходятся мнения. Йорн сделал непроницаемое выражение, но ему вдруг пришло на память первое прошлогоднее посещение Крис в ее келье при кампусе Сейнт Джонс. Йорн и Кристина по такому случаю пошли любоваться на Мост Вздохов, и были неприятно удивлены, поскольку центральная арка оказалась огорожена лесами, а неоготический проем закрыт реставрационными материалами. Тут же стоял стенд с объявлением о ремонте и почему-то сильно пахло хлором. – Говорят, нечистое там дело. То ли кого-то чужими руками убрали, то ли идейные понадеялись представить как несчастный случай, но не выгорело. Вот так вот познакомился человек Системы с нравами «низов», – рассмеялся Джимми. – Только подлинности во всем этом нет. – В чем именно? – спросил Йорн, искоса посматривая, как доброволец вдруг опустился на одно колено и что-то стал разглядывать на земле, а рассмотрев, подобрал и сунул в карман – Йорну показалось, что это был желудь. – Ну, ты только не обижайся. – Мне это чувство незнакомо, – честно сказал Йорн, понимая, что прозвучит его признание все равно как шутка. Джимми опять скептически заухмылялся. – Да все вот эти… якобы безумства, якобы испытание себя на прочность. А смелости хватает только нажраться и выпасть из окна. – Справедливости ради, в тридцатые годы прошлого века студенты-инженеры ради прикола закинули грузовик на крышу Сената, а на Мост Вздохов пару раз подвешивали автомобиль, – сообщил Йорн. Он бы еще много чего мог рассказать про свое участие в Нью Найт Клаймберс, но это была конфиденциальная информация. – Камер наблюдения и гвардейских дронов тогда не было, без них любой пранк – лишь дело техники, а не испытание на смелость, – возразил Джимми. – Все это, знаешь ли… белоруко, чистоплотно… целомудренно. Ну, грузовик на крышу… Устроятся на работу и будут в конструкторском бюро каждый день законы физики преодолевать, ничего тут выдающегося нет. А я говорю о чем-то… знаешь, как у Ницше: вакхическом. Живешь ты в таком чистоплюйском, выбеленном, отполированном кубе, и вдруг на стене появляется трещина. Что делает большинство людей? Они бросаются ее замазывать штукатуркой, чтобы следа не осталось. Появится другая трещина – они, значит, к ней со своей замазкой. Так можно всю жизнь бегать, замазывать и перед соседями хвастаться, у кого лучше замазано. А можно поступить по-другому… – Дайте угадаю: кувалдой по стене? – оскалил клыки Йорн. – Ну, зачем же. Надо ж сначала узнать, что там. – Я понял аллегорию, конечно, но душа просит пример, менее оторванный от повседневности. – Ты сможешь, скажем, сделать ловушку для кролика, потом поймать, зарезать, слить кровь, освежевать, выпотрошить и приготовить? Хотя бы кролика, о скотине покрупнее я речи не веду. – Думаю, что смогу, – пожал плечами Йорн. – Ты думаешь. Но никогда этого не делал? Йорн криво усмехнулся. – Не приходилось. В супермаркете они уже пойманные. – А если не будет супермаркетов? – Вы говорите сейчас о навыках выживания или о том, что у меня кишка тонка кого-нибудь убить? – А что, не тонка? Джимми секунду смотрел на Йорна так, что у ракшаса начали вздыбливаться волосы на затылке. «А вдруг он знает?» – вспорола мозг дикая, безумная мысль, но через мгновение мужик заулыбался с виду совершенно добродушно. – Не, я тебе так скажу: вот ты, скорее всего, сможешь, – наставительно произнес Джимми. – И тот чувачок… координатор… Как его? – Берни. – Да, Берни тоже, я уверен, многое сможет, если прижмет. Не потому, что он координатор, а что-то во взгляде есть, – Джимми показал «что-то» жестом и щелкнул пальцами. – Знаешь… то, что в человеке осталось от зверя, не выдохлось. Оно по глазам определяется. Йорн не мог не согласиться с суждением Джимми. Берни, несмотря на его очки и детское лицо, мог бы стать кандидатом в бойцы. Йорн бы его придавил к полу, придушил на глазах у пацанов и дал бы возможность себя проявить. Люди открывали свою глубинную сущность во время удушения. Йорну нравилось соприкасаться с выворачивающимся, бьющимся под его весом противником именно в такие моменты. В литературе писали, что современные генно-восстановленные рапаксы, охотясь на животных, изобретают и оттачивают прежде всего приемы удушения и перелома шеи у добычи. Наверное, это было что-то наследственное. – Но нас делают слабаками, – неожиданно заключил Джимми и смолк. Он поднялся с колена и полез дальше через кусты. – Вы про то, что нам не приходится самим рубить головы курам? – спросил Йорн ему в спину. – Можете со мной не соглашаться, но не вижу здесь ничего «подлинного» в каком-то философском смысле. Дело привычки. – Ну, ты же притворяешься, будто мясо никогда не было живым, не бегало, не прыгало. – Если бы убийство животного преображало человека, то скотобойня была бы, очевидно, местом религиозного паломничества, а мясник – верхушкой духовной иерархии. На самом деле человек не понимает природные явления, он к ним привыкает. – Ты передергиваешь, – ответил Джимми, насупившись. – Не нахожу это передергиванием. Джимми не ответил. Некоторое время они шли молча, то смотря себе под ноги, то щурясь на чащу. – У тебя какая норма потребления мяса в месяц? – неожиданно выдал Джимми. Вопрос застал Йорна врасплох. Он нахмурился, почесал затылок, пытаясь сообразить, что тот желает вызнать и к чему подводит разговор. – Я не уверен… килограммов пятнадцать… наверное. Мне никогда еще не отказывали ни в магазине, ни в кафетерии, видимо, в лимит укладываюсь. А к чему, собственно, такой вопрос? Джимми хмыкнул. – У меня две здоровые псины живут, и мне столько не отпускают. – Предполагается, наверное, что вы