Исповедь атеиста

Фотограф успел переделать много работы за то время, которое Карлу было отведено на отдых: переговорил с многими охотниками, зашел в столовую, не забыл для Эзопа прихватить овощей, а также навестил руины. Отметив нулевой уровень работы и вслушиваясь в порывистый ветер, охотник смотрел вдаль, пока желтая лента не улетела. Недовольно цыкнув, он, раздосадованный потерей, вдруг заметил, что ветки почти облетевшей березы цепко захватили ткань. “Но не полезу же я на дерево?..” — задав себе вопрос, Джозеф не нашел на него ответа, поэтому решил оставить сей прецедент на потом. В остатках камина второго этажа обнаружилась все-таки вернувшаяся кошка, которая радостно кинулась в руки: “Чего не ушла? Хотя смысл спрашивать, если даже кошкам нет отсюда выхода… Но есть же вход? — в размышлениях граф просидел на краю здания, свесив ноги с обломка стены и смотря в нарисованное, как ему казалось, пасмурное небо, поглаживая мягкую шерстку. — Надеюсь, я сделал правильно все перевязки и действительно ничего не повредил… кроме психики. Но иначе было никак. Никак мне не добиться от него подчинения, кроме как насилием… Это неправильно. Так не должно быть. Но я верю, что это временная мера. Может все же стоило оставить его на попечение?.. Нет, мне не нужны лишние глаза, потому что в противном случае их придется выколоть. Ха-ха, будто мне впервой… Брат, mon Claude, скажи, почему меня любят только кошки? Я ведь, наверное, неплохой человек, рядом не стою с некоторыми злостными личностями. Так почему же, хоть я и добился своего, в грудине будто тоже ветер? Должно быть, это все моя больная фантазия…” — но у фотографа взаправду болело сердце после содеянного, и еще резче от осознания того, что он так отпирался, долго ходил хвостиком, но ему так и не ответили теми же чувствами. Лишь боль смогла в Эзопе разбудить природные рефлексы, заставить мышцы рта произнести нужные слова. Джозеф нес кошку, и ей на это было будто все равно, хотя, завидев издали любого другого человека, у нее аж шерсть дыбом вставала то ли от возмущения, то ли от страха. На него беспокойно взглянули парочка выживших и Джек, но он лишь ответил: “Кошки греют душу, о кошачьей терапии не слышали?” — никто и не понял его, непонимающе провожали взглядом… Увидев настежь открытую дверь, фотограф слегка удивился, что израненные ноги смогли унести Эзопа куда-то, но сильно не заволновался, только подумал о том, как его подопечный будет отдуваться за эсквайра в Таро: “Точно, он же ни разу в нем не участвовал… Надеюсь, успею сказать ему пару слов до начала”. Животное было вне себя от радости: она носилась по мебели, откусила свечку (правда, тут же выплюнула), свернула одну бутыль с неизвестным веществом, обшерстила весь стол, не исключая камеры, а после устроилась на еще нагретой Карлом кушетке. Подумав о том, что неплохо кошке имя придумать, граф задумался: множество французских имен у него было в мыслях, но определиться не мог, поэтому просто записал пару вариантов на бумажку, дабы бальзамировщик потом сам решил, и отправился в зал ожидания. Но Эзопу сильно лучше не стало. Пусть он отдохнул до состояния, когда более-менее спокойно начал хотя бы конечностями двигать, мальчик так и не смог уснуть после обвинений в измене и последующего наказания. От боли юноша уже давно не плакал, не стонал и точно не жаловался, однако все равно слова и действия фотографа по отношению к нему казались несправедливыми. А горло сушило, пить жутко хотелось… Поэтому бальзамировщик встал, перенес вес на здоровую ногу и, прихрамывая, ушел на кухню по все тому же пустому коридору. За столом сидела мисс Месмер, она пила чай и, увидев Карла, к нему не поспешила, пока лишь просто смотрела на жадно пьющего. До игры оставалось совсем немного, все были на месте, кроме никогда не опаздывающего Эзопа. Возможно он собирался подойти ровно к назначенному часу, но его и раньше предупреждали, что время начала матча больше зависит от присутствия. Ждать никто не любил, заставлять никакого смысла не имело, поэтому бальзамировщик в обычное время приходил за минут десять или пятнадцать, но не сейчас. Был это результат больных действий фотографа или нежелание больше находиться на поле, чтобы хотя бы так помереть и закончить жизнь с тем же мучителем, какого никогда и не видывал? Никто не знал. Бальзамировщик, попивши, остался поесть — Ада заставила, случайно вспомнив о неявке его и сожителя нового на завтраке: — Тебя поэтому не было? — она пальцем силуэт выжившего обвела, останавливаясь на перебинтованных частях тела. — Опять Джозеф постарался? Все еще плохо разговаривающий юноша не ответил по ряду причин: страшная угроза не выходила из головы, не было никакого желания о конченом садисте разговаривать, а первая настоящая ложь, сказанная только из-за страха и усталости, давила тяжелым грузом и рушила моральные устои. Карл принадлежать такому сумасшедшему не хотел, легче ему было взгляды свои пересмотреть и понять, что самоубийство здесь лучший выход. А на душе было гадко… Чувствовать оказалось сложно, тяжело, непонятно. И это абсолютно точно Эзопу не нравилось. — Хорошо, можешь не говорить, — девушка пододвинула к нему какую-то не вкусно выглядящую кашу, словно из больницы принесенную, но на нее Карл даже не поморщился, сразу без вопросов есть начал, пока психолог в шоке наблюдала, накладывая больше ненавистную для многих пищу, а затем погладила по голове: — Умничка!.. Пойдешь сейчас со мной матч смотреть? Там как раз Таро… Интересный режим, поучиться тебе стоит. Эзоп вздрогнул, но все же снова не ответил, второй раз ему совершенно лгать не хотелось. И его сразу за руку схватили и потащили, однако, как только высветилось окно ожидания бальзамировщика, девушка разом остервенела, наплевав на чужую боль и шипения, толкнула его в плечо и вывела из помещения: — Удумал чего! Я твоему фотографу еще и расскажу, что именно ты натворить сегодня пытался!.. — буквально швырнув его в сторону Джозефа, она охотнику в лицо бесстрашно и со злостью посмотрела: — Раз не отдал, то за чудом своим следи и до крайностей не доводи! — она пальцем ткнула в Эзопа и по шее провела большим пальцем, мол, недорезал. Повезло фотографу, который уже порядком разнервничался, напряженно поглядывая на полностью готовую и вооруженную до зубов команду соперника, — Месмер, неслабо отправившая Эзопа прокатиться по полу, была очень кстати. Аристократ в полном недоумении оценил злобный взгляд, а на ее жест убийственный у виска покрутил, однако все же крикнул ей напоследок: — Прошу, встретьтесь со мной чуть позже!.. — но Ада лишь махнула рукой и вышла, словно неинтересно ей все было, поэтому, проводив ее взглядом, граф к Карлу наклонился, приподнимая того за подмышки, словно ребенка, хронически-тяжело вздыхая: — Пусть меня не уважаешь, так имей совесть хотя бы перед остальными… Защищай Илая любой ценой, — больше он не успел ничего объяснить. Часы начали отсчет, и игра началась! Джозеф рядом с Наядой стоял: обменялись они молчаливыми кивками и разошлись на поиски короля чужой команды. Фотографу предстояло отыскать жрицу. По звуку машинки он обнаружил тройную расшифровку — поспешили слегка. Аристократ терпел погоню сначала, но один удар через окно все же успел дать. Таро было такой тягомотиной, особенно для него, охотника без специальных преследовательских навыков. Зато Наяда имела куда больше успеха, ибо Патриция лежала, на пророке было аж два удара, а преследовали сейчас Эзопа, чтобы не мешался под ногами. “Ради всего святого, не бегай по воде… — молил неведомую силу граф, пока вода стремительно накапливалась. — Да ты не чертов Иисус, пойми же!..” А бальзамировщик даже не ходил, просто стоял, пока охотница, явно не понимающая