***
И в уютной комнате, наполненной мягким светом прикроватной лампы и не уютной атмосферой, Минхо опустился на кровать Сэма, на сердце у него было тяжело от предстоящего разговора. Сэм, все еще нянчившийся с разбитой губой, которую Минхо непреднамеренно разбил несколькими минутами ранее, внимательно наблюдал за ним. Хёнджин останавливал кровь перед зеркалом и замазывал что-то тональником. Воздух между ними потрескивал от невысказанного напряжения, когда Минхо наконец заговорил, в его голосе слышалась смесь разочарования и беспокойства. — Что ты делал в комнате Феликса? — Слова Минхо повисли в воздухе, наполненные невысказанными вопросами и явным, не скрытии намеком на обвинение. Сэм устроился рядом с Минхо на кровати, его взгляд был сосредоточен, когда он тихо ответил: — Я не мог уснуть, и мне показалось, что у Феликса тоже была такая проблема. Вот и все. — Его голос был тихим, с оттенком уязвимости. — То есть… — Минхо старался проглотить противный ком в горле, — Ничего… Не было, да? — Да, Минхо. Ничего. Глаза Минхо впились в Хёнджина, его брови недоверчиво нахмурились. Он рассеянно потер затылок, все еще болевший после удара, когда Хёнджин прижал его к полу ранее. Следующий вопрос Хёнджина прорезал тяжелую тишину, как нож: — Минхо, ты любишь Феликса? Я же прав? — Ответ Минхо был резким, почти оборонительным. — Для тебя я Хен, а не Минхо. Проигнорировав поправку старшего, Минхо ответил: — Он счастлив с тобой. Какое значение во всем этом имеют мои чувства? Хёнджин тяжело вздохнул, на него давила тяжесть ситуации. — Значит, он тебе все-таки нравится, — тихо размышлял он. Внутри Хёнджина бушевал конфликт, когда он размышлял вслух, — Тогда почему ты позволил мне встречаться с ним? В этот раз ответ Минхо был максимально простым, но в то же время невозможно сложным: — Как я мог отказать ему в счастье? Я люблю его, поэтому хочу, чтобы Феликс был счастлив. И он счастлив с тобой. — Говорить это вот уже во второй раз было больно. Пока Хван сидел там с легкой улыбкой в уголках губ, довольный тем, что он только что услышал, сердце Минхо невыносимо болело. Несмотря на его бескорыстную любовь к Феликсу, боль от того, что Минхо отдал его другому, терзала душу. Комната, казалось, съежилась вокруг них, наполнившись невысказанными словами и неразрешенными эмоциями. Мягкий свет лампы отбрасывал мягкие тени по комнате, добавляя остроты атмосфере. Снаружи легкий ветерок шелестел листьями ближайших деревьев, их сочувственный шепот доносился через открытое окно. Казалось, что комната застыла во времени, тяжесть невысказанных признаний тяжело повисла в воздухе. Минхо вышел из комнаты Хёнджина, ощущение сна все еще не покидало его. Мягкий солнечный свет проникал сквозь незакрытые окна, заливая теплым светом уютную гостиную. Его шаги были медленными, когда он пересекал комнату, его мысли лениво блуждали. Когда Минхо повернулся к плюшевому дивану, его взгляд упал на Феликса, который был поглощен своим телефоном, барабаня пальцами по экрану. Феликс поднял глаза, легкая улыбка тронула его губы при виде Минхо. Поднявшись с дивана, он пересек разделявшее их пространство и заключил Минхо в крепкие, утренние объятия, его голос был мягким и нежным, в прочем, как и всегда, рядом с Ли старшим. — Доброе утро, братишка. Минхо ответил на объятие, его руки обвились вокруг Феликса с нежностью, которая говорила о многом. В его прикосновении была глубина, страстное желание, которое он так долго скрывал в себе. Запустив пальцы в волосы Феликса, Минхо крепко прижал его к себе, заглядывая в глубину глаз Феликса. Феликс, почувствовав что-то необычное в прикосновении Минхо, озабоченно нахмурил брови. — Минхо, всё хорошо? Ты чего? — спросил он, в его голосе слышалось беспокойство. Обычно Минхо так себя не ведёт. Усевшись на диван, Минхо воспользовался моментом, чтобы собраться с мыслями, чувствуя тяжесть эмоций в груди. — Ничего, я просто очень сильно тебя люблю. Мягкая улыбка вновь заиграла заиграла на губах Феликса, когда он ответил: — Я тоже тебя люблю. Он и не подозревал, что глубина привязанности Минхо выходит далеко за рамки простой дружбы. Если бы только он понял, что для Минхо он был не просто другом, а драгоценным сокровищем, которое Ли ценил превыше всего. Сэм вышел из спальни. Его взгляд скользнул