ᯓᯓᯓ
— Пыхтишь так, словно все это время слоновью тушу на себе пёр, — обидчиво цедит Чимин, поморщившись от все еще болезненных ощущений в ребрах. Юнги не знает, то ли смеяться, то ли плакать, но тянущая боль в пояснице однозначно указывает, что помогал спускаться по лестнице явно не перышку. Хотя этот парень именно с ним у Мина и ассоциируется. Он медленно, оценивающим взглядом окидывает Чимина с ног до головы и, не удержавшись от едкой шутки, сквозь одышку произносит: — Скорее, тюленя, — и, не видя убивающего взгляда покрасневшего, как помидор парня, медленным шагом начинает идти совершенно в другую сторону от выхода, куда изначально планировался их путь. — Пошли, нужно сперва твои вещи закинуть, а то падальщики растащат. Заодно подыщем тебе спокойную комнату, я здесь не только вылазками занимаюсь, знаешь ли, — чуть громче произносит старший, не оборачиваясь на слегка отстающего от него Пака. — Но, у меня нет вещей, — слышится растерянный голос. — В каком смысле нет? — с хмурым лицом останавливается Юнги. — Ты что, ничего с собой не взял? — Мне как-то было не до одежды тогда, — с усмешкой отвечает младший. Юнги вновь проходится глазами по внешнему виду стоящего напротив, понимает, что перепачканная в крови и грязи одежда теперь только на выброс и, делая пару заметок в своей голове, молча возобновляет движение. Пак смотрит на свою серую футболку с непонимающим взглядом и, не проронив не слова, максимально быстро для своего состояния начинает идти за удаляющейся спиной. Потеряться ему здесь вовсе не хочется. Все коридоры Чимину сейчас кажутся чересчур одинаковыми. Какой-то бесконечный запутанный лабиринт, честное слово. Сколько они уже петляют по этим мрачным катакомбам? И почему атмосфера всей обстановки настолько сильно вызывает в нем чувство тревоги? — Почему здесь так тоскливо? — младший подает голос первым, заставляя поспешного Юнги сбавить шаг. — Ты еще столовую не видел, — с приподнятым уголком губ усмехаются в ответ. — А что там? — Черный потолок. — Заебись, кусок в горло не полезет, — отчаянно вздыхает Пак. — Он тебе и так не полезет. Еда здесь полное дерьмо. Мы пришли, — останавливается Юнги возле приоткрытой двери и, толкая ее рукой, сразу же осматривает помещение. — О-о, кого я ви-ижу! А что это ты нам за ангелочка привел, — слышится омерзительно-едкий голос с верхней кровати возле самого окна. — Чем заслужили твою благосклонность, Шуга? — доносится второй голос откуда-то слева, Чимин пока не видит. — Завалили ебальники! — рявкает Юнги, осматривая каждого зверя в этой комнате. — Это место тебе не подходит, Чимин, уходим. — Ва-ау, — с присвистыванием прыгает на пол, забитый татуировками парень. — А у него задница то, что надо. Может останешься с нами, сладенький? — Паку кажется, что он попал не в детский дом, а в какое-то тюремное учреждение, где каждый второй — вылитый заключенный. Он видит, какими взглядами пожирают его все еще нетронутое никем тело, с каким оскалом проходятся по его бедрам и пухлым губам. Ему некомфортно. От этих глаз хочется спрятаться. Потому, тихо сглатывая, сам не замечает, как встает за спину уверенно упустившего руки в карманы Шуги, вцепляясь пальчиками за края чужой футболки. Юнги напрягается еще больше, ощутив чужое дыхание на своей шее, понимает, что парень напуган, и, не желая больше продолжать этот цирк, хватает светловолосого парня за руку, молча уводя под аккомпанемент разочарованных в чужой комнате стонов. — Я думал, ты меня к ним поселишь, — тихо бурчит под нос Чимин, не обращая внимания на чужую ладонь, резко сжавшую его собственную. — Я не изверг, Пак Чимин. Перестань видеть во мне чудовище. Ты бы не вышел живым из той комнаты. Они бы просто пустили тебя по кругу. В таких местах, как это, — обводит пальцем обволакивающее их вокруг пространство, — люди