кормами это должны компенсировать, – пожал плечами Йорн. – Из нас насильно пытаются сделать вегетарианцев, – не слушая, сказал Джимми. – Вечно долдонят, что это нужно для окружающей среды, показывают папуасов, которые живут на одной чечевице, пирамидки про «десять кило травы, чтобы вырастить кило мяса». Ты еще молодой, а я очень хорошо помню времена, когда ничего этого не было. Охоту разрешали, леса не закрывали от посетителей… А теперь вали в центр виртуальной реальности, если хочешь природу посмотреть. Загонят в стойло с беговой дорожкой, на морду VR-очки, которые неизвестно сколько народу до тебя обслюнявило, и ни в чем себе не отказывай – вот тебе леса Амазонии, вот тебе тайга, вот тебе каменноугольный период. – Каменноугольный – мой любимый, – с подколкой заметил Йорн. – Видишь: твое поколение уже купилось. – Боюсь, что каменноугольный период при всем желании можно посмотреть только в виртуальной реконструкции. – А зачем оно тебе? Все это виртуальное? Пусть даже и каменноугольный период. – Люди поопытнее меня утверждали, что весь мир человека – это виртуальный интерфейс. – Ерунда какая, – отмахнулся Джимми. – Так может говорить только тот, кто настоящего не нюхал и не трогал. Кто только варится в мыслях своих все время, тому может показаться, что нет разницы. Вот этого от вас, молодежи, и добиваются. Вам долбят в школе про экологический баланс, переработку мусора, экономию ресурсов… – Частичное вегетарианство… – подначил Йорн. – Да-да! Но как можно ценить то, что ты не можешь сломать? Вот и выходит, что саму живую природу нельзя любить по-настоящему, если не знаешь ее темные, уродливые стороны. Когда кролика режешь в первый раз, он же пищит, дергается, хочется его бросить, особенно если порезал, но не дорезал по неопытности. Но подберешь сопли и для его же блага быстро доделаешь дело. А зайцев, наверное, не боишься? – Джимми прищурился на Йорна. – А должен? – Зря смеешься. Знаешь, какие у него задние лапищи? Ни в какое сравнение не идут с кроличьими, заяц раздерет так, что мало не покажется, – со сладострастием сообщил Джимми. – Ты же смотришь видосы с «Артуром-Домашним Леопардом», и думаешь, мол, вот она и есть настоящая природа: любой зверь в душе милый котенок, ему надо давать побольше еды и целовать в носик. Увидеть настоящее лицо природы можно только когда она попытается тебя убить. Тогда, считай, она – твоя. – Почему это? – Потому что… как тебе сказать?.. Ну, мы все вышли из подсознания. А что такое подсознание? Это рептилий мозг, который что-то там про себя решает, а мы даже не в курсе. А что решает рептилия? Рептилия решает только одно: атаковать или драпать. Закон выживания. Сам рассуди: животные миллионы лет жили день за днем ради того, чтобы кого-то убить и съесть, никто их заботой не окружал – лишь болезни, засуха, холод, голод, хищники. Некоторые обнаружили, что выживать легче в группах. Я вот для своих псов – лидер стаи, вожак, они исполняют мои приказы беспрекословно. Сейчас. Но уверяю, если бы меня с ними заперли без еды где-нибудь в клетке, через неделю они бы попытались меня загрызть. И это совершенно нормальное поведение для хищника. Они хотят меня сожрать – я не даю им этого сделать и в конце концом ем их сам. А если бы они не попытались меня загрызть, я бы был в них… как сказать… Конечно, меньше проблем для меня. Но это что же получается? Мои псы о морали не рассуждают, значит, не сожрали, потому что нет воли к жизни? Мой тапок для них страшнее голода и смерти? И что это за звери такие? Настоящая природа – она через бетон, через асфальт прет буром, убивает, каннибализирует, медленно душит конкурента, иначе бы она сколько-то там миллиардов лет не просуществовала на Земле. – Вот оно как… – Ну, тебе в школе по-другому, небось объясняли. Мол, у природы все мудро устроено, и только человек все портит. Ты знал, что 99,9% всех существовавших видов вымерли, причем убили сами себя? И никто о них не переживал. Потом появились мы, а среди нас – экологи. И теперь твое поколение учат любить природу через симуляторы. Это знаешь, как… Вот представь, у тебя есть троюродная… да пускай даже четвероюродная кузина. Ну, дальняя родственница какая-нибудь. Вот она каждое лето к тебе в гости, и вся семья с детства повторяет, какая она прекрасная девочка, все ею восхищаются, все ее любят. И вот тебе стукает там… не знаю… шестнадцать… пускай даже восемнадцать. Она снова приезжает погостить, а ты понимаешь, что у тебя на нее, грубо говоря, встает, – Джимми лукаво наблюдал реакцию Йорна. – Родственнички это замечают, разражается скандал, истерики, крики, а ты уже не милый друг, а мерзкая свинья, извращенец, маньяк и так далее. То есть, понимаешь? Тебя всеми силами подталкивали к тому, чтобы ты на ней зациклился, но едва тебе захотелось ее по-настоящему, тебя обвиняют во всех смертных грехах. Для человека как бы… проникнуть внутрь, узнать, потрогать – это же часть любви. Если тебя, скажем, тот же заяц раздерет, ты его выпустишь, от страха штаны намочишь и заречешься больше на зайца ходить – вот и ничего не стоит твоя любовь к природе. Ты ее не понимаешь, не учишься у нее, боишься связываться, боишься поцарапаться об нее. А тебе вместо нее живо подсовывают VR-симуляции. Короче, делают все, чтобы ты стал кисель-импотент. – «Кисель-импотент» … – хмыкнул Йорн сатирически и тряхнул головой, искоса следя за разгорячившимся «Джимми». – Или вот еще лучше аналогия, прямо про наше общество. – Я заинтригован, – Йорн подумал, что рептилий мозг Джимми полон аналогий и аллюзий. – Ну, ты знаешь, наверное, про