Исповедь атеиста

Эзоп проводил взглядом фотографа из комнаты Эмили, ничего не сказал больше и, лишь спустя некоторое время, сам заскучал, осторожно поднялся с кушетки и медленно направился в свою спальню, которая оказалась закрыта. Он вспомнил о том, что Ада ему сказала запереть дверь, и что он положил ключ в карман, но там его не оказалось. Бальзамировщик ничего не нашел: вероятно, предмет просто выпал в столовой, поэтому кое-как шагающий парень принялся за поиски, которые тоже не увенчались успехом. Карл снова принялся осматривать каждый сантиметр пола, ведь ключи не могли сами испариться! Несмотря на свою травму, пробежал по столовой еще пару кругов, проверив каждый уголок уже минимум пять раз, он все же сел за стол и задумался о том, что ему стоит дальше делать: продолжать беспокоить окружающих и попроситься к ним или остаться на месте и просто вздремнуть здесь? Второй вариант показался более правильным, поэтому юноша просто положил свои руки на стол, уронил на них голову и прикрыл глаза. Внезапно со стороны выхода послышались знакомые шаги. Вошедший охотник изобразил интонацию, похожую на плач: — О господи, еще и часа не прошло... За что мне все это? — перед ним оказался измученный Джек, который только вздохнул, прослушав замечательную историю от Эзопа про потерю ключа и бесполезные поиски, достаточно спокойно отреагировал, слегка толкнув пальцем. — Так к графу вали, че тут расселся? Иди давай, иначе он меня прибьет, что к нему не отправил… — так как бальзамировщик достаточно хорошо относился к потрошителю, он не захотел, чтобы охотника избили и спокойно послушался, направился к Джозефу. Тем временем фотограф уже давно бодрым шагом дошел до своей комнаты, хоть внешне его и клинило: глаза постоянно меняли цвет, трещины буквально скрывались и вновь образовывались. Переступая порог собственной спальни, вторая форма тут же испарилась, а Дезольнье со стоном рухнул на кровать, прямо на ней кое-как снял с себя плащ, отправив его в полет на кресло, брюки небрежно бросил на пол вслед за обувью. Оставшись в одной робе с приоткрытой грудью, кальсонах и чулках, фотограф по шею забрался под одеяло, приняв позу эмбриона. Все тело горело так, словно он болел вирусным заболеванием, но такой эффект проявлялся из-за того, что регенерация костей была самой болезненной, тяжелой из всех. Его словно разбирали и пересобирали заново изнутри, сопровождая этот процесс постоянными всполохами. Джозеф не мог перестать концентрироваться на болевых ощущениях, какими бы мыслями себя не занимал: постоянно ежился, шерудил ногами по кровати, сжимая в руках собственные плечи, ибо рядом с ним никто не лежал. Облегчения не было нигде. Граф невольно пожалел, что подушки не обладают теплом и формой человеческого тела. Сжав покрывало в руках, он тихо пробубнил своей черно-белой форме, хоть на самом деле был благодарен за то, что “второй он” выбил из Эзопа такие важные обещания: — Еще пара минут, и ты бы просто убил меня, идиот… Джозеф, приложив немалые усилия, смог провалиться в благодатную дремоту, во сне боль очевидно утихала. Он даже немного скинул одеяло, ибо было довольно жарко при таком отоплении — промозглая осень брала свое. Если бы граф знал, сколько добрых по отношению к нему поступков совершил сегодня Джек, то он бы точно ему в ноги, если не поклонился, как минимум осыпал бы речами благодарности. Но Джозеф, разумеется, не знал и никого не ждал сейчас. Лежал и обнимал подушку. А бальзамировщик постучался тихо три раза и ничего не сказал, думал, что если не ответят, то потрошителю потом можно будет придумать оправдание, ведь это не его вина, что фотограф не услышал! Однако, тихо застонав, граф все же открыл глаза и пробормотал: — Мне послышалось или..? — он действительно решил, что в бреду ему померещилось, поэтому не сомневался, что спрашивал пустоту за дверью. — Да кому же я опять сдался?.. Никакого покоя в этом месте. Впрочем, если это галлюцинации, я даже не удивлюсь. Кого там принесло? — Джозеф приподнялся на локтях, устало смотря на дверь. — Эзоп Карл... Меня Джек сюда отправил. У фотографа немного в голове не укладывалось, зачем его друг мог отправить к нему Карла, когда они буквально два часа назад виделись. Он сначала решил, что его объект обожания над ним шутит и, хоть был не в настроении для чужого юмора, все же тяжело встал и еле волоча ноги открыл дверь: — И какого черта он тебя отправил? Я же говорил, чтобы ты шел к себе, мне нужен отдых, — граф не хотел, чтобы Эзоп видел его в таком жалком виде, не дожидаясь ответа, уронил тело обратно на постель, отворачиваясь к стенке. — Я ключи потерял… — Карл опустил взгляд в пол, пошаркал ногами, очевидно стесняясь. — Ага… И это повод?.. — смысл слов бальзамировщика до него дошел не сразу. — Черт, разумеется повод. Джозеф молча указал рукой на дверь, дабы ее заперли — Эзоп оказался на удивление послушным мальчиком, резко закивал, зашел внутрь и запер дверь, оставшись стоять на месте. “И умничка Джек сказал, чтобы ты шел ко мне, дабы на тебя не наткнулся кто похуже… Я воздам тебе потом, потрошитель, клянусь”. Вспомнив свое недавнее желание обнимать не подушку, он с долей сомнения взглянул на Карла, но все же слабым голосом произнес: — Иди ко мне, — бальзамировщик нехотя подошел к кровати, все еще не решаясь взглянуть. Графу было плохо, тоскливо и очень-очень больно, но он из последних сил пытался не выказывать этого. Возможно он возлагал на мальчика много