превращаются в диких зверей, пёрышко. «Перышко? Серьезно?» — этот парень, Юнги уверен, оказывает на него слишком странное влияние. Мину это не нравится. Он никогда не отличался излишней нежностью и ни к кому в помощники никогда не навязывался. А тут появляется этот чудаковатый парень, и все внутренние стержни Шуги медленно, но верно начинают слетать к херам. — Почему ты мне помогаешь? — не услышав странное прозвище, резко останавливается светловолосый, заставляя Юнги в усталости прикрыть глаза. — Ты меня не знаешь, но зачем-то заботишься и.. — Друзья моих друзей — мои друзья, — резко обрывает Юнги Чимина и, заталкивая внутрь уже другой комнаты, закрывает за их спинами дверь с номером «013». — Твоя нижняя возле двери. Пока поживешь здесь, а дальше, как пойдет, — и, обходя осматривающегося вокруг Чимина, открывает шкаф, начиная упорно что-то искать. — А кто еще здесь живет? — с тревогой в голосе интересуется Пак, поглядывая на матерящегося себе под нос, чем-то активно увлеченного пепельноволосого. — Я и Чоны. Это наша комната. Думаю, они не будут против. Правда, — в задумчивости перестает рыться в собственных вещах, — если ты храпишь, Гук выкинет тебя в окно. Хорошо, что хоть этаж первый, не больно будет приземляться, — коварно посмеивается Юнги над опешившим от неожиданной новости Чимином. Жить в одной комнате с тем, кого он не так давно прилюдно оскорбил — чистое самоубийство. Чимин уверен, в этой комнате он тоже не доживет до утра. — А н-нет другой комнаты? — осторожно с надеждой спрашивает Пак, а сам обреченно уже посматривает на выделенное ему место. — Есть, но на данный момент здесь самое безопасное. Тебя из нас никто не тронет, — пауза. — Если сам не попросишь, — с искусственно-пожирающим взглядом проводит языком по нижней губе. Юнги смешно, Чимину не очень. — Переоденься, — кидает на кровать серые спортивки и белую футболку. — А то на тебя смотреть уже жалко. Чимин не удивлен. Он поражен до мозга костей таким необычным жестом со стороны человека, по внешнему виду которого абсолютно не скажешь, что он добряк. Такое поведение невольно зарождает у Пака щемящее чувство легкого недоверия. Не могут люди быть с незнакомцами такими… Такими хорошими? Он аккуратно берет в руки чужую одежду и, косо посматривая на ожидающего его Юнги, делает тихий невольный выдох. — Ты ведь гей, — выпаливает Чимин, даже не вопрос, а утверждение, чем заставляет чужие брови взметнуться выше уровня Эйфелевой башни. Юнги обескуражен. Он не знает, это сейчас оскорбление прилетело в его сторону или за этим фактом скрывается что-то еще. Потому, медленно подходя вплотную к опустившему резко в пол глаза парню, с прищуренным взглядом выдает в ответную: — А что, для тебя это проблема? — старший поднимает пальцем чужой подбородок. — Тебе неприятно дышать одним воздухом с геями? — Чимин, кажется, теряет почву под ногами, когда острый взгляд напротив уже вовсю пронзает насквозь его собственный. — Нет-нет, я не это имел ввиду, просто, — нервно уже мнет в руках чужую футболку. — П-просто… — Что просто? — у Юнги нервы не железные, если этот парень сейчас скажет что-то, что ему не понравится, то светловолосый сразу же полетит в окно. — Мне неловко переодеваться в твоем присутствии, — произносит на выдохе Чимин. «Интересно…» Юнги уже хочет что-то ответить на такую параноидальную причину, но готовая сорваться с его губ поучительная речь тут же пресекается резко ударившейся об стену, не так давно им же закрытой дверью. Комната застревает в не обещающей ничего хорошего тишине. Чимин смотрит в глаза влетевшего в их комнату, он уверен: пылающего в огненной ярости человека и, пытаясь проглотить вставший ком в горле, отшатывается назад. Лишь бы взрывной волной не зацепило, лишь бы его голову не снесли взмахом одного пальца. — Чонгук, — с