эти японские андроиды? – спросил Джимми. – Для половой сферы, что ли? – по выражению лица Джимми Йорн понял, что именно о них шла речь, хотя роботов-компаньонов азиаты делали несметное множество на любой жизненный случай, включая суицидальных пациентов в состоянии экзистенциального кризиса. – Ага. У нас народ в основной массе бедный, а эти уже давно пользуются. Но представь, что тебе, молодому, здоровому парню официальным декретом запретят с девушками встречаться. Тебе скажут, мол, девушка – вещь деликатная, не на ту кнопку нажмешь, не ту голосовую команду подашь, не под тем углом член всунешь – и все. Нанесешь непоправимый урон. К тому же, неизвестно, что у тебя в голове творится, может, ты извращенец. Поэтому, тебе живую девушку доверять нельзя, для живых девушек у нас есть специально обученные и протестированные ребята. А ты, будь любезен, пойди в пункт выдачи, получи японского андроида, он внешне почти как настоящая девушка… ну, или парень, я не наю… – зачем-то уточнил Джимми, посмотрев Йорну в глаза. – Словом, с андроидом делай, что хочешь, а живые не про твою честь. А если уж совсем невмоготу или чувствуешь в себе особый талант, учись шесть лет, защищай диссер и становись девушковедом. Как тебе такая перспектива? – Забавные у вас фантазии касаемо девушек, – по-кошачьи щурясь, ответил Йорн неопределенно. – Да это не про девушек! – всплеснул руками Джимми на «туповатость» Йорна. – У вашего поколения плохо с этим… как его… образным мышлением. Я намекаю, что из биосферы сделали культ, фетиш. Только специалистам можно попасть в заповедники, а плебсу ни с тропинки в лесу сойти нельзя, ни цветок сорвать, ни бабочку поймать… – А зачем вам срывать цветы и ловить бабочек? – поинтересовался Йорн, чтобы еще больше подзудить Джимми. – Потому что это свойство человека. – Все портить? – оскалился ракшас. – М-да… ты явно не понимаешь, о чем речь. Выдрессировали тебя… – разочарованно, но с сочувствием вздохнул Джимми. – Как именно? – Приучили быть предсказуемым, беззубым… Йорн со смехом опять оскалил клыки. – Ой, ладно, протезы себе любой может вставить – похлеще, чем у тебя. Вон некоторые рога себе съемные на лоб вживляют – он почему-то указал жестом на дерево. – Я искренне не понимаю, зачем просто так ловить бабочек, – сказал Йорн, подумав о том, что еще несколько лет назад он всерьез думал стать киллером, но это было, конечно, другое. – Потому что бабочка миллион лет живет в мире, где ее в любой момент – хвать – и кто-нибудь сцапает! Какая разница, поймает ее птица, котенок или ты? Окажется редкая бабочка, и ты ее отпустишь, а через минуту ее сожрет синица. Лучше бы уж ты ее повесил в рамку. Для синицы другой еды полно, но только ты, как человек, – Йорн отвернулся и наморщил нос, – можешь оценить красоту бабочки. Самое поганое-то знаешь в чем: вашему поколению внушают, что мы на этой планете чужие, словно нас ветром сюда из космоса надуло, и мы все топчем и портим. Как у этого в рассказе… про раздавленную бабочку. Мол, раздавил бабочку, она не дала потомков, и весь мир – в труху. Человек – такое же полноправное природное существо, как все остальные, его желания естественны. А у них выходит, что если бабочку поймает синица – это естественный отбор, пищевая цепь, а если человек – то нарушение баланса на всей планете. Как-то это все… выглядит будто скромность, а на самом деле гордыня, какую еще поискать. Человек, мол, настолько значителен, что раздавит бабочку, и посыплется вся мировая история. У тебя был когда-нибудь опыт оказаться между жизнью и смертью? – неожиданно переключился Джимми на другую тему. Или не на другую? Йорн усмехнулся. «А я тебе так и расскажу», – подумал он и пожал плечами, покачал головой, делая неуверенный вид. – Тебе бы надо это пережить. – Мне? – Ага, – изображая рассеянность кивнул Джимми. – Ты бы точно понял некоторые вещи. – Какие? – Что симуляция – это не жизнь. А жизнь – это не симуляция… или как ты сказал? – Я сказал «интерфейс», это немного другое. – То же самое, только другими словами. Ты считаешь, что все происходит у тебя в голове, потому что все принимаешь как должное: свое тело, свое здоровье, способность передвигаться. А на самом деле жизнь… она… как бы сказать… она происходит между – между тобой и тем, что снаружи тебя. Например авария, тебя зажало на переднем сидении, и вот уже ты понимаешь, что твоя жизнь где-то между твоим мясом и железякой, а вовсе не у тебя в голове. Или, например… дрался когда-нибудь? – Да нет, как-то все языком удавалось отбиться. – Языком отбиться… Вот поэтому ты и считаешь, что жизнь – это симуляция. «Бла-бла-бла» и ничего более. Сам языком привык трепать и профессию себе такую выбрал. А тело – это типа сенсорный костюм, только более продвинутый. Вот если бы ты столкнулся в темном переулке не с пьяными дружками из Кембриджа, а со шпаной, готовой тебя реально порезать, ты бы очень внимательно прислушался к своему телу, а не к мыслям. Ты бы осознал, насколько ты – мешок с костями, а не картинки в голове. – Надо как-нибудь организовать. – Могу организовать. – Восемнадцать ножевых в печень? – саркастически ухмыльнулся Йорн. – А ты хочешь? – Очень смешно. – Бу-у! Джимми вдруг ни с того, ни с сего сделал резкий, но размазанный выпад, и выбросил вперед правую руку. Йорн, хоть и понимал, что его новый знакомый стоит слишком далеко, все равно дернулся и отпрянул. – О! Реакция какая-то есть! – заухмылялся Джимми. – У меня реакция, как у летчика-истребителя, – процедил Йорн. – Да, конечно, повторяй это себе почаще, – Джимми как-то уж совсем неприятно