2.7.
Следующий день с Северусом Снейпом занимал в памяти Гермионы Грейнджер отдельную полочку. Не только потому, что бывший профессор избавил ее от проклятия в шраме, оставленном Беллатрикс. Это шрам с каждым месяцем все более и более набухал чем-то кровавым и уже начал пульсировать. И нельзя сказать, что Гермиону это не пугало. Она снова ходила в Св.Мунго и к мракоборцам, но они снова помочь ничем не могли. Она запомнила этот день как особенный потому, что именно тогда она увидела в Снейпе мужчину. И этот мужчина оказался ей интересен.2.8.
— Извините, мисс Грейнджер, я не успел закончить дела к вашему приходу, дайте мне еще 15 минут? Можете пока пройти в мою библиотеку. Или посидите со мной на кухне. Северус Снейп вышел из дома через пару мгновений после того, как Гермиона Грейнджер трансгрессировала к нему на следующее утро. Она его даже почти не узнала. Он был не в черном, не в мантии и не в сюртуке. Темно-серые, в платину, классические брюки, песочного цвета тонкая рубашка с расстегнутым воротом и песочный же, но тоном темнее, фактурной ткани пиджак — обычный пиджак, хоть по виду и не дешевый. Гермиона уставилась на него в недоумении и восхищении, — ей понравилось то, что она видела! — Непривычный вид? Могу ради вас переодеться в черное, а то вы, похоже, дара речи лишились от удивления, даже не здороваетесь! — Нет, не надо переодеваться! Здравствуйте, профессор! Правда, непривычный вид. Но хороший, — отвечает она торопливо. Снейп хмыкает, открывает перед ней двери, потом обходит ее, показывая дорогу и что где находится: здесь санузел, вдруг понадобится, чистые полотенца на полке, там (взмах рукой) библиотека, она же гостиная, мы там будем потом общаться, а это кухня, мне пока еще сюда. Гермиона заходит за ним в кухню. С каменными стенами и полом, но при этом хорошо освещенная, кухня в викторианском стиле выглядит очень атмосферно и располагающе. — Садитесь, где хотите! Кофе, чай? Молоко в кофе? — Можно кофе без сахара? Черный? — Конечно. Гермиона садится в кресло, берет чашку пальцами обеих рук, и, вдыхая горьковатый запах явно крепкого горячего напитка, наблюдает, как Снейп снимает пиджак, закатывает рукава рубашки, моет руки, убирает обычное полотенце в цветочек с большой миски… Богиня, там тесто! Забыв пить свой кофе, Гермиона смотрит, как он отрывает от теста небольшие кусочки, скатывает их в шарики и кладет в формочки, стоящие на листе… Обычные магловские бумажные формочки для выпечки. — Надо же нам будет с чем-то пить чай! — произносит он спокойно, проследив за ее взглядом. Уже потом Гермиона узнала, что он прекрасно готовит и ему как будто это не в тягость, он говорил, что на кухне отдыхает. Все, что он делал, было вкусно и красиво. И разнообразно. Он вообще хорошо питался. И подкармливал Гермиону. Когда она приходила к нему, она почти всегда ела у него — обедала, ужинала, несколько раз даже завтракала, пила чай с чем-нибудь… Особенно она любила его маленькие кексики, его печенье с разными вкусами (он добавлял в традиционный магловский рецепт песочного печенья разные магические ингредиенты), его маффины с картошкой и мясом, которые он делал к бульону... Он настаивал, что эти маффины надо есть непременно свежими, еще теплыми, и был прав. «Ваша выпечка — моя слабость», — сказала она однажды. Он тогда рассмеялся: «Я думал, путь к вашему сердцу лежит через доступ к моей библиотеке, а оказывается, через желудок!» Он очень редко смеялся по-настоящему, в голос, Гермиону его смех смущал, — то, что он с ней так смеется, казалось ей чем-то очень интимным. И внутри нее что-то трепетало в ответ. На слова про путь к ее сердцу она не обратила внимания ни тогда, ни сейчас. Когда противень отправился наконец в печь, Гермиона вдруг заметила ее — метку на его левом предплечье… — Что, неприятное зрелище? — говорит он, как-то странно улыбаясь. — Война оставляет следы, — пожимает она плечами. — У меня тоже есть клеймо. — У вас?! Она задирает рукав, показывает вырезанное на предплечье «грязнокровка», «mudblood». Он замирает, не скрывая ужаса. — Позвольте? — протягивает руку к её руке. Она кивает. Он садится на табуретку напротив неё, берёт её руку в свою («теплая, аккуратная» — думает Гермиона), другой рукой с палочкой водит над шрамом. У него сбивается дыхание. — Беллатрикс? — Да. — Это и есть та вина, о которой говорил Люциус? — Угу. Снейп на мгновение задерживает дыхание, потом яростно выдыхает. — Болит? — Иногда да, но обычно просто зудит и пульсирует. — Просто? — он неодобрительно качает головой. — Я сама понимаю, что это далеко не просто, сэр, но ни целители Св.Мунго, ни мракоборцы ничего не смогли с этим сделать. Он смотрит на неё с большим сочувствием. — Может, я смогу помочь? Гермиона помнит, как внимательно смотрела ему в глаза и как он не отпускал ее руку, пока она размышляла. И как ее охватывало волнение от ощущения его руки на своей... Конечно, она согласилась, чтобы он ей помог.2.9.