подозрительной тревожностью обращается Юнги к взбешенному до чертиков парню, что, сжимая пальцы в кулаки, исподлобья бросает свой звериный взгляд то на одного, то на другого. Мин все понимает: быть катастрофе. Еще немного, и сдерживающие чужую злость цепи с треском вот-вот оборвутся, выпуская наружу длительное время спящих внутри чужих демонов. Он сам не замечает, как заслоняет спиной уже изрядно потряхивающего от испуга светловолосого и, выставляя одну руку вперед, тихо шепчет. — Гук, дыши… Не надо, — еле заметно машет головой, не отрывая своего уверенного взгляда от заплывающих скверной ярко-серых глаз. — Мы ничего тебе не сдела… — Где Хосок?! — громко рявкает Чон, не давая Шуге даже договорить. Сейчас ему нет никакого дела до причины нахождения в их комнате постороннего. Ему нужен его друг, его брат и немедленно. — Кажется, он уходил наверх, — ровным голосом отвечает Юнги. «Наверх, значит» — поднимает глаза к потолку Чонгук, мысленно перемещаясь на третий этаж в необходимую ему самому сейчас комнату. И не проговаривая больше ни слова, широким шагом выходит за дверь, под облегченный выдох Чимина. — Он задушит меня ночью, серьезно тебе говорю, — сильнее вжимая в себя футболку, монотонно проговаривает Пак. Юнги лишь рукой по своим волосам проводит и, делая глубокий, не менее облегченный вдох от того, что тот не попал под горячую руку, не обращая внимания на его слова, идет к столу, чтобы под любопытный взгляд светловолосого достать из ящика с двойным дном старенький кнопочный телефон. Если бы Мин сейчас видел, насколько мило тот сложил губы в удивленной уточке, то все напряжение, которое накатило на него с приходом Чона, тут же растворились бы в воздухе. Но он не смотрит. Включает экран и быстрыми движениями набирает номер, какое-то время ожидая ответа. — Слушаю, — звучит хриплый голос на том конце трубки. — Времени нет. Проверьте дом еще раз: подвал в спальне. Сегодня тоже без меня, — быстро и вкрадчиво отвечает Юнги. И сразу же сбрасывая звонок, возвращает все свое внимание к непонимающему ничего Чимину. — Мы же собирались.. — Вылазка отменяется, — резко обрывают младшего. — Я должен проследить, чтобы бешеный зверь не разнес половину приюта. Иначе всем, — переводят взгляд на дверь, — всем нам придет конец. Пак не понимает. — Почему ты так говоришь? — дрожащим шепотом спрашивает Чимин. — Ты многого не знаешь. Не знаешь кто он, откуда и в каких условиях когда-то рос, — переводит серьезный взгляд Юнги в глаза напротив. — Он может превратиться в самый худший кошмар для каждого в этих стенах. И никто, — исподлобья машет головой, — никто из нас тогда, уже не спасется. — Что он сделал? Из-за чего все его так.. — Не будем больше о нем, — возвращая телефон на прежнее место, строго обрывают чужой не озвученный до конца вопрос. — Мы с тобой, кстати, не закончили, — уже с хитрой улыбкой одаривают напрягшегося Чимина своим нечитаемым, предвкушающим оскалом. — Так… Что там у тебя насчет геев? Чимин затруднительно сглатывает.ᯓᯓᯓ
Может ли ненависть к собственному существованию быть настолько сильной? Способно ли человеческое сердце выдержать ежедневную дозу яда, распространяющуюся по венам опозоренного грехопадением недочеловека? У Чонгука нет ответа. Он потерян, задавлен и, кажется, безвозвратно убит чужими прихотями, которые пустили всю его жизнь под вселенский откос. Нет, он жив, дышит и даже порой позволяет себе помечтать. Но что, если жизнеобеспечение — это всего лишь обман, ложная иллюзия. Что, если он просто напичканный электрическими проводами, ходячий бессознательный труп. У Чонгука мозг вскипает от необратимости полученной информации. Ему нужно высказаться. Нет, ему нужно… А что ему нужно? Тяжелый выдох. Он устал. Его жизнь по ощущениям, напоминает вечное сражение бок о бок с братьями, на поле боя