заржал, но через секунду спохватился и сделал более благопристойное лицо. – Ну, я серьезно. Хочешь себя испытать? Я могу кое-что организовать. – Что? – Страйк-бол, – юмористическим шепотом произнес Джимми. – Нас посадят, – тоже шепотом ответил Йорн. – Зато постреляешь по живым мишеням хоть разок. – Вы – либо провокатор, либо не боитесь доносов. Доносов не боятся только провокаторы. Круг замкнулся, дело раскрыто. Джимми хохотнул. – Все-таки боишься? – Да, – Йорн пожал равнодушно плечами. – Вот молодежь… – Джимми всплеснул руками. – Извини, просто как факт к сведению: в наше время пацану было зашкварно вот так взять и запросто признаться, что ему ссыкотно, а сейчас – и глазом не моргнут. – Это, наверное, все из-за атомизации общества, – колко улыбнулся Йорн. – Или потому, что они своего добились и теперь понятия «честь», «доблесть», «гордость» потеряли смысл. – Вы еще про «целомудрие» забыли. Йорн опять ухмыльнулся и, прибавив шагу, двинулся вперед через кусты, напевая со вполне недвусмысленным намеком. … I ain’t no fool and I don’t take what I don’t want… For I have got… another girl… another girl… – Эй, человек! – крикнул Йорн вдруг и, пронзительно свистнув сквозь зубы, припустил направо, к полю. – Братан! Погоди! …I don’t wanna say that I’ve been… unhappy with you… but as from today well I’ve seen somebody that’s new… На прогалине он увидел парня в клетчатой засаленной рубашке, пожелтевших джинсах и с грязной пластиковой сумкой. Парень, палкой раздвигая пожухлую траву и, вороша листья, ходил, что-то искал. Обычно такие экземпляры ранней весной промышляли псилоцибиновыми сморчками, которые лет десять назад, как было установлено расследованием Службы Биобезопасности, «сбежали» из генно-инженерной лаборатории Лидского университета и с тех пор победно шествовали по стране (По иронии, если бы Йорна раскрыли, та же служба занималась бы и его кейсом, потому он ощущал некоторое духовное сродство с псилоцибиновым сморчком). Дамбровски рассказывал байку, будто споры пробрались на фермы, где выращивали дикие грибы для богатых гурманов из плебса, в результате чего несколько вечеринок Лондонского бомонда превзошли все ожидания как гостей, так и хозяев. Может, врал, конечно. Майк, принимая на себя роль развлекателя, отдавал предпочтение байкам про наркотики. В этой области он имел преимущество эмпирика, посему историям Хипового верили. В любом случае, пока Йорн шел вместе с Джимми через заросли, он заметил две или три губчатые грибные головки, высунувшиеся из пожухшей листвы¬¬. Майк все обещал летом позвать Йорна с собой «брать» шапочку свободы. Вздрогнув всем телом от окрика, парень с котомкой сделал движение, чтобы драпануть от Йорна, но потом увидел, что приближается к нему вовсе не гвардеец, и, видимо, разозлился. – Братан, слушай… – Какой я тебе, нахуй, «братан»? – буркнул парень, осматривая ракшаса исподлобья и оценивая его внешний вид по прейскуранту. – Все люди – братья, – оскалился Йорн. – Че надо? – Дело доброе надо. Тут ребенок пропал… – А я здесь при чем? – напрягаясь еще больше, огрызнулся парень, ощетинился как недовольный енот. А енот, как известно, это мини-медведь, поэтому Йорн постарался сделать лицо попроще. – Мы с отрядом ищем улики или потерянные вещи. Ничего не находил свежего из школьных принадлежностей или девчачьей одежды? – Йорн указал глазами на пластиковую котомку. – Ты ведь, я так понимаю, подробно обследуешь. Не напрягайся, мне нахрен не нужно тебя сдавать. – Будто я тебя боюсь… – Слушай, ты все понимаешь, я все понимаю. Мне пофиг, какими народными промыслами ты тут занимаешься, матушка-природа щедра. Мне бы, может, с пацанами местными перетереть, не видел ли кто-нибудь чего-нибудь вчера вечером. Некрасиво получается, если ребенка насилуют-убивают, а можно спасти. Не по-пацански. – Я вообще-то тут один стою. – Слушай, ну… – Йорн заулыбался парню одновременно доброжелательно и угрожающе. – Ну, не один ты тут стоишь, все всё знают. И мне кажется, ты в курсе чего-то, – Йорн смотрел в его плавающие расфокусированные глаза, прищурившись. – Откуда ты знаешь по-пацански или не по-пацански?.. – пробубнил собиратель сморчков, но, несомненно, что-то при этом обмозговывал. – Поверь, я много чего знаю. Ворону на гриле я жрал, – осклабился Йорн. – На спор? – На ужин. – И че, вкусно? – Мало. – Вот ты пидарас, ей богу… – немного потеплевшим тоном хмыкнул парень. – Ну… это… короче, если окажется… тебе компенсировать надо будет человеку. Че, прям реально девка пропала? Йорн достал коммуникатор и развернул ориентировку, показал фотографию Рози. – Ты не видел ничего подозрительного? – Не… у нас там это…Поговоришь там… Короче, блядь… если ты это, я тебя уебу, ты учти. – Учел, – с готовностью кивнул Йорн. – Я за своих, знаешь как… – Однозначно, так и надо, это точно по-пацански. – Пошли, короче. Мешок бы тебе на башку… чтоб не вынюхивал. – Я себе шею сверну тут с мешком, – засмеялся Йорн. – А вот и хуй бы с тобой…одни проблемы от вас… Пошли. Как звать? – Себастьян. – Себасть-а-ан… – покривился парень в снисходительной усмешке. – А погремуха есть? – собиратель сморчков хитро прищурился. – Грилз, – ответил Йорн, демонстрируя зубы. – Пиздато и пидаровато в одном флаконе. Я – Гремучий. Я это… подумал, что ты из этих, которые ходят по бомжатникам, ищут, кто бы им за гамбургер соснул. – Но ты же не бомж и за гамбургер не продашься, – делано удивился, а заодно и польстил Йорн. – Не, я – приличный человек, хорошо, что сечешь, а то я бы тебе реально въебал. Ко мне тут подошел один… – И что? Въебал ты