* * *
Когда Асмий узнал, что у сына есть врождённые способности к лекарскому делу, он стал подсовывать ему больше книг. Комната Нуски превратилась в библиотеку, а иногда ему приходилось спать прямо на стопках лекарских пособий. Но это было не всё: раз в неделю Нуска стал оставаться с отцом наедине. Раньше Асмий всё время запирался в своей комнате и почти никогда не покидал её. Отец и сын сидели вместе в гостиной. Асмий садился в кресло, а Нуска — на подлокотник. Тогда этот строгий мужчина кухонным ножом надрезал кожу на своём запястье и подавал кровоточащую рану сыну; во второй руке он всегда держал книгу и на протяжении вечера, не проронив ни звука, читал. Огонь тихо потрескивал в печи, запах пыли и плесени въелся в ноздри. Неудобное положение, неловкость, мёртвая тишина — ничто из этого не беспокоило Нуску. Он дрожал от волнения, когда сидел рядом с отцом, он прилагал все усилия, чтобы раз за разом лечить эти ранки. И ему это удавалось. С каждым разом Нуска справлялся всё быстрее, каналы в его теле росли, а он постепенно учился управлять энергией. Однако вскоре отец прекратил встречи с сыном. Асмий захворал и заперся в своей комнате. Но Нуска всё равно каждую неделю приходил в гостиную, чтобы тренироваться; но теперь он надрезал собственное запястье, а затем сразу же его лечил. А ещё Нуске хоть и было за это стыдно, но он стянул книгу, которую читал отец, но не смог разобрать в ней ни слова. С помощью словарей Нуске удалось узнать, что любимая рукопись Асмия была на лесном языке. Это был сборник народных стихов и песен лесного народа. — Вьен… почему отец читает это? Неужели такому умному человеку могут быть интересны эти бессмысленные стишки про любовь? Нуска сидел на порожке у дома и вчитывался в сборник лесных стихов. Ему приходилось пользоваться сразу тремя словарями, чтобы разобрать то, о чём говорилось в книге. Вьен подметал опавшую листву. Когда он услышал вопрос, то только усмехнулся. — Глупый ты. Разве тебя не смущают другие странности Асмия? — Какие же? — не понял Нуска. — Он не говорит, почти ничего не ест и не спит. Не выходит из своей комнаты. Разве не видно, что он тоскует? Нуска вздохнул, покачал головой и нахмурился. — Зачем он тоскует? У него есть я, но мы ни разу даже не разговаривали. — Возможно, ты напоминаешь ему… свою мать, — не думая, пробормотал Вьен, а затем вернулся к работе. Но Нуску ранили эти слова. Он отложил книги и уставился в серое небо. Наступали холода, но отец даже не удосужился побеспокоиться о его одежде. Еду Нуске готовил Вьен, укладывал в постель его тоже Вьен, он же штопал молодому сыну семьи Аргаль одежду. Жили они бедно, никогда не выходили за ограду, не приглашали соседей или друзей. А Нуске было очень холодно и одиноко, но он никогда не беспокоил отца и не жаловался. Прошёл День рождения Нуски, прошли праздники холодающего сезона, но Асмий так и не вышел из своей комнаты. А если и выходил, то был похож на сутулую блёклую тень. Его щёки впали, скулы натянули кожу, а ноги и трость еле-еле удерживали Асмия от падения. Сначала Нуска смотрел на него с жалостью, но постепенно жалость к отцу превратилась в обиду. — У меня нет матери. Мне тоже одиноко. Почему Асмий думает только о себе? Почему он не смотрит на меня, не говорит со мной? Я ему противен? Нуска расхаживал по своей комнате, Вьен же развалился на кровати и жевал кусок пирога. Не думая, он снова выплюнул: — До твоего появления Асмий был так же строг, но хотя бы выходил в город и разговаривал. Я думаю, дело в твоих глазах, они точно не хаванские. У твоей матери тоже были золотистые глаза? — Я не помню, — пробормотал Нуска и отвернулся. Он так сильно сжал кулаки и вдавил ногти в кожу, что пошла кровь. Он хотел плакать, но знал, что Вьен будет смеяться. В глазах плыло. Нуска огляделся по сторонам и увидел десятки стопок книг, сложенных на полу. Каждая из стопок была выше головы Нуски, каждую из этих книг Нуска выучил наизусть, но отец ни разу не спросил его, не похвалил и даже не отругал. Пару недель назад Нуске исполнилось четырнадцать, он был мал и не помнил большую часть своей жизни, утратил многие навыки, но… ему казалось, что он не существует. Отец так старательно избегал его, словно Нуска был пустым местом. В