лишних надежд, но почему-то верилось, что только объятья с этим человеком возымеют эффект. — Ну же. Повторять не буду. —Джозеф окончательно повернулся к нему лицом, смотря как-то просяще, приподнял половинку одеяла. Зря он встал, чтобы дверь открыть: немного ушедшее чувство давления на спину вновь возникло, всполохом заставляя согнуться из-за боли в пояснице, в результате чего, до этого лежавший ровно фотограф был вынужден сжаться чуть ли не в комочек, прикрывая глаза. Эзоп не совсем понял, что от него хотят, сделал несколько шажочков почти на месте, подойдя к кровати вплотную, но не исполняя просьбы, очевидной даже ребенку! Джозеф тяжело вздохнул, понимая, что для Карла такие вещи новы, тяжелы и непонятны, поэтому не без отблеска мучений в голосе пояснил: “Ляг рядом и обними меня”, — говорил бы он это обычным голосом, но жаль, что сейчас напоминало последнюю просьбу умирающего. Почему-то ему вспомнилось, как Клод на смертном одре за пару дней до кончины так же просил Джозефа обнять его, словно на прощание… Все же Карл медленно кивнул и расстегнул верх, аккуратно положил сложенным на кресло и забрался на кровать к аристократу. Эзопа тут же прижали к себе так болезненно слабо, отрывисто вдыхая запах недавней свежей крови и извечный запах морга, который даже с годами, наверное, не выветрится. Он пробормотал тихо-тихо: — Я не хотел, чтобы ты видел меня таким, но мне очень больно, Эзоп. Ты же должен знать, что это такое… Но с тобой мне хотя бы не холодно. Там. Внутри, — все тело и правда было мертвецки холодным. У организма не было сил даже на банальную поддержку температуры тела, хотя бы в диапазоне “теплого”. — Даже после этого выжил… — тихо пробубнил Карл, чувствуя холод от прикосновений живого мертвеца. Фотограф тихо усмехнулся его скептичности, которая даже в момент близости никуда не делась. Но теперь, когда он знал в чем дело, не сердился, не удивлялся такому поведению, да и сил на это не было: — Только для тебя, mon cherí. За любого другого выжившего я бы и ногтя не отдал, — будто вспомнив о существовании рук, граф обнял за плечи Карла, обвивая слабыми отмирающими лозами. — Но это самая болезненная регенерация из всех, кои я переживал. Самая жестокая травма, — ему даже прилагать усилия, чтобы обнимать Эзопа, было нереально тяжело, но ему очень хотелось, а “хочу” всегда было на первом месте. — Да и к кому же ты тогда пойдешь, если тебя снова изобьют до полусмерти?.. Кто вправит тебе мозги о том, что жизнь дорогого стоит, м? — Джозеф приложил голову ко лбу Карла — так выражал максимальную усталость. — Да никто, зачем мне это? — Затем, что я тебя люблю и буду пользоваться своим даром вечной жизни в твою пользу. Я уже говорил, — граф удрученно вздохнул и прикрыл глаза, стиснул зубы, кашлянул и продолжил, — об этом. В голове фотографа мелькнула мысль: “Если я лишусь существа снова, то я исполню, клянусь, танец вечной смерти”. Раньше он так не думал, не хотел умирать, раз уж даровали столь долгое существование… Вероятно, боль плохо влияла на его сознание. Эзоп промолчал, спорить не хотелось, сам уже устал, лишь спросил: — Ты Джека же не будешь бить? — Тьфу, конечно, нет, напротив… Совсем напротив, не могу понять, какую благодарность ему надо принести. Кстати о Джеке, — он вспомнил, о чем потрошитель просил его на досуге, — сегодня вечером тебе предстоит играть в Блэкджек. Это особый режим игры, не такой жестокий, но это как посмотреть. — Джозеф нашептывал ему правила игры, увлекся так, что даже перестал обращать внимания на боль: кости уже срослись, было слышно тихий хруст последних затягивающихся трещинок в позвонках, остались надкостницы и пластины, верхние соединительные да покровные ткани. — Следовательно, за плечами каждого выжившего будет стоять охотник. Выжившие в праве выбрать своего партнера, нашего мнения обычно даже не спрашивают… Но выигрыш засчитывается не фракциям, а паре, которая набрала нужное количество очков первой. Поэтому, в наших целях не конфликтовать с вами, а сотрудничать. Волосы закрывали половину его лица — о них совершенно не позаботились. Зато челка Карла была зачесана когтями, словно расческой, назад. Джозеф хотел видеть все лицо, без малейшей доли скрытности. Сейчас граф не представлял никакой угрозы: он был настолько слаб, что даже Эзопу хватило бы сил перебороть его, кабы была нужда. Конечно, фотограф совершенно не боялся и не учитывал такой вариант чужого поведения. Эзоп слушал правила внимательно, старался как мог: — А ты там тоже будешь? — Если ты выберешь меня в качестве своего партнера, то придется, — Дезольнье, конечно, никуда не хотел идти в таком состоянии, но будто его спрашивали! — Ну, — Карл кивнул, — тогда тебя определенно не стоит выбирать, верно? Джозеф не удержался и уже второй раз за день поцеловал Эзопа в лоб. Он очень радовался, что тот хотя бы капельку жалости к нему проявил за последнее время. Та фраза (“Это все тоже ты подстроил?”) до сих пор не выходила из головы, поэтому сейчас слова звучали довольно контрастно. — Я бы не желал. Однако ты имеешь право меня принудить, никуда я не денусь. — А зачем мне это? — бальзамировщик нахмурился. — А Джек сам играет? Или ему не нравится? — Он является тем, кто раздает, напрямую влияет на исход игры. Но тебе он ничего не скажет, лишь молча обменяет карты, — Джозеф попытался изменить положение, отпустил Карла и лег на спину, раскинувшись звездочкой. Рука покоилась на чужом прессе, а нога поверх