действий выжившего, зависла на месте, разглядывая странного юношу, перебывая в полном смятении. По итогу Грейс, пожав плечами, просто дала третий хит, за что Джозеф ругнулся на родном, получая очередной раз палетой: “Argh... Aesop, je comprends tout, mais je ne comprends pas, bon sang!” Надо было срочно исправлять положение, и он бросил преследование, на ходу поднимая Чародейку и головой ей кивая на машинку. (Раз проигрывать, то хотя бы не всухую… Проигрыш все равно был очевиден, но сухим, благодаря Грейс, точно уже не являлся.) Сова пророка уже последний раз подставилась под удар, когда Джозеф к Карлу подошел, каблуком по земле угрожающе постукивая. Однако он ничего не сказал, снисходительно молча руку протянул: “И что мне Месмер может поведать о тебе? Да все же какой из тебя революционер? Из выживших итак ничего путного и боевого выйти не может…” Но Эзоп лишь обиженно губы надул, просто смотрел, руку специально не подавал, даже не лечился назло. Фотограф раздраженно тряхнул головой и, не ожидая обратного жеста, бросил Карла помирать, возвращаясь к стадии преследования, прервал чье-то лечение, врываясь в очередной портал сквозь окно. Мальчика граф бросил по двум причинам: на поле боя не было банально времени на подобное (чародейка приняла помощь без секунды промедления), а также исходя из чужого желания. Однако Джозеф все же прикинул время, за которое Карл истечет кровью и подумал о том, когда ему нужно бросить наглых поп да вернуться на то место, где был брошен раненый. Игра вновь поглотила все его внимание. Несмотря на трудности, он равно держал все, кроме победы, под контролем. Эзоп же, смекнув, что фотограф знал место скорой гибели, что помирать его не оставят, если не охотник, то выжившие точно. Бальзамировщик, медленно двигаясь из-за ран и неудачной стратегии игры, заныкался в самый темный уголок карты, дабы никто его не нашел. Как и ожидалось, Джозеф проиграл, дав чужой команде, израненной изрядно, но живой, уйти в ворота, разминулся с Наядой, выразил Патриции свои соболезнования и вернулся на то место, где бросил Карла: “Стоп. Где, черт возьми, Эзоп?!”— он прикрикнул довольно громко. Времени у Джозефа оставалось не так много, а если быть точнее, то совсем-совсем мало. Граф наворачивал круги, но зайти в здание с подвалом в голову никак не приходило. — Умереть решил значит… Значит ты и в настоящем теле хочешь умереть… Я очевидная причина, сделал бы, как ты желаешь, только вот не могу я себе этого позволить! — он боязливо взглянул на таймер, ускорил шаг, как мог, наконец слыша tinnitus над подвалом стоя. — Эзоп, Эзоп… Я ведь сам без тебя умру… Где же ты?.. — слова были странные и нелогичные, словно врал в лицо самому себе, особенно после насильственной выходки. На десятой секунде он зашел в здание, чувствовал нутром живое рядом, что несомненно обрадовало сначала как маньяка, а потом как Джозефа, — кроме Карла живых тут точно быть не могло. Фотограф спустился по лестнице, в конце затхлого помещения увидел сжавшегося в комочек бальзамировщика. В последний момент охотник коснулся плеча, снимая один удар, выдохнул шумно, ибо успел. Один миг — игра бы автоматически завершилась. Резко и абсолютно противоречиво он к себе мальчика прижал, в щеки худые целуя по нескольку раз, бормотал: — Ни там… ни тут… я этого не хочу… Ведь ты мне нужен… Ты уникальный… Я просто… — в нем что-то оттаяло, отлегло, не проходили для фотографа бесследно такие припадки, свидетелем и жертвой которых утром стал Карл. В последнее время Джозеф вообще был нестабилен: его постоянно кидало из крайности в крайность, от садизма к приторным поцелуям и объятьям, от философской меланхолии к клокочущей ярости, но самое странное, что он этого и не осознавал. Всегда охотник понимал, что он делает, но сейчас не было этого чувства полного самосознания. К бальзамировщику граф относился так, как считал нужным в данный момент времени, не заботясь сильно о последствиях. Поэтому сейчас голубые глаза были взаправду мокрыми, руки тонкие несколько подрагивали, придерживая за плечи. — Я ведь просто без тебя-я не вижу смысла жить, Эзо-оп… — даже гласные как-то надорванно растягивал, словно в плаче (а Карл всего-навсего чуть не покинул матч от очередной потери кукольной крови). Но бальзамировщик не сдался, хоть и знал для чего такая функция, мог подняться на ноги, но не поднялся… Почему? Ответов было не так много: неужто он хотел, чтобы Джозеф помучался собственной совестью и нашел его сам?.. Эзоп хотел показать, что все же имеет чувство собственного достоинства и способен обижаться? Получилось у него. Белокурая голова действительно тихо хныкала на плече… И замученный почти до предела юноша уже не выдерживал — как оказалось, сделать выбор он теперь вовсе не мог, оставаться на месте тоже, помогать найти себе замену ему запретили. Снова фотограф подстроил ситуацию, в которой нет решения, ведь все вокруг все равно обратятся не против графа, а против него. Выжившие, похоже, были правы: ему, как и другим охотникам, верить нельзя. А Эзоп — дурак! Раньше Карл сам за помощью к ним бегал! Но кто знал, что спор глупый, день горничных и ушастых, люстра идиотская — ситуации, в которых сперли все на него, оказались не случайными? Ведь юноша только недавно в Поместье попал, а на него уже когти точили!.. У графа был план сделать из парня врага народа, чью душу он в альбоме хранить будет? А ведь никто и не заступится тогда… Было бы логично, но нет же! Он мог сделать это раньше! Поэтому Карл не сразу пришел к обычному простому решению — необходимостью все связи с Дезольнье прекратить. Порвать веревки, обрушить мосты. У Джозефа даже не было реальных причин его калечить. Выбор Карл никакой не сделал, его заставили идти с другими, а граф не мог не догадаться. Брови к переносице свелись, нос дернулся, а глаза сузились. Поцелуи совсем не успокоили, больше неприятны были. Казалось, что любое действие фотографа вызывало отвращение и мысль, что весь он — фальшивка. — Я самый обычный и нет во мне уникальности, — то, что Карла буквально на ноги поставили, подействовало положительно и на прошлые раны, поэтому оттолкнуть охотника от себя не составило сильного труда. Бальзамировщик отступил назад, отряхнулся, губу прикусил, а после тихо пробормотал, ведь знал, что даже так его услышат: — Так и помирай, раз тебя и я, и брат твой бросили, хотя бы тело для бальзамирования понадобится, — пошатываясь, он стал подниматься по лестнице. Ему было все равно на то, как на слова отреагируют — не убьют ведь, а, если и смогут, это будет только в радость. Джозефу фактически прямо сказали, что Эзоп с ним оставаться не намерен. Ему не приснилось, не привиделось, не померещилось. Резало это хуже любого ножа, травило хуже хлороформа. Не убивало, только калечило. Карл шел сам, воспользовавшись силами фотографа, то есть сбежал как только появилась возможность. И это был решительный, хладнокровный отказ. — Я никогда не перестану существовать, Эзоп. Так доставайся же только мне. Слова заставили бальзамировщика остановиться, обернуться и открыть рот, чтобы сказать еще более ужасное и некрасивое, как только он встретил знакомое лезвие, что направлялось на него не первый раз. Юноша не успел испугаться, ничего не почувствовал. Размашистое движение, и шпага легко и филигранно отсекла платиновую голову от остального тела. Статус сменился на мертвого. Игра была окончена. Охотник проиграл. И время будто остановилось, грубый слегка искаженный голос отозвался помехами. В этот раз Карл не просто отключился, чтобы проснуться в кровати. В глазах ужасно плыло: образы размывались до тех пор, пока комнату полностью не озарил успокаивающий белый свет, слезы сами появились и застыли, словно