Рассеивая сумрак

Память — самое тяжкое бремя, Что бывало на наших плечах. Под накидкой твоей — звёзд система, Её свет я храню в рукавах. Долгожданный момент единения Горькой правдой осел во рту: Корабли потерпели крушение — Не осталось живых на борту.

      Дребезжали металлические трубы. Бой барабанов, обтянутых кожей, задавал ритм. Свистели и гудели духовые. Жалобно завывал многочисленный хор.       Амфитеатр ломился. Зрители хлопали в ладоши и гремели бубнами. Выстроившаяся по краям сцены стража била копьями в щиты. Сотни звуков сливались в единую какофонию, от которой дрожали барабанные перепонки.       Несколько танцовщиц в длинных туниках, расшитых золотом, плясали на сцене. Сходились и расходились, то встречаясь, то вновь расставаясь под воодушевленные крики толпы.       Однако стоило глубокому высокому звучанию пильки сорваться со струн музыканта, как на сцену выступил юноша. Толпа притихла, завороженно воззрившись на него.       Одетый в одну лишь белоснежную накидку, перекинутую на шее и соединенную фибулой на плече, он остановился в центре, свесив голову. Танцовщицы закружили вокруг, завели хоровод, в такт безумной музыке поднимая руки к ночному небу и плавно опуская их вдоль туловищ. Их головы грациозно наклонялись к центру, они шаг за шагом сужали круг, пока не заиграли флейты.       Огни факелов мерцали на сцене, освещенной огнями и светом звёзд. Невыносимо сладко благоухали раскинувшиеся вокруг амфитеатра кусты жасмина. Пьянящий запах молодого вина сплетался с ароматом цветов.       Юноша, чьи плечи были надёжно укрыты длинными белоснежными волосами, начал танцевать. В сравнении с нежными взмахами женских рук его движения были грубы, но точны: они напоминали сражение с невидимым зверем. Необыкновенно быстро и ловко он переставлял ноги, его босые стопы скользили по сцене в узком кругу танцовщиц; грациозно склоняясь к земле, он, как змея, замелькал под бесконечно поднимающимися и опадающими руками, которые теперь были подобны прутьям темницы. Как вода через пальцы, он ускользал, танцуя меж них, пока не выбрался к краю сцены.       Барабанная дробь. Танцуя всем телом, плечами и бедрами, стоя спиной к зрителям, он наклонялся назад до тех пор, пока каждый зритель не разглядел его лицо и выгнутое животом вверх тело. И только тогда они заметили белую маску на его лице с эмблемой дневной звезды, расшитой золотом.       Его руки сплетались над грудью, танцевали отдельно от тела, изгибаясь в воздухе. Танцовщицы разошлись по краям сцены, а затем из-за занавеса вышел ещё один мужчина. Его волосы были черны, как и его накидка, а на тёмной маске был вышит полумесяц ночной звезды. Однако он не танцевал — под радостные крики и вопли зрителей он обнажил меч, направив его на танцора.       Юноша в белом, уловив усилившийся бой барабанов, выпрямился. Разворотом вокруг себя, он склонился к краю сцены, пальцами ног подбросив лежавший там меч в воздух. Поднявшись, он поймал его в руки, чтобы начать бой.       Сражение Дня и Ночи. Бой первых духов. Разыгрываемая религиозная сцена была до того реалистичной, что на трибунах кто-то то и дело ахал и кричал от восторга. Меч ночного танцора не плавно опускался, а рубил, намереваясь пронзить соперника. Однако дневной танцор продолжал танцевать вокруг своего врага, парируя все его удары выпадами, а затем медленно и плавно уходил вбок, заставляя его крутиться на месте. Противник освирепел и бросился на юношу в белом, но тот снова уклонился. Под хохот толпы ночной танцор чуть не врезался лбом в одну из колонн сцены.       