...Гермиона достала палочкой из головы серебряную струйку и резким движением бросила ее в воздух… Струйка разошлась облаком по комнате, из облака вырисовались фигуры… Она сидит в кресле в его лаборатории. Он — рядом на низком пуфике. Водит палочкой над ее рукой. Бормочет какое-то заклинание. Извиняется, что ему придется к ней прикасаться, проводит пальцем по пульсирующей жиле, в которую превратился шрам за 10 с лишним лет. Прикрывает глаза. Встает. Молчит, засунув руки в карманы брюк. «Ему идет так стоять», — не в первый раз отмечает Гермиона. — Думаю, вы сами понимаете, мисс Грейнджер, что Белла оставила в вашей ране какое-то проклятие. Повезло, что оно осталось только в шраме, не затронуло все ваше тело и вашу душу. И нам надо как-то уничтожить это или деактивировать. — Сначала извлечь, сэр, а уже потом уничтожить. — Извлечь? Простите, я вас не понимаю! — Я сужу так, профессор. Раз проклятие осталось только в шраме и не разошлось по телу, не проникло в душу, это нечто обособленное, типа подселенца, — Гермиону передернуло от этого слова, — и нам надо не блокировать это в моей руке, а попытаться освободить меня от этого. Вот, глядите, кровеносный сосуд в шраме набухший и пульсирует, но выше и ниже по руке мои вены нормальные, обычные, и пульсация прощупывается только там, где должна, — на запястье. Я подозреваю, что в шраме пульсирует не моя кровь, а то, что осталось от Беллатрикс, или то, во что превратилось проклятие. — Рассуждаете убедительно, мисс Грейнджер. Но я никогда с таким не сталкивался, если честно... Ну разве что с осколком души Темного Лорда в шраме у Поттера. — Здесь не душа Беллатрикс, что-то иное, я уверена. — Уверены? — в его голосе слышится удивление. — Темная душа ощущается иначе! — Хотите сказать, что вы об этом что-то знаете? — Знаю, и расскажу, но позже. Так вот, сэр, ваша задача аккуратно извлечь «это» из меня. Не повредив. Снейп смотрит на нее очень внимательно: — Вы понимаете, что все это сопряжено с большими рисками? — Разумеется. Но если этого не сделать… Снейп вздыхает. Гермиона снова смотрит на него, не отрываясь. Он ничего не делает и не говорит, просто ждет, тоже не отводя от нее своего взгляда. — Может, сразу за дело, профессор, если вы готовы? — Удовлетворены тем, что увидели на мне? — Да. — Тогда готов. Снимайте свитер, часы с руки, украшения, если есть, ремень с джинсов, вам ничего не должно мешать, и сходите в уборную. Ей казалось, длилось это долго, очень долго, она потеряла счет времени. Он палочкой раздвигал кожу на ее руке, буковка за буковкой, серебряным стиком поддевал странного и очень противного вида нечто, похожее на кровеносный сосуд или на дождевого червя одновременно, и вытаскивал наружу, шел дальше… Ту кровь, что выступала из раны, он сразу заговаривал. Было ли больно? Наверно, да, но Гермиона после первого же резкого, острого приступа боли и дурноты отключила в себе все телесные ощущения и сконцентрировалась на одном — наблюдай, запоминай, понимай. Он попросил ее следить за процессом, не закрывать глаза, не отвлекаться, — мало ли что? Он очень аккуратно, палочкой же, перекладывает «это» в подготовленную банку, Гермиона зажимает рот свободной рукой в попытке сдержать рвотные позывы. — Пожалуйста, держитесь, еще несколько минут, необходимо закрыть рану... — голос Снейпа звучит негромко и с каким-то непривычным для Гермионы участием. Едва касаясь палочкой ее руки, он монотонно проговаривает какое-то заклятие... Края раны сходятся, но стоит ему убрать палочку, снова расходятся, обнажая ее ткани, сверху белые, в глубине неприятного розовато-красного цвета... Северус Снейп распрямляется, сквозь зубы выдает что-то нецензурное, откладывает палочку и начинает гладить руку Гермионы вдоль шрама пальцами. Шрам затягивается прямо на глазах. Он проводит пальцем еще несколько раз по уже затянувшемуся шраму. Потом отводит руку и произносит: — В лаборатории есть своя уборная, вон та узкая дверца, бегите. Гермиона успевает добежать, но не успевает закрыть двери, ее выворачивает прямо у него на глазах. Она встает, он подает ей простое старенькое полотенце: — Умойтесь. Гермиона вздрогнула и смахнула воспоминание. Она не может на это больше смотреть. Вид ее вскрытой плоти в воспоминании был такой, что захотелось самой к себе применить обливиэйт. Гермиона помнит ужас, который испытала, когда узнала, что в голове Гарри много лет жил подселенец, душа Волдеморта, что Гарри был много лет не только Гарри. Ее отвращение к тому, что вытащили из нее, было гораздо сильнее.2.10.
