Рассеивая сумрак

      — Вас хочет видеть главная сурии Тирра Сивьера.       Нуску силком вытолкали из покоев Мары. Они не успели обсудить произошедшее, придумать на скорую руку план по спасению целой страны или просто помолиться духам о здравии скиданцев.       Стражи, которых послали за лекарем, были не абы кем: верзилы, одетые в карборские доспехи, слишком легко и быстро скрутили Нуску с помощью дэ.       «Сурии, владеющие магией боли», — догадался Нуска и со вздохом повиновался своей судьбе.       Неизвестно, что с ним хотят сделать, но вряд ли погладят по головке и предложат бокал вина. Да и…       «Кажется… я на посевной ещё и хорошенько нахамил этой главной сурии. Раскланиваться передо мной она не станет, скорее уж…»       Распахнулись двери в незнакомые покои. Нуску втащили внутрь и швырнули на пол, словно он был добычей, отданной вожаку стаи. А затем острая боль разрядом ударила по позвоночнику — лекаря скрутило так, что он со стоном уткнулся лбом в пол. Слёзы выступили на глазах, а пот градом покатился до самых локтей.        «… скорее уж, это меня принудят кланяться».       Увидеть Нуска не мог — но зато услышал приближающийся ритмичный стук туфель.       Цок-цок-цок. Хрясь.       Лекарь взвыл, когда острый, словно заточенный, каблук впился в позвонки шеи.       — Что это была за выходка? Кто подослал тебя? Тиама? Отвечай.       Верно. Пытать его принялся не кто иной, как сама главная сурии Тирра.       — Выйти.       — Да, главная сурии!       Стража, раскланявшись, направилась к выходу. На секунду боль в спине стихла. Нуска тут же подпрыгнул на месте, желая крикнуть стражникам вдогонку: «Я с вами! Не оставляйте меня с ней! Ну пожалуйста!».       Но лекарь не успел. Почему-то он даже не догадывался, даже не размышлял о том, что… Тирра тоже может являться сифой, способной использовать магию боли.       Как только дверь с наружной стороны захлопнулась, Нуску скрутило так, что он на несколько секунд потерял сознание. Ломало и ноги, и руки, даже голову. Ток сбегал вниз по позвонкам, колол нервные окончания, скручивал конечности, причиняя действительно неописуемые муки. У Нуски не хватало сил даже на то, чтобы закричать, ему удавалось лишь довольно безуспешно то и дело выдергивать себя из темноты и хватать ртом воздух.       Взглянуть на мучительницу лекарю тоже не удалось. Поднять голову ему не позволили — видать, слишком много чести для такого безродного проходимца.       Боль была невыносимой и приходила вспышками. Нуска то ощущал будоражащее облегчение, то растущее в теле напряжение, которое, прорвавшись как гнойник, рекой игл растекалось от грудины к конечностям.       Так прошло полчаса, быть может, и больше. Нуска не понимал, зачем Тирра это делает, чего добивается. Поэтому, дождавшись момента, прохрипел:       — Вы… что вы хотите?       — Чтобы ты признался.       — В чём?       — Почему в момент праздневства именно ты оказался под Матерью-яблоней, а не Тайя. Она была избрана в этом году, чтобы поведать сифам волю Инанны. Это было моим желанием — дать молодой сифе прочувствовать благодать Инанны, чтобы та направила её на верный путь. Теперь же мы не получили предсказание, а Тайя и вовсе пропала. Ты всё испортил, бесполезная куча грязи. И я считаю, что намеренно.       Нуска сглотнул подступившую к горлу тошноту, потому что именно в этот момент его настигла очередная волна боли. Говорить он больше не мог, а через несколько минут его замутило так, что, как ни старался, он не смог сдержать рвотного позыва.       Нуску вывернуло прямо на ковер, в который он тут же был вынужден уткнуться. Но это было не самым страшным, потому что теперь лекарь боялся не выдержать и обмочиться прямо здесь, на глазах у главной сурии.       — Говори, кто сказал тебе это сделать. Тогда я отпущу тебя.       Но Нуска замотал головой. Эта история была действительно слишком глупой, его поступок — ребяческим, а творившееся с Тайей и Гирру — не поддающимся никаким логическим объяснениям. Он не мог просто взять и выплюнуть то, как оно было. Это бы походило на рассказ ребёнка о том, что он поджёг сарай не намеренно, а чтобы посмотреть на красивый красный огонёк, разгорающийся на соломе под кремнием.       «Син уже уехал. А никому больше ты не нужен. Действительно, просто куча грязи», — пронеслось у Нуски в голове.       