его. — Да, будет большой моей благодарностью, если ты дашь мне возможность реабилитироваться. Рекомендую тебе взять Персиваля или братьев Ву. Они самые уравновешенные среди нашей труппы, ты можешь им доверить их часть игры спокойно. Эти профессиональные убийцы ничуть не хуже меня. Эзоп кивнул, ничего больше не говоря, — бальзамировщик вообще никогда не отличался красноречием. Граф лишь умолчал о едином сознании выживших и охотников во время игры… Когда ты декодируешь, а в твоей голове звучит чужой голос, то можно и перепугаться. Когтистая рука изучала рельеф, на который совершенно не обращала внимания до этого: “Наверное, ты человек не самой маленькой физической силы… Так почему же ты там, тогда, не дал хоть какой-то отпор?” — На самом деле довольно веселый режим, лично для меня. — Карл молча смотрел за действиями охотника, не выражая какого-то сопротивления, пока фотограф выводил замысловатые узоры, глядя в потолок, решаясь, спросить али смолчать. — Ладно. Почему ты не оказал сопротивления? Кто знает, возможно они бы испугались и бросили тебя? Эзоп, когда люди посягают на твою гордость или честь, это нельзя терпеть. Это оскорбление, — сам Джозеф об этих вещах был очень высокого мнения, будучи моралистом, не терпел чужой малейшей выходки и пережил далеко не одну дуэль. — Ну, они же не могли меня просто так побить… Значит есть за что, — неожиданно Карл пожал плечами, глаза не открывая и явно наслаждаясь ласками, отчего пальцы мгновенно прекратили свои движения, а ногти слабо впились в кожу, Эзоп прикусил губу, уставился в потолок, попытался убрать руку тут же. — Ты не ответил на мой вопрос. Они могли все, что угодно, себе надумать. Так почему ты не нанес ни одного ответного удара? Я не поверю, что ты не способен. — Потому что если у них были причины, то все было вполне заслужено. — Заслуженно… Незаслуженно… Они тебя боялись и напали первыми. И нападут снова, если разглядят в твоем поведении хоть один признак твоих странностей, — у графа даже голос охладел и перестал хрипеть, настолько важную вещь он хотел донести. — Если ты не хочешь этого терпеть, сделай так, чтобы им было чего бояться, ибо лучшая защита есть нападение, Эзоп, — Джозеф сдвинул руку к чужой шее, демонстрируя “нападение”. — Но если это заслуженно, значит надо терпеть... А насилие зачем? Они мне ничего не сделали. Фотограф думал, придушить этого тугодума сейчас или все-таки еще потерпеть: остановился на последнем, для своего же успокоения поглаживая чужие неровные ключицы и ямочку между ними. — А ты хотел, чтобы я твои остатки с пола соскребал бы? Ну уж нет. Чтобы в следующий раз такого не было. Не будь бездушной куклой и покажи, что ты тоже живой человек, — он саркастически хихикнул, — в отличие от меня. Эзоп на секунду задумался о том, что именно имеет ввиду охотник, но, решив, что ему это знать и не нужно, просто промолчал. Тот тяжело вздохнул, словно мать после чтения нотации, посмотрел на серые глаза… В них будто бы и мыслей не было, только бездна. — Ты меня понял? Не давай скоту поднимать на тебя руки, и жизнь твоя станет намного спокойнее. — Скот меня вроде и не бил... Карл повернулся на бок, закрыл глаза, а фотограф молча приобнял сзади. (Можно было уже давно догадаться о его скрытой тактильности невероятной силы, коя так мешала ему при жизни. Он мечтал потрогать какие-то предметы, ощущать их поверхность пальцами, желал также и при рукопожатии снимать перчатки, чаще гладить любимых людей, но родился не в то время и не в том месте. “Не позволено”, — единственное, чем ему отсекли все это еще в далеком детстве. Поэтому сейчас он словно отдувался за все потерянное и упущенное.) Выживший слегка вздрогнул, спрятал голову в плечах и попытался укрыться, сильно не касаясь фотографа, но пара нежных поцелуев покрыла острые лопатки. Над ухом прошептали: — Ты же простишь мне мои маленькие домогательства? Думаю, тебе уже пора перестать бояться меня, — он был абсолютно прав, бояться стоило кого угодно вокруг, но не ослабленного Джозефа в данный момент, который сейчас ищет лишь опору в Карле. — Я не боюсь… — он тихо прошептал, перевернув лишь верхнюю часть корпуса на спину, закрываясь от поцелуев. — Правда? Тогда я рад, что не бужу в тебе загнанного оленя, это какой-никакой прогресс… — он чуть не добавил в “лечении”, но быстро себя осек. Морфей уже нашептывал ему свои заклинания, потому он совершенно не беспокоясь в том, что с ним могут сделать во время сна, задремал, уткнувшись носом в чужое плечо.

***

Сон графа, впервые за долгое время, был сладким и пленительным. А самое прекрасное — пустым; никаких воспоминаний, никаких кошмаров, никаких снов о смерти, все прекрасно. Проснулся он около семи вечера, не открывая глаз начал искать рукой тело, которое грело его до сна, и не сразу понял, что Карл отбыл на игру. Джозеф попробовал сесть и тут же встать — удивительно, но никакой боли и в помине не было, лишь где-то в пояснице отдавало легким воспоминанием о произошедшем. — Интересно, на что он там наиграл? Кровать была убрана и заправлена, из одежды был составлен образ комфортный и теплый, без эпатажа и эротики. Надел граф корсет, поверх теплой рубашки жилет, застегнув на все пуговицы и плащ из дефолта — все же самый любимый. “Как странно, когда я засыпаю с Карлом рядом, мне не снится весь мой больной бред… Надо почаще звать его хотя бы на полчасика… Этого вполне достаточно, чтобы уснуть. А еще хотелось бы верить, что он не будет