— Вы в порядке, мисс Грейнджер? — Да. — Я должен принести извинения за то, что мне пришлось отложить палочку и закончить все руками? — Нет. Он помолчал. Потом кивнул на банку, в которой продолжало пульсировать вытащенная из шрама налитая кровью противная жила, и немного сдавленно заговорил: — Если честно, я не знаю пока, что с этим делать, мне надо подумать. — Я знаю. — Вот как? По его лицу снова разлилось удивление. — Да, профессор, сейчас объясню. — Мы исходим из того, что там темномагическая субстанция, — начала Гермиона, — и уничтожить ее может что-то не менее сильное. Мне известны следующие способы: яд василиска, меч Гриффиндора, адское пламя. Ей казалось, профессор Снейп никогда до этого не слушал ее столь внимательно. Даже вчера, когда она рассказывала ему о его спасении. — Теоретически мы можем вернуться в Хогвартс, — продолжила Гермиона, — и уговорить Гарри или Рона спуститься в Тайную комнату за зубом василиска… У Снейпа вытянулось лицо. — …но не факт, что они согласятся и что Гарри вообще не забыл парселтанг после того, как Волдеморт убил в нем частичку себя, и что Рон что-то вспомнит… — Уизли знает парселтанг? — Нет, но он уже открывал Тайную комнату, просто повторяя то, что слышал раньше от Гарри. Снейп дернулся, чтобы снова задать вопрос. — Сэр, я понимаю ваше любопытство и я обещала вам все рассказать, но давайте не сейчас? Я продолжу? Он кивнул. Гермионе нравится («нравилось» — поправила она себя), как Северус Снейп кивает. Видно, что он обдумывает то, что говорит Гермиона, и что действительно соглашается с ней. Это очень располагало ее к нему. Она ловила эти его кивки как знак, что он ее видит, слышит, что он с ней... — Так вот. Яд василиска отпадает, потому что сегодня я бы не рассчитывала на Гарри и Рона, а сама я Тайную комнату не открою. Далее, мы можем попытаться уговорить профессора Макгонагалл дать нам меч Гриффиндора. — Нереально, — подал голос Снейп, — исключено. — Значит, остается адское пламя, — тем же рассудительным тоном проговорила Гермиона. — Вы умеете вызывать адское пламя, сэр? — Умею, конечно, но вы в своем уме? — Сэр, пожалуйста, я знаю, с чем мы имеем дело. Действительно знаю. Снейп смотрел на нее, как на какое-то странное существо. — Вы понимаете, что если мы спалим половину Британии, нас ждет Азкабан? — Думаю, если мы спалим даже четверть Британии, нам будет уже все равно. Его лицо изменилось, на нем появилось насмешливое любопытство. — Ну и как же вы все это себе представляете, мисс Грейнджер? Гермиона тогда предпочла проигнорировать насмешку. А сейчас она помнила, что в тот момент в самом деле была уверена, что они сделают все, как надо. Просто потому что это надо сделать. Странно, но Северус Снейп доверил ей спланировать, как они будут действовать. Гермиона решила не усложнять задачу поиском места и перемещением с субстанцией в банке и проделать все на его заднем дворе, усилив защитный купол на всякий случай. От адского пламени купол не спасет, но свет огня и звуки в его дворе благодаря защите никто не заметит — ни соседи, на магловские спутники слежения, если они сканируют эту территорию. ...