Исповедь атеиста

Оказавшись на старой карте, которая была в игре с фотографом, Эзоп первым делом сел в трамвай, о гробе даже не позаботился, хотел узнать, куда его транспорт привезет. Ему очень повезло, поскольку, хоть кошмар и был рядом, охотника заняли Ада и Эмиль, в то время, как маленькая Алиса спокойно декодировала, не боясь, что ее тронут. Вдруг послышался оглушительный визг: — Орфеус! Он здесь! — девочка в страхе замерла, указывая на ничего не сделавшего Карла пальцем. Птица двинулась на него, и, менее чем через две минуты, выживший уже сидел на стуле в подвале, считал последние секунды. Лишь Месмер решила ему помочь, дать хоть какой-то маленький шанс странному пареньку… Она улетела следом. И Эзоп очнулся. Он, раскинув руки в стороны, впервые не хотел вставать, только спать, чтобы окончательно сломать режим, больше никогда не появляться в матчах. Спустя час или даже два, бальзамировщик все-таки встал и вышел в гостиную, чтобы посмотреть на время — было около восьми вечера, поэтому Карл продолжил слоняться по поместью и двору. Он покачался на качелях, перепроверил все ящички, навел порядок в комнате, собрал цветочков и, около одиннадцати часов, направился в сторону охотничьего крыла, где встретил лишь Хастура, который просто пытался отпереть свою комнату. Охотники после игр тоже не всегда были в хорошем состоянии… Знакомая дверь рядом навеяла недавние воспоминания, Эзоп снова потер свое ухо и постучался — граф внутри встрепенулся. Джозеф уже был в полудреме, лежал на диване с книгой о законах оптики, недавно только с душа вышел. Прямо подскочил от звука резкого, глаза протер и с полотенцем на голове и в теплющем махровом халате пошел открывать: — Джек, если это ты, то я у Морфея… — щелкнул замок. Аристократу и в голову не пришел Карл, он реально настолько про него забыл из-за бурного общения утром. По дороге к двери граф с головы снял полотенце, скинул его на стул, волосы в таком виде были намного темнее, кремовые. Эзоп медленно приоткрыл дверь, заглянул внутрь и так же осторожно зашел: — Я думал, что ты меня звал, но, если тебе нужен Джек, я могу его позвать… “Черт, я совершенно не при параде, а тут он приперся. Я, наверное, уже упал в его глазах настолько низко, что проломил дно. Впрочем, он уже видел много аспектов моей жизни, однако настолько повседневной… Может быть мне и ему же самому будет проще, если он тоже проникнется, грубо говоря, войдет в мое положение и сменит рабочую форму на пижаму?.. Было бы прекрасно, конечно… Только вот он в жизни не согласится, увы!” — Честно признаюсь и каюсь, я забыл… Но нет! — он махнул руками перед собой. — Джек мне точно сейчас не нужен. Вот уж кого, — зачем-то выглянув в коридор, закрыл дверь, — а его я сейчас точно не хочу видеть. Я уже почти спал. Воистину мудреный язык современных книг науки и публицистики взывает к заклинаниям из царства снов… Но без них не было бы моего прогресса в разработках технологии камер. Стащив с кровати одеяло он вернулся на софу, укрывшись. У него было очень ленивое настроение, максимумом, на что он был сейчас способен, являлась легкая непринужденная беседа. Карл — очевидно уставший, вымотанный, опустошенный; был скошен вниз его взгляд, тяжелы на подъем веки. Похоже, что он тоже хотел поскорее прилечь, а не светские беседы вести с фотографом… Эзоп даже опирался о край стола — определенно ноги не держали. “Неужто игра против Орфеуса была так тяжела? Али коготь посильнее шпаги оказался? Что-то другое? После трамвая в последний раз мне пришлось выкинуть всю одежду… Прилетело прямо с центра от лобового стекла, рука болела ужасно. Благо я не выживший. По их негативным отзывам о данной карте, трамвайные пути таили в себе ужасающие неудобства, коварство и тонны боли…” — Джозеф зевнул, потягиваясь, напоминая повадками большого белого кота. Сонным и мягким голосом он кое-что предложил: — Похоже, матч прошел так себе. Не буду настаивать, но, если ты желаешь и тебе так будет удобно, можешь переодеться во что-то более соответствующее обстановке. Можешь расслабиться и рассказать мне поподробнее, но, если не хочешь, могу поведать я, моя игра не менее увлекательна… Что скажешь? Вновь мягкая бархатная улыбка украсила лицо. У Эзопа было три варианта: действительно спуститься за пижамой и вернуться, надеть “овечек” Джозефа или просто уйти молча. Последний исход событий фотограф предвидел, как всегда, худший просчитывал самым первым. Но все же, без какого-либо разрешения, Эзоп сел в кресло красиво, прямо, заботливо обхватил свой чемоданчик руками и поставил на колени. — Спасибо Вам, но я думаю, что мне это не понадобится, я пришел ненадолго, — он уже сидел с закрытыми глазами, засыпая даже в таком положении. — Зачем ты меня позвал? — Честно говоря, просто хотелось с тобой поболтать, но тебя, похоже, склоняет ко сну как никогда раньше… — он говорил очень тихо, буквально убаюкивал. — Техника любой игры весьма очевидна, если знать базовые правила, обладать долей удачи и, конечно, иметь голову на плечах, только не касается королевы, она и без головы прекрасна. От меня сегодня отвернулась удача, и, похоже, жизненный опыт подзабылся… — Джозеф начал эфемерными словами описывать игру так, словно рассказывал сказку на ночь, опускал все моменты жестокости, заменяя их на большое количество описаний местности, своих ощущений. Бальзамировщик слушал внимательно, иногда опуская голову, будто наконец уснул, но потом резко поправлял себя и продолжал сверлить взглядом фотографа. Тот видел, что его гениальный план потихоньку проваливается и растягивал рассказ как можно дольше, однако был вынужден закончить… Но не сдался, сделал легкий переход в монолог о видах камер, технике фотографий, всех особенностях до мельчайших подробностей! Он уже сам засыпал, но все равно рассказывал… Эзоп уже не заботился о том, что сидит как-то неправильно, не так, как нужно. Голова упала в локтевую ямку руки, уперевшейся в твердый серый чемоданчик, лежавший просто на коленях. Вторая конечность медленно сползла вниз и безвольно повисла. Он еще не спал, но был определенно очень близок, понимал, что нужно идти, иначе уснет прямо здесь. А ведь ему еще нужно Лючино найти, чтобы на анализ неживые кровь и слезы отправить! — Джозеф... Мне, кажется, пора… Где-то над головой Карла прозвучало: — Ну, прошу, останься со мной на эту ночь, Эзоп Карл… Работа подождет до завтра-а-а, — граф зевнул, аккуратно вынимая из чужих рук заветный чемоданчик и ставя его на пол. Лишь скрип половицы паркета нарушил эту идиллию, коей она правда являлась для Джозефа. Охотник погасил свет уже давно. — Как пожелаешь… В голове прозвучало триумфальное “наконец-то”, после чего фотограф буквально стянул с полуспящего верхнюю одежду, заменяя ее пижамой, перенес маленькое тело на кровать, а сам устроился рядом, накрыв Эзопа и нырнув под одеяло практически с головой. Пожалуй, сейчас ему впервые за много лет действительно хотелось сладко и беззаботно уснуть рядом с любимым человеком… Кто знает, может этого фотографу не хватало все эти годы? Такой мелочи? В мыслях Дезольнье сообщил Карлу, какая же он прелесть, когда не отрицает все подряд, а вслух тихо пожелал спокойной ночи. Эзоп что-то бессвязно пробормотал, обнял, пусть это было больше похоже на попытку задушить, чем на объятия. — А та роза у тебя?.. — М-м-м, конечно… Почетно стоит в нише… Эзоп, казалось, усмехнулся, спрятал шею, втянув голову в плечи, слегка спустился вниз так, что теперь дышал прямо в грудь Джозефа, еще сильнее прижался, закинув на него еще и ноги. Граф не ожидал такой инициативы с чужой скромной стороны. — Значит тебе понравилось? Охотник не мог понять до сих пор, как к нему относится Эзоп. Но это было определенно положительно. Он приоткрыл один глаз: чужие серые волосы разметались по подушке, поблескивая теперь уже в лунном свете, что лился сквозь облака… Небо потихоньку затягивалось тучами, быть может, уже этой ночью пойдет первый сентябрьский дождь? Ах, как же хорошо спать под мерный стук капель! Аристократ убрал одну руку за голову, другая лежала на чужой, поглаживала: — Разумеется… Мне любой твой подарок понравится. Спи, — тихо выдохнув, он определенно выполнил свою же задачу раньше Карла, уснул. Фотограф спал мертвецким сном. Ему никогда ничего не снилось, лишь иногда кошмары являли собой различные расчлененные образы брата или себя. Но сейчас никаких ужасов и в помине не было. Карл словно мягкая игрушка, именно так ощущался в руках Джозефа. Эзоп говорил обрывками фраз, прижимая, резко отпуская фотографа. В какой-то момент даже лег сверху. Было странно комфортно, тепло и даже удобно… Бальзамировщик проснулся на десять минут раньше положенного, слегка удивился, но даже не пошевелился, прижался ближе, будто пытаясь услышать сердцебиение, которого очевидно не было. Спустя некоторое время фотограф