По-крупному

Хэнк взял трубку не сразу. На самом деле Гэвин дозвонился только на третий раз. — Рид? — тон у Андерсона был удивлённый; обычно это он становился инициатором их попоек, а Гэвин старательно делал вид, что оказывает ему любезность, составляя компанию в этом славном деле. Теперь же они вдруг поменялись ролями. Быть Хэнком оказалось отстойно. — Что-то случилось? Да, подумал Гэвин с чем-то похожим на отчаяние, кое-что случилось, чувак. И я знаю, что рассказать тебе об этом будет гигантской ошибкой, но если я не поделюсь хоть с кем-то, клянусь, я просто ёбнусь. — Просто что-то проветриться охота, — буркнул он вслух, изо всех сил стараясь придать своему голосу небрежное звучание. — Не хочешь прошвырнуться до Дирборна? Там открылся неплохой паб... Хэнк замялся. То есть он, конечно, ничего не сказал и нахер Гэвина не послал, но было в неловком молчании на той стороне линии что-то такое, что заставило Гэвина насторожиться. — Слушай, тут такое дело... — да, вот оно: тот же неуловимый отголосок эмоции. — Чего? — подозрительно осведомился Гэвин. — Ты там не один, что ли? — Ну... — Хэнк явно мял яйца. Гэвин это в нём ненавидел — ну, занят ты, так скажи, блядь, словами через рот, в чём проблема-то? — Так ты в деле или нет, мать твою? — рявкнул он, и в это самое мгновение в трубке раздалось тихое: — Что-то срочное, лейтенант? Гэвин слышал этот голос всего пару раз в жизни, а надо же — запомнился, въелся в сознание намертво. Может, потому, что он вообще был злопамятным и не забывал тех, кто когда-то ему поднасрал... А может, потому, что дружелюбные интонации Коннора Стерна чудовищно, до неправдоподобного резко отличались от хруста крошащегося льда в голосе его блядского брата. Хэнк был с ним. Хэнк был со Стерном. Сейчас это, в сущности, ни о чём не говорящее открытие, вполне способное обозначать, что Андерсона припахали к внеурочной работе, почему-то задело Гэвина за живое, ударило, ранило. Куда больнее, чем можно было себе вообразить. — Ясно, — процедил он сквозь зубы, сжимая телефон в руке с такой силой, будто пытался его согнуть. — Развлекайтесь, голубки. И завершил вызов. В понедельник ему наверняка предстояло выслушать от Андерсона всё, что тот думал о его сомнительном юморе; сейчас Гэвина это не ебало. В груди пульсировало что-то до того обиженное, настолько нелепое, что его затошнило. Здоровый вроде лоб, давно разменявший четвёртый десяток. Двести фунтов мышц. Взрослый человек, которому стоило бы уже научиться спокойно принимать отказы. А всё туда же. Ты жалок. Он всё ещё сидел за кухонным столом, невидяще пялясь на две кружки. Себе Ричард выбрал чёрную, без рисунка. Матовая керамика. Когда-то у него был целый набор посуды в этом минималистическом стиле, Гэвин уже и не помнил, зачем купил его, сам-то он от таких пафосных выебонов был далёк; в любом случае, за прошедшее с той поры время он умудрился перебить все тарелки из комплекта, осталась только кружка, которой он никогда не пользовался. Какого хера Ричард взял именно её?! — Сука, — прохрипел Гэвин, тупо разглядывая её. Схватился за тонкую чёрную ручку. Встал. Вылил кофе в раковину. Долго торчал перед ней с этой блядской кружкой, на которой не осталось ничего — даже отпечатка губ. Что Ричарду стоило сделать глоток? А что бы это изменило, Гэвин? Ты что, не мыл бы эту кружку больше никогда? Он зажмурился, пережидая болезненную вспышку в груди. И, размахнувшись, швырнул кружку об пол. Звук столкновения был оглушительным, керамика всегда билась громко, но сейчас это ударило Гэвину не по ушам, а почему-то по рёбрам. Несколько мгновений он стоял неподвижно, глядя на разлетевшиеся по кухне осколки, а потом опустился на корточки и принялся собирать их голыми руками. Возможно, ему даже хотелось порезаться.