душе вспыхнула злость. Нуска набросился на стопки, уронил их, книги посыпались на пол и укрыли его ковром. Нуске было тяжело дышать, а в глазах стояли слезы. Он не был плохим сыном. Он не сделал ничего дурного. Он остался без матери и пришёл в дом к своему отцу. За что его наказывают? Почему его не видят? Почему отец за три года так и не назвал его ни разу по имени, не говоря уже о том, чтобы назвать его своим сыном? Это было больно. Нуска уже подумывал о том, чтобы сжечь книги, а вместе с ними и дом, но… «Асмий и тогда не выйдет. Он просто сгорит в своей комнате, а обо мне и не вспомнит. А как бы я ни был обижен… я не хочу его смерти», — решил про себя Нуска.* * *
Нуска стал часто сбегать из дома, укрывшись плащом. Ему не запрещали выходить за ограду, но… по какой-то причине против был Вьен. — Ты глуп, наивен и прямолинеен. Ты не только сам всё отдашь вору, но ещё и потайной вход в наше хранилище покажешь. Без меня даже не смей куда-то выходить. — Но, Вьен, ты постоянно занят… — вздыхал Нуска. — Кто-то же должен следить за домом? Думаешь, он просто так ещё не развалился? Я бы посмотрел, что бы ты делал, если бы я не грел тебе воду, не топил печь, не готовил еду. Да ты бы умер. Ты даже дрова наколоть не сможешь и воспользоваться кремнием или огнивом, ты же безрукий. Нуска поджимал губы, покорно соглашался со словами Вьена, но как только снаружи темнело… Нуска набрасывал на плечи плащ, прикрывал им голову, и уходил в город. Хавана была мирной столицей светлых сурии. Все были добродушны, Нуску часто угощали булочками, а иногда и пирожными. Все называли его красивым и умным ребёнком, а Нуска… Нуска был счастлив. «Они меня видят. Я всё-таки существую. Они не просто меня видят, но ещё и хвалят. Я действительно хороший сын, это Асмий — плохой отец». Тёплые взгляды соседей, лёгкие разговоры с другими подростками, внимание от стариков и детей… Всё это помогло Нуске простить себя и простить отца. «Если отец не хочет меня видеть — ну и ладно. Зато хотят другие. Я выучу стихи… Нет, нет, я буду петь прямо на главной площади! И все они будут видеть меня, все они будут смотреть на меня и хвалить!» Если Нуска решался на что-то, то обязательно это делал. Он выучил несколько песен на лесном языке и стал исполнять их на главной площади города. Сначала он чувствовал себя неуверенно, часто запинался, мог забыть слова, но… — Мальчик, давай! У тебя такой приятный голос! — Не переживай так, всё получится! — Ещё, ещё! В этот раз ты поёшь намного лучше! Хаванцы собирались вокруг фонтана, смеялись и хлопали, пока Нуска пел.Мы встретились здесь, в тени златных деревьев, Костями застывших в средине холма. Коснулись их странности сотни поверий, Окутала древних легенд бахрома. В дороге тяжёлой, в минуте прискорбной Те странников прятали в листьях сырых. А я утопал в неге нежной, любовной, Купаясь с ней, милой, в цветах полевых. Мы встретились здесь, в тени златных деревьев, Костями застывших в средине холма. Так много прекрасных и чудных мгновений С собою навеки земля погребла.
— Эй, это так чудесно, но мы не понимаем ни слова! Спой что-нибудь на скиданском! Нуска, перекатываясь с пятки на носок и обратно, стоял у фонтана. Толпа хлопала и требовала новую песню. Однако на скиданском Нуска знал лишь одну — про моряка, который бросил свой корабль, команду, страну и сбежал вместе с красавицей из степей. Но разве можно отказать зрителям? Разве можно сказать «нет», когда они так счастливы слушать и видеть его? И тогда Нуска своим тонким детском голоском запел:Тихо он станцевал с волосами — Ветер с дальних бескрайних полей. Пролетел городами, мостами, Обгоняя гул палуб и дней. Нежен бриз и надёжен корабль, С скрипом валятся вниз якоря: Обнаружил я тихую гавань, Обогнув сотни стран и моря. На клочке посреди океана, В тишине с жгучей болью борясь, Заживала загнившая рана, И рождалась заветная связь. И пускай в благородной седине, Я нашёл перед кем наконец Преклоню я колени. Отныне Я желаний её певец. Променял я морскую стихию На пустынную сушь и поля. Под палящим огнём за грехи я Счастлив плавиться ярко горя. Счастлив быть. Счастлив верить. Коснуться Тёплых пальцев, не знавших снастей: Я боюсь лишь в каюте проснуться И забыть, что отдался ей.