У них все получилось. Снейп вызвал пламя и контролировал его, Гермиона стояла на страже на треть круга от него и сбивала пытавшиеся вырваться языки огня песком из своей палочки. Встать напротив Снейпа было бы эффективнее, но намного опаснее. «Почему песком, — спросил Снейп, — а не водой?» — «Чтоб не обожгло паром», — ответила она. Чернота мечется внутри огненного шара, взрывается, гудит... Постепенно уменьшается в размере — и наконец оседает пеплом на землю… Снейп сворачивает огонь. Гермиона собирает палочкой пепел в шар, Снейп бьет по нему еще одной огненной струей. Гермиона очищает двор от песка и подпалин. Богиня, какие это были сильные впечатления! Вспоминая, как они уничтожали «Беллатрикс», Гермиона ощущает все, как тогда: жар и рев пламени, силу и властность Снейпа, который буквально подчинял себе это огненное исчадие ада, собственную спокойную сосредоточенность — ее задачей было контролировать ситуацию и вмешиваться, только когда нужно, когда пламя вырывается за отведенную ему территорию, — а также завораживающую жуть мечущейся в огне черноты, которая стремится вырваться и не может, и постепенно сникает, распадается на хлопья пепла... Торжество в глазах Снейпа, когда все закончилось и он свернул, утихомирил огонь и заставил его иссякнуть. Как он был красив тогда, в этом потрясающем сеансе магии! Счастье колдовать вместе с таким волшебником.2.11.
— Как вы? — спросил с заботой в голосе Снейп, когда она подошла к нему. — У меня впервые за 10 лет ничего не чешется и не болит, профессор! Так что я хорошо! А вот ваш двор жалко, половина травы выгорела. Хотя… Если позволите… Гермиона подняла руку с палочкой, направила палочку на обожженную землю... Снейп тронул ее руку, надавил, заставляя опустить. Улыбнулся. Зашел на черное пятно, присел на корточки, протянул ладони вдоль земли, прикрыл глаза, не переставая улыбаться. И вот, под его руками… Тонкие нежно-зеленые ростки пробиваются из земли, подрастают, заполнят двор, крепчают, темнеют… — Так лучше? — А цветы можете? — выдохнула Гермиона, замерев от восхищения. — Как вам угодно! По зеленой свежей траве бегут мелкие белые и желтые цветочки… — Ух ты! А я только палочкой умею! — Уверен, что и руками умеете! — Смеетесь? — Давайте сюда ваши ладони! Подошел, прикрыл ее сложенные ладони своими. — Закройте глаза и представьте цветок! Гермиона чувствует, как по ее рукам бегут искорки, и ощущение от этого гораздо более сильное, чем от ладоней мужчины, стоящего перед ней и держащего ее руки в своих руках. Его шепот: — А теперь смотрите… Между ее ладонями лежит замысловатый белый цветок… — Ну вот, а говорили, что не можете! — Вы хитрите, профессор, и обманываете меня, это вы сделали! — Разве? Она смеется от этих его таких детских, но таких добрых чудес. А он… Он берет цветок и очень осторожно прикрепляет к ее волосам… Потом, приобняв за плечи, ведет ее к старому мутноватому зеркалу, что висит на стене дома над уличным краном и полкой, на которой лежат садовые ножницы, секаторы и какие-то еще инструменты для работы с землей и растениями, тоже старые, но явно используемые… Гермиона смотрела завороженно. Но не на цветок в своих волосах, а на него — и на то, как они смотрятся вместе. Потом повернулась к нему и молча тронула палочкой его волосы, и из них словно начали прорастать бледно-сиреневые цветы с темно-фиолетовым прожилками. — Таким вы меня себе представляете, мисс Грейнджер? — он смотрит на себя в зеркале странно и задумчиво. — Нет, — произносит она, снова повернувшись к зеркалу, — я теперь представляю себе ваше лицо исключительно через адское пламя. Вы были сама сила, сама мощь, вы властвовали над этим пламенем, и это было бесконечно красиво… профессор… Он ничего не отвечает, но взгляда от ее лица в зеркале не отводит. А потом улыбается и легко, едва касаясь, пробегает пальцами по ее волосам, и сквозь них прорастают нежные зеленые вьющиеся стебельки с белыми маленьким цветочками, такими же, как большой цветок. Когда, когда все испортилась? Гермиона, сидящая в кресле в своем доме почти через год после того дня, трет себе лицо и не может понять, почему все в какой-то момент пошло не так? Ну не может же быть, что мужчина, украшавший ее цветами, равнодушен к ней! Наверно, она сделала что-то такое, что отвратила его от себя... Но что? Она должна, должна найти это! Если найдет, ей станет легче. Обязательно станет легче...2.12.