которого всегда по итогу выживает лишь он один. Это замкнутый круг. Безвыходная обреченность. Он кулаки сжимает до побеления костяшек и, больше не выдерживая внутреннего удушья, со всей силы наносит удар по пожелтевшей от времени ненавистной стене. Чонгук срывается с собственных петель, звучит удар и снова удар за ударом. Ему не больно. В глазах кромешная темнота, и только имя… Первое в списке имя не дает Гуку пробить стену собственной головой. Чонгук хрипло кричит, сжимая глаза до дикого помутнения. Картине из кровавых пятен с частичками кожи под его костяшками позавидовали бы лучшие фантазии безумных художников. Это его творение. Его ненависть. Его отчаянье. Его личное поражение. Он солжет, если скажет, что никогда не проигрывал. Сегодня Чонгук ощутил второй в своей жизни, неодолимый провал. — Хо, мне нужен Хо, — постепенно приходя в себя, шепчет себе под нос Гук и, отшатываясь от пропитанной его кровью стены, не моргая, направляется вконец длинного коридора. Ни о чем не думает, держит себя в руках, иначе снова сорвется. Дверь закрыта. Чонгук прикасается лбом к поверхности и, поглаживая ручку пальцами, медленным нажатием опускает ее вниз, стараясь делать это максимально бесшумно. Не хочет никого пугать. Винить некого. Это всего лишь нелегкое стечение обстоятельств, всего лишь чья-та жестокая игра с чужими судьбами. И он даже знает: чья. В нос врывается отрезвляющий сквозной воздух. «Видимо забыли закрыть окно», — думает про себя Чонгук, входя в чужое пристанище. Он не слышит звуков, не слышит ни чьих голосов. Так же тихо прикрывает дверь и идет к постели, на которой мирным крепким сном спят двое, нашедших свой пленительный покой друг в друге. «Любовь красива» — думает Чон, возвышаясь над спящими и, убирая израненные руки в карманы, проходится взглядом по нежным переплетениям чужих. «Но трагичная всегда будет прекраснее». Гнев ушел. Осталась лишь громкая опустошенность. Гук не собирается устраивать бойню, наблюдая за тем, как крепко во сне Хосок прижимает к себе хрупкое тело Хенджина. Будить их тоже не станет. Чонгук не слепой, он знает. Всегда знал о чувствах этих двоих. Их любовь трепетна и молчалива, ласкова и покорна. За такую хочется молиться. — Если хочешь заставить человека измениться, поставь под угрозу что-то невероятно для него важное и в конце, обязательно позволь ему сделать выбор самостоятельно. Гук ждал долгое время. Верил, что его друг соберет волю в кулак и заберет у него свое. С кровью, с криками, с дракой, но вырвет Хенджина из его грубых лап. За любовь нужно бороться, землю рыть, но сражаться до победного. Но никто, ни один из них не смог перейти черту своего собственного страха. Хенджин терпел, Хосок молчал. А что теперь?… — Прости меня, брат, — тихо шепчет Гук, с обреченным выдохом закрывая глаза. — Но я не всесилен, — вновь сжимает кулаки в карманах, поднимая глаза к потолку, не ощущая боли от кровоточащих ран. — Не всесилен… — Я не отдам его. — Отдашь. Иначе, вместо первого в списке, ближайшим рейсом в тот ад отправится Чон Хосок. — Чтобы я ни делал, ты всегда будешь для меня на первом месте, Хо. Даже если никогда не сможешь простить меня после этого, — отправляет тихое признание спящему брату, переводя печальный взгляд на того, чье имя он сегодня сокрушительно проиграл. — Прости, парень. Не такой судьбы я желал тебе. «Вам обоим» Чонгук больше к нему не прикоснется. Он не смог сдержать данное однажды слово. Он больше его не спасет. Чон еще пару секунд смотрит на расслабленное лицо Хенджина и, задерживаясь взглядом на безмятежной улыбке, предназначенной одному лишь в этой комнате человеку, незаметным шагом уходит, направляясь в место, которое бесконечно будет напоминать ему о том, кто он есть и кем навсегда в этой жизни останется. Монстром.ᯓᯓᯓ