больше подставляться под удары. Хотя я, наверное, слишком много от него требую за раз, но ведь на его же благо, черт возьми. Да и надеюсь, что никто не будет докучать мне лишними вопросами об утренних событиях…” Фотограф плавно засеменил по лестнице — Эмили недооценила его, рекомендуя трость в ближайшие дни. Он уже спокойно обходился без нее. В этот вечер в зале собралось очень много народу, наверное, даже все, что было странно. На вошедшего графа обратили внимание пара взоров, однако он быстро завел разговор с Се Бианем, все тут же забыли про него. “Нам показалось, что он вел себя нелогично, хоть мы и настоятельно рекомендовали… — Честно говоря, он вряд ли вас внимательно слушал… Впрочем, поверьте, он старался изо всех сил. — В том есть его вина, но ведь нельзя прийти и сразу победить! — Рад, что вы это понимаете”. Джозеф перекинулся парой слов с Мэри, разрезая, кажется, окорок, она поинтересовалась поразительной выживаемостью фотографа, на что он, мягко улыбаясь парировал, мол не так уж и плохо все было. В своей речи употребил максимально легкий намек на их с Мичико дружбу и, посмеиваясь, повернулся к Джеку. Короче говоря, все события недавних времен никак не отразились на статусе Дезольнье, чему он был несомненно рад. Бальзамировщик же, после очередной игры, открыл глаза и проснулся в своей комнате, слегка улыбнулся. (Не то чтобы его не устраивали покои графа, но у себя ему было гораздо спокойнее.) Эзоп с легкой радостью осмотрел свои приборы, оставшиеся нетронутыми, аккуратно сложил большую часть себе в чемоданчик и направился в столовую, где по дороге встретил Наиба, который в некотором шоке наблюдал за идущим из своей комнаты Карлом. Чудом не опаздывающий юноша прошел в столовую, отсел как можно дальше от других, чтобы не беспокоить себя и остальных… Разумеется, Джозеф хотел подойти позже к любимому, банально поинтересоваться, как все прошло. Тем временем Эзоп поступил очень умно, сидел как мышь, его никто не трогал. Не специально, но наставления фотографа были в какой-то мере исполнены. Карл не ел, пока не убедился, что хотя бы кто-то из выживших начал кушать, отрезал себе кусочек индейки и отправил в рот. Тем временем за другим столом граф даже выпил пару, а может и больше, бокальчиков полусладкого… Алкоголь оказывал на него не сильные, но довольно интересные эффекты. Когда он пил немного, становился веселее и чуточку болтливее, мог начать вести разговоры не на те темы. В другом случае случалась просто катастрофа. Если при жизни он ударялся в воспоминания, то сейчас не только ловил мигрени, но и постоянно менял форму, ибо такое состояние — проявление слабости, забирай контроль да рули. Либо был другой, отдельный вариант: пил много и долго, как запойный и потерянный, и кроме как в постель его было не дозваться. Но такое было крайне редко, после чего он горько сожалел о всем содеянном накануне вечером. Через некоторое время Эзоп молча удалился в свою спальню. В любом случае большинство просто сидело и разговаривало, что было немного странно для бальзамировщика. Внезапно к нему в комнату довольно настойчиво постучали: Джозеф мог бы вломиться так, но рефлексы вежливости все равно были при нем. — Ну же, кто еще к тебе придет так поздно, м?.. — он переминался с ноги на ногу, стучал ногтями, ибо его бесило ожидание. — Что-то нужно? — Эзоп подошел к двери без страха и открыл ее, посмотрел на фотографа с обычным выражением лица, в ответ его бегло поцеловали в губы, словно собираясь уходить и похлопали рукой по голове. — И как оно? Пережил голоса в голове? Ну, это ничего, ты привыкнешь… — Джозеф бесцеремонно просек чужую комнату, уставившись на гроб. В пьяную голову порой приходили очень странные идеи. — Можно лягу? — от гроба фотограф метнулся к окну. — Брось, улыбнись мне, неужели не рад? Ах, какой дивный вечер! Право слово, ужасно, что я давно не посещал сад… Впрочем, вряд ли осень одарит меня новыми цветами, зато какими листопадами… Так бы и нырнул в эти оранжевые клумбы! — вся его речь сопровождалась активной жестикуляцией совершенно не в тему, маханием руками и тычками пальцев, чуть ли не языком жестов. Эзоп с непониманием уставился на Джозефа, перескакивающего с темы на тему: — Ты пришел на бальзамирование? Вы говорили, что больше не придете за ним… — Вы, ты, мы… Определись, черт тебя дери, кто я для тебя?! — он внезапно упал на колени прямо перед окном, но тут же встал. — Впрочем, ах, какая разница, ты что-то сказал про бальзамирование? Нет, mon cherí, сейчас я хочу либо танцевать, либо умереть!.. — Джозеф буквально тут же обвил руку вокруг талии Эзопа, другую положил на плечо и начал кружить бедного по комнате, что-то напевая на французском. — А есть способ как тебе умереть? — лицо бальзамировщика озарилось, ему было все равно на этот танец, который он даже почти не заметил, зациклившись на вариантах смерти для графа. Нет, воистину такое создание, как он, должно покоиться и благоухать в гробу. — Ах, смерть, такое искупление должна принести, такое блаженство, но, кабы я не любил, я бы отдал себя в когти своего же, — он осекся, — своего же спасителя! — Эзопа буквально приподняли чуть наверх, словно маленького ребенка, но тут же поставили обратно, заставив покружиться. — Значит Вы тоже считаете, что смерть прекрасна?.. Что она дарует людям настоящий, истинный покой?.. — Ваши уста глаголят частичную аксиому моих выражений, милый. Она прекрасна для тех, кого она за руку ведет