Эзоп наконец умер и достиг долгожданного покоя… О словах теперь точно бальзамировщик не жалел, отказаться от них казалось невозможным. Легкая улыбка появилась на губах пока еще находящегося в этом мире маленького выжившего. Джозеф цыкнул недовольно, за волосы голову поднимая с земли, повертел ее, изучая лицо довольно знакомое со всех сторон и в последний раз бегло прошелся по нему губами в каком-то бессмысленном желании: — Так тебе и надо. Все равно от меня никуда не денешься. Но как же мне нравится то, что ты не миришься и все никак не подчиняешься… Так ведь даже интереснее! Но воспитание мне не позволит тебя оставить, hélas et ah, désolé, au revoir. Странно он выглядел со стороны, целуя мертвую голову любимого, из которого лилась бесформенными массами кровь. Но Джозефа это не волновало совершенно, в отличие от Ады, смотревшей последние секунды матча с широко открытыми глазами и искусанным пальцем. “Черт… Черт-черт-черт! — со стула вскочила, вокруг ходить стала, вслух ругаясь, пока никого рядом не было. — Сама же и отдала его в эти руки… Дура! Что ж ты беспокоишься, идиотка?!” Но чуть успокоившись, она вздохнула тяжело, вновь на стул деревянный грохнулась и сквозь пальцы себя смотреть заставила. Сцену с поцелуем увидев, девушка аж закашлялась, отвернулась, молясь, чтобы больше ничего не произошло. — Но я же не могла по-другому… Помер бы и так. Конечно, не в муках, но… Да уж, ему бы самому полечиться… И почему я раньше не замечала таких явных ненормальных наклонностей? Эзоп ведь даже намекал!.. И да… глупостей он наговорил, но так реагировать… Или он изначально знал, какие выражения подобрать, чтобы довести Джозефа до этого? Неужели… Она уже и забыла про некую особенность возвращения с матча Таро (в отличие от обычных матчей, команда не появлялась волшебным образом, а просто выходила через ворота), как Джозеф тихо сзади подошел, пугающе-угрюмо смотря в спину психологу. Кажется, до этого момента ожидаемый разговор принять должен был другие обороты, и графу уже будто все равно было на информацию о революции. Он вопрошал у нее на французском, будто посмеиваясь над тем, что она не поймет: —Et le film? Une mort tragique? На секунду Ада застыла, сделала еще один глубокий вдох, нервно сжимая в кармане металлический свисток, ласково улыбнулась, будто говорила с каким-то из своих пациентов: — Ах, Джозеф… Зачем Вы это сделали? Не кажется ли Вам, что это слишком? — Руки мои, а вина его, — спокойно произнес фотограф, сел и налил себе чай. — Будет лишним упрекать меня в жестокости, ибо все равно тело восстановится. Это лучше, чем промывать ему мозги. — Хорошо, но с какой целью Вы это совершили? Думаете, после такого он мыслить от бесконечной любви перестанет и добровольно сдастся? Доломаете ведь… — она с сочувствием посмотрела на табло с результатами. — Это другой способ, — Джозеф снисходительно взглянул на результат своего поражения, но не придал этому никакого значения. — Первый, добровольный и духовно высокий, потерпел крах. Его не пронять. Правда, насилие… пока тоже не дает результатов. И вообще, это Ваша специальность. Предложите мне способ, который сработает!.. Если я оставлю его в покое, он даже обо мне не вспомнит. Психолог, поведай мне, — он чуть ближе к ней наклонился, прошептав, — как устроен человек внутри. Месмер руку из кармана достала, свисток так и остался лежать в ладони, пальцем указательным в плечо ткнула, отодвигая от себя охотника: — Для начала в руках себя держать научитесь, а потом уже к больным лезьте. Он итак хорошо справляется, а, если ничего не заметили, глаза протрите. — Есть доля истины, в открытую мне ляпнуть о том, — он потер переносицу, — о чем он ляпнул… Это определенно прогресс. И все же я терплю бесконечное отрицание любой своей формы, — моментально одну руку изменил, узоры демонстрируя, — любого своего поведения. Но Вы хотите сказать, что я должен это поощрять? — Я такого не говорила, — она на несколько секунд замерла, вглядываясь в его почти стеклянные глаза. — Как бы сказать?.. Реакция Ваша его лишь напугает, максимум разозлит, что, конечно, тоже неплохо, но не в Вашем случае. Разве он сам за Вами не бегал? Что Вы могли сотворить, что его фанатизм в близкое к ненависти превратили? И Джозеф глаза распахнул широко, вспоминая про свою мертвенность, вскрытие, хлороформ, крест, кровь, труп и смерть. Карл бегал за интересом. Нужно было вернуть то, что вызывало фанатизм, что заставляло Эзопа реальным хвостиком за фотографом тащиться и ждать его прихода по вечерам, как тогда, на заре их знакомства, когда Дезольнье впервые ощутил холод кушетки под спиной и впервые перед мальчиком разделся. Граф ногтями щелкнул, чашку на стол с грохотом поставил и обыкновенно-радостно улыбнулся: — Благодарю. Пожал бы руку, да Вы не оцените!.. Но люк могу отдать. — И чему радоваться спешите? Уверены, что Вас даже спустя столько событий примут? Терпение не вечное даже у него, — недовольно зыркнула Ада, пытаясь обрубить все надежды. — А еще в свои ролевые игры в матчах не играйте больше! Вдруг кто-то, как я, посмотрит, а потом против вас и обернет… — Надеюсь, у Карла хватит на это великодушия, альтернативы все равно у него просто нет. Но то не его вина, — он задумался над словами по поводу игры, — я мог бы сказать, что буду делать так, как хочу, но скорее Вы правы, чем я. У нас имеются недовольные меньшинства, не стоит забывать об этом. Надеюсь, Вы в них не входите. Впрочем, иначе Вы бы со мной не общались, — Джозеф махнул рукой, делая полупоклон. — Ой, идите уже, нигде я не состою. Собрания… сплошная головная боль, мне своей хватает, — она подняла глаза на охотника снова, — а вашей тем более. Недолго они еще разговаривали, практически сразу разошлись. Оставив девушку одну и кивнув на прощание, Джозеф направился в спальню тихо, прямо на цыпочках зашел в их общую комнату, где Карл все еще спал. Дверь щелкнула, тихо граф подошел к кровати, начал смотреть долго-долго, даже счет времени был потерян. Охотник видел, как мерно вздымалась грудь, отметил, что шрамов на шее даже нет, слышал дыхание выжившего. Его это успокоило, ибо, хоть и на один процент, фотограф все же сомневался в том, что Эзоп такое сможет пережить. Дезольнье любовался всем в бальзамировщике, начиная с его седых волос и заканчивая длинными ногами, которые странно вытянулись, но такова была поза всех просыпающихся после ранений в игре: “Глаз не оторвать. Наверное, это тоже болезнь. Наверное…” Он руку поднес, чтобы погладить по щеке, но остановился, не стал и убрал, решил, что разбудит. Кошка лениво голову подняла и тихо мяукнула. Ей шикнули, и она, будто обидевшись, легла к Карлу на кровать, сворачиваясь клубочком у его рук, и, фыркнув, погрузилась тоже в дрему. Так же тихо, как и пришел, аристократ прошмыгнул в ванную комнату, держа в голове образ спящего. Но уже вскоре глаза серые медленно открылись, знакомый потолок изучали, будто не верили, что мальчик снова в спальне. Эзоп повернул голову в сторону шерстяного чуда, погладил, за ухом почесал, грустно улыбаясь: “А было ведь так хорошо…” — прошептал он одними губами, снова глаза закрыл, чтобы в замечательный сон провалиться. Пусть Джозеф старался не шуметь, но звук воды о керамику убрать все-таки не мог. По ванной летала пена, облачками садилась на мебель, пол, фотографа, который пытался завязать волосы на макушке в пучок. А Эзоп внезапно уши закрыл, справляясь с неожиданной сильной головной болью и внешним раздражителем. Он даже слегка голос повысил, чтобы слышно было: — А как-нибудь потише можно?.. Голос знакомый мигом выдернул из собственных мыслей, граф сначала даже не понял, что к нему обращаются, а, когда вник, кашлянул тихо и воду выключил. “Рано проснулся… Слишком