— Что с твоей рукой, мальчик? — с подозрением в голосе интересуется Раймонд у парня, что отчаянно пытается прикрыть ладонью бинт на плече, пропитавшийся кровью. — Тебя порезали? — Нет, я сам, — опустив взгляд в пол отвечают еле слышимым шепотом. Раймонд в легком удивлении приподнимает брови и, ничего не говоря, поощрительно будоражит чужие волосы рукой. То, что не выдает своих мучителей, похвально. Хотя, по большому счету, Гарду глубоко наплевать, для чего и по какой причине кто-то сделал такое с одним из его подопечных. В данную минуту вся его голова занята одним созданием, который в нескольких шагах от него сидит за закрытой наглухо дверью и ждет ожидающей его участи. — Надеюсь, ты все понял. Стой здесь и никуда не смей уходить. Если кто-то придет, сразу же мне сообщи, хорошо? — с беззлобной улыбкой смотрит старший в глаза кивающему в ответ парню, а сам уже мысленно в изоляторе. Время пришло, пора показать непокорному детенышу, как следует себя вести в стенах его собственного храма. Он снимает собственный черный пиджак, передавая в руки тихо сглатывающему зверенышу, и, в предвкушении хрустнув шеей, заходит в помещение, где стоит гробовая, убивающая рассудок тишина. Он осторожно осматривает белые стены, созданные им лично для особых случаев. Изучает нетронутую никем постель на полу и, проводя языком по нижней губе, переводит, наконец, внимание на подростка, по-прежнему изучающего чужое безумие, отражаемое в царапинах на мягкой поверхности. — Добро пожаловать в мою обитель, господин Гард, — не поворачивая головы, сквозь усмешку разрывает тишину Тэхен. — Решили составить мне компанию? — с саркастическим тоном медленно переводит взгляд на вошедшего в его временное пристанище распорядителя. Раймонд же не произносит ни слова в ответ на чужую завуалированную дерзость, молча прикрывает дверь и, не позаботившись захлопнуть ее до конца, медленным шагом приближается к сидящему на полу Киму, что взгляда от его собственного не отводит. В самую душу смотрит, глазами разрывает плоть возвышающегося в данную минуту над ним человека. Гарду смеяться хочется от такой непредусмотрительной смелости, но не станет отрицать: подобное поведение ему нравится куда больше, чем омерзительная покорность. Бесстрашие в крови делает человека сильным. Бесстрашие в сердце порождает непобедимость. В данную минуту Раймонд уверен: бьющееся сердце напротив, бесподобно в своей неуязвимости. Но Гард не был бы тем человеком, кто он есть сейчас, если бы искусно не умел крушить чужие стены, возводя на них свои собственные. Потому неожиданно для самого Тэхена крепко хватает за волнистые, все еще испачканные в крови волосы и, поднимая того с пола, под сопротивляющееся шипение тянет к дальней стене, незамедлительно кидая напряженное тело на все еще никем не изученную постель. У Тэхена внутри все резко переворачивается. Мозг сосредоточенно пытается искать пути спасения, пока его хозяин старается держать непоколебимый взгляд на надвигающемся на него чудовища. Потеряет цель — потеряет преимущества. «А они есть?». Пытается дышать ровно. Собьется с ритма — считай, проиграл. — Не смотри на меня так, звереныш, — вытаскивая собственный ремень, с оскалом цедит Раймонд, наслаждаясь моментом будущего триумфа. — Твоя ненависть во взгляде никак тебе сейчас не сможет помочь. — Звереныш здесь только ты! — отползая к стене, увидев ремень в чужих руках, сквозь зубы выплевывает Тэхен. — Причем самый ничтожный из всех. Гард не знает почему все еще не убил этого безумца, но спускать оскорбления в свою сторону больше не намерен. Ничтожеством его еще никто не смел называть. — Знаешь, в наше нелегкое время люди — очень ценный ресурс, — Раймонд медленно начинает закатывать рукава чёрной водолазки. — Верных, толковых людей не так много, а тех, кто умеет качественно выполнять работу и при этом