в бездну — им уже все равно. Но для тех, кто еще ходит по земле, она страшна и ненавистна, ибо она антагонист в их глазах, ведь забирает с собой близкие по сердцу души любимых… Джозеф наконец отпустил Карла, зачем-то сделал женский реверанс и открыл крышку гроба. Услышав прекрасные слова из уст фотографа, Эзоп не мог не улыбнуться. Наконец-то его поняли, хоть и не в полной мере, но хотя бы какую-то часть! Он тихо прошептал, не отрывая взгляда: — Поэтому важно научиться живым не скучать по мертвым и не заставлять их страдать... — сказал бы и больше, но, как только Джозеф открыл гроб, бальзамировщик будто очнулся, подбежал и быстро закрыл его на замочки. — Нельзя так открывать его… — затем с какой-то странной любовью и заботой протер его крышку тряпочкой, стирая чужие небрежные отпечатки пальцев. — Это нужно делать нежнее... Это же не просто шкатулка, которой можно греметь как вздумается. Джозеф развел руки в подобии жеста передачи себя органам власти: — Легко сказать тебе, не скучать… Тебе не познать той тоски, не познать вечного душевного голода и одиночества, отсутствия равновесия и какого-либо смысла в жизни!.. Это одновременно ужасный и прекрасный опыт, ибо никогда у меня не было такого вдохновения как в период осенней меланхолии, — мерил шагами комнату, из угла в угол, ибо от волшебного ящика его отогнали. — Нежнее… А спать в нем можно? — Я знаю, о чем говорю, — юноша сказал это даже немного строго, нахмурившись, но после быстро поменял выражение лица на более спокойное. — Спать можно, но только если вечным сном… — Не ставлю под сомнение твою профессиональную этику, но, если мне предложат чужую жизнь за жизнь брата моего, я, не раздумывая, соглашусь… Ну, почему мы ограничены законами физики и строением материалов?.. Как же наш мир однополярен… Даже творчество, являя собой саму свободу в чистом виде, вынуждено подчиняться правилам природы и механики, и лишь сознание человеческое является исключением… Потому и мысли об умершем мне отпустить не дано, тягостно, что бы я себе не говорил и что бы не делал… Сломать рамки я тоже не могу, — завершив речь, он оторвался от изучения чужих профессиональных инструментов, и с сонливой усталостью в глазах посмотрел на Карла. Граф правда не сомневался в своей возможности вздремнуть в гробу, но так как Эзопу эта вещь вероятно очень дорога, он просто прислонился к стене, смотря на ящик издалека. Бальзамировщик убрал оставшиеся инструменты себе в чемоданчик, слишком долго не был в своей комнате, что каждый предмет казался невероятно ценным, поэтому и пытался спрятать от чужих глаз: — Больше ничего тебе не нужно? — М-м-м, мне просто очень сильно захотелось тебя увидеть, вот и все, — фотограф пожал плечами, будто это такая обыденность, метнулся на заправленную кровать. Упав на спину, он запрокинул голову так, что светлые волосы касались темного пола, смотрел на Эзопа вверх тормашками. Паркет, конечно, был вымыт, но далеко не настолько чист, чтобы такое проделывать… — Хочешь, чтобы я ушёл? — граф пальцем ткнул себе в щеку, улыбнулся. — Я не знаю, но не надо трогать мои вещи, — он надул губы и громко вздохнул, скрестив руки на груди. — А тебя можно трогать? — самый обычный и нормальный вопрос, как казалось пьяному сознанию, прозвучал от охотника… — Зачем? — совсем не смутившись, у него уточнили. — Потому что таково мое желание, — Джозеф, будучи в таком странном положении вытянул руки. — Поцелуй меня, и я сгину с глаз твоих. Эта фраза уже была сказана посерьезнее, но не без доли лукавства. Удивительно, но Карл подошел, наклонился и коротко поцеловал аристократа в лоб. “Можешь идти”, — прозвучало, а Джозефу сейчас действительно больше и не надо было. Охотник грациозно изогнулся обратно в приемлемое положение и удовлетворенно промурлыкал: “Твоя милость не знает границ, дорогой Эзоп”. Цоканье каблуков постепенно затихало в коридоре. Сейчас граф жалел лишь об одном — в гробу не дали полежать. Бальзамировщик быстро заперся, собрался готовиться ко сну. На данный момент Карл мог закрывать дверь только изнутри, ведь ключ находился у одного хитрого наемника, которого точно шальная муха укусила: не захотел он физически мстить, решил поиздеваться в тиши. Наиб лежал в своей каморке на твердой железной кровати, приняв максимально расслабленную позу, на которую способен, и, закинув ногу на ногу, держал ключ прямо под светом яркой голой лампы, со скучающим видом рассматривал, что даже вдруг задумался. Он казался самым обычным, скучным и неинтересным, просто ужасным… Прямо как у него, и это было странно. Нормальные люди обычно привязывали цветные веревочки, вешали разные украшения, камушки и другой сущий бред. Некоторые даже писали письменную просьбу владельцу поместья, чтобы им сделали ключи другого цвета… И ладно, если бы так делали самые младшие, но нет, таким занимались взрослые "серьезные" люди! Железо красиво блестело на свету, хотело остаться в его руках, но Субедар быстро вспомнил кому вещица принадлежала, выкинул он прежние мысли о его схожести с каким-то изгоем. Хотя Наиб и был опытным военным, шибко по уму от ребенка не отличался, ведь выкрасть ключи вот так, было низко, ужасно и точно неправильно… Но кто бы упустил такую возможность! Наемник медленно встал, после ужина ужасно клонило в сон, однако он был сконцентрирован на своей миссии: удостоверившись, что все разошлись по своим комнатам, тихо дошел до спальни Эзопа и аккуратно вставил ключ в замочную