тоже проснулся, оценивая текущее положение более чем на удовлетворительно, подметил, что от Карла на самом деле приятно пахло какими-то цветами вперемешку с химикатами… В этот момент Эзоп кончиками пальцев, отодвинул немного ткани с чужих ключиц, приподнял голову и встретился взглядом, но не отвернулся: — А где?.. — Mon chéri, нет в этом ничего удивительного, — он сам прижал его руку к своей груди сильнее, проведя ею вниз. — Даже здесь ничего нет. И кто так желает доброе утро, м? — Так ты их замазал?! — с легким недовольством произнесли, потянув за воротник вниз, оголяя больше кожу. — Я не прилагал никаких усилий, это все был природный процесс. Неужели ты расстроен? Тебе хотелось бы видеть следы своей деятельности, Эзоп? Их ведь можно оставлять и по-другому… — граф фривольно скосил глаза, ожидая увидеть очередное смущение. — И каким образом? — спокойно поинтересовался Карл, продолжая выискивать трещины. — Давай научу, — длинные пальцы уже скользнули под одежду, пока он сам наклонился к шее, проведя по ней языком, прикусил мягкую чувствительную кожу и, оставив легкий поцелуй, с довольной улыбкой плюхнулся обратно на подушку. — Не очень сложно, верно? — Но разве от этого будут трещины?.. — бальзамировщик тихо вздохнул и дотронулся до места укуса. — Трещин не будет, но ты вообще не сможешь никак проявить их без моего желания или какой-либо реакции… Зато от этого действия мне будет приятно, хе-хе, — повернул голову к Карлу, интересуясь. — Как спалось? Мне вот с тобой просто прекрасно… Ответа не было. Эзоп припал губами к оголенной шее фотографа, сильно сжал тонкую фарфоровую кожу зубами, отчего полустон сорвался с чужих губ, расцвела блаженная улыбка: “Умничка, быстро учишься…” Карл отстранился, посмотрел на свое творение, пальцами провел по отпечатку зубов на коже и даже улыбнулся, затем накрыл рот графа ладонью и приподнял голову за подбородок, открывая еще больше места для следующего укуса. Осознание этого момента крайне удивило охотника: что же вдруг нашло на бальзамировщика? Джозеф не сопротивлялся, повиновался. Он послушно замолчал, лизнув маленькую ладошку и усмехаясь взглядом. Руку отдернули, лишь сильнее сжали зубы на шее. Почувствовали горьковатый знакомый вкус… Ногтями впились в плечо, испытывал бальзамировщик странное наслаждение, ощущая во рту мертвую кровь. Фотограф не дергался, с запинкой прошептал: “Эзоп, не бойся… Давай сильнее…” — хотел проверить некий невидимый предел, узнать на каком моменте заканчивается все удовольствие и начинается боль. Бальзамировщик отстранился и заглянул прямо в лицо, снова встречаясь взглядом: — Ты же итак понял, —приложил палец к тонким губам, — что не надо раз-го-ва-ри-вать. Карл не сердился, но разговоры раздражали, поэтому скопировал манеру общения дяди, когда тот общался с ним, как с умалишенным. В обычно серых и скучных глазах зажегся яркий маленький огонек. Он положил два пальца ему в рот, придерживая язык, другой рукой погладил по тому месту, где кожа немного потемнела, искал, где можно еще оставить свой след. Джозеф замолк, но мысленно молил не останавливаться, продолжать банкет и торжество мазохистского наслаждения… Решив подсказать, граф провел по ключице, читалось очевидное желание и какое-то загадочное счастье… Только поехавший мог радоваться боли, охотнику не первый раз приходила эта мысль. Эзоп понял немногозначный намек, приблизился к ключице и медленно провел по ней языком, специально не кусал, понимал, что тот только этого и ждал. Он растягивал момент, словно ждал большей реакции, чем какие-то стоны или слова, слегка касался зубами, будто вот-вот прикусит. Однако вместо желаемого укуса лишь улыбнулся и слегка приподнялся, все еще поглаживая бедного второй свободной рукой: — Пора закругляться, да? — Карл прошелся пальцами по чужим ровным зубам, напоминая о том, что говорить что-то против не смогут. Можно было поклясться, что Джозеф сейчас заплачет от горя, глазами молил бальзамировщика хотя бы закончить начатое, протянул руку к лицу, выразительно оглядел серые, какие-то более живые радужки… Ему не составило никакого труда подняться, буквально скинув и подмяв под себя Эзопа, попутно кусая за пальцы и не отпуская их… Другую его руку он прижал к кровати, колено приставил к паху, ухмыляясь. Карл с некоторым удивлением посмотрел на аристократа, будто спрашивая, серьезно ли тот настроен, слегка пошевелил рукой, оценивая с какой силой фотограф его держал: — А, ты решил сам надо мной поиздеваться? Ответа тоже не было. Дезольнье как-то недобро улыбнулся и покачал головой, дыхнул в ухо — давно понял, что это место довольно восприимчиво — вызвал табун мурашек. Сам их ощутил, так как другая рука уже скользнула под одежду, оглаживая грудь, спустилась на причинное место, когтем подцепляя нижнее белье. Вряд ли юноша сейчас обращал на это внимание, но на горизонте голубого моря стал виднеться краснеющий закат… Трещина, опоясывающая руку, коей он делал все непристойности, приобрела более темно-серый оттенок, как и та, что проходила по веку — причиной ее появления стал Карл. Касания чертовски возбуждали, Эзоп прикусил губу и машинально втянул в себя живот, прикрывая паховую область, скрывая то, что уже сам готов ныть о желании продолжать. Он произнес свои слова тихо-тихо, будто спрашивал нечто ужасное: — Это и есть то, что ты хотел сделать?.. — бальзамировщик вынул пальцы изо рта фотографа, ласково погладил его щеку, даже сам попытался притянуть в поцелуй, положив ее на затылок. Изначально у Джозефа в планах не было прямо с утра тут разводить такое… Будучи приверженцем неких традиций, ему были ближе к сердцу томный вечер, свечи и желание партнера… Но благо, присутствовало последнее, чего он довольно долго добивался. С самых первых встреч он держал в голове чужую невинность, но как-то не особо придавал этому значение — ему было без разницы, он не считал это каким-то грехом или плохим поступком. При жизни определенное количество таких женщин прошло через его руки, но ни с одной из них у него не получилось выстроить тесную, достойную брака, связь, с мужчинами все было сложнее и не всегда он держал ситуацию под своим контролем… Но Эзоп… После того, как Карл сначала проявил не свойственную ему, по меркам фотографа, невероятную инициативу, а потом бросил дело на полпути… Дезольнье мысленно отметил, что сделает ровно то же самое, доведет за ручку до финишной прямой, а потом бросит, не планируя помогать. Но чужое поведение заставило его в корне изменить свои планы. Это смущение, эта замкнутость внутреннего мира, коя выражалась сейчас в сдвинутых ногах… Граф даже задался вопросом: неужели, будучи подростком, у Карла не возникло желания натворить дел? Это ж как должна его потрепать жизнь, чтобы вполне здоровый физически юноша, с такой необычной внешностью, и прошел мимо этого этапа развития?! Нужно было наверстать упущенное. Неожиданно Джозеф куда-то исчез, но очень быстро вернулся, держа ногтями баночку с чем-то полужидким и прозрачным, открыл, отставив ее на край кровати. Видя, что Карл не собирался раздвигать ноги в прямом смысле, аристократ провел ноготками по внутренней стороне бедра, приблизился и укусил за мягкое место, немного оттягивая зубами кожу. Метод оказался действенным — немного помощи и ноги, что пришлись по вкусу, опустились, а после раздвинулись. Но все же оставалась одна нерешенная проблема… Фотограф, конечно, клялся, что отстрижет свои когти, но это не значит, что его это спасет… Он мысленно пометил, что в следующий раз, если после этого Эзоп, конечно, не сбежит от него на скорости света и не возненавидит на всю жизнь, надо будет отдать эту часть подготовки Карлу, ибо даже самым аккуратным и нежным путем сделал бы охотник больно. Он, окунув два пальца в лубрикант, покачал головой, будто хотел что-то спросить, но изо рта не вылетело ни слова, лишь одарил Эзопа поцелуем, который тот сам просил, и вставил палец, потихоньку проталкивая. Когти практически не царапали, что было очень тяжело контролировать… Джозеф сказал себе четко: должно быть как можно меньше боли и как можно больше комфорта. Однако полностью исключить этот колющий фактор было нельзя — все равно где-то, да царапнет. Чтобы отвлечь от очевидно болезненных ощущений внизу, он буквально зацеловывал шею, плечи, везде, оставляя легкие, но следы на каждом квадратном сантиметре идеально чистой кожи. И там, и тут, везде, весь Эзоп принадлежал только ему — это только его мальчик, которого он теперь точно не отпустит. Джозеф понимал, что возможно, вызывает своими действиями не самые приятные воспоминания, ибо другая форма определенно причиняла похожую боль, заставляя выстрадаться, сводить с ума. Но она преследовала лишь цель собственного удовлетворения, не было тогда обоюдного согласия и чужого томительного желания. Этим и отличалась ситуация. Поэтому