Темп стал быстрее, музыка заспешила, танцовщицы вновь сплелись в завораживающем танце у занавеса. Когда ночной танцор снова бросился на противника, взметнув свой меч, его горло на глазах у всех присутствующих перерезали. Алая кровь брызнула на сцену, испачкав пол и белоснежные одеяния дневного танцора. Герой же, олицетворявший Ночь, упал замертво на глазах у нескольких тысяч зрителей.       Толпа заревела. Вскакивая с мест, каждый орал, кричал и воздавал хвалу и молитву герою, игравшему День. Однако сам танцор, наблюдая за расползавшейся на сцене лужей крови, выругался на другом языке, бросил свой окровавленный меч наземь, а затем быстрым шагом покинул сцену.       Редчайшие цветы — лилии, астры, гвоздики, нарциссы и гиацинты — полетели на сцену, в спину удалявшемуся танцору. Музыканты на секунду прервались, но затем продолжили играть с большим запалом. А что им оставалось, если танцор покинул сцену?       На секунду растерялись и танцовщицы, но затем змейками закружили по сцене, перепрыгивая через растянувшийся на сцене труп и лужу крови.       Праздник продолжался. Но не для всех.       За занавесом была небольшая площадка. Там танцор сбросил с себя маску, а затем направился к одному из ходов, медленно уходящему с закулисья под землю. Через несколько минут он услышал поспешные шаги за спиной. Ещё один юноша бежал за ним и звал:       — Господин! Господин! Молодой господин!       Танцор развернулся. Нахмурившись, он молча уставился на подоспевшего мальчишку.       — Молодой господин… — в который раз обратился он, а затем, сглотнув, продолжил: — Как вы?       — А как я должен себя чувствовать? — взметнув бровь, очень медленно проговорил танцор, чувствуя, как заплетается его язык. Понимая, что теряет контроль над собой, он поспешно развернулся и направился дальше, прочь от амфитеатра, всё глубже погружаясь под землю.       — Вам… подать трубку? — неуверенно пробормотал бежавший за своим господином юноша. Он на ходу сунул руку в суму, надеясь выудить из неё всё необходимое.       — Да.       Прежде чем покинуть амфитеатр, танцор ударил кулаком по облицовке. Мрамор разошёлся длинными трещинами, а затем и вовсе посыпался крошкой на землю. Арка затряслась. Танцор продолжил идти, но не в город, а, минуя взволнованных зрителей, покидавших место представления, углубился в сад.       Ступая босыми ногами не по камню, а по траве, он пытался найти внутри себя силы, чтобы пережить это. Сегодня он… перерезал глотку своему спасителю.       Когда молодой господин наконец остановился, они находились глубоко в саду. Кипарисы и тополя окружили их, а красиво обстриженные кусты жасмина и лавра спрятали от чужих глаз. Мраморные фигуры могучих воинов в звёздном свете не вдохновляли, а пугали своей мертвенной белизной и застывшими глазами.       Молодой господин медленно сполз на землю и прислонился к кусту. Ароматные цветы оплели его голову, а он уставился в небо, усеянное мириадом звёзд.       Его подопечный поспешил сесть рядом, набил трубку, а затем своими пальцами медленно разогрел табак, начавший тлеть. Передав трубку в подрагивающие руки господина, он начал:       — Вы… ни в чем не виноваты. Его всё равно ждала смерть за расправу над принцем Кроу. Пускай сонийская знать превратила это в развлечение для зевак, но так он меньше мучился и с лёгкостью покинул нас.       — Оаннес, я убил того, кто спас меня, — не выпуская металлического кончика трубки изо рта, сказал молодой господин.       — У вас не было выбора. Вам его не оставили.       — Это праздник на трупах. Это…       — Дикость и мерзость. Вы уже говорили. Но вы ничего не можете сделать с традициями сонийцев. На этом празднике героем, играющим Ночь, является приговоренный к смертной казни. По сонийским обычаям это считается милостью со стороны господ…       — С каких пор смерть может быть милостью?!       — Господин Нуска… я не это имел в виду.       — Я не хочу жить в этих обычаях. Мне мерзко. Я больше не хочу.       Нуска прикрыл рукой лицо, растирая глаза. Едкий дым обжигал слизистые, приближая его срыв. Табак уже давно плохо успокаивал господина — и Оанн об этом прекрасно знал. Всё, что оставалось подопечному Нуски, это отсесть подальше и наблюдать.       Сначала Нуска подскочил к одной из статуй и, использовав дэ, отломал одну из рук, а затем этой же мраморной рукой… стал рушить статуи.       Камень бился о камень. Разбив одну конечность статуи, он брался за другую, продолжая ломать. Мраморная крошка стояла в воздухе. Светлая энергия вспышками освещала тихий ночной сад. В любой момент могла подоспеть стража и увести молодого полуголого господина, который решил уничтожить королевскую собственность. Однако Оанн поднялся с места лишь для того, чтобы подобрать дымящуюся трубку с травы и пальцами левой руки потушить её. Со вздохом он снова опустился на колени, продолжая вслушиваться в окружавшие звуки. Если подоспеет стража, им надо будет как можно скорее убраться.       Однако Нуску это явно не беспокоило. Он уже забрался в фонтан с одной из отломанных у статуй ног. Размахивая ей, как мечом, он пытался разбить статую на верхушке пятиярусного фонтана. Возможно, это было бы не так страшно, если бы статуя вдруг… не шевельнулась.       Словно тень отделилась от голой статуи воина, взметнувшего над головой копьё. А затем молодой господин свалился прямо в фонтан, а сверху на него… мужчина в чёрной накидке и маске с полумесяцем.       Мужчина тут же поднялся. Выбравшись из фонтана, он отвернулся, сбросил одну маску и заменил её на другую… на маску страшного рогатого чудища. А затем он подал руку ошарашенному Нуске, растянувшемуся в воде.       — Я снова напугал вас. Прошу прощения.       Оанн вскочил на ноги. Нет, только не это! Что этот незнакомец творит?! Неважно, как он сюда попал, — выжил и выжил, уже неважно! Зачем он показался молодому господину именно сейчас, когда тот в таком состоянии?! Неужели хочет умереть во второй раз?! Оанн уже бросился на выручку, но не успел.       Нуска протянул руку, взявшись за ладонь странного тёмного незнакомца. А затем, вместо того, чтобы выбраться из воды, со злостным животным рычанием повалил и его в фонтан.       В ход шло всё: кулаки, ноги, даже нога несчастной статуи, однако незнакомец терпеливо сносил удары. Тогда Нуска принялся просто душить его под водой, выкрикивая:       — Я, th`are, уже прикончил тебя! А раз так, то сдохни!       Несмотря на все старания Нуски во второй раз убить своего спасителя, видимо, они не увенчались успехом. Поэтому вскоре молодой господин выбрался из фонтана и прислонил руку к груди, явно намереваясь обнажить своё оружие дэ.       Оанн сглотнул. Не то чтобы его сильно волновали возможные разрушения или труп трупа этого незнакомца, но Нуске ни при каких обстоятельствах нельзя было показывать своё оружие. Поэтому Оанн всё же подскочил к своему господину, мягко взявшись за его руки и мешая это сделать.       — Господин, пожалуйста, опомнитесь! Как бы он вас ни злил, но это делать нельзя!       Тогда прилетело уже и Оанну — с разбитым носом он покатился наземь. Встать снова он не решился, поэтому продолжил круглыми от страха глазами наблюдать за перепалкой двух героев, всего с час назад игравших на сцене амфитеатра День и Ночь.       Один всё ещё был в белом, второй — в чёрном. Казалось, что их завораживающая схватка продолжалась.       Несмотря на это, кажется, ночной танцор решил не придерживаться сценария. Он медленно выбрался из фонтана, кругом обошёл готового к драке Нуску, а затем сказал:       — Успокойтесь. Я жив, а вы не могли меня убить. Этот кошмар закончился.       — Нет. Я уже убил тебя. То, что ты не умер, не делает мне никакой чести, — злобно бросил Нуска в ответ. Его руки напряглись, но он пока не спешил ввязываться в драку снова.       — И всё же мы разыграли отличное представление. Народ доволен, судьи тоже. И мы оба живы. Чем вы недовольны?       — Собой, — огрызнулся Нуска и отвёл взгляд, а его руки медленно опустились.       Несмотря на колкий ответ, видимо, он решил не продолжать, раз не встретил должного сопротивления.       Молодой человек в чёрной накидке и маске ещё раз обошёл Нуску кругом, а затем опустился перед ним на колени. Взяв его руку в свои, он снова заговорил:       — Я могу вас забрать отсюда. Вам не придётся больше участвовать в этих играх, больше похожих на побоища.       — Я не просил о помощи.       — Вам не придётся больше терпеть рабское положение.       — Я не говорил, что меня что-то не устраивает.       — Вы сможете вернуться домой.       Нуска зажмурился. Яркая вспышка сорвалась с его тела, а человек в чёрном отлетел в куст. Тогда молодой господин распахнул глаза и подошёл к незнакомцу ближе и, склоняясь над ним, спросил:       — Как ты говорил тебя зовут?       — Риннэ.       — Риннэ, я здесь по своей воле. Я хочу остаться здесь, и здесь моё место. Даже если мне не нравятся местные обычаи, даже если я не выношу эти кровавые представления, я не могу уйти. Уже несколько лет я — раб, у меня не может быть своих желаний и своей воли.       — Но они есть.       Нуска нахмурился. Подняв ногу, он наступил на бедро развалившегося перед ним Риннэ.       — Тогда, может, ты войдёшь прямо во двор короля и скажешь ему об этом? Сообщишь во время праздничного пира, что у рабов, оказывается, есть желания?       Удивительно, но Риннэ улыбнулся. Его глаза блеснули, а он, даже лёжа придавленный к земле, вновь протянул Нуске руку.       — Если вы хотите, я так и поступлю. Пойдём сейчас или с рассветом?       Нуска расхохотался. Бросив Риннэ валяться под кустом, он стал расхаживать вокруг фонтана, размахивая руками.       Возможно, эта странная сатира продолжалась бы и дальше, но острый слух Оанна уловил тяжёлую поступь стражи.       — Господин! Господин! Пора уходить, сюда идёт стража!       Нуска ещё несколько раз грязно выругался и сощурился. Как бы он был рад разделаться с этим бессмертным трупом прямо здесь! С тех пор, как он появился, на голову Нуски сыпались одни беды. Если бы не Риннэ, ему бы не пришлось участвовать в этом празднике, наряжаться в эти постыдные одежды и кого-то убивать! Почему этот навязчивый незнакомец не может просто взять и исчезнуть, как плохой сон?!       Однако Риннэ думал иначе. Схватив Нуску за руку, он снова поволок его неизвестно куда. Какое-то время они бежали через сад, а затем, перепрыгнув через кусты, помчали по аллее. Стройные кипарисы слева и справа походили на изгородь, на решётку. Даже приятный запах хвои, ударивший в ноздри, не смог затмить это ощущение. Нуска оттолкнул Риннэ, пролез между податливых кипарисовых веток и, сбросив с головы пару шишек, побежал к улицам.       Нагнать Нуску этот странный мужчина смог только за пределами города.       Запыхавшийся молодой господин склонился над землёй, ловля губами воздух. Пот лился с него ручьём, а ноги дрожали от усталости. Однако Риннэ хоть и не настаивал на своей компании, но и не спешил уходить.       Они застыли друг напротив друга. Каменистая почва и сухая трава уходили вдаль, стелясь в звёздном свете длинной жёлтой тропой. В округе не было ни деревца, ни пещеры, ни одного места, где можно было бы укрыться от цепкого взгляда незнакомца.       