держать язык за зубами, ещё меньше. Тэд был именно из этой меньшей категории, и мне очень неприятно осознавать, что теперь из-за какого-то щенка я вынужден отдать одного из своих лучших людей на съедение червям. — Если у вас недоразвитый пустозвон находился в числе лучших, то я вам сочувствую. Вероятно, вы весь персонал подбираете по своему умственному развитию, — Ким, наблюдая, как стоящий напротив медленно начинает закипать от услышанной дерзости, резко замечает линию света, исходящую от двери. «Она открыта» У него есть шанс сбежать, просто выбежать на поверхность. Он не заблудится в лабиринтах подвала. Его фотографическая память просто не позволит подобному произойти. Шестеренки вновь начинают крутиться от возможной для него будущей опасности и, набирая как можно больше воздуха в легкие, делает внезапный сильный рывок в сторону. Раймонд реагирует молниеносно, роняя на пол кожаный ремень. Все происходит мгновенно. Хруст. Глухой, омерзительный хруст. Нет, Тэхену не кажется, так звучит его собственное правое запястье. В глазах все чернеет. Резкая боль от вывихнутого лучезапястного сустава проносится вдоль всей руки, набатом отдаваясь во всех электрических импульсах его стойкого сознания. Гард, стискивая челюсти так, что зубы вот-вот раскрошатся, сжимает перехватившую им в рывке руку и, выворачивая ее еще сильнее под чужие болезненные стоны, со всей силы вжимает того щекой в поролоновую поверхность стены. Киму становится сложно дышать. Боль в руке насильно перекрывает всякое здравомыслие. — Ты куда-то собрался? — упорнее вжимая в стену сопротивляющееся тело, едко шепчет Раймонд. Он не планировал калечить кости мальчишки, по крайней мере, не сегодня, но незамедлительная реакция на чужой побег сделала то, что сделала. Он не думал, когда потянул Кима за запястье назад, в то время как тот изо всех сил дернулся вперед. Если бы руку можно было оторвать так легко, Тэхен бы ее уже, несомненно, лишился. — Ты слышишь? — Гард грубее сжимает искалеченное запястье, вызывая сдавленный, хриплый стон. — Так звучит боль, — и одним движением разворачивая Тэхена лицом к себе, давит на горло до будущих синяков. Ким старается не поддаться панике от нехватки кислорода, которого его сейчас намеренно пытаются лишить. Он ищет решение, оценивает риски и, отодвигая мучительную боль на второй план, в следующую секунду наносит мощный удар головой. Давление на шее испаряется. Раймонд, хватаясь за собственный лоб, дезориентировано отшатывается назад от сползающего по стене Тэхена. Старший шипит от неприятных ощущений, сквозь постепенно исчезающую пелену на глазах и тянется за ремнем. Тэ лишь глаза сжимает от временного сотрясения. Боль от столкновения не была настолько сильной: бандана на лбу смягчила удар, но, тем не менее, ему необходимо время, чтобы восстановить собственную концентрацию. Пока младший Ким пытается прокашляться и усиленно привести в норму рассеянное зрение, превозмогая болезненную пульсацию в запястье, у Раймонда все адские нервы срываются с петель. Он не дает времени, не дает ни единого шанса на спасение и с диким рыком, замахиваясь кожаным ремнем, порождает в воздухе громкий надломленный вздох. — Ты, — с ошарашенным взглядом, хватаясь за пылающую огнем левую сторону лица, шепчет себе под нос Тэхен. — Ты больной, — жмурится от растекающейся лавы по своей коже. — Больной ублюд.. — Закрой рот! — подлетает к Киму взбешенный Раймонд, поднимая сложенной вдвое своеобразной плетью, покрасневшее от удара, непокорное лицо. — Сейчас ты, как самый послушный мальчик поднимешься на ноги и двинешься в сторону постели. — Пошел ты! — с полным чувством омерзения буквально плюет в лицо напротив, Тэхен. — Захлебнись своей похотью, мразь! — а у самого голос уже начинает дрожать от подступающей внутри злости. — О-о, я то захлебнусь, не