рано. И дело не во мне, у него отнюдь не чуткий сон. Как надо, так не добудишься. Или что-то поменялось?” — его тянуло спросить, болит ли голова или шея, но фотографа так страдальчески попросили помолчать, потому и слушался. Он молча открывал вино, наливал в один бокал, жидкость на запах изучал, пригубливал. Хотелось ему… чего-то покрепче, чтобы вообще память потерять, но Джозеф прекрасно знал, как ведет себя, будучи в нетрезвом виде… Тогда точно никакого сна Карлу не было бы. Эзоп же руку обратно на мягкую кошачью шерстку положил, продолжил гладить животное, пока другой правый висок массировал, так как любой звук неприятно в голове отзывался. Животному было бесспорно приятно, но в какой-то момент она на ножки (довольно маленькие, но это не мешало ей быстро бегать, снося все на своем пути, словно таран) поднялась, прошлась по чужому животу и сиганула на пол, начав вылизываться. Бальзамировщик даже на бок перевернулся, потянулся рукой к ней, зовя обратно, на что мяукалка отвесила многозначительный кошачий взгляд и как ни в чем не бывало, окончив тотальную чистку хвоста, пошла в сторону окна, запрыгнула на стол, а затем и на подоконник, где ее вдруг как током ударило, шерсть встала дыбом, и кошка сама подскочила, на бешеной скорости помчалась сначала к Карлу, наступив тому на спину мягкой лапой, а потом убежала в ванную сквозь щель между дверью и стеной (дабы не задохнуться было предусмотрено). Эзоп губы надул, нос потер и слегка приподнялся, дабы увидеть, что так животное напугать могло: а там высокий охотник стоял, руки на подоконник сложил, улыбаясь сквозь маску: — Утро доброе, революционер мелкий. Что делать уже придумал? — голос охотника был громким, видно, что тот пребывал в хорошем настроении, и Карл медленно неуверенно кивнул. — Отлично! Я так и не спросил, у Энн кошку сперли? Не получите, если о пропавшей узнает? Услышав знакомый английский бас, Джозеф начал слушать, но вмешиваться не стал, лишь подметил, что раз Джек назвал Карла шутливо, то это значит все несерьезно. Как он и предполагал, из Эзопа толкового восставшего вряд ли получится, как, наверное, и выжившего. На последнем вопросе кошка внезапно прыгнула за бортик, не успев затормозить. Послышалось громкое и отчетливое французское “merde”, а Джек маску поправил с громким смешком: — Видимо, у кого-то будет много царапин после таких купаний, — Эзоп все еще сидел на краю кровати, ноги под себя подобрав, как в первую встречу. — А ты чего такой зашуганный? Наоборот же, радоваться надо, что кошка Джозефа всего расцарапает! Скальпелями и прочими вещами тыкаться не придется! Мяукалка отчаянно пыталась выбраться, выпустила когти чтобы зацепиться хоть за что-то… но гладкая поверхность была неумолима. В итоге она барахталась, иногда попадая по фотографу, который пытался ее схватить, параллельно откашливаясь из-за вина. И все же ему удалось взять ее и поднять над водой, обошелся двумя порезами на бедре и тремя на руках. — Да тише ты!.. — сам зашипел, ставя мелочь на пол, и больше ничего не сказал, ибо хотелось услышать ответ Карла на вопросы потрошителя. Но мальчик тоже молчал, просто продолжал смотреть, иногда уши от громких звуков прикрывая, отчего Джек махнул рукой: — Ну ты скучный… — повысил голос так, что бальзамировщик даже застонал: — Дорогой наш граф, Вы в фарш там не превратились? — Да даже если и в фарш, то тебе не достанется! — обязан был ответить, повысив голос до слышимого. — Черт тебя дернул сюда прийти, это точно ты ее напугал! — он погладил животное по мокрой макушке. Теперь Эзоп точно сжался в клубочек, лицо в колени спрятал и уши руками прижал, а Джек все отвечал: — Я хотя бы кошку испугал, а не этого любителя мертвых тел, — снова улыбнулся. — Бедная моя… — продолжал гладить кошку Джозеф. — Испугал тебя злой Джек… Ходит тут, лезвиями махает!.. Не расстраивайся, он уже уйдет скоро. Намокла вся… Божечки-кошечки, и не стыдно ведь ему!.. — увещевания на мяукалку не действовали, но фотограф верил свято, что она его слышала и слушала. Он уже понял, что спокойно насладиться потраченным мылом ему не дадут, потому, повязав полотенце на пояс, с голым торсом вышел на разборки. Кошка семенила за ним. Вид бальзамировщика графа расстроил окончательно, потрошитель все испортил. — Дорогой Джек, каким попутным чертом тебя сюда принесло, а? — не было громко, Джозеф не кричал, а чуть ли не шепотом спрашивал. — Пусть он тебя обратно и заберет. — Ох, какие мы злые… Только ты очень плохого обо мне мнения, я пришел по делу. Никогда не думал, что буду почтальоном подрабатывать, но, видимо, Виктор до сих пор бальзамировщика боится… — конверт появился в здоровой без лезвий руке. — Короче, письмо на имя Эзопа, ничего не знаю. Расписываться за получение будете? Фотограф цыкнул привычно, письмо забрал и саркастически поклонился так, что чуть полотенце не слетело: — Злые-злые, для тебя в особенности, — конверт от неизвестного отправителя фотограф рядом с Карлом положил, вернувшись с намерением закрыть окно. На прощание Джек лишь средний палец показал и быстро за углом скрылся так, что казалось, Дезольнье прямо сейчас из окна выпрыгнет и за ним погонится. А тем временем к письму руками трясущимися притронулись, но не открыли, почему-то сложно было, с ним явно творилось что-то неладное. Аристократ вздохнул вслед убегающему Джеку, пробормотал: — Как дите малое, ей-богу… Вот ему жизнь с Субедаром точно на пользу пойдет, — немного саднили кошачьи маленькие глубокие царапины, с волос капала вода. Завидев чужие трудности, Джозеф подошел, присел рядом, протянув когтистую руку: — Позволь? А Эзоп даже не взглянул, позы не изменил, молча руку с письмом протянул. Легко острый ноготь вспорол бумагу, являя за собой исписанный лист. Джозеф вновь перевел глаза на бальзамировщика, отдавая письмо обратно: — Или прочесть мне? — он все равно должен был спросить дозволения, но ответа вновь не последовало, лишь пальцы сжались-разжались в кулак, Джозеф прямо в руку вложил, кладя свою сверху. — Тогда оставлю тебя еще на некоторое время, если что — зови, — Эзопа погладили быстро и вернулись к уже подостывшей ванне и недопитому вину. — Нет, это ж надо так все испортить!.. Джек, да я у тебя матрас выкраду, будешь знать! “Интересно, что от него вообще может быть нужно… Он уж точно ничего не нарушал, в отличие от грешного меня. Это просьба? Приказ? Распоряжение? Уведомление? Олетус, наверное… Но он редко пишет лично… только самое важное, ценное и нужное. Интересно, касается ли меня? Вряд ли. А был бы иной повод?.. Черт с ним, будь что будет, я все равно… что-нибудь придумаю”, — полбутылки уже ушло, а Эзоп все еще медленно по бумаге водил глазами, каждое слово по несколько раз перечитывал, смысл пытаясь понять, ибо голова думать упорно не хотела. “Зачем мне внезапно извинения приносят и говорят о том, что давление оказали сильное… количеством матчей и влиянием охотников. Я же специально ту фразу сказал… И печать есть…” — видимо, владелец таверны, пользуясь “горем” бальзамировщика, решил игру усовершенствовать. Последние слова Карл прочитал уже вслух, завороженно и с явным странным наслаждением: — Также Вам временно выдаются права охотника, дабы восстановить справедливость… — Карл нахмурился, ничего не понял, осмотрел письмо на свету, но так лишь удостоверился в подлинности. Фотограф еще недолго там пробыл, буквально доделал основную цель визита, ибо вода неприятно жгла порезы. Замотав волосы в странную конструкцию из полотенца (чисто женская привычка), он нанес немного косметики, дабы лицо выглядело обыкновенно-приемлемо (без трещинок мелких), оделся в белую, сродни платью, рубашку, и с бутылкой в руках вышел в прохладное помещение. — Что-то важное? — внезапно