сейчас Джозеф весь обратился в ласки, введя во влажное нутро еще два пальца. Не слишком ли? Уж лучше будет больно сейчас, чем на следующем этапе… Укус на тонкой коже бедра сочился кровью. Он взял в руки чужой член, массируя головку, будто извиняясь, склонил голову и провел языком вдоль ствола, ухмыляясь, являя нехитрую, но весьма действенную, стимуляцию. Одновременно с этим вытащил руку и опять одарив Карла лисьим взглядом, произнес первое слово после этого загадочного обета молчания: — Расслабься и не напрягайся. Главное — не нервничай. Я знаю, что делаю. А Эзоп — нет, он не понимал, что делает, чего желает на самом деле. Все перемешалось, в голове остался лишь Джозеф, точно разочаровавшийся в его непрофессиональном поведении. Бальзамировщик мысленно пытался себя успокоить, не хотел показываться в настолько странном унизительном виде: резинка потерялась где-то в постельном белье и теперь непослушные волосы падали ему прямо на лицо, закрывая лоб и глаза. Карл пытался замолчать, ладонью он закрыл себе рот, чтобы случайно не застонать, не вздохнуть, не произнести никакого лишнего звука. Глаза были плотно закрыты, брови нахмурены, казалось, юноша готовился к самому худшему из исходов… Однако даже при таких мыслях не убежал, кивнул лишь медленно-медленно, не плакал, но несколько раз всхлипнул то ли от неприятной боли, то ли от слишком сладких ласк. Фотограф видел, что на самом деле, Карлу очевидно страшно и непривычно… Он вынул пальцы, взглянул в глаза Эзопа, которые уже слезились, мысленно попросил прощения миллион раз, поцеловал в лоб. “Расслабься”, — прошептал он последний раз, а затем очень медленно вошел, предварительно обильно нанеся смазки, дал некоторое время привыкнуть к новым ощущениям, все-таки член — не пальцы, положил руки на чужие бедра, немного приподнимая их. На самом деле, он уже очень давно не занимался сексом, обретя немного модифицированное тело, пришлось долго привыкать к его особенностям. Кровь была черная, а значит при возбуждении половой орган не краснел, как у любого человека, а приобретал черно-серый оттенок… С одной стороны было даже хорошо, что Эзоп постоянно закрывал лицо и глаза, не каждая психика такое зрелище выдержит. Надо признать, что он очень сильно сдерживал себя, сам совершенно не мог отпустить все на самотек и расслабиться, что было безусловным минусом. Но уж лучше пожертвовать своим комфортом ненадолго, чем оставить человека с травмой от первого раза на всю жизнь. Здесь он считался с моралью, потому следил за каждым мимолетным действием Эзопа, будь то рваный вздох, всхлип или движение тела: “Какой же ты сладенький… Так бы и съел, но потом самому обидно будет. Сам ты того не понимаешь, но у тебя очень даже привлекательное тело, не то, что мое с “любимыми” особенностями… А твои ноги, словно кукольные…” За мыслями последовало действие, Джозеф положил конечности себе за плечи, ожидая, что Карл сомкнет их тут же, что и случилось. Эзоп снова тихо простонал, испугавшись, закрылся руками сильнее, прикусил один свой палец, чтобы точно убрать любые звуки. Было больно, но лишь немного, не так, как в прошлый раз с другой формой фотографа. Однако все же юноша предпочел пока полностью не отказываться от своей версии, что после этого точно последует что-нибудь еще пострашнее. Лицо так и не открывали. Граф понял, что может продолжать: вошел наполовину и начал медленно двигаться, прикрыв глаза, чтобы ему было легче держать все под контролем и сосредоточиться. Он уже не один раз сказал себе, что нельзя отпускать вожжи, иначе все точно сорвется… Было довольно влажно и узко, словно совсем не подготавливали. Охотник целовал чужие ноги невесомо и нежно, компенсировал как мог, прохладными руками водил по впалому животу, пальцами пересчитывал ребра… Идеальные ноги, глаза, кости без дефектов, переломов и повреждений… Для Джозефа весь Карл, с головы до кончиков пальцев казался именно таким. Прикусив губу от того, что приходилось щадить, он вскоре ускорил темп до такого, что уже вряд ли руки, закрывающие маленькие губы, спасли бы от пошлых звуков. Так и произошло — Эзоп громко простонал так, что точно кто-то из соседей услышал. В ту же секунду его резко охватило сильное смущение, он буквально покраснел, но заткнуться так и не смог. В какой-то момент Карл даже не закрывал лицо, схватился за постельное белье и пытаясь хоть немного уменьшить громкость, кое-как произнес свою просьбу: — П-помедленнее… Джозеф оглядел залитое краской лицо, подушечкой пальца вытер слезки, тут же попробовал на вкус, цокнул, но все-таки темп поубавил. Взгляд бальзамировщика слегка потеплел. — Mon chéri, у тебя очень приятные на вкус слезы… Я бы съел всего тебя… Да ты будешь против, — еще пару раз укусил чудесные ножки, отчего шипение послышалось, толкнулся глубже, но медленно, как и просили, зацепил пару чувствительных точек внутри. “Мне не жить после такого, но какая разница, что будет после, если он лежит подо мной здесь и сейчас, так развратно стонет и так мило плачет…” Эзоп выгнулся, протяжно, но уже намного тише, простонал, сжимая простыню в своих руках сильнее, что только больше раззадорило. В один момент фотограф вошел во всю длину, впервые за все это время выдохнув, словно это было так необходимо. Из-за того, что слишком уж большой был у него “пустой” период, приводило к еще более сильному возбуждению практически любое действие, да и надолго его не хватит. Вслушиваясь в какофонию из стонов, пошлых звуков и живого ускоренного сердцебиения, он уже свел чужую просьбу практически на нет, преследуя цель достигнуть кульминации. Карл жадно хватал воздух ртом, шипел, стонал, вздыхал, был не в силах перестать издавать эти странные звуки. Если до этого водили лишь подушечками, то сейчас вцепились в бедра с ногтями, помогая и управляя Эзопом… Наконец встал насущный вопрос, который он задал бы в любом случае, в каком бы экстазе и безумии не пребывал: — Esope… Puis-je le faire à l'intérieur?.. — Д-да… — сам чувствовал свою близость к завершению, поэтому лишь зажмурился, тихо хныча под ним, не в силах отказать. Одного маленького слова из двух букв, пускай и кое-как произнесенного, уже было вполне достаточно — разрешение получено. Изначально, граф и этого не планировал, считал, что их первый раз, если он когда-нибудь случится (правда, был настолько не уверен, что у него хоть как-то получится подцепить Эзопа), будет максимально комфортным и спокойным, не будет никакой спешки, и возможно Карлу даже дали бы порулить, как и хотела черно-белая форма… Но ни одно из этих ожиданий и туманных скоральных мечт не оправдались, потому что размышлять вечерами перед сном это одно, а действовать — совсем другое. Именно поэтому, находясь здесь и сейчас, Джозеф осознал, что с таким человеком, как Эзоп, он желал совершенно другого. Какую бы ориентацию он на себя не примеривал, а в генетической базе данных на слове “партнер” все равно стоял код “female”. Во всех его эфирах фантазий предметом воздыхания выступал женский пол — банальные задатки природы. Но, когда Дезольнье увидел Эзопа, его ход мысли принципиально изменился: он не мог относиться к нему, как к женщине или обычному мужчине. Он являл собой именно существо, в которое аристократ был влюблен до потери памяти, это словно отношения верующего и Господа, когда последний спускается с небес чтобы благословить именно его, а не любого другого паломника. Сначала граф пытался: цветы, как к женщине, предложение работы, как к мужчине, банальная физическая защита, как к женщине, и солидарность, как к мужчине. И каждая из этих попыток провалилась! Он не мог понять причину на тот момент, ибо просто не было возможности. Но она появилась, когда Джозеф проиграл злополучный спор. До этого он лишь предполагал и догадывался, а во время исполнения желания он понял, осознал, что лично для него Карл принадлежит к особой касте, поэтому-то все предыдущие затеи и были провальными — все было сделано неверно, потому что он не знал, с кем имеет дело. Во время операции Эзоп вскрывал тело фотографа, а он же, в свою очередь, смог вскрыть кончик души. Почудившийся им обоим стук мертвого сердца — не мираж и не галлюцинация, знак, что граф вышел на верную тропу из блуда по лесной чаще неправильных подходов, сомнений и ошибок. Да, разумеется, он после этого не перестанет их совершать, но теперь мог работать над ними. Эзоп Карл — существо. Он был человеком для всех, а для фотографа любимой сущностью. Граф и раньше с ними сталкивался, жил бок о бок долгие годы, пока однажды оно не упокоилось в вечности. Для Джозефа на этой потере рухнул мир: кита утопили, черепаху похоронили в песке, трех слонов вздернули. Он и не мечтал, что когда-то, через много лет, в таких странных обстоятельствах и таких неправильных событиях он сможет вновь обрести сущность подле себя. Дезольнье