сомневайся, — посмеиваясь, Раймонд вытирает тыльной стороной ладони чужую слюну со своего глаза. — И тебя утащу на дно вместе с собой. Ну что? — хватает свободной рукой за волосы вжавшегося в стену парня. — Поплыли? Тэ ничего не успевает сказать, как его тут же поднимают на ноги и с бешеным оскалом, одним движением разрывают на части его собственную футболку, оголяя не отличающийся точеными мышцами торс. — Пусти!.. — с охрипшим от испуга голосом выдавливает из себя Тэхен, но его уже не слышат. Насильно бросают, как какую-то вещь на матрас и, не позволяя перевернуться на спину, придавливают всем весом сверху, болезненно выкручивая руки за спину. — Не дергайся, — едко шепчет на ухо извивающемуся под собой парню Раймонд. — Я все равно это сделаю, — и не видя истерически-испуганных глаз, скрепляет руки жестким ремнем, вызывая в ту же секунду отчаянный задавленный вскрик. Тэхену больно. Чертовски больно от пережатого до потери сознания, вывихнутого запястья. Он пытается вырваться, сделать хоть что-то, но осознание резко ударяет в затуманенную болью голову. Его обездвижили. Ему не вырваться. Физическая боль — ничто по сравнению с моральной. И Раймонд, как самый лучший преподаватель, демонстрирует прокусывающему губу до крови Тэ, насколько умело способен ломать чужую личность. — Ты — маленькое чудовище, Тэхен. И я сделаю все, чтобы посадить твоего зверя на цепь. Чудовище лишь глаза сжимает от безысходности и, чувствуя, как грубые руки поддевают пуговицу на его джинсах, бросается в полымя. Тэ не знает как, не знает почему, но именно в тот момент, когда с его бедер зверски начинают стаскивать штаны с боксерами, с его губ слетает громкое, но сейчас необъяснимо-спасительное имя. Тэхен бьется изо всех сил, зовет, кричит, молит. Раймонд, слыша знакомое имя, не понимает, почему именно оно в крике разносится по помещению. Ему странно и в тоже время любопытно. — Ты думаешь этот человек прибежит на твой зов? Ты так хорошо его знаешь? — мужчина стягивает нижнюю одежду парня полностью, коленями раздвигая брыкающиеся ноги. — Спешу огорчить: в этих стенах его нет. — Я убью тебя! — хрипло выплевывает Тэхен. — Убью! Ты сдохнешь в муках, тварь. — Смотри, сам не сдохни раньше времени, — со зловещим оскалом цедит Гард, расстегивая собственную ширинку. — Подо мной. И снова имя. Но такое тихое, отчаянное, исчезающее в белой подушке. Мальчик лишь зубами скребет, сжимая в руках чужой пиджак. Крики, доносящиеся из изолятора, ударяют по слуху, проделывают в его сердце глубокую дыру, вызывая противное чувство собственной виновности от бездействия. Ему приказали стоять, и он стоит. Переводит внимание с чужой боли на свою собственную, где под кровавым бинтом рваными буквами вырезано напоминание. — Помни о смерти. Помни о смерти, — как мантру читает себе поднос, отрезая какие-либо попытки сейчас сорваться с места и пойти искать помощь. Если ослушается Раймонда, несомненно, умрет. Но будет ли его жизнь стоить хоть что-то, если он ничего не предпримет? Снова крик. — Прежде, чем что-то сделать, нужно помнить, что ты смертен, как и остальные. И что, своими необдуманными поступками ты подвергаешь опасности не только свою жизнь, но и жизнь твоих братьев. — Мы все здесь братья, все братья, — сам себе вбивает в голову мальчик, подавляя в голове чужие отчаянные звуки. Раймонд монстр, об этом все знают. Жизнь парня в опасности. И больше не выдерживая очередного вскрика, бросив пиджак на бетонный пол, срывается на бег. Он обязан помочь. Подросток бежит со всех ног, петляя в подвальных коридорах. Красные стены, как тревожная лампочка, лишь подстегивают собственное сознание ускориться в движении. Он взбегает по лестнице, несется сломя голову уже по первому этажу, задевая идущих ему навстречу смеющихся над чем-то сирот. «Внизу убивают, а