Неизвестно, сколько бы ещё продлилось его мучение, если бы кто-то не ворвался в покои главной сурии. Лекарь не мог различить даже дэ вошедших, тем более голоса. Ему понадобилось много времени, чтобы прийти в себя. И, когда это произошло, Нуска нашёл себя на мягкой софе.       Сразу несколько пар глаз наблюдали за ним. Он сглотнул.       Тирра, Мара, Гирру и сама Тайя, виновница произошедшего.       Постепенно Нуска стал вникать в разговор:       — Благодать Инанны не могла снизойти до хаванца. Она — истинно сифский дух, — настаивала Тирра. — Син сразу же сорвался в Эрьяру. Сифа снова безоружна. Если кто-то захочет напасть и сжечь новые посевы, то ему будет намного проще это исполнить.       — Нуска и не хаванец. Его мать из лесных племён, это известно всем, — поспорила Мара.       — Лесная дэ не равна сифской дэ. Не сравнивай дикую магию лесных дикарей с наследием драконов, — отрезала Тирра.       Нуска смог рассмотреть говоривших, хоть всё в его глазах и расплывалось. Тирра сидела на высоком стуле-троне; закинув ногу на ногу, она свысока взирала на собравшихся. Мара, Гирру и Тайя собрались на расписном ковре перед троном, а сам Нуска всё это время валялся на софе у двери и не подавал никаких признаков жизни.       — Главная сурии Тирра, боюсь, произошло недоразумение, — обратилась Тайя, взглянув на свою госпожу. Низко свесив голову, она опустилась перед ней на колени и на выдохе сказала: — Во время праздника я пыталась убить Гирру. Его дэ показалась мне похожей на дэ поджигателя. Только позже я узнала, что он приходился братом истинной поджигательнице.       — Ты хотела запятнать кровью священный праздник? — лицо главной сурии вдруг напомнило выражение морды волчака, готовящегося к прыжку.       — Не запятнать, а окропить! Принести в жертву того, кто посягнул на наш лес! Прошу, смилостивитесь, главная сурии Тирра! — выкрикнула Тайя и упала лицом в пол. В её словах Нуска услышал искреннее раскаяние, светловолосая голова сифы подрагивала, как и её плечи.       Однако Тирра уже подняла руку вверх. У лекаря не было и шанса, чтобы остановить главную сурии. Вперёд шагнул Гирру, видимо, желавший защитить Тайю. Намечалась нешуточная стычка между главными сурии разных народов, которая могла привести к междоусобной войне. На сердце у Нуски похолодело.       В этот момент Мара встала между Тайей с Гирру и своей матерью, Тиррой. Нуска не мог видеть её лицо, только россыпь золотых волос на плечах, но отчётливо слышал в тоне глубокую обиду и неприязнь:       — Так ты обращаешься со своими верными поданными да на глазах у чужеземцев, мама?       — Значит, смеешь перечить главной сурии? — с усмешкой ответила вопросом на вопрос Тирра и медленно встала со своего трона.       — Тому, кто заставляет корчиться своих гостей и поданных от боли, — я всегда готова ответить, — злобно отозвалась Мара, готовая в любую минуту обнажить своё оружие дэ.       Нуске, который всё это время валялся никому ненужный в уголке, поплохело. Он резко поднялся, в глазах у него потемнело, но, прежде чем резко шатнуться в сторону, лекарь воззвал:       — Господа, а давайте решим этот вопрос мирно, пожалуйста! У нас, возможно, Скидан скоро уничтожат, а вы занимаетесь какой-то отпетой дрянью!       Это подействовало. Несколько пар глаз снова обратились к нему. И Нуска, скрючившись и придерживаясь за спинку софы, продолжил:       — Конечно, главная сурии Тирра может потерзать меня ещё пару-тройку дней, но был бы в этом толк. Или вы хотите обвинить в произошедшем всех здесь присутствующих?       — Хаванец, — практически выплюнула Тирра. Её и без того узкие и длинные глаза сощурились, лицо сморщилось, когда она обратила свой взгляд на Нуску. И с этим выражением брезгливости на лице она снова села на трон только для того, чтобы, высокомерно вскинув голову, сказать: — Как же ты омерзителен. Из-за тебя не состоялся мой ритуал плодородия, из-за тебя знатные мужи сходят с верного пути, из-за тебя мы не смогли поймать поджигателя живым, чтобы подвернуть его тем мукам, которые он заслужил. Теперь же из-за тебя мы услышали не доброе предзнаменование Инанны, а зловещее. Подобное не происходило уже двадцать пять лет, четверть века, но тебя это нисколько не волнует. Тех мучений, что ты испытал, недостаточно, чтобы выплатить долг. Заплатить мне должны все четверо.       — Хорошо, — выдохнул Нуска, низко склонив голову. — Я готов заплатить за всех четверых. Это я самовольно отправился расследовать дело с поджигателем и позволил Гирру убить Жери, не позвал стражу. И это я испортил праздник и без дозволения выступил на нём.       — Эй, Нуска, ты совершенно не понимаешь, о чём говоришь, — сощурившись почти так же, как и Тирра, сказала Мара. — Ты не эрд, чтобы терпеть подобную боль.       — Что?.. — непонимающе переспросил Нуска. Даже в глазах у него на секунду прояснилось: он обвёл взглядом комнату и вдруг заметил на второй софе у балкона чёрный эрдовский плащ. Ошибки быть не могло — лекарь практически почувствовал, насколько этот предмет пропитан знакомой дэ.       — Ты, маленький хаванец, чай, думал, что твои выходки проходят бесследно. Что и тебя, и главного сурии огня я терплю по доброте душевной. За каждой ошибкой следует расплата. Только в этом случае платить приходилось не тебе, — с лёгкой улыбкой мягким тоном заметила Тирра, а затем махнула рукой. — Будь по-твоему. Всем выйти. Хаванцу остаться.       — Сурии Тирра, — взволнованно обратился Гирру.       — Молчать. У тебя нет власти во дворце Сифы.       — Мама!       — А ты и вовсе никто. Не смей обращаться ко мне так, тебе не два года.       — Главная сурии Тирра! — вскрикнула Тайя.       — Либо со мной расплачивается хаванец, либо вы все.       Нуска усмехнулся и помотал головой. Ему даже не было страшно — ему всё это казалось до боли смешным.       — Вы считаете это справедливым, главная сурии? — не без насмешки в голосе спросил Нуска, медленно выпрямляясь. Не моргая, он уставился прямо в лицо Тирры, на котором уже можно было заметить морщины.       — Верно. В Сифе я решаю, что справедливо, а что нет. Это моё право.       — Вы самодур?       — Можешь припомнить ещё сотню мерзких словечек, хаванец. Тебе всё равно придётся заплатить за каждое, — улыбаясь шире, спокойно отозвалась Тирра. Она медленно засучила рукава, словно готовилась придушить Нуску собственными руками.       — Интересно, как бы сильно изменилась Сифа, если бы до вас дошло, что человек не обязан нести ответственность за каждый свой шаг. Что человек неспособен повлиять на обстоятельства. Что человек иногда ошибается не для того, чтобы разозлить вас, а потому, что он человек.       Лозы через приоткрытые окна и балкон вползли внутрь покоев. Как удавы, они оплели всех, кроме Нуски. Тайя послушно склонила голову, Мара застыла, а вот Гирру попытался сопротивляться.       — Нет, Гирру, если ты даже случайно подожжешь их…! — выкрикнула Мара.       — Тогда никто не уйдёт отсюда живым. Никому нельзя простить посягательство на наших предков, — закончила Тирра. Улыбки на её лице уже не было — только всё возрастающее раздражение.       Однако Нуска, который словно не слышал других, повысив голос, вдруг продолжил:       — Главная сурии, человек не обязан расплачиваться за каждый проступок и ошибку. Вы так обращаетесь со всеми сифами? Поэтому они похожи на хорошо выдрессированных цирковых зверьков, а не на живых людей?       — Нуска, я тебя прошу, успокойся! Не ухудшай ситуацию! — снова влезла Мара.       Однако двух сиф и арцента лозы постепенно обхватывали, стягивая всё крепче в своих объятиях. Вскоре им стало трудно дышать и уж тем более — говорить.       Тирра позволила уголку своих губ приподняться вверх в надменной усмешке. Встав с места, она подошла к Нуске, который всё ещё столбом стоял у выхода и софы. Взгляд её зелёных глаз с проблеском бирюзы прожёг лекаря лютым холодом. Тирре хватило одного движения рукой, чтобы заставить Нуску повалиться на пол и свернуться как побитая собака, поскуливая на ковре.       Боль была сравнима с муками самой бездны. Возможно, это было подобно тем страданиям, которые Нуска испытывал, испив тёмной дэ. Но к тем ощущениям всегда примешивалось что-то мягкое, даже приятное, словно тот, кто влил горящее пламя лекарю в глотку, не желал ему зла. Эта же боль резала больнее меча и пронзала глубже копья. Тот, кто причинял её, делал это намеренно, задевая самые болезненные участки тела, самые большие скопления нервных окончаний.       — За проступком всегда следует наказание. За ошибкой — боль. За грехами — расплата. И Нуска, поверь, твоих грехов столько, что никто не захочет за них расплачиваться. Ты провинился перед сифским народом и самими духами. А эрда тут нет, чтобы прикрыть тебя своей спиной и взять удар на себя. Ты — просто куча грязи, в которую многим не посчастливилось наступить. Но я стану твоим мучителем, отмою тебя от позора, очищу от скверны само твоё существо. Человека можно переучить, Нуска. И лучший учитель — боль.