клялся, что таких больше нет, и ошибался. Разумеется, в этих существах были миллионы отличий, вернее сказать, что они ни капли друг на друга не походили, но к ним обоим фотограф был привязан тяжелыми коваными цепями без всякой возможности освободиться. Хотя он и не желал — умрет в них же. Если бы Джозефа спросили, чем его привлек Эзоп, он бы не смог дать ответа на этот вопрос, потому что его не существует. Он привязан к Карлу невероятной силой внутреннего мира, кою тяжело перевести на человеческий язык, такое можно только чувствовать. Все то, что сможет сказать граф в ответ: глаза, привычки, голос, умения, род деятельности, тело и душа — все безусловно будет правдой, но той, которая вытекает, словно следствие, из этого несуществующего и неподдающемуся описанию ответа. Не ложь, но и не правда. Фотограф сделал еще пару толчков до конца и с тихим гортанным стоном излился внутрь, запрокинув голову и очень широко раскрыв глаза. Одновременно он ощущал и безумный кайф, который не ловил уже столько лет, и некое опустошение. Промелькнула разочаровывающая мысль: “И это все?..” Он вышел, отпустив чужие подрагивающие бедра, заметил, что Эзоп так и не достиг разрядки. Он зажмурился, слегка напрягшись, больше не чувствовал странно приятную пульсацию члена внутри себя. Сперма немного вытекла, чтобы оставить пятна на итак помятой, ранее безупречной, простыне. Граф решил, что, раз бальзамировщик вел себя весьма достойно для первого раза, заслужил. Джозеф взял чужой, подтекающий жидкостью и уже стоящий колом орган в рот и практически сразу заглотил целиком, достав до стенки глотки, повторил несколько раз. Даже этого хватило, чтобы Карл снова не смог сдержать стон от прикосновения губ фотографа к его органу, свои прикусил настолько сильно, что почувствовал даже легкий металлический вкус, от которого лишь еще больше снесло голову. Юноша, себя не контролируя, отцепился от бедного постельного белья, приподнял ладонь и вцепился в чужие белые волосы, надавливая вниз со всей силы, а потом снова приподнимая голову. Пока Джозеф пребывал в шоке, не ожидал, что у бальзамировщика возьмется столько инициативы, (рука довольно крепко и даже немного болезненно схватила), Эзоп произнес достаточно быстро: — П-подожди, я сейчас… — он вновь надавил и излился прямо в рот, совсем не думая, медленно отпустил волосы, прикрыл глаза, переводя дыхание, и, осознавая данную ситуацию, тихо извинился. Фотограф совершенно не злился, его охватило приятное удивление: не такой уж Карл и скромняга, как он себя афишировал… Ради этого существа Дезольнье пойдет на любые унижения, окунется в омут с головой и утопится, если его попросят вести себя словно шлюха, покажет нечто особенное. Но только ему. Игривый взгляд скользнул по телу, вновь устанавливая зрительный контакт. Охотник покачал указательным пальцем прямо у личика и проглотил всю жидкость, коя была во рту, смотря на его горло можно было даже увидеть само глотательное движение, с пальцев слизал остатки, поцеловал в нос и лег на кровать подле, мягко приглаживая чужие растрепавшиеся волосы. — Не извиняйся, mon chéri, это совершенно окупает то, что ты смог мне предоставить… Все хорошо? — он все еще видел слезы в уголках серых глаз. “Одна у нас проблема — громкость твоего прекрасного голоса. Разумеется, я бы слушал его мелодию вечно, однако мы оба имеем соседей. Ах, чтоб их!” — Оно как-то само… — Эзоп медленно кивнул, явно наслаждаясь милой лаской со стороны фотографа, протер глаза и тихо шмыгнул носом. Джозеф тихо посмеялся, его максимально умилял такой Карл: — Ну, что? Все еще хочешь обездвижить это тело, м? — провел он сам по себе рукой, словно смахнул пыль, шутил, хоть речь сейчас шла о том самом первом и неудачном бальзамировании, когда ему пообещали, что велика вероятность лишения движений после процедуры. — Да, было бы замечательно… — мечтательно улыбнулся юноша. — Как-нибудь в следующей жизни, Эзоп. Мне оно еще пригодится. И тебе возможно тоже, если пожелаешь… Ах, ну что же ты наделал! Теперь все в стирку, тебя тоже. Идем со мной, — он слез с кровати, пройдя пару шагов по ковру, не оборачиваясь. — И как это переродиться в следующую жизнь без бальзамирования и прекрасного гроба?.. — недовольно пробормотал Эзоп, пока аккуратно вставал с кровати и кое-как шел за Джозефом на негнущихся ногах. Не без наслаждения смотрел граф, как тяжело Карлу дается каждый шаг… Но все-таки подхватил его под плечи и колени, донося до ванной: — Я не откажусь от гроба — довольно неплохая стилистическая атрибутика… Тебе горячую или холодную? Он осторожно опустил на маленький стул рядом с керамической посудиной. Эзоп пробурчал: — Я так скоро ходить разучусь… Теплую. Быстренько настроил нужную температуру Дезольнье, ванна довольно быстро наполнилась. Он окунул руку по локоть, удостоверился, что по его меркам она именно теплая, кивнул Карлу: — Думаю, что нормально… Отдавай моих овечек и полезай, — сам сел на край посуды, скрестив руки на груди. — Я не думаю, что она теплая… — с подозрением бальзамировщик посмотрел на пар, идущий от воды, слегка коснулся воды кончиками пальцев, резко отдернул, зашипев. — Только что сам проверил. Или же… — ему вспомнился случай, когда бедную сову Илая чуть не сварили. — Пожалуйста, прости, — он знатно так долил холодной, — мое тело по-другому воспринимает температуру. Я раньше не придавал этому значения… Теперь должно быть нормально. Эзоп снова потрогал воду и, убедившись, что температура подходящая, кивнул, начиная расстегивать оставшуюся одежду. Фотограф молча наблюдал, как Карл медленно, будто снова испытывая страх, погружался в воду. Ванны охотников были значительно больше, чем у выживших, ибо тяжело Хастура или Перси поместить в лягушатник… Но для низкого миниатюрного Джозефа это все же было близко к небольшому бассейну. “Будь моя воля, забрался бы к тебе… Но боюсь это будет уже слишком для одного маленького утра”. — Все нужное на полочке. Как бы мне не было прискорбно, но я оставлю тебя наедине. Одежду принесу чуть позже. Эзоп снова кивнул, подождал, пока граф уйдет, и только тогда начал осматривать средства, стоящие на полке. Джозеф всегда уважал чужое личное пространство и границы. В плане ванных процедур был довольно брезглив и привередлив — в жизни ему этого комфорта не доставало из-за того, что дома не было после эмиграции, а в дороге он провёл полжизни, поэтому водопровод в поместье был его великой радостью. Одному хозяину поместья известна сумма счета за горячую воду, потребляемую фотографом… Пока Карл был нехотя покинут, он перебрал и заменил все постельное, чихнул дважды, сложил одежду. “Надеюсь, я сейчас не увижу бальзамический суп, и он мне не соврал из какого-то банального страха. Хотя вряд ли он теперь вообще чего-то боится во мне… Пожалуй, зря он так неосторожен. Впрочем, если не давать повода, то “он” и не появится”, — Джозеф немного покружил по комнате, в душе он был очень воодушевлен, буквально расцвел. Вероятно, это все эффекты, подаренные длительным периодом воздержания… Фотограф три раза постучался в ванную, прежде чем зайти, однако, не получив особого отклика, вошел: — Эзоп, здесь вся одежда, что принадлежит тебе. Я оставлю на стуле. О, ты, наверное, удивлен количеству этих цветных баночек… — увидел, что маленького крайне заинтересовала пестрая полка. — Этим всем тебе можно пользоваться, если ты, конечно, знаешь, как именно. Обычно он никому, даже Мэри, не давал пользоваться этими средствами, а сейчас так легко позволил… Впрочем, Карлу было позволено много того, что под запретом для остальных. Бальзамировщик кивнул, не сильно слушая графа, увлекся чтением состава на упаковке: обычно в доме он не располагал таким большим количеством средств, поэтому правда был заинтересован — мыло есть и уже хорошо. Минут пять Дезольнье просидел молча в своих мыслях, после чего вдруг вспомнил, что кое-что обещал… Он вышел, и из-за стола были вынуты контейнеры с жидкостью, в которых плавали фотографии. Охотник водрузил стремянку и, иногда двигая ее, развешивал вдоль потолка все то, что получилось. Эзоп по его мыслям здесь выглядел даже слаще конфетных экспонатов: “Для этого понадобится особый альбом… Не такой, как для всех отбросов… Надо будет заняться на досуге”. Он каждый раз буквально уставал двигать лестницу, иногда ему, конечно, помогал высокий Джек, но это не обходилось без тонны насмешек и сарказма в сторону его роста, за которые часто получал потрошитель колкости в ответ или тычки когтями в бок. Взгляд задержался на тех кадрах, кои были сделаны сверху, когда он стоял на подоконнике, где чуть не упал, но не признался, они ему нравились больше всего. Закончив с муторным развешиванием и начиная доставать альбомы, он негромко посетовал: — Как-то он задерживается… А Эзоп все читал, столько нового для себя открыл. Незнакомые