***

В баре было шумно. Гэвин упал на стул за барной стойкой, едва не вляпавшись локтем в разлитый кем-то коктейль, буркнул: — Водку. — Просто водку? — бармен был новенький, Гэвин его не знал; будь они знакомы, этот придурок с жиденькими усиками не стал бы задавать таких дебильных вопросов. — Я что, на японском сказал? — раздражённо поинтересовался он. — Понял, сделаю, — у усатого даже хватило мужества улыбнуться. Интересно, приплачивали ли сотрудникам баров за стрессоустойчивость. Может, стоило бросить работу в полиции и съебаться сюда. Стоял бы за стойкой, гремел бы шейкером, флиртуя с подвыпившими девками. И не просыхал бы ни дня. С учётом всего, что происходило в его жизни по вине блядского Ричарда Стерна, перспектива была вполне себе заманчивая. Бармен выставил перед ним несколько шотов. Гэвин схватился за первый, опрокинул в один большой глоток. Водка обожгла горло, желудок противно сжался. Гэвин откашлялся, сморгнул невольные слёзы, хотел было потянуться за второй порцией, но в это мгновение его толкнули в плечо — какого-то перебравшего еблана занесло, он вписался в барную стойку в считанных дюймах от Гэвина и хрипло произнёс: — Чёрт, чувак, извини. Гэвин повернулся к нему. И заготовленное «ты что, совсем охуел, пьянь несчастная» умерло у него на губах. Мужик был высокий, плечистый. В рубашке. Несколько открытых пуговиц обнажали линию ключиц. Тело у него было что надо, но Гэвина перемололо, уничтожило, вывернуло наизнанку поразило не это. Волосы. У него были чёрные волосы, уложенные гелем или чем-то типа, Гэвин не очень-то разбирался во всех этих штучках. Ещё у него были чётко обозначенные скулы, на грани с чем-то угрожающе-хищным. И глаза. Светлые глаза. Нет. Нет, это же невозможно. — Ри... — сдавленно начал Гэвин. А потом их взгляды встретились, и он с пугающей ясностью понял, что это был не Ричард. Просто... просто похожее лицо. Неуловимо и не так чтобы очень сильно, типа, не как у близнеца, но, может быть, как у двоюродного брата. Не было родинки на шее, не было одной-единственной блядской кудряшки, постоянно падающей на лоб. Да и вообще — кожа была смуглее, а челюсть крупнее. Но глаза — глаза были пугающе похожи. В полутьме бара они казались прозрачными. — Вы что-то сказали? — а ещё он улыбался совсем иначе. Как-то... простенько, что ли. Без двойного дна. Это была смотрите-я-ваш-дружелюбный-сосед улыбка, которая наверняка располагала к нему многих; улыбка, почему-то показавшаяся Гэвину уродливой. — Хотите, я угощу вас выпивкой? Гэвин хотел, чтобы на его месте оказался Ричард. Гэвин хотел никогда не испытывать того разочарования, которое ощутил, когда его мозг в конце концов смирился с очевидной истиной. — Меня Кеннет зовут, — продолжал тот; гробовое молчание Гэвина явно его не смущало. Кеннет. Не Ричард. Ричард уехал. Свалил нахер из его дома — то есть как бы сделал именно то, чего Гэвин требовал, но в то же время... Ты что, правда думал, что он останется? Что он объяснится? Что у его слов найдётся какое-то другое значение, кроме того, которое уловил ты? Боже, Рид. Даже ты не можешь быть настолько безмозглым. — Кеннет, — повторил Гэвин, и что-то невыносимо горячее — что-то, что не было водкой — обожгло ему пищевод. — Какое тупое имя. Кеннет рассмеялся. В его смехе не было бархатной хрипотцы, не было обещания, которое всегда звучало в нотках голоса Ричарда. В нём не было ничего, кроме смеха. Но Гэвин прикрыл глаза и позволил себе обмануться. Когда — определённое количество шотов водки спустя — Кеннет-который-не-был-Ричардом втащил его в задрипанный барный толчок, в тесную для двоих кабинку, и вжался ртом в его горло, беспорядочно вылизывая и целуя, Гэвин позволил себе обмануться снова. Под зажмуренными до