* * *

      Как много может вытерпеть человек? И как много может вытерпеть сурии? А если он хаванец?       Нуска задавался этим вопросом каждый раз, когда ему доставалась такая невиданная роскошь — думать.       Его тело терзали тысячи частиц земляной дэ. Возможно, спустя сутки, лекарю удалось понять, что же такое эта магия боли.       Тирра приходила в темницу своего дворца только раз в день. Она разбрасывала частицы дэ, которые превращались в что-то наподобие грибка. Нуска читал об этом в книгах: паразитический грибок мог уничтожать кожу, ногти, волосы человека, даже его лёгкие. Но впервые Нуска столкнулся с тем, что подобная дрянь через воздух проникала в организм и напрямую воздействовала на нервные окончания.       Первые двое суток прошли в самой глубокой бездне, из которой Нуска уже не мечтал выбраться живым. Иногда, когда он больше не мог терпеть, он просто выл, мысленно воздавая мольбы даже духам. Острая волнообразная боль протекала по его телу, а к ночи, когда грибок множился, нескончаемые иглы бесчисленное количество раз пронзали его тело одновременно. Нуска терял сознание и уж больше не думал о том, прочистил ли он желудок, обмочился ли или обделался.       К рассвету дэ Тирры в теле лекаря растворялась. Грибок, теряя подпитку, умирал, а Нуску безудержно тошнило. После этого приходило облегчение, только в эти моменты лекарю удавалось обдумать своё положение. Но и это давалось ему с трудом, потому что в этой темнице заточён был не только он. И, видимо, не всех накачивали земляной дэ с утра, страдания не всех заключённых именно в этот час подходили к концу. Потому что Нуска отчётливо слышал крики, плач, вой и рвотные позывы других мучеников.       В этой бездне Нуске удавалось держаться лишь за одну мысль — мысль о том, что это точно закончится. Пускай даже его смертью, но точно закончится. Ему нужно потерпеть для того, чтобы остальным не пришлось проходить через эту бездну.       Проглотить даже кусок хлеба он не мог. Каждое утро перед приходом Тирры его насильно поили, обтирали, переодевали, чистили его камеру от разного рода испражнений, а затем всё начиналось заново.       Иногда Нуска думал о том, какими же милостивыми сурии были Син, Хоней и Унова, Гирру. Священными духами их не назовёшь, но и пыточных комнат, подобных этим, в их дворцах не было.       Даже предыдущая главная сурии тьмы Шайри, сестра Сина, в своём сумасшествии просто перебила других риров, но не подвергала их подобным мучениям в наказание, еще и будучи совершенно здоровой.       А Нуска был уверен в том, что Тирра не сумасшедшая. Она всего-навсего считала, что люди должны расплачиваться за свои поступки.       «Она считает себя великой матерью своего народа. Воспитывает его. Награждает и наказывает, когда считает нужным. Многие родители ведь тоже думают так. Что, шлёпнув ребёнка по заднице, лишив его ужина, заставив страдать, они научат его чему-то хорошему. Разница лишь в том, что у Тирры больше власти. И эта власть позволяет ей использовать больше способов для достижения послушания».       Нуска думал об этом очень устало, в полудрёме. Его страдания как раз подошли к концу, и он надеялся проспать хотя бы час до того, как Тирра, эта главная мать, снова наведается в темницу, чтобы дать всем неправым в этом городе по shjee.       А ведь лекарю даже удалось понять свою мучительницу. На самом деле она нисколько не наслаждалась чужими страданиями, не задерживалась в темницах даже на минуту, чтобы понаблюдать за процессом. Тирра словно исполняла свой долг, она же считала себя всецело правой, но всё равно не испытывала никакой радости от своей вседозволенности.       «Если у меня когда-нибудь будет собака, и ту не пну даже за последний ломоть хлеба», — подумал Нуска и криво усмехнулся.       