названия, составы… Все было для него странным. Поэтому Карл, хоть и удостоверился, что никакой отравы в средствах не было, ограничился одним шампунем и мылом, выглядящими совсем не примечательными. Когда юноша вышел из ванны, он просто сел на керамический стульчик, и, уставившись в одну точку, ждал, пока тело само обсохнет. Бальзамировщик размышлял о том, как же все-таки странно вышло, до чего он докатился и почему был так несдержан? Когда на теле практически не осталось влаги и лишь волосы казались темными, почти черными от воды, Эзоп стал одеваться, а затем, шаркая ногами, вышел из ванной, не поднимая взгляд от пола, будто собирался извиниться за утреннее. — Наконец-то! Ты там утопиться решил? Плохая идея, поверь!.. Я расстроюсь, — фотограф сразу воздел руки к небу, потом действительно одарил Эзопа грустным взглядом, открывая шкаф с одеждой. — Кстати, я кое-что обещал тебе! Осталось только высушить да положить в аль-бом. Можешь посмотреть, какие кадры вышли. Мне они очень даже симпатичны… — Но разве ты не говорил?.. — парень внезапно вздрогнул и снова, как тогда, испуганно уставился на охотника. Губы уже дрожали, но слез еще не было. — Я же пообещал, что буду слушаться… Д-джозеф, пожалуйста… Фотограф в полнейшем недоумении посмотрел на параноика. Он перепроизнес в мыслях свои предложения, но не нашел ничего, за что можно зацепиться, потому спокойно спросил: — О чем ты толкуешь?.. Я много о чем тебе говорил, знаешь ли. — Я не хочу... Пожалуйста! Не надо альбома... Прошу Вас! — Карл сжал краешек формы и сделал шаг назад, с трудом не потеряв равновесие, уперся в стену спиной и медленно скатился по ней, обнял колени и уткнулся в них лицом. — Я, правда, буду хорошим... Я не буду сопротивляться, но дай мне, пожалуйста, умереть! — тихо всхлипнул, будто бы случайно. — Я просто хочу встретить свой конец… У Джозефа из рук одежда выпала, легкая белая ткань плавно опустилась на пол. Он тут же понял в чем дело: сам же говорил, бояться… Но не альбома. Хотя какая теперь разница? Граф посмеялся бы, но духу не хватило, видя переживания Эзопа, приподнял и снова опустил руки, будто призывая к порядку и спокойствию. Звуки чужого хлюпанья носом заставили в придачу нахмуриться и заговорить серьезным тоном: — Давай-ка мы кое-что проясним. Во-первых, я уже много раз говорил тебе, что только через мой труп тебя снимет Основная камера. Во-вторых, ключевое слово ка-ме-ра. А не альбом! В альбом ты можешь положить все, что угодно и чьи угодно фотографии, если они сделаны любой другой камерой, то это не произведет никакого эффекта, — он тяжело вздохнул, сетуя на ту персону, коя ввела бедного Эзопа в такое заблуждение. — Ты же веришь мне?.. — Тебе нельзя давать альбом, ты же... — Карл закрыл уши, снова всхлипнул, но держался, чтобы полностью не разреветься, замялся, подбирая слова, а затем воскликнул, говоря самую гениальную вещь. — А может я уже?! — ударил себя по руке. — Это слишком слабо.... Я так близок к бесконечным мучениям… Наконец Дезольнье понял, что метод уговоров не сработает, бальзамировщик настолько был поглощен своим внезапным приступом истерии и страха, что совершенно его не слушал, словно лишился рассудка да здравого смысла, поэтому, прикрыв глаза и покачав головой, фотограф решил снова начать действовать от обратного. Он хотел напугать сейчас до полусмерти, а после развести, как малого ребенка, чтобы потом Карлу и в голову не приходили мысли о том, что Джозеф ему врет… Фотограф мог врать кому угодно и сколько угодно, вся жизнь аристократии жила ложью, коварством, злыми умыслами и сплетнями, он не был исключением, тоже грешен, в свое время плел паутины обмана, коварно затягивая нити в нужных местах и манипулируя попавшимися насекомыми. Но лгать, смотря в глаза своему существу… Под страхом смертной казни не стал бы никогда. Его безусловно расстроило такое отношение, разве он не тратит столько времени и сил, чтобы доказать свои чувства существу? А Эзоп по-прежнему видит в нем страшного монстра, который точно заманивал в свои сети, чтобы потом забрать душу. Охотник закрыл глаза, сложил руки домиком перед собой, словно читающий заклинание, прошептал на французском языке: — Оbéis et obéis. Карл вздрогнул от странного шепота, уставился, пропустив прошлые слова мимо ушей, но внезапно услышав эти. Теперь бальзамировщик смотрел на одновременно прекрасное и ужасающее явление, как ровно после этой фразы хрупкие руки покрылись тонкими изящными трещинами. Они были не глубоки, но почему-то их стало очень много, с рук, словно кровеносные сосуды, разбегались по всему телу на быстрой скорости, распространяясь словно вирус… Джозеф симметрично раскрыл руки так, будто держал два тяжелых шара в каждой и поднял веки — алое зарево, никаких голубых глаз. Широкая улыбка практически черных губ появилась на лице, смешок зловеще отразился от стен комнаты… Эзоп понимал, что не сбежит от ненавистной фотографом формы ни при каких обстоятельствах, в этот раз цель у обеих сторон была одна, был твердо уверен, что произнесенная фраза-заклинание предназначалась ему, поэтому встал как завороженный и выпрямился у стены. Юноша лишь выполнял свой приказ, ведь был уверен в том, что уже в рабстве вечности. — Ах, Эзоп… Моя маленькая глупенькая мышка… Игра окончена. Исход был предрешен судьбой! — фотограф провел рукой по лицу, а после приставил два пальца к виску, словно пистолет. — Ты ведь даже не знаешь, какое чудесное время тебя ждет! В вечности бытия заключена красота бренности… Как же я счастлив, что могу дарить ее людям, но твоя вечность будет особенной, Эзоп Карл. Ты — особенный, — на этой фразе он дернул пальцами, будто прострелил себе череп и засмеялся. — Ха-ха, особенный, удивительный, чарующий, сводящий меня с ума, заставляющий стать помешанным и полностью слететь с катушек… Ты не такой, как все. Ты сорвал куш в лотерее, выиграл самый счастливый билет в свой последний путь, поверь! Ты заслужил самую роскошную, уникальную вечность! Настолько уникальную, что я даже соблаговолю навещать тебя довольно часто, хе-хе! Ну что ж… — снял одну из фотографий с щепок, кои просто раздавил в руке. Звук показался безумно громким, с каким порой ломаются чужие жизни. Граф в другую руку взял раскрытый альбом со стола, повернулся к Карлу, качнув бедрами и по-прежнему безумно улыбаясь. Была в его поведении черной формы лишь одна странность — Эзопа не хватали, не били, Джозеф даже не приближался к нему. — Итак, сегодня ты действительно, — бумажка была поднесена к прозрачному кармашку, глаза сузились в издевке, — узнаешь, что такое вечность, — одним движением пальца вставил карточку в книгу, которая была чуть меньше предназначенного места, — и дезинформация, мой глупенький Эзоп, который верит кому угодно, но только не мне. Ничего не произошло. Внезапный голос с очевидным укором вывел Карла из состояния транса, фотограф скинул с себя эту маску, заменив ее качанием головы, словно наблюдает за шалостью ребенка: — Ну, че? Как там в вечности? Опостылело небось, mon chéri? — глаза начали обратно голубеть. — Все нормально… Я уже готов… — бальзамировщик быстро заморгал, посмотрел на свои руки и шагнул вперед к Джозефу, вернувшись к своей прошлой идеальной позе. Охотник покрутил пальцем у виска, в душе ему, в отличие от Карла, надоели чужие палки в его колеса. Казалось бы, инцидент должен был избавить их отношения от лишних глаз… Но как бы не так! Камни, брошенные высоко в небо, прилетают оттуда до сих пор. Граф уже в какой-то мере привык к психологии Эзопа, одно знал наверняка: если существо что-то себе надумает, то его очень тяжело будет разуверить, ибо оно упрется рогом, ногами, руками, чем угодно, лишь бы до конца отгораживать себя. Джозефу уже было давно не двадцать семь, как выглядело внешне, возраст его был значительно больше, чем у многих обитателей Поместья… Столько он женских истерик, психических больных, простых солдат, которых война свела с ума, безрассудных подростков, заносчивых стариков и маленьких детей повидал. Внутри фарфорового тела находилось столько лет жизни, что прожитые годы волочились длинным темным шлейфом за его настоящим, оставляя после себя лишь следы воспоминаний и событий. Что привело человека, умудренного таким долгим скитанием, к такой непримечательной личности, как бальзамировщик? Правда была известна фотографу, особенно его черной форме, воплощением крайностей каждого чувства и желания. И она по-своему усмехнулась, с азартом в глазах стукнув по столу и швырнув в стену за вопрошающим свою шпагу, ответила бы: “Бога нет, только дьявол существует. Но к кому же прибегнуть человеку в душевной крайности и отчаянии? Раз бога нет, то нужно создать его самому”. Фотограф, что странно для его времени, был до мозга и костей атеистом, никогда не понимал церкви и службы. А происходило это из-за того, что