боли веками расплывались цветные пятна. Руки Кеннета-который-не-был-Ричардом легли на его задницу, сжали, бёдра притёрлись к бёдрам, аккуратно, недостаточно грубо, не так, как это сделал бы Ричард. Гэвин зачем-то прохрипел: — Я не хрустальный. И врезался спиной в стенку кабинки. Теперь Кеннет-который-не-был-Ричардом вдавливал его в этот трясущийся тонкий пластик с такой силой, будто они были на ебучем спарринге. На место мягких — слишком мягких и слишком осторожных до сих пор — губ пришли зубы, пришёл язык. Шею обожгло болью, Гэвин охнул, Гэвин подавился неразборчивым какогохератыоставляешьследы, а потом подумал вдруг: пусть, хорошо, что они будут, хорошо, что останется напоминание, хорошо, что ты увидишь, что я всё ещё могу трахаться с другими, это будет честно, и правильно, и так, как должно быть. Вздох оборвался именем-которое-не-было-именем-Кеннета, чужие пальцы расправились с его ширинкой, пробрались в трусы, Гэвину захотелось отстраниться, отпрянуть, сказать: всё, чувак, хватит меня слюнявить, потискались, и ладно, ты же в говнище пьян. Гэвин тоже был пьян. Но всё ещё не настолько, чтобы не понимать, что происходит. Он почти сделал это. Почти оторвал присосавшегося к коже под его подбородком Кеннета от себя, почти остановил то, чего — и это осознание было мучительным, на грани с унизительным — вовсе не хотел. А потом вдруг поймал чужой расфокусированный взгляд. Чудовищно светлые глаза Ричарда Стерна смотрелись на лице, которое Ричарду Стерну не принадлежало, неправильно и жутко. — Хочешь... хочешь, я тебе передёрну? — задыхающийся голос Кеннета отозвался в его груди смутной неразборчивой болью. — Или... или, может, отсосу. Ч-чёрт, ты секси. В грязных разговорчиках он был полным отстоем. Гэвин почему-то не ответил ему «нет». Когда Кеннет стянул с него джинсы вместе с боксерами и опустился на колени, Гэвин дал своему подсознанию наебать себя в третий раз. Грудь раздирало кашлем; с какого-то хуя жгло ещё и глаза, хотя, когда Гэвин слепо прошёлся по ним ладонью, они оказались сухими. Чужие руки гуляли по его бёдрам, мацали за задницу, соскальзывали на внутреннюю сторону бедра — туда, где кожа была особенно чувствительной. Это вполне могли быть руки Ричарда, ему всего-то и нужно было, что снять перчатки. Губы, прижавшиеся к напряжённому животу, тоже могли принадлежать Ричарду. И этот мокрый язык, и это тугое горячее горло. Но пульсирующая тяжесть, похожая на горечь куда больше, чем на возбуждение, была рождена не им. Гэвин подумал об этом так отчётливо и так некстати — посреди какофонии хлюпающих звуков и собственного тяжёлого дыхания, — что это привело его в ярость. Заставило сорваться. Вынудило надавить на чужой затылок, толкнуться глубже, загоняя хер в глотку на всю длину. Возненавидеть и проклясть себя, свою жизнь, этого светлоглазого мужика, по нелепейшему стечению обстоятельств попавшемуся ему именно сегодня, и того, другого, которого здесь не было. Он кончил молча, со сжатыми зубами, с беснующимся внутри чувством, которого испытывать был не должен, — с чувством, похожим на вину. Как же прочно грёбаный Ричард Стерн, которому было на него насрать, засел у него внутри! В сердце, в голове, в кишках, везде, где только можно. Господи, Гэвин так его... А-а-а-а, только не говори, что хотел сказать «ненавидел». Что за детский сад? В ожесточённом споре с собой потерялся влажный звук, с которым Кеннет-который-не-был-Ричардом выпустил его член изо рта. — Позвони мне, ладно? — улыбнулся он, поднимаясь на ноги. — Я оставлю номер. Голубые, вдруг понял Гэвин. Голубые у него были глаза — не серые. Почему-то это открытие оказалось болезненным. — Конечно, — хрипло согласился он, касаясь зудящего горла. Хотя знал, что не позвонит.