вмешался вышедший из ванной Джозеф, но услышал кое-что привычное за стенкой, очевидно громкое. Два помещения разделяли их, и самое ужасное, что женский голос тоже примешался, бормоча уже известные за столько лет китайские ключи… Фотограф измученно вздохнул: — Они живут с ней всего второй день… Второй день, Карл… Эти черти даже Ци Шийи уговорили… — Эзоп уши прикрыл плечом и рукой, письмо все так же протянул, чтобы охотник тоже прочитал, поэтому, поставив на тумбу спиртное, Дезольнье в почерк аккуратный вгляделся: — И все-таки не без меня обошлось… — он ожидал, что Карлу запретят общаться с ним, отселят, но то, что было настрочено далее, заставило Джозефа сначала усмехнуться, а потом побледнеть, взяться руками за бутылку и прямо с горла хлебнуть, внимательно перечитать еще раз и на Карла ошарашенно взглянуть: — Ты? Охотник? Как… интригующе, — граф опустился рядом, откладывая бумажку и поднося палец к губам задумчиво. — Хозяин знаток баланса. По себе знаю. Стало быть, какие-то охотники станут выжившими… Но списка нет, — в очередной раз услышав какой-то стон, он недовольно посмотрел на стену. — Черти! И кто тут еще громко орет?! Никакой солидарности, — фотограф даже Эзопа пожалел, ибо тот так отчаянно закрывался от каждого шума громкого. Ему действительно было так больно, и в эту смерть ему заменили собственный слух на охотничий?.. Джозеф погладил того по плечу, пытаясь хоть как-то успокоить: — Думаю, одним из твоих выживших по закону жанра буду я. Я в этом практически уверен. Так ты поэтому так боишься шумов? Я угадал? Эзоп раздраженно посмотрел на графа, вновь на письмо показал: “Что написано, то и знаю”, — отвернулся, и к стене прислонился. Джозеф вздохнул, не видя смысла докучать диалогом больше: — Если совсем плохо станет, попробуй выпить, — на бутыль кивнул. — Отлично утихомиривает мои вечно копошащиеся мысли. Может и тебе поможет. Но знаешь, меня бесспорно радует, что ты хотя бы не воспринимаешь меня как пустой звук, — говорил шепотом, уже понял, что произошло неизбежное, а слух лишь начало. Эзоп вытянул один из пальцев вверх и, повторяя за Джеком, показал все же не средний, как хотелось и предполагалось, Джозеф, с трудом сдерживая смех, поменял положение чужой руки в правильное и добавил: — Зрение у тебя сейчас не очень. Думаю, к завтру и оно изменится… Если бы ты знал, как мы охотники, видим вас, ты бы предпочел закрыть глаза… И, вообще, это вино стоит в три раза больше, чем все здесь вместе взятое, напрасно ты отказываешься, — из комнаты китайцев послышались очевидные даже для Карла стоны, на что граф руки в боки упер и раздраженно пробормотал: — Пойду, напомню им, что они не одни живут… Эзоп на ладонь свою еще долго смотрел, глаза вновь прикрыл и тихо произнес: — Лучше им рот заткнуть чем-нибудь… — Меня это тоже касается? — спросил в шутку, не ожидая ответа особо, так как собирался серьезно пойти и постучать в злополучную дверь, чтобы хоть немного потише были. Но парень, казалось, незаметно кивнул в ответ и, как только охотник вышел, слез с кровати и к кошке подполз, накрывая маленькое мокрое тельце немного жестковатым полотенцем. Мяукалка не особо сопротивлялась, хоть и предпочла бы сохнуть самостоятельно, мордочкой начала тереться о руку Эзопа, шершавым язычком лизнула ладонь, потом палец, второй, а затем… приоткрыла рот и медленно, неспеша укусила того за палец, смотря невинными глазами. Бальзамировщик не двигался, голову набок склонил, наблюдая, как его кусают, тихо пробубнил под нос: “Как-то даже мило…” Недовольная, что ее в покое не оставили, кошка сильнее в руку вцепилась, выступили даже мелкие капельки крови. — А ты не заразная? — осознав, что опасное животное больше не касалось зубами кожи, Эзоп тут же забыл об этой мысли, ведь кошка расслабилась и подставилась под чужие касания, словно она не виновна. Мальчик снова нахмурился, слегка в нос пальцем ткнул: — Ну, чего ты?.. Кусайся… — Тыканье не понравилось совершенно, и Эзоп получил сразу же еще два новеньких следа от клычков и провокационный вопль, после чего животное, гордо ударив Карла хвостом по лицу, удалилось на кровать. Пальцами провел по ранкам бальзамировщик, улыбнулся слегка, на остальное даже не обратил внимание, взял кошку на руки и сам сел рядом, но она не смирилась с тем, что ее в покое не оставят, и из рук вон вильнула, прыгая подальше. Юноша снова пошел за ней, пока не трогая, лишь руку вытянул: — Ну, пошли… Ну, давай… Я не буду больше по носу стучать… А Джозеф уже вернулся, недовольно постучал каблуком по полу, вздохнул, так как застал эту странную картину, не понимая, чего Карл хочет добиться от бедного животного, которое, завидев родную тушку, кинулось опрометью и намострячилось на плечо графа, намяукивая обиды на Эзопа: — Э… Они вроде успокоились, — не решив, что стоит сказать в такой ситуации, констатировал он факт, ведь все похабные звуки после его стука сразу замолкли. Бальзамировщик кивнул, но от бедной кошки не отцепился, привстав, потянул ее на себя, отчего мяукалка плечо фотографа корябнуло сильно. Мальчик к груди ее прижал, чтобы лапками пошевелить она не могла и что-то, кроме как коготки выпустить, у нее больше не получалось, понес обратно на кровать, не давая несчастной улизнуть. Маленькое чудо сначала предпринимало попытки сопротивления, однако вскоре сдалось, ибо Джозеф не решился ее у Карла отнимать, только попросил: — Не мучай животное, коли оно того не хочет. Уж лучше меня… — Я ее не мучаю, — Эзоп снова губы надул, понравилось изображать из себя обиженку какую-то, гладил кошку достаточно аккуратно, под мордочкой почесал. А фотографу сильно мешали распущенные волосы, и он припомнил, что ленточка атласная находится в заложниках у березы, потому с завистью на хвостик выжившего посмотрел и спросил самого себя: “Интересно, насколько глупо я буду выглядеть, если на дерево залезу?.. Нет, это ужасная идея. Просто отвратительная… Про ленту стоит забыть, но…” — Эзоп, а ты умеешь лазить по деревьям? — внезапно прозвучал странный вопрос, из-за чего Карл посмотрел на фотографа как на дурака. — Ты нас с ней перепутал? — он ткнул в мяукалку. — Ладно. Впрочем, забудь. У тебя все равно не получится, — пожал плечами граф, наблюдая, как бальзамировщик полностью на животное переключился и носом в пушистую шерсть зарылся, аж глаза прикрыл, сам с завистью в глазах смотрел на безразличную ко всему кошку, даже пробормотал сконфуженно, зажигая несколько свечей, ибо уже темнело: — А когда-то ты меня по утрам так обнимал… Пару раз было точно. Эзоп, Эзоп… на кого ты меня променял… Слова чужие мальчик услышал, но предпочел проигнорировать, смешно дернул носом, опять кошку к себе прижимая и продолжая гладить. Джозеф начал чиркать что-то на листочке, судя по размашистым движениям, рисовал — рука шла то плавно, то отрывисто, пока наконец фотограф не подул на листок, подняв его к свече. Изображен был Карл какой-то неправильный: его тело было высоко и худо, руки заведены за спину, маска привычная струилась темной массой с лица и не падала, спина чуть стала сгорблена, рядом стоял гроб пустой. Он подсунул бальзамировщику листочек: — Думаю, ты как-то так будешь выглядеть. Это общие черты для охотников характерные… Но тот даже на листок не взглянул, от кошки не отлипал и с легкой расслабленной улыбкой прошептал: — Я все равно в матче не появлюсь, можете не ждать. Граф укоризненно смотрел на любимого, но вскоре усмехнулся легко, одну руку себе на лицо кладя, закрывая половину, дабы видно не было, и обратился негромко: — Эзоп, mon cherí, ты ведь помнишь, — руку переместил, открыв вторую часть лица, где под ладонью было искаженное черно-белое выражение, потрескавшееся, с алым глазом, аналогично беззрачным и до дрожи