Зрители пришли в восторг. Они, крича, окружили Нуску, хлопали его по плечам, угощали и даже снимали с себя украшения, чтобы отдать их талантливому певцу. Это был лучший день в жизни Нуски. Он обнимал каждого, кто благодарил его, он целовал руки госпожам и давал потрепать свои волосы господам. Его не отпускали до самого заката — расспрашивали, восхваляли, угощали сладостями и разбавленным вином. Поэтому в этот день Нуска возвращался домой в потёмках. Редкие прохожие спешили вернуться к семье до ужина, а холодный ветер трепал плащ Нуски. Но он и не был против — его тело, его лицо, его душа горели. Он не ощущал порывов северного ветра, он чувствовал лишь лёгкость и счастье. Однако на пороге поджидал Вьен. Сложив руки на груди, он волчаком уставился на провинившегося мальчишку. Нуска опустил голову и хотел уже извиниться, когда… Вьен вдруг подскочил ближе, сбросил с его головы ткань и коснулся волос. — Что… что за запах? Нуска только моргнул. — Я… меня угостили вином, но его сильно разбавили соком, прости, Вьен… — Нет! Это запах тёмной дэ! От тебя несёт на всю улицу! Нуска ощупал свою голову, но ничего не почувствовал — лишь лёгкое покалывание на кончиках пальцах. — На главной площади было много сурии… может, кто-то из них был риром? — предположил Нуска. — Нет, здесь что-то не так, идём к отцу, — отрезал Вьен и поволок Нуску за руку. Однако… — Нет! Не пойду! Вьен, умоляю! Это был лучший день в моей жизни! Умоляю, не хочу к отцу! Нуска сопротивлялся и даже заплакал, упав на колени. Вьен протащил его по земле, но затем бросил посреди двора. — Ты уверен, что ничего странного не произошло? — Уверен, Вьен, клянусь, ничего! — всхлипывал Нуска. Вьен нахмурился, потоптался на месте и ушёл. А Нуска со вздохом сел и стал лечить ноющее запястье и разбитые коленки. «Перед тем, как я пришёл на площадь… один мужчина с голубыми глазами коснулся моих волос. Я вспомнил только сейчас. Но что он мог сделать? Наверное, он меня с кем-то перепутал, да и всё», — раздумывал Нуска. — «Возможно, это был очень сильный сурии тёмной стороны, поэтому на мне остался отпечаток его дэ. Он ведь не ударил меня, не ограбил, не сделал ничего дурного». Так решил Нуска и отправился в свою комнату готовиться ко сну.* * *
Через пару дней заболел Вьен. Нуска уложил друга в своей комнате, потому что она была самой тёплой в доме, и принялся лечить его с помощью светлой дэ. Конечно, навыки Нуски не были так хороши, но всё же помогали бороться с болезнью. Нуска не отходил от Вьена ни на шаг на протяжении нескольких дней, но, когда ему стало лучше, он схватил маленького лекаря за руку и выдохнул: — Эта болезнь... похожа на ту, о которой писала в послании Мишра. Нуска ничего не понял и наклонил голову набок. Тогда Вьен сплюнул на пол и толкнул глупого мальчишку в плечо. — Я не умру. Когда тебя только доставили в Хавану, я забрал твои одежды, чтобы получить иммунитет к этой болезни. Я не дурак, Нуска, а первыми умирают дураки. Проверь отца. — Хочешь сказать… это какая-то тёмная заразная болезнь? Она передаётся по воздуху? — испуганно переспросил Нуска. — Я не уверен. Но если это так, то это ты виноват. Я не выходил из дома, Асмий тоже. Только ты мог заразить меня. Быстро иди к отцу. Нуска тут же вскочил на ноги и побежал к комнате Асмия на втором этаже. Он ни разу не бывал у отца, а потому замешкался в дверях. Переборов страх, Нуска вошёл внутрь, но… Асмия не было. Вся мебель, кроме кровати, была укрыта тканями, как в комнате покойного. И лишь одна картина украшала стену. На ней был изображён пейзаж, нетронутый лес и русло