им весело. Эти точно не помогут», — думает про себя подросток и, замедляя бег из-за резкой боли в боку, устало прикрывает глаза. Ему нужен кто-то адекватный, кто-то, кто осмелится пойти против Раймонда. «А такие вообще здесь существуют?». Чуть отдышавшись, он снова возобновляет свой бег, целенаправленно намечая курс на выход из здания. На улице хорошо. Погода после грозы все еще держит в воздухе освежающую прохладу. Мальчик глазами окидывает территорию, но не находит никого, кто сейчас смог бы оказать тому помощь. Глаза в диком испуге мечутся от лица к лицу. «Не те». «И эти не помогут». «Это провал, или… Нет?» Подросток замечает крепкую фигуру, стоящую на выходе с территории. «А что, если он поможет?», — прокручивает в голове безумную мысль и, больше не мешкая, срывает вперед. — Пожалуйста-пожалуйста, скорее, там!… Там! — слышат заикающийся, сбивающийся от тяжелого дыхания чей-то голос. — Там мальчика пытают! Пожалуйста! — подростку кажется, что на него смотрят как на умалишенного. И, подтверждая свою собственную мысль, совершает новое безумие, осмеливаясь схватиться за чужую ткань одежды и потянуть за собой в сторону входа, где сейчас происходит еще большее безумие. — Где пытают? — грубым голосом спрашивают парня, поддаваясь на усилия того, сдвинуть свою крепкую тушу с места. — Там, в подвале! Пожалуйста, скорее!… И его слушают, незамедлительно ускоряясь вслед за ним. Киму кажется, что он где-то не здесь, не в этом мире, не в этой вселенной. Подобные ужасы не могут происходить в его жизни. Смерть родителей, лишение родного дома, первое в своей жизни убийство, Чужие руки на его теле - это слишком много для него одного за столь короткое время. Тэхен не боится будущих пыток, о которых ему так ласково нашептывают на ушко. Страх телесных мук может испытывать только тот, кто считается живым, чье сердце безостановочно бьется. Тэ себя живым не считает. Он позволил себе страх, краткосрочную слабость, позволил живому внутреннему себе пробиться сквозь собственную клетку разума. Ошибка. Очередная осечка. Губительный крышесносный провал. Нет, маленькому внутреннему Тэ не место в этом жестоком мире. Он не справится, не выживет. — Ты пахнешь чем-то сладким, малыш, — жадно втягивают запах его волос. — Сладким, с потрясающим привкусом чужой смерти. Тэхен не плачет. Слезы — это всего лишь физиологическая реакция организма. Они не имеют никакого отношения к тому, что он чувствует сейчас. Потому что ненависть — не физический процесс. Ее невозможно вытравить подавителями. Ее только взращивать, упорно и смакующе. — Тебе нравилось видеть страх в чужих глазах? Нравилось наблюдать за мучениями моего человека? — Гард проводит кончиком языка вдоль чужого позвоночника. — Скажи мне, нравилось? — Мне понравится наблюдать за твоими мучениями, — скривив лицо от омерзительности влажного языка на своей коже, уверенно отвечает Ким. — Я уже мучаюсь, маленький. Вот думаю, — ведут пальцами по напрягшейся правой ягодице парня, — тратить время на растяжку или так примешь меня, м? Как думаешь, справишься? — Ты чокнутый извращенец! — выплевывает сквозь зубы Тэхен, делая новую попытку выбраться из-под возбужденного, но все еще одетого распорядителя. Он чувствует, давно ощущает, как чужой, колом вставший от похоти член нетерпеливо упирается между его насильно раздвинутых ног. И, совершая еще одно последнее усилие, услышав спускающуюся ткань чужих брюк, обессилено сдается. Ему не справиться. — Сейчас проверим, малыш, насколько сладко ты умеешь скулить, — поглаживая свой член ладонью, язвительно цедит Раймонд парню, что глаза уже сжимает до болезненных всполохов, мысленно подготавливая себя к жестокому проникновению. «Я не боюсь боли» «Я не боюсь боли» «Я не боюсь боли» — Не советую его трогать! — звучит в дверях грозный многообещающий рык.