ему? – Въебал, да… – почему-то со смущением ответил Гремучий. – Ладно пошли, давай. – Сейчас, погоди, я своему… напарнику по поискам, скажу… – Так, стопэ! – запротестовал грибник. – Мне нехуй тут… табуном, я только тебя приглашал. – Да я его не собираюсь с собой звать, только скажу, что отвалю на время. – А-а… Йорн рысью рванул обратно, про себя матеря Джимми и опасаясь, что Гремучий улизнет, но неудобно было просто свалить, не сказав ни слова. К своему удивлению, вернувшись под сень лесонасаждений, Йорн обнаружил, что Джимми и след простыл. Не слышно было ни хруста, ни шороха ветвей, увлеченный натурфилософией напарник, кажется, просто-напросто бросил поиски и смылся, оставив множество недоуменных вопросов и неприятный осадочек. Впрочем, у Йорна в данный момент не было ни времени, ни желания рефлексировать. Когда он вернулся, чавкая подошвами по грязи в поле, Гремучий уже демонстративно отошел метров на пятьдесят в сторону лесопарка Бичвудс, где сохранились в качестве достопримечательности огромные воронки от снарядов, создававшие «приличным людям» удобное укрытие от чужих глаз. – Ты это… про ворону правду сказал или чисто разговор поддержать? – неожиданно поинтересовался Йорнов информатор, когда они пересекали поле, усеянное констелляциями кустарников. – А зачем мне врать? Разве я похож на человека, который не может съесть ворону? – Черт тебя разберет…Ну, ты реально на спор, что ли? – Да я же говорю, что нет. Микробомжингом занимался. – От родаков, небось, съебывал? – «Съебывал» – это неточное слово. Я просто не говорил, где шляюсь. – С жиру бесился? – Искал себя. – По бомжатникам? – Меня тогда интересовали практики агхори. – Чего? Сектант, что ли? – Нет, просто люди иногда делают странные вещи, которые в свое время поразили мое воображение. Они настолько уродливы, что хочется самому попробовать – понять, стоят ли ключи от бездны таких жертв. – Ну и че? Нашел себя? – Частично. Не важно, забей. – А-а… Вот ты пидарас свалился на мою голову… – Может, хватит уже? – Чего? – Слово это повторять. – А ты обиделся, что ли? – Аппетит к воронам отбивает. – Ну ты реально немножко пидароватый, че я могу сделать? Перекидываясь такими репликами, Йорн и Гремучий собиратель галлюциногенных грибов, которые, как весьма кстати вспомнилось Йорну, во многих древних культурах считались детьми грома и молнии, пробрались в лесопарк Бичвудс. Гремучий по дороге несколько раз приказывал Йорну пригнуться и спрятаться за деревьями, но, похоже, делал это просто для куражу или для придания себе большей значимости. Йорн не заметил в округе ни гвардии, ни гражданского населения, но решил подыгрывать, пока требования Гремучего не оскорбляли его нечеловеческого достоинства. Двое спустились в овраг, потом выбрались по крутому, припорошенному листвой склону метрах в ста от того места, где спустились, наконец добрались до ямы, где из-за поросли подлеска поднимался еле заметный дымок и доносились обрывки тихого разговора. – Эй, пацаны, тут это… – оповестил о своем появлении Гремучий. – Короче, тут человек поговорить хочет. Неожиданно ловко замаскированная палатка зашевелилась за кустами и появилась мужская фигура, потом еще одна. – Сара, ты помнишь этот рюкзачок ты вчера нашла? – крикнул Гремучий в лес. – Гремучий, это что за?.. Что за хрен с горы? Я тебе говорил уже не водить сюда твоих этих!.. – на встречу Йорну и грибнику вышел высокий бородатый мужик в клетчатой байковой рубашке и засаленном жилете цвета хаки в точности похожем на тот, что в жару и в холод носил садовник Питерхауса господин Сек. – Да не…я не вожу… Он это…улики ищет. Волонтер. – Знаю я вас, «волонтеров», потом доносите в Правопорядок, сволочи... или куда похуже. Чего тебе надо? – рявкнул мужик на Йорна. – Поговорить, – ответил Йорн, нервируя мужика тем, что смотрит на него в упор. Странное чувство вызывал у Йорна этот бездомный. Он внезапно встал на его пути к достижению цели, причем, без уважительной причины и потому вызвал раздражение. С другой стороны, это была агрессивная попытка отстоять личное пространство со стороны человека, который не имел права ни на что, человека стоявшего, а точнее, валявшегося у самого основания общественной пирамиды. Вспомнился странный разговор с Джимми про мясо – бомжам не выдавали даже минимальных квот, волонтеры в передвижных кухнях имели право кормить их только соевыми гамбургерами или веганскими гирос. – О чем тебе поговорить приспичило? Курсовую что ли пишешь? – Нет, – коротко бросил Йорн, продолжая упираться в его лицо взглядом. Мужик ничего не ответил и тоже стал давить взглядом, пытаясь напугать пришельца. – Лукас…слушай… не надо это, – подал голос Гремучий секунд через тридцать. – Он просто это... короче там вещи девки мелкой у него в ориентировке, и там рюкзак розовый один в один похож на вчерашний этот, который Сара нашла. Показать бы человеку, может, найдут… девку-то. Людьми надо оставаться. – Ты – дебил, Гремучий. – Чо дебил-то сразу? – Откуда я знаю, почему у тебя плесень в мозжечке? Микродозинг мухоморов, может? – рявкнул Лукас на Гремучего. – Вали отсюда подобру-поздорову, парень! – Лукас сделал небольшой по амплитуде и осторожный, но угрожающий выпад в сторону Йорна. – А то что? – А то тебя не найдут, – в руке Лукаса блеснул самодельный нож, а в его глазах метался смертельный ужас. Йорн длинно выдохнул. – Лукас, вы до увлажнения трусов боитесь, что на вас повесят похищение ребенка, но угрожаете меня, я так понимаю, убить и изнасиловать? Что-то здесь не сходится. – Я сказал, проваливай отсюда, гнида привилегированная! – зашипел