В своих воспоминаниях она была все еще в том дне... В дне, когда она в него влюбилась. — Мисс Грейнджер, вам сегодня придется остаться у меня. Мне нужно наблюдать за вами, я приготовлю вам комнату и прошу вас не закрываться в ней за замок, чтобы, если что, я мог зайти и вмешаться, вдруг вам понадобится помощь. Можете быть абсолютно уверенной в моей корректности. — В вашей корректности я не сомневаюсь. Но… Мне неудобно! Я думаю, все будет хорошо, и мне лучше пойти домой! Поймите меня правильно, сэр... — Нет, извините, я вынужден настаивать. Я отвечаю за то, что сделал сегодня с вами, и вы должны остаться под моим наблюдением. Потом вздохнул: — Гермиона, пожалуйста, это было тяжелое испытание для вашего организма, оставьте неловкость… Он тогда дал ей вместо пижамы свою футболку, запретив трансгрессировать, чтоб она слетала домой и взяла свою одежду. Белье после душа она очистила заклинанием. Ночь прошла беспокойно. Гермиона металась, плакала во сне, то и дело просыпалась, а когда открывала глаза, неизменно видела его в кресле рядом с кроватью. Иногда он давал ей что-то выпить. Иногда она ощущала, как он поправляет на ней одеяло. Его присутствие ее успокаивало. Нормально уснула она только на рассвете. В воскресенье утром он тоже не отпустил ее домой, сказал, должны пройти сутки после «операции». Вспоминать об этом было некомфортно. В норме молодые женщины не ночуют в домах чужих мужчин. Но вышло так, как вышло. Она понимала, что он был скорее прав, настаивая на том, чтоб она осталась у него, чем неправ. Помощь ей была нужна. После завтрака, вкусного и сытного, она наконец оказалась в его библиотеке. Он наблюдал, как она ходит вдоль шкафов и усмехался. — Мисс Грейнджер, я обещаю, что у вас еще будет возможность порезвиться здесь, если вы захотите, а сейчас я жду вашего рассказа. Вы мне обещали... И от этого его «у вас еще будет возможность» что-то шевелилось у нее в груди.2.13.
Удивительно, но он ничего не знал о крестражах. Вообще ничего не знал о такой магии. Нет, Северус Снейп слышал о древних легендах, в которых особо мудрые и умелые волшебники в момент, когда их пытались убить, прятали душу в магический предмет, а их духовный сын потом через какой-то ритуал помогал этой душе воплотиться заново. И, конечно, Снейп знал (ох как знал…), что убийство раскалывает душу. Но что можно объединить древнюю забытую защитную магию с темной и осознанно раскалывать душу и заключать в предметы… — До такого мог додуматься только Темный лорд! — говорит он. — Вообще-то нет, не только, — отвечает Гермиона. — Упоминания о крестражах есть в нескольких книгах. Две из них были в запретной секции в библиотеке Хогвартса, из них Том Реддл и узнал об этом способе бессмертия, на котором он был помешан. — В библиотеке Хогвартса нет таких книг, не забывайте, я был директором и я проинспектировал запретную секцию. — Дамблдор изъял эти книги. — Их не было ни в кабинете Дамблдора, ни в его личной библиотеке. — Профессор, эти книги у меня. — У вас?! — Да, если вам интересно, я покажу их вам как-нибудь. — Мне чрезвычайно интересно. А также интересно узнать, как они к вам попали?.. Гермиона неожиданно для самой себя краснеет и опускает глаза. — Я вязала их почитать... — И до сих пор читаете? Понятно! Что тут непонятного? Они смеются. Оба. Первый раз смеются вместе. Гермиона впервые говорила о крестражах с кем-то, кроме Гарри и Рона. Их миссия должна оставаться тайной, чтобы не спровоцировать попытки повторить эксперименты Тома Реддла, поэтому никто в волшебном мире и не знал, чем они вообще занимались тот последний год. Но она почему-то была уверена, что Снейпу можно рассказать. И нужно. Он имеет право знать. — Начал искать и уничтожать крестражи Дамблдор. Кольцо с проклятием, которое чуть не убило Дамблдора, было крестражем, а соблазн его надеть — искушением, которое должно было защитить крестраж… Гермиона рассказывает спокойно, как будто говорит о чем-то будничном. Северус Снейп слушает молча, закрывшись своей маской непроницаемости. Только цветы в его волосах, не смявшиеся за ночь и не увядшие, напоминают о том, что он может другим. — ...