Дождавшись, пока Нуска восстановит дыхание, он начал снова:       — Почему вы так не хотите возвращаться?       Однако Нуска выпрямился. Наученный у местых ораторов, он медленно и спокойно ответил:       — Потому что есть сотни причин покинуть это место, но есть тысячи причин не возвращаться домой.       — Кто хочет — ищет способ, кто не хочет — ищет причину, — парировал Риннэ.       — Существует только один путь к счастью — перестать беспокоиться о вещах, которые не подвластны нашей воле, — ответил Нуска.       — Что заставляет вас думать, что всё происходящее не подвластно вашей воле?       Нуска вздохнул. Он бы с радостью и дальше просто перекидывался известными высказываниями, а не думал о том, какие душевные терзания вынуждает его это говорить. Однако, как он догадывался, Риннэ не был человеком. А значит, ему можно сказать немного больше.       Вскинув голову, Нуска свистнул. Чёрный ворон, сверкнув синими глазами, тут же опустился к нему на плечо. Только тогда молодой господин снова заговорил:       — Удовольствие и спокойствие — это благо, но не когда оно вызывает раскаяние, — снова процитировал Нуска и опустил взгляд к своим ободранным ногам. Его ступни, привыкшие к мягкой обуви, резала даже сухая трава.       — Что заставляет вас раскаиваться?       Риннэ медленно подошёл ближе. К удивлению Нуски, ворон тут же перепрыгнул на плечи этого бессмертного создания. Птица начала тереться о него головой, жмурясь как котёнок.       — Всё то, что было там, — ответил Нуска, а затем отвернулся от собеседника и уставился на северо-запад.       Теперь они стояли вдвоём посреди камней и пустоши, наблюдая за россыпью звёзд над морской гладью. Небо сливалось с водой, отражало мерцающие огни светил, а волны несли их к берегу. Казалось, выйди на берег да подбери пару выброшенных на песок звёзд. Но Нуска не двигался с места, его одолевали сомнения. Он снова перевёл взгляд на Риннэ и спросил:       — Кто ты?       — Риннэ.       — Ты не человек.       — Верно.       — Чья воля управляет тобой?       — С чего вы решили, что всеми кто-то управляет? Я хоть и не человек, но у меня есть своя воля. Можете ли вы похвастаться тем же?       Нуска нахмурился и отвернулся, продолжив наблюдать за волнами, находящими на берег.       — Может быть, это и есть моя воля. Быть запертым в клетке и не иметь своей воли вовсе.       — Местные ораторы плохо на вас влияют.       — Верно. Я несу полную чушь. Не может быть воли в том, чтобы не иметь её вовсе. Я согласен с тобой. Но что ты можешь мне предложить?       — Бегство.       — Я уже бежал однажды, но из свободного бедняка превратился в раба.       — Я могу предложить вам большее. Не только свободу, но и уверенность в завтрашнем дне. Если вы столкнетесь с тем, чего боитесь, вы сможете понять, от чего бежали. Сейчас же вы прячетесь, не зная зачем, и страдаете, не понимания причины.       Нуска покачал головой. Он не знал почему, но общество этого странного существа было ему приятнее общества любого сонийца. Возможно, потому, что уже некоторое время они говорили на скиданском, а Нуска даже не заметил, когда перешёл на родной язык.       Но Риннэ, видимо, не хотел молча стоять и ждать наступления утра. Он обошёл Нуску, скрыв от него вид на море за своей страшной маской. Затем он медленно снял её, а Нуске открылась уже знакомая картина: страшные шрамы и бледный слепой глаз.       — Скидан нуждается в вас, а вы нуждаетесь в Скидане. Вы можете избавиться от собственных кошмаров и избавить от кошмара весь Скидан.       Нуска знал, что он скажет дальше. Поэтому заткнул уши руками, но шёпот обжёг его пальцы, а слова — сердце.       — Вы должны вернуться домой.