Лукас, из последних сил сохраняя непроницаемую мину, но голос его дрогнул. – Лукас, вы, безусловно, обладаете харизмой, но на улице вы, очевидно, живете в намеренной изоляции, чтобы поменьше сталкиваться с криминальным элементом, и не улавливаете некоторых тонкостей. – Что? – Первейшее правило улицы – не показывать оружие, если вы не готовы им воспользоваться, – сказал Йорн с напряженной улыбкой. – Ты – не уличный, – буркнул Лукас, и его плечи снова ссутулились. – Очень разумно с вашей стороны. Со шпаной так не ведите себя, это может закончиться для вас очень плачевно, а вы симпатичный человек. – Ты меня учить будешь, как со шпаной разбираться? – наморщился Лукас, но почему-то в его лице проступила ужасная усталость. – Вы выглядите с ножом неубедительно, и я должен вам это сказать прямо. Слабо сыгранный блеф может вам стоить тонкого кишечника. – Чего тебе надо? – Ранец и место, где его нашли. – Может, это совсем другой, – без энтузиазма возразил Лукас. – Есть фото, сверимся. – Да ты не понимаешь, парень? На нем наши отпечатки и ДНК, особенно Сары – она его себе забрала. Гвардии плевать на детей, им главное – отчитаться. Повесят на бомжей… – Но-но! – подал голос совершенно внезапно второй совершенно мутный парень, вылезший из палатки следом за Лукасом. – Ой, да ну тебя! – махнул Лукас на мутного. – Для них мы – бомжи, сколько бы ни мылись. Они повесят на бомжей, сразу на четырех, и нам конец. Ты не понимаешь этого, парень? – он снова обратился к Йорну. Йорн, слушая его, достал из внутреннего кармана куртки пачку сигарет, вынул себе одну и молча протянул Лукасу остальные. Тот отказался: – Я не курю… Йорн тогда протянул сигареты Гремучему. Грибник немного поколебался и так же молча взял пачку, вынул сигарету для себя и для мутного чернявого товарища, остальное сунул в карман. – Я понимаю, – сказал, наконец, Йорн после паузы. – А как быть с тем, что одиннадцатилетний ребенок сейчас, очень вероятно, переживает то, чего вы, взрослые мужики, боитесь до, пардон муа, усрачки? – Как сейчас это говорят?.. У меня «низкая ресурсность». У нас тут у всех низкая ресурсность, нам бы до себя, а о ребенке и органы, и волонтеры, и родственники – все позаботятся. Если мы на допрос попадем, самое меньшее – нас изобьют. Просто потому, что они нас всегда бьют. Тебя били когда-нибудь, или ты в школьном чате про «правила улицы» прочитал? Йорн хмыкнул иронически. – Ну-ну, конечно… – укоризненно покачал головой Лукас. – Вот ты представь, что тебя четыре гвардейца ногами отпинают, а потом не у папеньки в особняке отлеживаться, а, как собака, на холоде будешь мыкаться, зубы выплевывать. – Зубы – это вообще пизда… – вставил зачем-то Гремучий, очевидно, о наболевшем, и с нескрываемым удовольствием всосал дым дорогого табака. – Может, мы какой-то компромисс можем найти? – предложил Йорн, покуривая и посматривая по сторонам. – Ну какой компромисс? – спросил Лукас. – Слушай, тебе больше всех надо? Ты свое эго потешишь, одному человеку поможешь – и то не факт, возможно, ничем этот ранец не закончится. Зато гарантированно устроишь другим четырем точно таким же живым людям крупные неприятности. Проблема вагонетки в чистом виде. Или, может, ты считаешь, что ребенок важнее взрослого, который уже проебал свою жизнь? – Признаюсь, мне очень трудно выбирать между двумя сущностями, которые для меня в равной степени не имеют никакого значения, – Йорн пожал плечами. Лукас удивленно поднял брови. – Положа руку на сердце, меня эмоционально особо не затронет ни гибель Рози, ни ваша гибель, Лукас. – А зачем ты вообще тогда всем этим занимаешься? – настороженно спросил бездомный. Йорн опять длинно выдохнул, выпуская заклубившуюся в вязком, влажном воздухе струю сигаретного дыма. – Бесстрастие не всегда означает бездействие. Меня, например, всегда поражает, сколько человеку нужно произвести над собой усилий, чтобы что-то свершить. Сначала разжечь в себе из бледной искры интерес, потом набраться смелости, убедить себя, что в намерении есть смысл, высчитать, как к этому мероприятию отнесутся окружающие, сопоставить доходы с издержками. Я просто встаю и принимаюсь за дело. Содействовать поиску пропавшего ребенка – это… как бы поточнее выразиться… работает на уменьшение суммарного страдания во вселенной, не более того. – Во дает… Я же говорил, что сектант, – хихикнул Гремучий. – Я тебе объяснил, во что для других людей может вылиться твоя помощь, – осторожно заметил Лукас, впервые, кажется, с должным вниманием рассматривая ракшаса. – Вот я и размышляю, что делать, – ответил Йорн задумчиво, и намекая, что в конечном итоге он будет решать судьбу бесправных и нищих. Странное ощущение власти над этими людьми, которую он не заслужил, было неудобным, словно чужой пиджак. – Предугадать последствия совершенного добра подчас сложнее, чем последствия ущерба. – Лукас, давай ему просто место покажем, где этот рюкзак нашли? – предложил Гремучий. – И что я передам? – оскалился Йорн. – Что здесь был рюкзак Рози, которого я не видел? У меня есть, кстати, лампа Вуда с собой. – Это че за хуйня такая? – поинтересовался Гремучий. – Пальчики ваши выявим и сотрем. Рюкзак пластиковый, на нем все видно будет. Оставим те, которые не ваши. – Ты что, криминалист? Ты узоры различить сможешь? Да еще и слепошарый, – снова закипая и нервничая, возразил Лукас. – А если этот твой якобы похититель был в перчатках? Или вообще к ранцу не прикасался, она его сама потеряла. Тогда они начнут искать следы ДНК, и уж их ты просто так не сотрешь. – В этом и заключается компромисс. Я