в печенках знакомым, — что ты кое-что обещал мне в госпитале мисс Дайер, когда мы оба пострадали. И обещание ты дал добровольное, даже был рад ему! — к Карлу пододвинулся. Казалось, что в тусклом свете его глаза переливались рубиновыми оттенками, словно драгоценными ограненными камнями. Руку тонкую к бальзамировщику поднесли, невесомо обводя контуры лица. — Я помню это так хорошо, словно вчера заживала сквозная рана и рядом, как обычно, скромный и молчаливый, лежал ты. И помню я еще кое-что, — совсем близко Джозеф наклонился, фактически в губы Эзопу дыша, ибо злополучную маску уже когтем снять успел, — что ты всегда выполняешь обещания, mon cherí. Граф закрепил это неоспоримое поцелуем мягким и все же требовательным. Никогда вслух Джозеф бы не признался, но больше всего на свете он любил Карла целовать. Не было для него ничего интимнее, чем то, которое так обнажало собственную душу, вверяя ее в руку партнеру. Было нечто волшебное в том, как он обводил языком губы мягкие, как спокойно и уверенно сминал их, чуть-чуть иногда зубами цепляя, дабы свое присутствие обозначить и ничего от душеизлияния не отвлекало. Бальзамировщик не мог не почувствовать винные отголоски: фотограф пах вином, обладал его вкусом, в его глазах плескалась рубиновая жидкость. Пламя плясало рядом, изредка освещая чью-то светлую прядь волос, фрагмент бледной кожи, розоватые щеки, такие холодные, но сейчас алые глаза и иногда мирно спящую кошку. Словно не летала вчера чья-то пепельная голова, не бился кто-то в исступлении от злости собственной, не старался сбежать от реальности и своего мучителя, не пытался неизменно найти свою жертву. Хоть и не боялся Карл охотника больше, он точно опасался, ибо не настолько глупый, чтобы вновь лезть под лезвие острое. Взгляд метнулся к лицу чужому с трещинами так горячо любимыми, в угол комнаты убежал и снова обратно, не находя себе место и сомневаясь в Джозефе опять. Как только, как ему показалось, серые глаза встретились с открытыми прекрасными алыми, Эзоп замер на месте, не дышал почти: “Слишком опасно находиться в такой близости”, — губы тонкие Карл укусил не так сильно, чтобы кровь не пошла, иначе бальзамировщику точно голову бы второй раз снесло… Поэтому кусался аккуратно, дабы выбесить охотника, что тот сам отпустит. Руки в плечи упирались, готовые оттолкнуть в момент любой. А Джозефу было мало, но все же решил, что достаточно того, что его хотя бы не пнули: вместо того, чтобы рук вытянутых опасаться, он осторожно положил их себе за плечи, заставляя быть еще ближе и прикусывать губы еще. Действия его никак не коробили, графу было сладко, вкусно и до невозможности приятно. Он решил, что Карл с ним играется и был не против, вновь языком запоминая все трещинки, изгибы и потертости уже родных, как считал, губ. Но, недовольно в поцелуй промычав, Эзоп руки попытался освободить и назад отклониться так, что даже на спину свалился, резко головой дернул, разрывая поцелуй наконец, и, тяжело дыша, произнес: — Хватит… Джозеф над ним навис автоматически, некоторое время изучая следы проделанной работы на любимом лице, палец к губам по привычке прижимая. Он сощурился, словно лис, положил руку на грудь бальзамировщика (из-за длины пальцев и когтей практически всю мышцу перекрывал), и, засмеявшись, упал рядом, поглаживая того: — Comme si tu n'aimais pas. — Non, je n'aime pas ça, — произнес сухо Эзоп, скидывая руку чужую с себя, и, на бок ложась, к спящей кошке лицом оказался, вновь к ней приластился. Ни на секунду не расстроившись, фотограф руки за голову убрал, смотря на небесный свод сквозь окно: — Mais tu parles toujours ma langue. — Ich kann nicht nur Französisch sprechen, onkel Jerry hat mir auch diese Sprache beigebracht, — Карл вновь под нос ляпнул. — Mais tu parles français, donc moi aussi. Джозеф понимал и немецкий, но на уровне превосходной грамоты не знал, в отличие от английского. Произношение грубое заставило немного сморщить нос и выразить свое мнение: — Аh, la langue des chiens, vraiment. Les allemands étaient d'excellents philosophes, mais n'ont jamais été des gens intelligents. С'est pour ça que tu as pitié, ne jure pas. Mais je suis très impressionnée que vous vous adaptiez à mes désirs. — Es ist wichtig zu trainieren, wer weiß, woher der Brief kommt, — Эзоп будто специально на другой язык перешел, дабы никаких догадок про его любовь и ненависть не строили. — Аvez-vous reçu des demandes de l'étranger? Ne me coupe pas l'oreille, s'il te plaît. — Раз было, но обычно на нем интеллигенция разговаривает, — все-таки послушался Карл, обратно на английский переходя, добавил, — и пишет тоже. — Да, ты прав в абсолюте. Нет для таких, как я, другого языка, — он думал, стоит ли рассказывать, и все же решился: — Я не помню заказчика, организатора, ведущего похорон. Я мало что помню. Но все люди этих ритуальных служб были глухи к любым эмоциям, моим, моей семьи, наших знакомых. Они словно… стена, через которую никакие чувства не проходят… И ты такой же. В тебе действительно нет ярких вспышек, нет понимания внутреннего мира других людей. И почему-то моей душе необходим именно ты. Не знаешь, почему? — Не знаю, — он плечами пожал, на секунду повернулся, будто сказать что-то хотел, но смолчал, обратно к кошке полез. Фотограф, вопросительно брови приподняв, снисходительно согласившись с молчанием рядом, все же задал другой вопрос, более конкретный и понятный: — А можно ли то же сказать о тебе? — Что? — все-таки пришлось бальзамировщику обратно поворачиваться. — Ладно, вряд ли тебе есть во мне необходимость, поэтому вопрос, — он грустно улыбнулся, — односторонний. И все надежда умирает последней. — Так какой вопрос? — уже слегка раздраженно спросил Карл. — Что обо мне сказать нельзя-можно? Джозеф сам на бок повернулся, чтобы его лучше слышно было, четко произнес: — Я тебе нужен? Как что угодно: как человек, как труп, как тело, как душа, как оболочка… Хоть как-то? Памятуя твои предыдущие ответы и толстые намеки… Эзоп лишь глаза сузил, осмотрел фотографа сверху донизу и только потом ответил: — Нет, — завершил ответ, обратно отворачиваясь, но добавляя, — но если никто больше не согласится на бальзамирование, то возможно. — Твое “нет” для меня “да”, — усмехнулся граф. — Кстати об этом… ты ведь делаешь посмертный макияж? Личико должно быть точь-в-точь как живое, верно? — фотограф скинул туфли куда-то на пол, нарушая тишину слегка, жмясь ближе к спине Эзопа. — Да, могу, а когда ты планируешь умереть? — Например, завтра. Думаю, в игре в роли выжившего мне не суждено уйти целым… от твоих рук, — Джозеф не мог знать о завтрашнем дне ничего, но предполагал, что Карл возжелает выместить всю боль в этом матче. — Так я же не пойду… Может тебе все-таки мисс Наир попросить? Она вроде умеет. — Пойдешь, куда ты денешься? Лучше ведь идти по-хорошему, правда? Полы в коридорах редко моют, знаешь ли… — при угрозе такой он совершенно не менял свою нежную интонацию. — А до мисс Наир мне нет никакого дела. — А у нее, видимо, есть дело, — резко снова повернулся бальзамировщик, опять близко с фотографом находясь. — Она хотела быть Вашей моделью, но ты взял меня, хотя я и не думал об этом. — Мисс Наир имеет отличный вкус на мужчин, однако роль модели лишь предлог, чтобы попасть под крыло охотника, — Джозеф аккуратно взял Эзопа за подбородок, смотря на того сверху вниз и не переставая улыбаться. — Чтобы было проще играть, чтобы было безопасно. Она очень расчетлива, хотя, может, действительно в меня влюблена. Только я влюблен в тебя, и третьему здесь места нет. Поэтому моя единственная модель отныне ты. Эзопа отпустили и наградили поцелуем в нос. У Джозефа сегодня было слишком хорошее настроение, в отличие от