у него всегда был свой персональный Бог. Но это не значит, что он поклонялся Клоду и Эзопу, граф считал их выше этого мирского процесса. Ни капли божественного в них не было, в данный момент перед Джозефом вообще стоял самый ни на что есть человек, который до усрачки боится лишиться покоя, что из глаз текут слезы, а душа пребывает в смятении и растерянности… В этом-то и была вся суть его веры. Бог любой религии — нечто недосягаемое, эфемерное, невозможное, потому аристократ и не мог верить. А Эзопа Карла можно увидеть, можно потрогать, погладить, ударить. Разве не должен быть Бог близок к людям? Он любил его, как человека, как верующий Бога, как исключительное и уникальное, особенное существо… И, разумеется, ему было больно так пугать бальзамировщика. — Ну да, нормально. С тобой так уж точно. Не знаю, к чему ты там готов, а я лично готов принять душ и спуститься вниз, обделить столовую на кофе. Ты, в целом, можешь идти без меня, — Джозеф пожал плечами, пока Эзоп непонимающе продолжал смотреть на него, стоять и подбирать слова. Фотограф мягко положил руки ему на плечи, и присел, чтобы глаза были на одном уровне. — Так и быть, объясню для тебя кое-что. Похоже, шок был слишком сильным и ты не можешь нормально воспринимать информацию… Ты жив, — ткнул ногтем в мягкую щечку, потянул за нее. — Чувствуешь боль. Находишься в моей комнате. И ничего с тобой не произошло, потому что это самый обычный бумажный альбом. И самая обычная фотография, — граф уже начал паниковать, не зная, что делать с Карлом, который продолжал просто пялиться. — Черт, ну раз ты не веришь мне, иди к Джеку постучись да спроси, в каком ты сейчас мире находишься… Эзоп медленно кивнул, пошел в сторону двери, буквально выбежал из нее, чтобы реально постучаться к потрошителю, который по счастливой случайности находился у себя. Фотограф лишь сменил локацию — сел на стул нога на ногу, немного раздраженно постукивая пальцами по столу. — То ли я переборщил с артистизмом, то ли он меня настолько боится? Это решительно плохо, это даже проблема. Черт, а у Джека он сейчас что спросит? В каком мире находится? Ха-ха, да мой дорогой потрошитель же его пошлет с такими странностями. Ну, тем лучше, реального Джека ни с кем не перепутаешь, у существа не должно остаться никаких сомнений. Как только потрошитель открыл дверь, юноша резко заговорил, затараторил, чем даже немного удивил охотника: — Доброе утро, не подскажите в каком я мире нахожусь? — мужчина опешил, посмотрел на него, как на умалишенного, и принял эти слова за хвастовство фотографа (как же отлично он слышал все происходящее буквально за стенкой и хотел стукнуть по ней, гаркнув: “А потише нельзя?!”), поспешил закрыть дверь. — Если ты сейчас про то, что оказался на небесах, мне это и так ясно было. Не глухой, не дурак. — На небесах... “Значит смерть так и выглядела? Или Джек решил пошутить?” — Карл медленно зашел к Джозефу обратно. Он тихо пробормотал: — Я на небесах… Джозеф резко воздел руки вверх, явно собираясь что-то сказать, тут же опустил их, прикрывая рот, повторил первое действие, посмотрел в сторону, на Эзопа — у Дезольнье дергался глаз. Аристократ очевидно понял, что имел в виду Джек под словом “небеса”, но сейчас дело было не в этом, он даже не знал, что ответить. А Карл продолжил стоять, смотрел вперед, нигде не останавливаясь взглядом, и тихо пробормотал: — Не волнуйтесь, я, правда, обещаю быть для тебя послушным. Наконец граф просто рухнул на стол, угрюмо посчитал вслух. — Trois, deux, un, — звук меж пальцев получился достаточно громким, как щелчок. Эзоп посмотрел на него с явной надеждой, ждал этого, наверное, даже больше, чем бальзамирование фотографа. После он посмотрел на свои руки, которые будто снова стали ярче и красочнее, закрыл глаза руками и буквально заревел. Джозеф ничего получше не смог придумать, кроме как обнять того, поглаживая по голове. — Ну, доволен? Тц, развел мне тут… Слышишь, нормально все с тобой! Эзоп, нор-маль-но, — он приложил губы к его затылку, правда не зная, как еще успокоить. — Спасибо… — бальзамировщик ответил на объятие, сам прижался ближе, продолжая плакать, из-за чего одежда Джозефа тоже окажется в стиральной машинке чуть позже. — Да было бы за что! — внезапно граф сжал рукой чужое плечо, тихим серьезным голосом проговорил. — Запомни, пока я жив, я не позволю кому бы то ни было причинить тебе вред, — он приподнял чужой подбородок, заглядывая в заплаканные глаза. — Услышал меня, Эзоп? Кажется, сам того не подозревая, Карл обрел себе ангела-хранителя, демона на коротком поводке. Фотограф за свое существо цеплялся зубами, до последней пролитой капли чернильной крови собирался драться… Эзоп заморгал глазами, будто соглашался, двумя руками взял лицо Джозефа и только поцеловал в краешек у губ, тот расплылся в улыбке и не стал сильно настаивать — прошелся языком. И его услышали, Карл прикрыл глаза, явно наслаждаясь неожиданной лаской, прикусил чужую и облизал свои. “Какая смелость… Делать так надо почаще, а не слезы мне лить по пустякам”. — Ну что, позволишь мне все-таки навести марафет? Или будешь держать в заложниках, м? — покосился на заманчиво открытую дверь в ванную. — Хорошо, я подожду, — Эзоп встал, как ни в чем не бывало, вытер глаза рукавом и сел в кресло. — Если хочешь, можешь просто уйти, я тебя уж точно не держу. Теперь, — он собрал все волосы наверх, как-то странно завернув и заколов заколкой-крабом. Щелкнул замочек в ванную, по уже объясненным причинам — никакой компании, никто не должен мешать. Эзоп слегка улыбнулся, кивнул, и, счастливый от того, что он все-таки сможет умереть, пошел в сторону двери. Всего лишь раз обернулся, чтобы посмотреть вслед Джозефу, исчезающему в ванной, может хотел попрощаться вслух, однако, как только бальзамировщик вышел в коридор, он встретился взглядом с обычной безмолвной маской потрошителя, даже сквозь нее, казалось, глаза Джека прожигали в нем дыру адским пламенем. — Твой граф сейчас сильно занят? — произнес это с некоторым высокомерием, толикой надменности, будто тот вопрос, который задавал Эзоп ранее, действительно разозлил маньяка. Он буквально оттолкнул юношу от двери и сам медленно зашел внутрь. — В ванной… — Неудивительно, — послышался громкий хлопок дверью. Фотографу особо долго там делать было нечего: смыть следы греховные да дело с концом. Не прошло и десяти минут, как он уже надевал рубашку с довольно открытым вырезом, застегивая манжеты, довольно яркий плащ.“Надо будет приучить его закрывать хотя бы мою дверь, ибо я даже щелчка не слышал… Добром это не кончится… Кто угодно входи, как на проходной двор!” — граф распахнул дверь, впустив в комнату горячий пар. Увидев знакомую фигуру в своем кресле он сначала удивился, потом нахмурился и цокнул, недовольно оповещая: — Ну, говорю же, проходной двор! Что привело тебя ко мне так бесцеремонно? Дело жизни и смерти? Если нет, то позволь спросить, по какому праву ты врываешься ко мне?! — он практически прошипел. — Стучаться не учили? — демонстративно сильно стукнул по двери ванной. — Только умоляю тебя, не порти мне такое хорошее начало дня, маньяк хренов. — Да кто бы говорил! Обиделся, значит, на то, что план твой сломали, а теперь ходишь, хвастаешься, что какого-то пацаненка соблазнил! И уж простите, но мне ваш ангелочек двери распахнул! — он рассек воздух лезвиями. — С какой стати? И чем я вообще хвастаюсь, позволь переспросить?! Никого я не соблазнял! И тебе какое дело до моей чертовой личной жизни?! Потрошитель встал, провел по одному из лезвий, приблизился так, что теперь мужчине нужно было смотреть практически вниз для нормального зрительного контакта: — Ты из себя не строй никого. Ты зачем его ко мне вообще отправил?! На небеса видите ли вознесся! Извращенцы… После этой фразы Джозеф не мог не рассмеяться прямо в лицо Джеку. Очевидно, что сокращение количества метров меж ними его не испугало совсем: — Я, кажется, понял, о чем ты, ха-ха… Я скажу тебе кратко! Он решил, что умер, не верил в обратное, довел меня до нервного тика, и я послал его к тебе. Не верил-то мне, а тебе должен, ты ему чужой, — он положил руку на грудь потрошителю, не переставая смеяться. — Но почему же ты так злишься, Джек?.. — смотрел так приторно-ласково на маску, но не специально. Потрошитель лишь продемонстрировал странный, искаженный смешок, который точно наводил на мысль, что у него что-то не в порядке, однако об этом смолчал — не раскроется же такому человеку в столь глупой ситуации. Джек ненавидел всей душой страх, страх того, что его засмеют, хоть и сам вел себя так, неискренне позабавившись ситуацией, задал вопрос: — Да уж... Начинаете в кровати, заканчиваете в гробу? Интересные у вас взаимоотношения, — он проигнорировал то, что спросил фотограф, не стал рассказывать о своем состоянии, поэтому громко прокашлялся и сел