по гостиной, где Феликс и Минхо сидели на плюшевом диване, погруженные в свои мысли. Нежная улыбка украсила губы Хёнджина, когда он подошел к ним, его голос был теплым. — Пойдем позавтракаем? — обращался он конечно больше к Феликсу, нежели к Минхо. Феликс встретил улыбку Хёнджина с обеспокоенным выражением лица, его глаза затуманились внутренним смятением. Минхо, почувствовав напряжение в воздухе, ободряюще посмотрел на Феликса, прежде чем кивнуть на предложение Сэма. — Пойдем, малыш, пора есть, — мягко произнес Минхо, в его голосе слышались нотки какого-то родительства. Нежелание Феликса было ощутимым, когда он медленно покачал головой в молчаливом протесте против идеи еды. Минхо было очевидно, что отвращение Феликса к еде проистекает из глубоко укоренившихся проблем, особенно из постоянной одержимости его матери экстремальными диетами и худобой. Наблюдая за неловкостью Феликса в связи с предстоящим завтраком, Минхо тяжело вздохнул, ощущая себя самым настоящим старшим братом Феликса. Наклонившись ближе к блондину, Минхо прошептал: — Давай, Феликс, я поем с тобой. Давай съедим совсем немного, хорошо? Слова Минхо были наполнены состраданием и пониманием, что резко контрастировало с забвением Хёнджина проблем Феликса. По молчаливому соглашению Минхо поклялся отвечать Феликсу взаимностью, отказываясь позволять Феликсу нести бремя голодовок в одиночку. — Я буду есть то же, что и ты, Феликс. Столько же, сколько и ты. Ты хочешь, чтобы я голодал? — В словах Минхо звучала мягкая настойчивость, молчаливая просьба к Феликсу позаботиться о себе. Но если не попросить Феликса так, по другому он не согласиться. Со смиренным выдохом Феликс сдался, его внутренняя борьба уступила место дружескому общению, предложенному Минхо. Поднявшись с дивана, он последовал за Минхо на кухню, в его глазах мелькнул неуверенный проблеск надежды. Когда они вошли на кухню, их встретил аромат свежесваренного кофе и шипящего бекона в омлете, заключив в утешительные объятия. Солнечный свет игриво танцевал на столешницах, заливая комнату теплым сиянием. Минхо и Феликс стояли бок о бок, их отражения переплетались на полированной поверхности кухонного островка. Не говоря ни слова, Минхо поставил две тарелки, каждая из которых была зеркальным отражением другой. Он положил на тарелку Феликса небольшую порцию, зеркальное отражение своего собственного блюда, жест солидарности и поддержки. Феликс удобно устроился за деревянным столом, аккуратно разрезая вилкой пышный омлет на своей тарелке. Аромат шипящих яиц и свежей зелени наполнил комнату, создавая атмосферу уюта и умиротворения и дома. Тем временем Минхо, высокий и стройный молодой человек с задумчивым выражением лица, вышел из кухни и направился по тускло освещенному коридору. Его шаги мягко отдавались эхом от полированных деревянных полов, когда он приближался к шкафу, где Сэм, жилистый и внимательный человек, рылся в стопке каких-то бумаг. Хёнджин обернулся на звук шагов Минхо, его брови нахмурились от любопытства. — Минхо-хен, тебе что-нибудь нужно? Я считал, ты не захочешь говорить со мной после всего. — Хёнджин взглянул в лицо Минхо — Ты выглядишь обеспокоенным, — заметил Сэм. Минхо молча кивнул, его взгляд метнулся в сторону кухни, где Феликс все еще был поглощен своей едой. Наконец-то он нормально ест. Наклонившись ближе к Хёнджину, Минхо заговорил приглушенным голосом, чтобы Феликс не услышал. — Сэм, у Феликса проблемы. Мы не должны отпускать его домой. Ты понимаешь? Замешательство Хвана было ощутимым, когда он нахмурил брови, его глаза искали ответов на лице Минхо. — Что за неприятности, Минхо? — спросил он, стремясь осознать серьезность ситуации. Выражение лица Минхо оставалось мрачным, когда он повторил: — Я объясню позже, но самое главное — не позволяй ему уйти и ничего ему не рассказывай. А вечером я заберу его к себе. С чувством срочности в голосе Минхо отступил назад, его разум лихорадочно соображал, беспокоясь о благополучии Феликса.***