Однако когда маленькая полоска света упала на пол темницы, в его камеру наведались не стражники, не смотрители и даже не Тирра. Какой-то рыжеволосый мальчишка, позвенев ключами, отворил решётку, а затем вбежал внутрь. В его руках было странное карборское приспособление, которое с громким скрежетом распилило цепи на руках и ногах лекаря.       Вглядываясь в до боли знакомое лицо, Нуска обратил внимание на ряд золотых колец в ушах молодого человека. И, наконец узнав его, выдохнул:       — Миела…?       — Лекарь Нуска, молчите, я вас освобожу и выведу отсюда. Только не шумите.       — Поднимешь…?       — Подниму, не волнуйтесь.       Нуска послушно кивнул, даже облегчённо выдохнул и закрыл глаза. Всё-таки духи пожалели его, дурака, который так просто согласился на то, о чём не имел ни малейшего представления.       Миела пёр вперёд, как одна из карборских повозок, быстро, уверенно и напролом. Нуска несколько раз больно ударился плечом и ногой, но даже не ойкнул.       «Это что, боль? Да не смешите…» — только и подумал он.       Личный слуга Сина вывел Нуску из дворца в город, затем сразу в подворотни, а потом — в лес. Запомнить дорогу лекарю не удалось, он и так еле волочил за собой ноги и практически висел на несчастном щуплом пареньке, которому явно с трудом давалась эта ноша.       Нуска пришёл в себя, когда его практически уронили на каменистую почву. Они были в какой-то пещере, а Миела тут же принялся разводить костёр.       — Спасибо, — удалось прохрипеть Нуске.       — А вы не благодарите, лекарь Нуска. Меня вам не за что благодарить.       Нуска нахмурился. Тон этого слуги показался ему странным, однако лекарь думал о том, что это, скорее, он не в порядке, чем этот парнишка, который тащил его на себе дай духи несколько часов.       Миела развёл костёр, натаскал воды, вскипятил её, а затем тряпками стал обтирать тело Нуски, сменил его одежду. Лекарь успел только удивиться тому, откуда в этой пещере взялось столько бытовых предметов. Какие-то крохи сомнения всё же закрались.       Когда спальное место было подготовлено, а Нуску уложили на показавшуюся такой удобной и мягкой соломенную подстилку, лекарь только устало вздохнул, готовясь погрузиться в сон.       И тут Миела снова подал голос:       — Лекарь Нуска, так вы поговорили с эрдом?       — А? Что...? — сонно отозвался лекарь.       — Как что, Нуска? Вы обещали мне, что поговорите с эрдом о том, чтобы отправить меня обратно в Дарвель.       — Миела… прости, я забыл. Мы можем поговорить об этом завтра? — устало и честно прохрипел Нуска в ответ.       — Верно, вы забыли. Как и сотни сурии до вас. Как и главные помощники. Как и сам эрд. Я надеялся, Нуска, что вы, обыкновенный лекарь из трущоб, лучше других знакомы с тем, как тяжела жизнь нищего или раба. Но стоило вам стать сурии, как вам стало не до этого. Вы забыли о том, что какой-то слуга попросил вас о помощи.       Несмотря на всё ещё тянущую боль в теле, усталость и тошноту, лекарь подорвался и сел. Перед глазами засверкали звёздочки, но, стоило им пропасть, как Нуске в пляшущем свете от костра удалось разглядеть миловидное, но сейчас — бордовое от гнева, лицо Миелы.       Когда их взгляды встретились, Миела закончил:       — Поэтому, лекарь Нуска, мне пришлось обратиться к кому-то ещё. К тем, кто отправит меня прямиком на родину.       Нуска услышал шаги. Вглядываясь в тёмный вход в пещеру, он раньше почувствовал, чем увидел вошедшего. Где-то под ложечкой неприятно засосало, а мурашки побежали вниз по позвоночнику.       В свете огня, щекоча страхом сердце, сверкнул клинок, а отблеск от него отразился на растянувшемся в самодовольной улыбке лице.