некоторых. Лицо быстро рукавом вытерли и с тихим “фе” отодвинулись: — Нечего меня любить, мисс Наир хорошая. — А я все равно буду!.. — пронеслось над ухом, после чего оно, покрасневшее заметно, тоже было одарено касанием тонких губ. О Вере думал не долго, но после ее плачевного признания откопал в памяти фрагменты игр, где она стояла часто с ним в фотомире, смотря со стороны, как страдают куклы, а после и она сама, так как Джозеф считал ее стратегию глупой и не щадил, уж тем более не задавался вопросом, что Наир тут делает… Ему было все равно, равнодушен был до невозможности, ибо в Вере не находил того искомого прообраза родного человека, за которым гнался. А в Эзопе этот прообраз оказался даже улучшен. Граф не мог вспоминать без сладостной улыбки его волосы, грубоватые руки в перчатках, безэмоциональные глаза, на свои собственные, во много крат глубже и необычнее, он совершенно не обращал внимания теперь, хотя раньше любовался. Приоритеты поменялись довольно сильно. — Мисс Наир ничью дыру в сердце закрыть не сможет, только куражить да интриговать. Она как одна из твоих кукол, красива бесспорно, но глупа и для меня никакой ценности не представляет — банальна, вычурна, предвзята, порочна. Не думай даже сравнивать ее и себя. Вы диаметральные противоположности. Джек видит смысл в женщинах, а я вижу смысл в личностях. Тем мы и различаемся, о том и спорим уже вечность целую, — Дезольнье все-таки не удержался и уткнулся лицом в чужие лопатки, вздыхая. — А ты воспринимай меня как хочешь, в той ипостаси, в которой я тебя буду хоть как-то устраивать. Мне и твоего дыхания довольно, лишь бы я его слышал… А что касается тяготений… завтра жизнь нас рассудит, главное, дай ей шанс. И будь революционером. Если хочешь, я не против, — Джозеф зевнул, немного помолчав и вслушиваясь в нечеткий ритм сердца живого, руку холодную через Карла перекинул, даже не встал и не разделся толком, ибо смысла сейчас в том не видел и боялся, что бальзамировщик испарится, как тогда, сбежит в какую-нибудь библиотеку, и фотограф не уснет. — Так Вы меня держите или отпускаете? — Эзоп медленно руку от себя отодвинул, приподнимая, на спину перевернулся, дабы сзади не лезли. — Я тоже не личность и ничего, кроме работы, не вижу, — он произнес это странно серьезно и резко, внезапно вспомнил о словах чужих, — а с тобой мне еще и находиться опасно!.. — Ты просто этого осознавать не можешь, — позы не изменил охотник, в полудреме уже был, — лишь другой человек разглядеть способен черты личины в другом… Подожди. Опасно, говоришь? Но я ведь до сих пор не вонзил тебе нож в спину, а значит этого и не случится. Словно чужими устами говоришь, имей совесть!.. — сказано было устало и развязно, без капли злости вообще. — В спину не получал, а в ногу второй раз, — все еще пытаясь из объятий выбраться, бальзамировщик не унимался. — Третий хочешь? — Джозеф прищурился, когда Карл слегка нахмурился, думая о том, что сказал не так, раз ему предлагают испытать лезвие, и, не меняя лица, повернулся и головой замотал, отчего та лишь разболелась сильнее и пришлось закрывать уши руками. Граф посмеялся, видя последствия, по голове погладил, шепча мысли вслух: — Да шучу я, боже… К моей вине примешивается твое превращение, охотники все же другие существа. Тебе лучше уснуть как можно скорее, — дабы самому этому не мешать, фотограф из-под одеяла выбрался, с кровати спрыгнул и, накинув плащ на плечи, намеревался оставить Карла одного. — Если тебе мое отсутствие поможет уснуть, я уйду. — Да нет, мне все равно… — как ни странно, но вслед за фотографом Эзоп на кровати приподнялся и сел. — Я могу уснуть в любое время после десяти. Охотника чужое рвение, конечно, порадовало, умиляло и грело тихонечко где-то внутри. Ведь, хоть бальзамировщик сказал, что ему все равно, он подсознательно очнулся и обратил внимание — камнем по отношению к Джозефу уже точно не был (контакт физический фотограф никогда в счет не брал, ибо расценивал его лишь как биологическую потребность). Знаком все являлось хорошим. — Четкость твоего графика удивляет меня до глубины души. Сейчас темнеет рано. Интересно, когда выпадет первый снег?.. Ах, зима, влажная, мерзопакостная, такова она зачастую в Англии!.. Зато на Родине вечно в ноябре снега по колено, и так его много, и такой он тяжелый, что двери резные массивные, и без того не отворить, не открыть совершенно. Впрочем, так было всего лишь пару раз, что все семейство запиралось из-за сугробов… Чистили быстро, знали свое дело. А в Особняке зимы самые классические, довольно натуральные, но по-технически стылые. В моем разрушенном крыле камин просто не угасал, хоть мы и к холоду не чутки, но он нам неприятен, — даже руками сам себя обнял, поежился, вспоминая события предыдущих годов. — Однажды, мы ненароком подпалили платье Мэри, но Наяда быстро все уладила, — прокашлялся в кулак. — Маленькое лирическое отступление, забудь. Но все же я покину тебя ненадолго, надо перетасовать карточки кое с кем и разложить пасьянс завтрашнего дня. Я ведь не хочу идти в заведомо неравный бой с пустыми руками. Хотя какая к черту командная работа?! На вашем опыте проверено, что ее и в помине быть не может. Каждый за себя, хоть вас четверо, ты всегда один. Иногда кажется, будто между вами вражда хуже, чем между фракциями. Но думаю, ты итак заметил, — сделал плавное движение руками вниз, словно к полу что-то прижимал: — Отправляйся к Морфею без меня, mon cherí, я вернусь, — задумался на секунду, — к полуночи. Так будет романтичнее, верно? — рефлекторно еще раз покашлял, краешками губ улыбаясь. — Нужно известить об этом Джека. Он единственный, на кого я хоть как-то могу положиться, да и тот… Ладно, будто я лучше. Других лиц игры я не знаю, но это определенно охотники, которые оказывают на выживших сильное давление в последнее время… Кроме потрошителя никто даже в голову не идет, значит будем гадать на его таро. — Так вот почему он маску носит?.. — протянул Эзоп задумчиво. — Им нельзя взглядом встречаться с нами… Фотограф прикрыл рот рукой, дабы смехом Карла вновь не оглушить: — Нет, Эзоп, Джек просто любит выпендриваться и казаться загадочным. А изнанка у него до банальности скучна, но это не делает его хуже, — вышел, все еще посмеиваясь, прикрыл дверь. И ему не одному было весело. Гогот раздавался из комнаты, в которую направлялся фотограф, стукнул два раза и приоткрыл дверь: Джек и Наиб сидели на полу. Потрошитель сидел в развязно полулежачей позе, а наемник — напряженно по-турецки. Окинув взглядом помещение полупустое и компанию, граф оценил их занятие… Карты. — И сколько он уже тебе должен? — Дезольнье усмехнулся, хотя Наиб уже вскочил, чтобы начать угрожать и кричать, дабы выметался фотограф. Поэтому, чтобы не вернуться к Эзопу растерзанным злым Субедаром, охотник добавил: — Хотя ладно, я по другому делу. А Джек, повернувшись на Джозефа, казалось, даже через маску светился, будто угрожая лезвием, плеча коснулся, но на наемника не взглянул: — Много… Потом поговорим, я слишком занят опустошением его карманов и банковского счета! — Хорошо, но готовься завтра декодировать машинки, — пожал плечами аристократ. — И не будь злюкой, поддайся этому простолюдину хоть раз!.. — не желая получить кулаком по лицу, он, как можно скорее, дверь захлопнул. Джек усмехнулся, собрался к игре вернуться, как вдруг про письмо вспомнил, Наиба, который уже вскипал от злости на потрошителя, карты, фотографа и жизнь в целом, даже не предупредив, мигом за дверь выскочил: — Хорошо-хорошо! Рассказывай что ты там вычитал. — Джек, что ты за бескультурщина? — Джозеф ручкой помахал, даже не разворачиваясь, грустно вздыхая. — Теперь просишь информацию отвергнутую, даже не извинившись… Как жаль, что