скважину. Дверь легко поддалась, и парень заглянул внутрь. Он решил сделать лишь несколько маленьких шалостей: спрятать гроб, чемоданчик, унести одежду и разукрасить лицо спящего. В общем, сегодня точно не хотелось сдерживать свои старые детские желания и наклонности, которые все время подавлял. Черный фломастер мгновенно появился в руке, Наиб подошел к спящему бальзамировщику и, слегка приглядевшись к его наряду, заметил нечто странное — Эзоп спал одетым в какого-то зверя. Субедар, резко забыв, что вообще не должен здесь находиться, громко воскликнул: — А я говорил, что он один из этих гребанных извращенцев! Ебаный в рот… Я не знаю, но по-моему он поимел местную кошку или… Да хуй его знает, может он не только некрофил, но еще и зоофил блятский?! Скорее сюда! На ночные странные крики мигом начали сбредаться выжившие — сначала те, кто не спали допоздна, потом те, кого специально растолкали, потихоньку поднимался шум и гам… В комнату зашла Эмили, недовольно бурча. — Что ты, черт побери, здесь делаешь ночью?.. — она сначала решила, что ей померещилось, потому рассеянно потерла глаза, но наваждение не ушло, напротив, кошачий пушистый хвост из-под одеяла стал лишь четче виден. Она удивленно подняла взгляд на наемника, и увидела кошачьи уши. Дайер побледнела. — Только не говори, что у всех… — нервно дотронулась до своей головы и вперила взгляд в Наиба. — Мне теперь всех вас от такого лечить?! — забегала по комнате, делая попытки вырвать их, но все было тщетно. Наиб тоже повернулся к ней и застыл с открытым ртом, коснулся, как и остальные выжившие, своей головы и заверещал так, что было слышно даже в соседнем крыле: — Это все Эзоп натворил, напиздел, расхуярил и выебал, судя по всему! Он так спокойно спит во время этого кошмара, здесь точно есть его вина! Тем временем подоспели остальные: кто-то еще не обнаружил нововведения, кто-то радостно прыгал и визжал от счастья, а кто-то начал истошно чихать… Пришлось срочно выдворить слепую, ибо она просто не могла остановиться, ведь на кошек у нее была аллергия. Где-то в соседнем крыле раздался вопль, по силе громкости ничуть не уступающий децибелам Субедара. Джозеф мирно спал, пока не был злостно разбужен этим воплем. Голос был мужской, крыл трехэтажными ругательствами все, что движется. Охотники быстрее просекли в чем дело, ибо много кто не спал и был более осмотрителен. Послышался грохот. Джек чуть ли не выбил дверь и направился в сторону крыла выживших, чтобы потребовать от Эмили объяснений. Однако, увидев, что этим заразились и выжившие, он просто встал в шоке у стены, ожидая, что его кто-то заметит. Никто не сидел без дела. Филипп с Кристиной обменивались тревожными репликами, Мэри и Мичико восхищались пышностью чужой шевелюры, Берк матерился так, как не матерился даже тогда, когда ему оторвало ногу, Итакуе уши были почти родными, поэтому он вместе с Робби пытался поймать хвост Перси, а Ву Чанг… Джозеф упоминал, что ночью учит китайский. Разумеется, на Карла обратили внимание, но не столько, сколько было бы в обычной обстановке. Джек молчал до тех пор, пока на него не взглянули, после чего обратился к Дайер: — Эмили, вероятно, твоя лимонная кислота сработала на мне в таком виде, а потом остальные заразились… — он сказал это серьезно, будто нес не чушь собачью, а читал лекцию. — А я знал, что когда-нибудь ты где-то да выебнешься! Эмили, он опасен для нас, запри его в изоляторе, нахуй! — Наиб повернулся в сторону охотника и еще громче завопил. — Да причем тут ты, дубина… Заражены все! — большей чухни доктор в жизни не слышала, покрутила пальцем у виска, уже не могла держать себя в руках, маша на потрошителя руками. — А ты помолчи! — рявкнула она на Наиба, сложила руки на груди. — Так, спокойно, нам всем нужно успокоиться и принять серьезное решение, что нам делать дальше… Но наемник уже не слушал, вцепился в воротник Джека и пытался угрожать ему кулаком, на что тот пытался не рассмеяться: — Да чтоб тебя семеро коней ебали за это дерьмо в жопу! От кого ты такую заразу еще подхватить, падла лысая, мог?! Джозефу теперь тоже было не до сна. Он, наскоро накинув плащ, выбежал смотреть, один ли он такой… Голову украшали объемные кошачьи уши такого же цвета шерсти, как и волосы. Большой пушистый хвост тоже присутствовал. Ему пришла в голову та же мысль, что и Джеку: а как там дела у другой фракции? Он поспешил вниз и из-за угла очень тихо вырулил: — Джек, а что тут происходит?.. Толпа выживших обернулась на него, отчего граф моментально пожалел о своем решении, лишь несколько людей были слишком заняты, чтобы обращать внимание на какого-то Дезольнье. Эмили пыталась буквально стащить Субедара с Джека, и не придумала ничего лучше как потянуть его за хвост: “Да от-це-пись ты от не-го!” А фотограф сначала вообще не понял расклада дел, но осознав, что Джек еле держится чтобы не заржать в голос, тоже тихо захихикал: “Очень мило выглядишь”, — про себя он отметил, что многие с появлением кошачьих аксессуаров стали значительно миролюбивее и миловиднее, но к Наибу это не относилось никоим образом. — Ты посмотри, что он, блять, натворил! Вот, пидор, я ему покажу, как заразу разносить! — наемник брыкался, вцепился уже двумя руками в ворот потрошителя, который, уже не сдерживаясь, просто ржал. Эмили оставила попытки противоборства с этими двумя. — Это кого тут еще надо в изолятор… Она вернулась в комнату к Эзопу, кроме спящего там все равно никого не было, а ей