реки. Нуска долго смотрел на полотно, ему даже показалось, что он когда-то бывал в том лесу. Возможно, это связано с его утраченными воспоминаниями о жизни в племени? Нуска сорвался с места и побежал на улицу, но… очень быстро об этом пожалел. Дом семьи Аргаль был построен на самом краю Хаваны, вдалеке от торговых улиц. Стоило Нуске добраться до жилых домов, как он услышал крики, стоны и непрекращающийся ни на секунду плач. В нос ударил терпкий запах, на этот раз его не мог не почувствовать даже Нуска. Запах тёмной дэ. Больные лежали прямо на улицах. Они не могли вернуться в дом, не могли обратиться за помощью — любой контакт с ними вёл к заражению. Но Нуска тут же бросился на помощь. У него уходило несколько часов на то, чтобы облегчить боль одного человека. А в ушах без остановки стучали последние слова Вьена: «Это ты виноват. Это ты виноват. Это ты виноват». Темнело и светало. Темнело и светало. Нуска не знал, сколько дней там провёл. Но совсем недавно заразившиеся… уже стали гниющими трупами. Эта болезнь заставляла человека гнить заживо. Она вызывала невыносимые страдания, а потому Нуска круглые сутки слышал крики. Под его рукой не единожды останавливалось чьё-то сердце. Он был слишком слаб, чтобы спасти хотя бы одного, но и не мог уйти. Однако некоторые хаванцы тоже оказались невосприимчивы к болезни, но… вместо того, чтобы помочь умирающим, они один за другим покидали город. Один из них настойчиво предлагал Нуске поехать вместе с ним: — Эй, пойдём. Тут уже ничем не поможешь. Я тоже лекарь, но не смог спасти даже свою жену. Если ты будешь слишком долго находиться среди больных, то всё равно можешь заболеть. Никакой иммунитет тебе не поможет. Но Нуска молчал. — А… так ты из семьи Аргаль? Ещё один… Ну ваш род здесь и прервётся. Что отец, что сынок строят из себя спасителей. Но кого вы спасли? Хотите умереть героями? Некому будет вспоминать о вашем геройстве. Хавану не спасти. Когда этот человек ушёл, Нуска, пошатываясь, встал. И направился через весь город к фонтану. На главной площади покоилось огромное количество трупов. Запах стоял невыносимый, а гной и странная жижа полнили улицы. Нуска действительно отыскал своего отца. Он лежал на земле, а последние капли его энергии перетекали к больному ребёнку. И Асмий, и ребёнок умирали. Нуска лёг рядом с отцом, обнял его и, делясь остатками своей энергии, тихо сказал: — Папа, прости меня. Вьен сказал, что это я виноват. Даже когда тело Асмия остыло, а его всегда строгие черты лица смягчились, а затем заплыли, Нуска не поднялся. Он ничего не умел, ничего не знал да и ничего не хотел. Его домом была Хавана, но теперь она уничтожена. Через несколько дней запах болезни испарился. Тогда пришёл Вьен и забрал Нуску. — У тебя снова этот безумный взгляд. Мне опять придётся стереть твою память. Эй, не переживай, я тренировался. На этот раз ты не забудешь язык, я даже сохраню некоторые воспоминания о твоей жизни в Хаване. Эй, не плачь. Я только что тебя стукнул, а ты даже не моргнул. Ты понимаешь, что мы не сможем выжить, если ты будешь в таком состоянии? Нуска, я обещаю, что позабочусь о тебе. И когда-нибудь я обязательно верну тебе воспоминания об этих днях, но сейчас мне придётся запечатать твою память и твои навыки. Нам нельзя выделяться. С этого момента ты не Нуска Аргаль, ты — просто мальчик из трущоб. У нас больше нет дома и нет благодетеля. Асмий однажды спас мне жизнь, в память о нём я позабочусь о тебе. Верь мне, Нуска. Последнее, что помнил Нуска, — это обжигающий вкус крови Вьена. Очнулся же он уже на дороге, ведущей в столицу Скидана.