сейчас сделаю все возможное, чтобы вашу компашку оградить от неприятностей… – А откуда ты знаешь, что это не мы? – вдруг бухнул мутный бездомный. Лукас и Гремучий, офигев от его глупой интерполяции, развели руками и сделали страшные лица. – Запаха соответствующего не чувствую, – ответил Йорн вполне честно и медленно обнажил клыки в улыбке, делая вид, что это шутка. – К тому же господин Гремучий мне сказал, что здесь собрались только приличные люди. – Что ж ты за полудурок такой, Гремучий… – сквозь зубы опять прошипел Лукас. – Господа, я же могу в конце концов и силой забрать, – заметил Йорн, тоже слегка раздражаясь. – Мальчики! Я нам пивка раздобыла! – вдруг пронесся по лесу дребезжащий прокуренный голос и на краю воронки появилась фигура женщины, одетой в голубые леггинсы и короткую пуховую куртку, из-под которой топорщилась шуршащая пластиковая, совершенно детская юбочка. Лицо женщины имело такие помятые и скомканные черты, что ей можно было дать любой возраст от тридцати до семидесяти, в зависимости от археологии факторов, которые ее лицо помяли и скомкали. Лицо ореолом обрамляли покрашенные в рыжий цвет кудрявые волосы с отросшими на десять сантиметров серыми корнями, часть их была стянута надо лбом резинкой в некое подобие сосновой шишки. Девушка размахивала заштопанным матерчатым пакетом из Теско, в котором что-то стеклянно погромыхивало, а в другой руке держала тот самый розовый детский рюкзачок, ради которого Йорн вел осаду лагеря. Увидев незнакомца на территории, девушка сначала нахмурилась, но уже через пару мгновений ее лицо приняло до чрезвычайности кокетливое выражение и даже разгладилось, как взбитая подушка. Йорн нравился девушкам со вкусом к опасности и риску. Сара, судя по ее внешнему виду и образу жизни, без сомнения, была из таких девушек. – Это что за овощ? – с игривой грубостью поинтересовалась Сара. – Волонтер… – буркнул Лукас. – Ишь каких к нам присылают. – Да не такой, а другой, – опять поморщился Лукас. – Рюкзак твой хочет отобрать, – мстительно прибавил он. – Что?! Какого черта! Я его нашла, он – мой теперь! Ничего не знаю! – закаркала Сара, мгновенно переменившись в лице, словно в подушку вдавили кулак. В мгновение ока вся игривость пропала. Она сердито протопала вниз по склону воронки и подкатилась вплотную к Йорну. – Че те надо? Купи себе новый, а мой не тронь! – Сара, у вас на рюкзаке может быть сперма и слюни педофила. Отличный аксессуар, правда? – коварно осклабился ракшас и хитро глянул на Лукаса. Сара, чье лицо оказалось весьма выразительным и подвижным, удивленно на него вылупилась, потом тоже перевела глаза на Лукаса. – Я вот предлагаю вашему камьюнити обмен: вы мне этот рюкзак, и я при вас стираю ваши пальчики, после чего закажем вам, Сара, лично новый. В почтовом автомате по коду заберете. – Чертовщина какая-то… – пробормотала Сара. – Не зря мне сегодня тараканы снились… – Пиздоворот, да.. – подтвердил Гремучий. Все случилось стремительно и неожиданно. Йорн сидел на куске ствола, который бездомные приспособили под скамейку, и через лупу кропотливо разглядывал опустошенный рюкзак, идентичный рюкзаку Рози Дэйл с фотографий в ориентировке. Содержимое – тетрадки, пенал и два учебника было решено оставить Саре. Йорн также обратил внимание на отсутствие планшета, который согласно описанию, девочка имела при себе. Лукас сказал, что его и не было. Сара подтвердила. Йорн поверил на слово. Рядом с Йорном на завалинке лежали куски стекла и бутылки, на них бездомные оставили образцы своих отпечатков – каждый за прошедшее время успел повертеть рюкзак в руках. Тем не менее, Йорн довольно быстро запомнил дактилоскопические рисунки сорока пальцев и бодро перемещался по глянцевым лямкам, испещренным в луче лампы тонкими следами детских рук. Лукас не мог поверить в то, что Йорн занимается не имитацией деятельности, а на самом деле ликвидирует компромат. Он нервничал, вился вокруг и несколько раз с интервалом в три минуты требовал продемонстрировать, какие именно следы волонтер оставил на ранце, требовал увеличительное стекло и сам пытался сверять рисунки, необыкновенно разозлился, поняв, что для него задача эта совершенно непосильна. А раз задача непосильна нормальному, непьющему, мозгу, то каким образом она могла быть посильна другому мозгу, наверняка, пьющему по пятницам? Йорн сначала вежливо просил его быть терпеливее и поверить хоть раз, что никто ему зла не желает, но на пятый раз сорвался. – Да сколько можно?! – рявкнул Йорн, и после этих слов из его горла вырвался типический ракшасий сдавленный рык. Он сжал челюсти до крупных желваков. – Я стараюсь, чтобы всем было хорошо! Вы меня сбиваете, – прибавил он и прожег Лукаса взглядом, потом перевел глаза на остальных. – Щ-щенок спесивый… – буркнул Лукас, но отстал, отошел в сторону. Йорн подумал, что лучше бы мужик курил, честное слово, было бы человеку на чем сосредоточиться. Остальным вскоре надоело глазеть, и они постепенно стали возвращаться к привычным делам. Сара подбросила веток в тлеющий костер и поставила на огонь старинный кофейник, либо подобранный на помойке, либо купленный на блошином рынке. Современную походную экипировку людям без дома не продавали с целью лишить их относительного комфорта, который могли обеспечить плитки на солнечных батареях, спальные мешки и палатки, спасшие Йорну жизнь на Тибете. – Красавчег, будешь чай? – смягченная обещанием подарка, кокетливо коверкая слова, крикнула Сара. – С чем? – С пакетиком, – захихикала Сара. – Винтаж, однако, я с детства их не видел. Попозже, когда