понадобились время и тишина, чтобы проанализировать информацию. Подогнув под себя хвост, она уселась рядом с бальзамировщиком на его же кровать и крепко задумалась, смотря на серые мягенькие ушки Карла. Граф бесшумно открыл дверь в знакомую спальню, и с удивлением обнаружил там Эмили в ночной рубахе: — Оу… Вы его охраняете? Позволите мне разделить эту тишину и все-таки разбудить его. Карл такое упускает! — Дайер покачала головой, мол, делай что хочешь, поэтому Джозеф наклонился к лицу Эзопа и засмотрелся на уши. Руки сами тянулись их потрогать, он держался из последних сил. — Mon cherí, вставай, и как тебя вопли из коридора не будят? — хвост мерно покачивался из стороны в сторону. Карл что-то пробурчал, махнул рукой и продолжил спать дальше, будто происходящее вокруг его не трогало вообще. Джозефу стало даже жалко будить эту умиротворенную мордашку, он впервые видел Эзопа спящим, ведь до этого все случаи их какого-никакого совместного сна сводились к тому, что Эзоп просыпался первым и исчезал по разным причинам. А ведь фотограф был приверженцем теории, что хорошее утро только с любимым человеком под боком! Да все никак не получалось у него применить теорию на практике… Сбегали. Сейчас чужое лицо не выражало той вечной пассивной тревожности или чрезмерного спокойствия, сон дарил лику отчужденность. Еще пару мгновений уделив растрепанным волосам, фотограф промурчал прямо над кошачьим ухом: — Mon cherí, даже я соблаговолил уделить чуточку внимания происходящему. Я нахожу это довольно занятным, поэтому желал бы, чтобы Вы разделили впечатления эти со мной. Неужто Морфей ближе к сердцу? Аристократ коготком стянул с лица Эзопа маску: если при Джозефе Карл иногда убирал ее даже без напоминания, то на людях профессиональная привычка никуда не делась, как и во время сна. Эмили перебралась на подоконник, не горя желанием слушать, судя по тону, лукавые и соблазняющие речи для бедного бальзамировщика. По большому счету ей было все равно, ибо путем логических умозаключений картина начала складываться. Она предполагала, что это было массовое отравление, которое вызывало либо массовую галлюцинацию или же изменения в генах всех, здесь находящихся. Где были все в один момент в одном месте? Ответ тут же пришел сам собой — общие трапезы были единственным вариантом. Далее стоял самый сложный вопрос: какое вещество способно так изменить тело человеческое и не только? Для этого нужно было взять анализ крови, а возможно и другой жидкости, суметь достать из нее яд, а после проанализировать его состав… Здесь мисс Дайер и уперлась в нехватку знаний чистой химии, все же она училась медицине, а не анализу веществ. Выжившая знала много о людях и их строении, но знала мало о том, из чего именно на молекулярном уровне сделан человек. Без чужих мозгов здесь не обойтись. Она взглянула на спящего Эзопа и усмехнулась: попытка ведь не пытка! — Лучше ты узнаешь об этом сейчас, чем утром в одиночестве, получив припадок от страха из-за произошедших с твоим телом перемен… Ну же, просыпайся! — в довершении этой фразы он мяукнул в кошачье ушко. Однако разбудить такого правильного человека с выверенным режимом, не считаясь с его обычным расписанием и распорядком дня, было слишком сложно, почти невозможно. Но странно, что об этом знали лишь немногие, только самые близкие люди: дядя Джерри, его учитель и опекун одновременно, тоже редко, когда мог растолкать мелкого. Максимум, юноша просыпался лишь за час стучания поварешкой по железной кастрюле, отчего потом болела голова. И Эзоп получал за это! Но это было, если он проснется… Если же нет, получал вдвойне и оставался без завтрака. Поэтому Карл снова отмахнулся от слишком назойливого фотографа, неосознанно слегка ударил его по руке. (Ему очень не нравилось, когда его трогают спящим.) То, что он останется без еды, совсем не пугало, поэтому он достал свою твердую подушку из-под головы и закрыл ею ухо, чтобы никто не мешал его сну, тихо пробормотал, поправляя маску даже во сне: — Глупые ночные совы... Дайте поспать, я отработал сегодняшнюю смену… — снова перевернулся на другой бок, отворачиваясь от дурацких раздражающих звуков, которые не утихали и в коридоре, где одни выжившие весело хохотали, другие чуть ли не плакали, а третьи пытались разнять Наиба и Джека. Джозеф потер руку, покачал головой и прибегнул к последнему средству — он дернул его за хвост, и, чудо, это возымело эффект! Эзоп пискнул и сильно схватил графа за руку, с трудом разлепил глаза: — Сейчас еще даже не пять утра… — Час ночи, дорогой, час ночи, — он вытянул руки и аккуратно почесал за ушками, ощущалось невероятно приятно. — Ну, значит можно спать дальше, — снова прикрыл глаза бальзамировщик, слегка улыбнувшись от нежной ласки. — Нельзя! Я не для этого тебя будил! — воскликнул фотограф и покосился на Эмили. — Неужели тебя ничего не смущает?! — сделал невиданный фокус, пошевелил ушами. Имея костюм волка, давно он привык к ощущению хвоста и ушек на голове, потому ему это было довольно обыденно, не в новинку. Остальным бы это тяжело далось, а ему они были как родные. Карл зевнул и присмотрелся к голове фотографа: — Уши как уши… Джозеф даже отпустил Эзопа, массируя виски. Эмили внезапно захотела что-то сказать, но решила, что его речь будет более действенной, нежели ее, поэтому просто кивнула. — Хорошо, выражусь иначе, мне нужна твоя помощь, вернее нам всем. — С чем? — С кошачьим апокалипсисом. Мне кажется, мисс Дайер скажет