теперь я расскажу тебе об этом не бесплатно!.. — Да иди ты уже сюда, истеричка… — сам же и позвал, и подошел потрошитель, стоя уже за спиной фотографа. — Так про что ты? Граф, уже поворачиваясь, быстрым движением Джека за воротник схватил и к своему лицу притянул, переставая наконец улыбаться: — Слушай сюда. Завтра мы выжившие, а Эзоп — охотник. Я почти уверен, что это буду я, ты и еще две личности, которые сильное давление на Карла оказывали в последнее время. Только прикинуть могу, — он стиснул зубы. — Он уже начинает лучше слышать, просто трясется, если я голос хоть на децибел повышу. Способностей его я не знаю. Своих тоже, — сильнее сжал одежду чужую. — Но, основываясь на личности, не удивлюсь, если нас запихнут в гроб или что-то в этом роде. Так что… будь морально готов обрести глаза-пуговицы и жалкое кукольное тельце, Джек. Монолог закончив, фотограф руку разжал, пару раз кистью тряхнув: “Да какая я истеричка… завтра сам орать будешь, словно тебя вскрывают… А мне и не в новинку”. Джек нервный смешок изобразил, хотя и действительно засомневался в собственной сохранности на долю секунды: — Владелец поместья поменял любимчика что ли? Или на тебя в роли выжившего посмотреть хочет? — Владелец наконец-то проявил акт справедливости, ибо голову человеку отрезать, это тебе не одежду когтями рвать, — пальцем у виска покрутил аристократ, картинно вздыхая и не задумываясь о том, что Джек таких интимных подробностей их отношений не знал. — Думаю, он будет преследовать исключительно меня, ибо это его месть. Так что можешь сильно не беспокоиться… Владельцу на всех одинаково все равно. Секунду помолчав, Джек осторожно поинтересовался: — Отрезать голову?.. Я, конечно, все понимаю, у всех свои фетиши, но такое... впервые слышу. — У меня рука не дрогнула, — фотограф нервно усмехнулся, качая головой: — А следовало бы. И кто теперь из нас маньяк?.. Вопрос философский, — он сложил руки на груди, ногтями поигрывая, не в силах остановить дрожание губ, вызванное этим воспоминанием. — Впрочем, будь душкой и сделай вид, что ты ничего не слышал. — Я подумаю над этим, — бросил Джек в шутку, ведь болтать действительно не собирался. — А я каким боком в ваши ролевые игры влез? — Со мной водишься, бочком протиснулся. Да и бочки у тебя в последнее время… На пятиразовое с переездом перешел? — он заливисто засмеялся, меняя легонько тему. — Ну же, признавайся, в вашу комнату автоматически сбрасывается вся еда? А после в желудок твоего голодного бабуина, а в твой — как следствие. И ты, Джек, вроде взрослый состоятельный человек, а с ним, как с дитем, играешься… Впрочем, он и есть для тебя ребенок, хоть и жизнь у него была исключительно взрослая… Может, хватит уже в игрушки играться, не считаешь? — по подбородку пальцем поводил, словно придумывал коварный план. — Но дело твое. Надеюсь, тебе хотя бы весело, друг мой сердечный. За меня не беспокойся, — взглянул на Луну, что была так близко сегодня. — И за нас не беспокойся. Mon cherí Aesop, конечно, по-прежнему отвергает с неизменным хладнокровием, но все-таки кризисов диагноза я у него не вызываю больше, а это главное. К тому же слишком много переделано, слишком много грехов у нас за плечами, чтобы назад отступать. Я по локти в его крови, а он по глотку в моей. Наверное, это неправильно… Но на этом держится наше сосуществование, и меня это вполне устраивает. Надеюсь, его тоже. — Если Вы, дорогой граф, способны набрать вес от одного семечка, я Вам искренне и по-настоящему соболезную, — потрошитель полупоклон сделал, под маской улыбаться не переставал, принял слова чужие только с юмором. — И детям в азартные игры нельзя. Я веду себя с ним как со взрослым, что-то не устраивает? — обратно тему перевел, дабы о Наибе больше не говорить. — А вы уж точно с ума посходили, не легче было его к ноге привязать или поводок надеть? — Не могу приковать, как ты не понимаешь… Мне нужно, чтобы он сам ко мне пришел, а не чтобы я его у себя, как ручного песика держал. Слуг мне и при жизни было достаточно, а он совершенно в их класс не входит. Скажу больше, Эзоп для меня что-то сравни Бо-... Неважно. Но он определенно не достоин быть рабом. Мне нужна самая тонкая квинтэссенция того, чтобы он по итогу сам шел ко мне, при этом не терзаясь. Сложновато звучит… — потер подбородок, после руку в сторону вытягивая. — Но меня итак все устраивает. А тот случай… он просто очень сильно вывел меня из себя. Да кто бы угодно разозлился! Ну и все равно смерть его кукле не грозит. И вообще, не тебе, Джек, меня судить. Ах да, еще кушай поменьше. — Да нигде я не поправился, чего пристал?! — недовольно потрошитель руки на груди сложил. — И поменьше бы ваших интимных подробностей слушать! —Ага… интимных… Ладно, я сказал тебе все, что знал. Готовься умереть. И спокойной ночи твоему буйному другу. Тебе не желаю, у тебя они всегда неспокойные… — Конечно, если меня Наиб одной левой спать не уложит. Он лезвием воздух разрезал, прощаясь, пошел в комнату, где Субедар в порыве злости, слегка карты помяв, впихнул их кое-как в коробочку, спрятал подальше с глаз потрошителя, чтоб тому и в голову не пришло играть больше. Наемник просрал столько, сколько за год службы держал в руках, и чувствовал себя отвратно: — Черта с два я соглашусь еще хоть раз на подобное дерьмо… Прозвучал скрип, в спальню вошел Джек и плюхнулся на кровать, достал книгу с подоконника, не вставая. — Больше играть не будем? — Катись к черту. Дверь в ванную хлопнула так, будто ее хотели уничтожить и разбить вдребезги — больше от Джека просто было негде запереться. У Субедара был свой режим и предсонная тренировка была в том числе. Не сказать, что охотник его смущал, но он видеть его треклятой маски не хотел. А за дверью воцарилась тишина, после чего характерный звук лязга железа… Шаги приближались к двери. У наемника кончилось терпение. Мало того, что проиграл, так еще и унижение да стеб терпел… С ноги вышиб дверь, в любой момент на потрошителя броситься готовый: — У меня были к тебе условия. Исполняй. И не действуй мне на нервы. Ебну — не замечу. Колени под себя Джек подогнул, сел на кровать, книжку на край откладывая, протянул: — А я разве что-то не выполнял? Ты поддаваться у меня не просил, — под маской расцвела улыбка. — Чушь не пори и мне мозги не еби. Молчание — золото, а в твоем случае единственный возможный вариант. Я ведь могу не церемониться, все долги разом сбросить! — он ловко оба ножа меж пальцев прокрутил, но спрятал в ножны четким движением. — Жаль, что твой труп не пролепечет слова раскаяния. Потрошитель лишь раздраженно фыркнул, будто его отвлекли от очень важного дела, снова роман раскрыл, ложась в удобную позу для чтения, тихо-тихо ответил: — Будто мой труп вообще что-то скажет. — Да ты итак труп. Не удостоив собеседника большим, Наиб заперся вновь. Ему нужно было серьезно обдумать, где он возьмет столько денег на откуп проигрыша… До Джека ему дела не было совершенно, как и до революционного движения: “Вот бы отсюда был способ выбраться… сбежать от этого пидора, и от этих придурков… Как было бы легче.” А Джек лишь тихо усмехнулся вновь запертой ванне, страницу скучной литературы перелистывая, добивая: — Так сильно проигрывать не любишь? Но ему ответом послужила тишина. Субедар уже слишком за этот день устал, дабы спорить дальше. “Тебя бы, пидора, нагнуть… Только не знаю в чем. Как бы выяснить, во что он играет из рук вон плохо, да и отыграться. А еще лучше сбежать… Он ведь разговаривал со шлюхой, точно! — Наиб хлопнул кулаком об руку. — Но к этому лицемеру я не пойду, а его собачка… может мне и скажет. А если нет, пригрожу ему, и аристократишка тут же все нужное выложит, да и разойдемся мирно… Обязательно завтра выясню”.