обратно в кресло, пытаясь сменить тему разговора, чтобы та находилась как можно дальше от него самого. — И как ты его довести до такого состояния смог? Фотограф, возможно и пооткровенничал бы, но видя перед собой лишь маску, закусил губу, маша ручкой: — Сними это и посмотри мне в глаза, чтобы я знал, что у тебя на уме. К чему вам всем эти маски? Вы и без них прекрасно лжете. Джозефу с его идеальным, почти ангельским ликом не дано было понять проблемы страдающих и закомплексованных, ведь многие, кто носили маску, скрывали лицо не только потому, что спокойно лгали из-под нее, смотря в глаза, они скрывали уродства, недуги, все то, что могло отвратить и отпугнуть при разговоре… Он вообще не переносил людей без стержня внутри, просто терпеть не мог, а под масками зачастую скрывались именно такие. Это могли быть яркий макияж, очки, веер, прическа, все, что угодно, что скрывало и изменяло лицо, даря возможность хоть как-то отделить себя от внешнего мира. Фотограф считал таких людей ничтожными, не мог взять в толк, что у них нет выбора и себя им уже не перестроить. Но потрошителя к таким не относил. Вот тут-то Джозеф и промазал, был у Джека комплекс такой, какой врагу не пожелаешь. Но, разумеется, никто об этом не знал, а тех, кому очень посчастливилось разузнать о секрете, уже давно хранила земля. А Джек уже клялся себе, что продержится, не пошлет фотографа как можно дальше, когда тот снова лез до его итак ненавистной маски, которую даже при всей неприязни точно не собирался снимать, (тем более из-за желания какой-то французской выскочки, решившей, что здесь ей все дозволено). Граф мог получать желаемое, лишь написав владельцу этого дома маленькое письмецо, флиртовать с прекрасными дамами, не получая никаких отказов, вести себя по-идиотски, не боясь никакого осуждения, делить ложе с любимым человеком, будучи совершенно незакомплексованным аристократом известного и богатого рода с идеальной внешностью и манерами... Здесь было определенно все, чему может позавидовать любой. Со стороны Джозеф вообще походил на настоящий идеал из женских романов, поэтому ужасное ядовитое чувство буквально пожирало потрошителя изнутри, словно то средство, используемое Эзопом во время вскрытия, даже после которого фотограф не потерял свой статус среди запертых в поместье. Дезольнье все еще держался за свое вполне логичное мнение. Он не раз обнажал перед потрошителем различные аспекты своей жизни и души, потому ему хотелось хотя бы увидеть чужое лицо, которому уже поведал так много и собирался сделать это снова. Впрочем, надежды на то было мало, поэтому начал первым: — Хотя знаешь, есть, конечно, выражение от любви до ненависти один шаг, но кровати и гроба это точно не касается. Гробы — это его прерогатива, ничего здесь нет забавного, для меня уж точно. Забавно другое, что при всех его странностях, наклонностях, я бы сказал, даже повернутости… Вот вы его окрестили некрофилом и ошиблись, настолько фатально… Он не то, что с трупами, он и с человеком живым одно ложе в жизни не делил, — фотограф мечтательно приложил пальцы к губам, перед глазами невольно возникла картина, кою лицезрел буквально час назад: хрупкое на вид, но на самом деле довольно выносливое тело, мелодичные хриплые и совсем даже не тихие бесстыдные стоны, эти соленые прозрачные дорожки слез, которые слизывал… Больше он не хотел рассказать, в отличие от ситуации с тем первым неловким цветком, где Джек, между прочим, очень даже подсобил. — Вот же, иди к черту, Джек! Один твой вид развязывает мне язык хуже любой пытки! Впрочем, я сам виноват… А дальше я по нелепой случайности напугал его одним единственным словом, попытался объясниться, но он даже слушать меня не хотел. Ну, конечно, он поверит Мэри и тебе на слово, а от меня закроет уши, — ткнул пальцем в Джека, после чего показал жест, что сейчас глотку перережет, цыкнул. — Ну, я и решил, что действовать от обратного тоже тактика. Напугал его так, что довел до припадка, в результате которого он решил, что я запер его в Вечном царстве. Короче говоря, я сделал только хуже, в итоге он довел меня до ручки, и я сгоряча ляпнул ему пойти к тебе… Взгляд Джека устремился на фотографа, он оперся на руку подбородком, слушал внимательно, тайно сам представлял себя на его месте, и в этот раз было все равно, что рассказ велся о двух мужчинах, вместо привычных потрошителю дам. Вжимать в кровать да так, чтобы тебя умоляли продолжать, заставить кричать так громко, что услышат не только соседи… Это был бы такой прекрасный момент, который он так и не ощутил во время жизни, не сможет никогда. Однако, пока Джек держался, чтобы не послать и не оскорбить всеми возможными способами аристократа, самого Джозефа особо это не беспокоило. Но маньяк был доволен, что тот забыл про маску, совсем не отреагировал на угрозу, которая казалась просто сказанной в шутку. Не убьет же! — Про небеса сказал не он, а я. Уж простите, но это первое, что пришло в голову, когда ваши голоса на все крыло звучали, — произнес это слегка раздраженно, будто правда занимался чем-то таким важным, что требовало полной концентрации. — Неужели было так громко… — потер переносицу граф. — Ты ждешь извинений? Хорошо, я извинюсь за него, но не за себя уж точно. Да и вряд ли ему вообще понравилось, там не то что небес, там вообще тяжело долететь… Как бы меня не удручало это, но я буду честен сам с собой, так что… Как бы не первый и последний раз это было. А принуждать… Я выше этого. Поэтому можешь не беспокоиться, — фотограф грустно улыбнулся своим мыслям. Он действительно был уверен, что Карл не испытал хотя бы близко тех божественных ощущений кои чувствовал Джозеф, поэтому и иллюзий себе не строил, быть реалистом тоже надо уметь. Ах, если бы он только знал проблему Джека… Он бы много чего ему не говорил, много не шутил, был бы толерантен, к чужой душе милостив. Но, увы, знать было не дано, поэтому он абсолютно спокойно рассуждал с Джеком о всех прелестях секса и садизма, где в последнем потрошитель участвовал очевидно больше. — Впрочем, почему тебя это так раздражает? Будто ты безгрешен, не понижай себя, ни одна черта твоего поведения не соответствует невинности, Джек. И я уж молчу про твое “искусство”! Ну что? Доволен, что развязал мне язык? Ну, ничего, когда-нибудь и до тебя очередь дойдет… — он немного осуждающе посмотрел, словно охотник сделал что-то плохое. Потрошитель лишь закатил глаза под маской и ответил с легким раздражением, будто это не он пришел в чужую комнату, чтобы поговорить: — В отличие от тебя, мое дело происходит намного тише и никого не беспокоит. — Потому что обычно уже некому беспокоиться в твоем случае, Дже-е-ек, — его имя он специально растянул, словно акцентируя разницу между ними. — Я не люблю тишину. Но в знак нашей долгой дружбы так и быть… Попытаюсь вести себя менее открыто-о. И я молчал как рыба! А ему рот заткнуть духу не хватило. — А лучше бы заткнул, — пробубнил Джек и вернулся к прошлым словам фотографа. — Если бы не понравилось, разве бы он продолжил с тобой лежать? — Из страха мог, вполне. Как выяснилось, он не боится умереть. Он боится не умереть. — Поэтому он и тебя на возможность умереть проверял, — Джек слегка рассмеялся, но никак не был удивлен. — Заткни пасть, — Джозеф не хотел обсуждать лишь одно мероприятие, почему-то вскрытие казалось ему актом даже большей близости, чем секс… Здесь он точно держал язык, ибо все то, что близко Эзопу, унесет в свою вечность. — А что сразу то я? Об этом все равно все вокруг знают. — Вы знаете лишь то, что положено, что очевидно. И клянусь, если хоть один из вас попытается копнуть, — ловко провернул в руке из ниоткуда взявшееся оружие, направив на Джека, — пеняйте на себя. Потрошитель осторожно отодвинул лезвием шпагу: — Не волнуйся, мне неинтересны подробности. Но я удивлен, что все настолько секретно! Пренебрежительно цокнув, фотограф стукнул лезвием по чужим когтям, после чего воткнул в несчастный пол, бог знает, сколько уже в нем дыр от шпаги… — Значит поживешь еще немного. — Как знаешь, — Джек скучающе посмотрел на шпагу. — Больше ничем похвастаться не хочешь? Про небеса спрашивать тоже будешь? — Не буду. Я задам другой вопрос, — граф покрутил пальцами, оружие послушно провернулось в полу. — Раз ты советчик горев, так советуй, че мне с ним делать? Как бы ты поступил на моем месте? Продолжал бы держать в страхе или старался бы доказать обратное? Еще пара таких истерик и я точно закончусь. Но это не значит, что твои слова я приму на веру, не мечтай. Но три мнения лучше двух. — Я бы на твоем месте радовался, доведя человека до такой истерики... Но, если тебе настолько он нравится, могу лишь сказать, что оба варианта действительны. Можно запугать так, чтобы он от тебя боялся сбежать, или же доказать обратное так, чтобы он вечерами сам к тебе в объятия