побольше, чем я… — он очень надеялся, что выжившая его поддержит, все равно не знал, что именно она хотела у Карла попросить. — Сможешь качественный анализ крови сделать? — Эмили развела руки в сторону и спросила максимально коротко и прямо. — Те пробирки уже нельзя трогать, надо новый осмотр делать… — пробормотал Эзоп с закрытыми глазами. — Какие пробирки?.. Мы их еще даже не взяли… Джозеф помахал рукой, обращаясь к Эзопу: — Не моей! Человеческой, — он позволил себе сесть на кровать рядом, ибо уже устал стоять и сам на самом деле не прочь был поспать. — Так ты можешь?! — Дайер подошла к ним вплотную, прожигая полуспящего взглядом, жаждущим ответа. — Хорошо, пусть пациент раздевается, сейчас я его кровь солью... Только немного посплю… Эмили закусила губу и даже побледнела: конечно, как и Месмер, ее чутье не могло не распознать у Карла некоторые отклонения. Она держала в мыслях особенности его работы, не знала только обстоятельств жизни. Но все же эта фраза, сказанная на сонную голову, брошенная так легко и методично, словно бальзамировщик каждый день людей убивает, таскает в подвал и там вскрывает не без наслаждения, ее сильно напрягла… Решив, что Джозеф давит недостаточно, она приняла решение все же снова подключиться к их беседе, не сваливая на фотографа всю работу: — Ты… Я принесу тебе кровь. Твоя задача — анализ. Не вздумай даже попытаться кого-то слить! Господи, Дезольнье, да что с тобой не так?.. Как ты терпишь эту кровожадность?! Черт с вами, не мое дело, — она решила оставить свое мнение при себе. И Дайер была права. Улыбка действительно расплылась под маской, но не от мерзких садистских мыслей с истекающими кровью его будущими трупами-подопытными для темной и жуткой работы, а от желаемой тишины, в которой его никто наконец не беспокоил, не говорил, что пора вставать, и совсем не мешал. Ему было совершенно все равно, о чем выжившая и охотник болтали. Если это важно, напомнят, а, если нет, то сон точно важнее. Сладко засыпающий парень прижал к себе подушку, хоть ранее никогда такого себе не позволял, ведь она должна всегда лежать строго под головой и больше нигде. Однако, уже слегка привыкнув спать рядом с очень тактильным фотографом, наслаждаясь его мягкими касаниями во сне, которые не могло подарить ему обычное постельное белье, Карл больше не мог так считать. На Эзопа влияние Джозефа было в целом минимально, но оно существовало. Юноша стал чаще разговаривать, выражать больший спектр эмоций, нашел свою страсть и новую цель. Ему хотелось запечатлеть навсегда эту серую кожу и прекрасные кровоточащие трещины, от которых сердце начинало биться быстрее, лицо краснело, замирало дыхание. Бальзамировщик рядом с фотографом сомневался, боялся доверять, пугался, плакал, улыбался, смущался и наслаждался всем, чем пытался его одарить второй, будь то удар оружием или легкий поцелуй. Однако главным чувством, которое Карл соединил с этим охотником, был страх, что-то по-настоящему новое. Никто ему никогда не угрожал ужасающей вечностью, им не хватало ума. Но, даже если бы хватило, Эзоп просто побежал бы к своему любимому дядюшке Джерри, который точно сказал бы не забивать голову чем попало. И юноша бы ушел, в то время как обидчики встречали следующий день с закатившимися глазными яблоками и раскрытым в ужасе ртом. Но тут его опекуна не было, некому было защищать… Однако в поместье появилась прекрасная замена, чей кнут превышал в силе в два раза, а пряник и того больше. — Именно, мисс Дайер, не Ваше дело, — он вернулся к бальзамировщику, который уже почти лег обратно, снова повернулся к доктору. — Прошу, выслушайте меня без того кислотного скептицизма, с коим Вы привыкли слушать мои речи. Эзоп ведь сказал, что может это сделать, значит сделает завтра утром. Он ранняя пташка, в шесть уже на ногах! Не то, что я… — он заботливо посмотрел на Карла, который уже дремал. — Поэтому давайте оставим его в покое, все, что ему нужно было увидеть, он увидел. А остальное, что нужно сделать, выполнит завтра. Я проконтролирую процесс. Нет нужны нервничать… Я могу дать Вам слово высшей знати! Верить ему или нет, конечно, все равно Ваше решение… Но, знаете, оно дорогого стоит! — улыбнулся ей приторно сладко. — Давайте оставим его до утра. — Ты хотел сказать, чтобы я оставила в покое вас? Не гнушаетесь прилюдными проявлениями, господин фотограф?! — Поверьте, я уйду сразу после Вас... Вы слишком много думаете порой, это вредно для рассудка, терпеть такие рассуждения на ночь глядя. Не пережив этой шутки, она просто кивнула и молча вышла. Разумеется, граф ей соврал, ведь как только та вышла за порог, он запер дверь изнутри, и улегся рядом с Эзопом, забравшись под чужое одеяло. Оно было не таким мягким, как его собственное, по качеству кровати еще хуже… Но ради ночи рядом с бальзамировщиком, он решил потерпеть: “Да как он может так сладко спать на этой доске?.. Я и пятнадцати минут не пролежал, а мне уже в поясницу отдает. Зачем же так себя превозмогать и мучиться? Неужели нельзя просто постелить пару слоев белья?” — Джозеф старался во всем делать свою жизнь как можно комфортнее, потому и придумал уже миллион вариантов того, как облегчить жизнь не только себе, но и Карлу. Эзоп, почувствовав прохладное чужое тело, будто сразу узнал в нем фотографа, повернулся обратно, уткнулся лицом в грудь, бросив подушку на произвол судьбы… Охотник так и уснул заложником в чужих руках, поглаживая по новеньким мягеньким ушкам.