А меч Гриффиндора, который вы, профессор, принесли нам, нужен был как раз для того, чтобы мы могли уничтожить крестраж, который был тогда у нас. — У вас? — его голос звучит неожиданно и резко. — Да, мы несколько месяцев носили его на себе по очереди, не зная, как уничтожить. А потом появился меч. Мы решили, что это магия, меч же может явиться сам любому достойному гриффиндорцу. Потом он явился Невиллу Лонгботому, и Невилл убил этим мечом змею, это уже после того, как Волдеморт... как вы… почти погибли. — Нагайну убил Лонгботтом?! — Да. Уходя в тот день от него, она забрала с собой их цветы. Сняла палочкой с его волос, с себя («интересно, они совсем не мешали спать и расчесываться!» — удивлялась она), сделала круглую вазу, наполнила водой и опустила цветы в нее — сиреневые с темными прожилками и белые необычной и какой-то неземной формы. Эти цветы жили у нее дома до февраля — до того самого дня, когда он сказал ей: «Гермиона, не забывайтесь!» Она вернулась тогда домой, а цветы завяли и зачарованная вода в вазе протухла… «Как моя нежеланная ему любовь», — подумала Гермиона.2.14.
А тогда, в мае, почти год назад… В следующую субботу она рассказала ему об их жизни на площади Гримо, нападении на Министерство, скитаниях, плене, пытках, ограблении Гринготтса… Обо всем. Он слушал очень внимательно, задавал вопросы, иногда просил ее остановиться и молча думал, глядя на нее или в сторону. В следующие выходные они читали книги, в которых говорилось о крестражах и которые она приманила обычным акцио из кабинета Дамблдора после его гибели, решив, что они ей нужны и что они не должны попасть в чьи попало руки. Потом он попросил ее помочь разобраться с заколдованными книгами в его библиотеке… Текли месяцы счастья. Они встречались почти каждую неделю. Разговаривали. Читали. Занимались магией. Он ее кормил. Улыбался ей. Слушал ее. Помогал подготовиться к занятиям с ее ученицами. А затем случилось Рождество. И да, в Рождество все действительно изменилось. Сейчас, просматривая в памяти встречу за встречей, Гермиона думала, что это было не началом любви, как она считала раньше, это было началом краха... Она подготовила ему красивый подарок, а на следующий день он пришел к ней. И она вела себя, как влюбленная девочка… Зависала в разговорах. При этом много болтала, рассказывала зачем-то о своем детстве, приставала к нему с расспросами о его детстве. Глупо и невпопад улыбалась. Он усмехался, глядя на нее, а она чувствовала неловкость и не могла ничего с собой сделать. «Дура, дура, влюбленная дура!» — ругала себя сегодняшняя Гермиона в бессильной злости. А однажды, после безумной трансгрессии к нему в снегопад, в которой ей казалось, что она никогда не приземлится и останется навсегда в бескрайнем снежном облаке, она попыталась его поцеловать… И он наконец поставил ее на место. И она поняла, что это все, она все испортила. Поэтому, когда Виктор Крам пригласил ее к себе на пасхальные каникулы, она согласилась. После развода с Рональдом Уизли она начала встречаться с Виктором — нечасто, раз в несколько недель, когда он приезжал в Англию. Он был хорошим любовником, чутким и бережным, дарил ей подарки, с ним она ощущала себя желанной, особенной. Думала, что, наверно, это и есть то, что называют «чувствовать себя женщиной». Так что почему нет? Но у нее не получилось. Все было не то, не то… И вот она сидит в своем маленьком домике, который ей помог построить Люциус Малфой на месте разрушенного Пожирателями смерти дома ее родителей, вспоминает Северуса Снейпа и страдает. Гермиона страдала весь четверг, всю пятницу и утро субботы. Потом не выдержала. «Я должна попробовать еще раз, — решительно сказала себе. — Нет так нет, поставлю точку. А вдруг…» Она взяла телефон и написала: «Я дома. У меня еще осталась неделя отпуска. Может, увидимся?»