закончу. Спасибо. Сара, это вы нашли рюкзак? – Ага, – ответила безвозрастная девушка, стуча какими-то банками и выставляя из палатки зад, парадоксальным образом бывший и толстым, и костлявым в одно и то же время. – А что? – Окажете мне потом последнюю услугу? – Чей-то? – Покажете место, где нашли? – Да я помню, что ль? Где-то там… – она ткнула пальцем в пустоту за пределами снарядной воронки. – У дороги, короче, там. – У какой? – Да я знаю, что ли… Эй, Лохматый! – окликнула Сара мутного бездомного, который уселся между корней молодого бука, росшего аккурат посреди ямы, и погрузился в дремоту. – Ты местный, че у нас вон тама? Че за улица? – она махнула рукой на север. – Вортс Косвэй, – буркнул бездомный и поспешил обратно захлопнуться внутри своей ракушки. – А что тебе? – Мне же надо объяснить, где я его нашел. Не одних вас могут замести, я тут сижу и занимаюсь, скажем без обиняков, подсудным делом. – А-а… Ну ладно, покажу примерно. Только ты меня не обмани, ты обещал мне другой купить. – Разве я вас когда-нибудь обманывал, Сара? – Йорн чарующе улыбнулся, отчего Сара раскраснелась и снова скрылась в палатке. Тем временем сзади подошел, шурша прошлогодней листвой, Лукас и встал у Йорна за плечом. – Лукас, если вы будете висеть над душой, я точно что-нибудь пропущу…– предупредил Йорн. Ему было слышно, как бездомный дышит, и в этом напряженном ритме было что-то, что на подсознательном уровне отвлекало от работы. Вдруг Йорн ощутил колебание воздуха и, прежде чем он успел это странное колебание отрефлексировать, его тело, словно пресловутые щупальца осьминога, которые думают сами по себе, отклонилось, развернулось и безошибочно выхватило из воздуха кусок стальной оцинкованной трубы диаметром в два дюйма. В следующее мгновение тело Йорна с силой ткнуло противоположным концом трубы в желтоватую яйцевидную мишень с Т-образным профилем посередине, каковую сознание ракшаса через секунду распознало уже как лицо бездомного Лукаса. – А-а-а-а!!! – возопил бомж, падая на землю. Остальные обитатели лагеря повскакивали со своих мест и тут же замерли в испуганном ступоре. Немедля сражаться за Лукаса никто, очевидно, не собирался. – Какого хрена, блядь? – Йорн развернулся и поднялся на ноги с грацией спорткара, вылетающего на газон и тут же мощным рывком возвращающегося на трэк. – Какого, блядь, хрена, я тебя спрашиваю? – проорал Йорн на Лукаса, пока тот обливался кровью, хлеставшей из разбитых губ. – Я тебя трогал?! – он крайне убедительно замахнулся трубой – настолько, что Сара взвизгнула и запричитала. Лукас закрывался локтями и плакал от злости. – С вами как с людьми пытаешься, а вы везде одноклеточные! Твою мать, а… – Йорн шарахнул трубой по бревну и замолчал, на секунду прикрыл глаза, выдохнул. Каждый раз, когда срабатывал досознательный механизм опережающей реакции, несколько минут он с трудом мог контролировать гнев и напряжение нервов. То неимоверное усилие, которое мозг ракшаса прилагал для достижения сверхбыстрой реакции, генерировало выплеск психической энергии, и ее нужно было куда-то стравить. В дикой природе она бы утилизировалась в коротком безжалостном бою с хищником или соперником, но среди людей приходилось сдерживаться так, что казалось, будто голова и мышцы взорвутся от переизбытка гормонов. – Не доверяешь, значит? А, может, ты девчонку оприходовал? – угрожающе спросил ракшас, приходя в себя. – Нет…нет… не я… я не знаю… черт попутал… – Черт попутал? Да он бы у меня сначала дозволения спросил! – рявкнул Йорн. – Черт его попутал… Так, господа, вы все наказаны, – он зашвырнул трубу за горизонт воронки и поднял с земли розовый рюкзак, перекинул через плечо. – Улику я теперь конфискую без обещанной компенсации, так что Сара, можете начинать грызть плешь господину Лукасу. В качестве меры коллективной ответственности я не буду больше ничего за вами подчищать, а сдам этот ранец органам в первозданном виде со всеми потрохами, рогами и копытами. Так что наслаждайтесь клиффхэнгером! – Йорн опять зарычал, повышая голос на последних словах. – И пока вы поставлены на стенд-бай со спущенными штанами, можете занять себя вопросом, кому набить морду: Гремучему или господину Лукасу, у которого руки шевелятся отдельно от мозгов. Лично вам, Лукас, ваш товарищ верно сказал: выбитые зубы без квалифицированной помощи ветеринара – это пизда, vagina dentata, не побоюсь этого слова. И как-то исторически сложилось, что любой, кто пытается организовать мне черепно-мозговую посредством подручных элементов дизайна, получает пизды. Произнеся эту гневную отповедь, Йорн сорвался с места, быстрым, злым шагом взобрался на край ямы по осыпающемуся под ногами покрывалу буковой листвы. – Тем не менее, – объявил он, с высоты смотря в яму и поправляя на плече лямку розового детского рюкзачка, обросшего за прошедшие полчаса зловещей аурой, – наказаны вы не потому, что я обиделся. Это аберрации вашего коллективного разума – обижаться на все, что движется. Обладающего мудростью, – сказал Йорн, стараясь подавить разбиравшие его сардонический смех и негодование, – не ущемит ни один живой организм любой степени эволюционной сложности. А вообще в Бытовой Правопорядок надо сдавать потерянные вещи, а не в карман совать! И чай я с вами пить не буду, Сара! И скрылся среди серо-зеленых стволов, колоннами подпиравших ажурный балдахин букового леса. Обитатели воронки услышали, как волонтер мелодично проорал где-то вдалеке: … Instant Karma’ gonna get you… Going to look you right in the face… Better get yourself together, darling, join the human race…