Феликс стоял у кухонной раковины, поглощенный мытьем посуды. Теплая вода каскадом лилась на его руки, мыльные пузыри блестели в тусклом свете кухонного освещения. Звон тарелок и столового серебра эхом отдавался в уютной комнате, создавая ощущение домашнего спокойствия. Тем временем Минхо и Хёнджин сидели за деревянным обеденным столом, погруженные в свои дела. Хван был поглощен толстой книгой, его брови сосредоточенно хмурились, когда он листал страницы какой-то скучной школьной книги. Минхо был очарован фотографиями, разбросанными по столу, фотографиями, недавно сделанными Феликсом. Его глаза скользили по изображениям, слабая улыбка играла на его губах. Внезапно воздух пронзил пронзительный звонок телефона Минхо, нарушив мирную атмосферу. Выражение лица Минхо изменилось, когда он взглянул на идентификатор вызывающего абонента — это был его отец. Со смесью опасения и любопытства Минхо ответил на звонок, черты его лица темнели с каждой секундой. Что бы ни сказал его отец, казалось, тяжело давило на него, бросая тень на его обычное спокойное поведение. Хван смотрел на нечитающееся выражение лица старшего. Не говоря ни слова, Минхо встал из-за стола и вышел из кухни, его шаги были целеустремленными, но тяжелыми от невысказанных эмоций. Хёнджин смотрел ему вслед, и в груди у него образовался узел беспокойства. Хотя он не до конца понимал ситуацию, он мог ощутить ее серьезность, особенно в связи с Феликсом. Пока в воздухе висело напряжение, Хёнджин подошел к Феликсу у раковины, где на его коже блестели капельки воды. Феликс повернулся, вытирая руки кухонным полотенцем, его глаза искали ответов на эти действия в глазах Хвана. Прежде чем кто-либо из них успел заговорить, Хёнджин обнял Феликса сзади, обхватив руками за талию в жесте молчаливой поддержки. В этот момент время, казалось, остановилось, внешний мир исчез, став незначительным. Тем временем в другой комнате дома разговор Минхо с отцом становился все более напряженным и мрачным. С тяжелым сердцем, переполненным чувством долга и личной тоски, Минхо изо всех сил пытался осознать весомость слов своего отца. Сложная динамика семейной верности и личных убеждений столкнулась внутри него, оставив его раздираемым и противоречивым. — Минхо, ты же знаешь что мать Феликса, хрупкая девушка, страдающая от внутренних демонов. Просто она в очередной раз поддалась соблазну таблеток, ища утешения в их искусственном комфорте. Она сейчас представляет огромную опасность для Феликса. И именно отец Минхо, «отважный» офицер полиции, взял на себя бремя ее хрупкого состояния, защищая ее от суровой реальности, которая угрожала поглотить ее. Но Минхо был абсолютно не согласен с отцом. Он считал, что спасать нужно Феликса. Вернувшись на кухню, спокойная обстановка опровергала назревающую в семье бурю. То, чему он там стал свидетелем, потрясло его до глубины души — Хёнджин нежно целовал Феликса, их близость обнажилась в простом акте привязанности. Эта сцена пробила оборону Минхо, вызвав в нем вихрь противоречивых эмоций. В этот острый момент осознания иронии всего происходящего поразило Минхо подобно удару молнии. Вот он, защитник, страж, который был рядом с Феликсом в трудные времена, только для того, чтобы обнаружить себя со стороны, заглядывающим внутрь. Горький привкус предательства остался у него на языке, смешиваясь с затяжной болью от невысказанных истин и подавленных желаний. Но разве это предательство? Конечно нет, Феликс абсолютно свободный человек и в праве делать то, что хочет. Когда Минхо стоял в дверях, на сердце у него было тяжело от неразрешенных эмоций, он не мог не почувствовать острую тоску по простоте их общего прошлого. Хрупкие нити верности и любви, которые связывали их вместе, казалось, оборвались под тяжестью невысказанных слов и невыполненных обещаний. И пока Феликс и Сэм стояли, сплетясь в своем личном мире, не обращая внимания на бушующую снаружи бурю, Минхо остался один на один с суровой реальностью своих мимолетных желаний и невысказанных сожалений. В тот момент истины, среди отголосков распавшейся семьи и хрупких уз дружбы, Минхо стоял на перепутье, его сердце разрывалось между долгом и желанием, между верностью и страстным желанием. Кухня, некогда святилище тепла и фамильярности, теперь стала безмолвным свидетелем сложного переплетения человеческих эмоций — любви и верности, предательства и прощения, желания и долга. И когда последние отголоски вечера растворились в ночи, в воздухе тяжело повисло чувство меланхолии, острое напоминание о хрупкой природе человеческих связей и непредсказуемых поворотах судьбы.