лез, как хочешь. — Понятно… От тебя, как всегда, никакого толка, неудивительно. Попробую опираться на второй вариант, разумеется. Главное, чтобы сбоев в системе не было, иначе все пропало. Да и как тут радоваться? Ты бы видел это лицо… Бледное, почти как полотно, и слез много… Плохих слез, не тех сладких, которые выпьешь и облизнешься. — Ну, и чего ты спрашиваешь, если ответ на вопрос уже знаешь? — Джек устало махнул рукой. — Кстати, вам сегодня несомненно повезло, в столовой все были так рады, не увидев Эзопа, что даже ничего надумать не успели. Поэтому разобраться тебе остается только с охотниками. — Хоть что-то хорошее… Точно, я же именно туда и собирался. Сбил меня с мыслей и действий! Так нельзя, Джек! Стоп, подожди, с охотниками? А при чем здесь наша фракция? — Действительно, при чем же! — он вздохнул. — Ты забыл в чьем крыле проживаешь? — У тебя есть бункер? Сомневаюсь. Так что придется вам всем смириться с этим! Как будто я не слышу по ночам то ли маты, то ли эпитеты… Черт их знает! Тут только дети тихие, так что не делай такой умный вид и не читай мне нотации. Где захочу, там и буду. Тем более, это мое помещение, — он топнул ногой по полу, словно заверяя свою собственность и на комнату, и на Карла. — Бункера нет, но я думаю, что тебе достаточно и подвала для трехминутной игры. А от других я такого не слышал. — Всего три минуты? Да какого ты обо мне мнения?! Джек, я в тебе разочарован! — граф покачал головой, медленно шагая по комнате. — Плохо ты слушал! Я скоро японский язык выучу. Джек резко заинтересовался, подался всем телом: — Мичико? Неожиданно… И с кем она так? — Воспользуйся дедуктивным методом, прояви мозговую активность и напряги извилины, гроза ночного Лондона! Это не сложно. Хотя для тебя, возможно, и тяжело... — он саркастически улыбнулся. — Если хочешь, я даже могу посочувствовать!.. Ладно, не смотри на меня так, даже страшно стало, — Джозеф демонстративно отвернул голову, не убирая рук с шеи, уже понял, что с открытым декольте определенно промахнулся сегодня. — Как я понял, королева порой любит уступать свой трон скромной служанке… Впрочем, ничего удивительного. Но в последнее время уж больно часто. Я сплю редко, но когда все же уделяю этому время, предпочитаю, чтобы мне не мешали. Но им я докучать не буду — в одной лодке. Честно говоря, странно, что ты не слышишь… Вообще много восточных языков стали привычно моему слуху, китайский в том числе. И хоть бы кто, ну хоть бы один из вас сказал слово на французском!.. — он нарочито придал голосу страдальческие нотки. — Аh, à ce rythme, j'oublierai bientôt ma langue maternelle!.. C'est triste. Mais les mots d'amour sur lui sonnent si bien! Comment sont-ils divinisés et il n'y a aucun doute sur leur vérité! Эзоп, между прочим, немного владеет языком моей родины, что меня несомненно радует. Только я все никак не решусь ему сказать, что я все время обращаюсь к нему в женском роде… Просто это звучит довольно глупо и мило прямо для него… Когда-нибудь я заставлю его забыть английский! Кстати о кровавой королеве, мои страдания и седые власы — ее вина. Или твоя, хотя здесь я на тебя бы меньше ставил. Она убедила его в том, что альбомы запирают души, а не камера, и он до сих пор свято в это верит! — фотограф мученически вздохнул, косясь на пустой угол своей комнаты. — Надо будет нанести ей торжественный визит и немного поболтать. Там еще что-то осталось или живые с голодного острова поглотили все? И ты мне даже конфетки не принес?.. — сложил ручки, словно ребенок, надув губки. — Какой ты недалекий, Дже-ек. Так вести себя он мог только с потрошителем. Иногда действительно хотелось прикинуться овечкой, пожеманиться, побыть дитем, хоть он и старше Джека… Потрошитель вздохнул, под маской закатил глаза, попытался сконцентрироваться на разговоре. Этого действительно стоило ожидать, Мэри не была тем прекрасным идеалом, способным помочь в его беде, но жаль, что понял Джек это только после ее идеи отомстить фотографу за обычную помощь новенькому, объяснение правил. Надежды были, что даже такая холодная жестокая леди западет ему в душу, но, увы, она оказалась занята. Так и еще его запасным вариантом! Но он даже не расстроился, просто принял за еще одну неудачу в своей жизни. — Тебе действительно нравится, звать его по-женски? Вот, извращенец! Я был лучшего о тебе мнения, — он произнес это с легкой иронией, склонил голову на бок, продолжая слушать. Джек даже слегка удивился, что Мэри хотела помочь Карлу. Быть может, у нее есть сердце, лед которого лишь нужно растопить? Это был его последний шанс! Но Джек поспешно отогнал эту мысль. — А еще я думал, что ты хотя бы к концу завтрака придешь. Ну, или как обычно все продрыхнешь, — пожал плечами. — Да, мне нравится его так называть. Даже разуверять его в родах французского не буду! Идти есть не планировал, — граф саркастически кивнул на кровать, — работа помешала. Так нет конфетки?.. — надулся. — Кстати говоря, сегодня его первая игра в блэкджек. Твой любимый режим. Да еще и тот редкий случай, когда меня пускают… Суть дуо я знаю лишь по вашим рассказам. Даже немного обидно, что мне туда проход закрыт! Правда, о дуо вы не лучшего мнения… Чего только стоит рассказ Энн о десяти пистолетах… Может мне и к лучшему. — Ну, наконец-то увижу его в нормальной игре! А то единственный матч с ним был хоть и интересен, но далек от правил, — потрошитель снова оперся подбородком на руку. — Ты же объяснишь ему правила? А то как-то поднадоело одно и то же рассказывать. Джозеф как-то загадочно посмотрел на Джека, в глазах читалось какое-то детское выражение, сменившееся слегка гневным. — И не подумаю! Если его выбор падет на меня, то вкратце. А ежели нет, то пускай сам ознакомится с информационным таблом. Там все прописано. Да, твоя игра с ним была просто огонь. Во всех отношениях, — фотографа искренне тянуло в столовую, поэтому он по маленькому шажочку становился все ближе и ближе к двери. “Ну уж нет, отбили мне всякую охоту разъяснять какие-либо правила. Уж лучше пусть на своей красивой шкурке познает все это дело, чем снова впутает меня, да так, что мы потом вместе не один день это будем расхлебывать. Ненавижу ошибки с тяжкими последствиями. Это как зайти в фотомир и никого не ударить. Тем более, блэкджек не такой уж и сложный режим, и даже не жестокий, я бы сказал… Но обмен телами и голос собеседника в голове ощущается довольно странно… Будто сходишь с ума от раздвоения личности, или растроения, в моем случае” — сам граф не очень любил этот режим, как и выживших. Он не был против помочь Эмили или Фионе, его часто выбирали девушки, но помогать Фредди или Наибу… Граф лучше сто раз сыграет в обычный режим один, чем с ними в одной команде. — Да там знаешь как правила написаны, я и сам толком их понять не мог, несмотря на то, что итак со всем знаком! — притворно возмущался Джек. — Ну, как хочешь, тогда может кого-то другого попрошу... Бедный Эзопчик, никто с ним теперь из выживших не общается и не захочет помочь! Поэтому остаются лишь наши охотницы. Может они помогут, кто знает? — Стоп, стоп, стоп, погоди, не надо! Даже не проси их. Мэри уже “объяснила” ему, как работает Основная камера… Да так, что он, бедный, слова “альбом” испугался. Так что прошу тебя, не делай этого, — он очень активно начал жестикулировать руками, отрицая все, сказанное Джеком. — Да и никто не отменял читательскую грамотность. Если ты не понял, значит невнимательно или бегло читал, вот и вся твоя проблема! Он самостоятельный взрослый человек, ему двадцать один. Джек, двадцать один год. Я в этом возрасте, не дам себе соврать… — ему не дали продолжить рассказ о бурной молодости, Джек перебил, ситуация лишь смешила. — Да-да-да, вот только он не ты, до сих пор как маленький ребенок себя ведет и ничего не понимает. Мне иногда кажется, что сюда он приперся, только потому что кто-то ему мозги припудрил. Разве человек в здравом уме пойдет бегать спрашивать кому помощь нужна, а потом еще в твоих играх принимать участие, а? — Не совсем так… Он принял чужое приглашение и занял его место. А от этой мысли у меня, честно говоря, сердце кровью обливается. Его вообще не должно здесь быть. А все остальное… Да, ребячество, ты прав… Отсутствие здравого ума. И я делаю все свои ставки именно на это: если его безумие не позволит ему выжить здесь, то боюсь, ничего не поможет… — Еще лучше! И ты еще думаешь, что он сам во всем разберется? — он хмыкнул и продолжил чуть тише, будто боясь, что Джозеф его побьет за такие мысли. — Может он болен чем-то? Ты не спрашивал? — Да у него на лице написана не одна психологическая травма, любая болезнь может быть следствием! Но я не спрашивал… И не буду спрашивать, пока он сам не решится доверить мне это. Не думаю, что разговор будет из легких… Но знаешь, он определенно не умственно отсталый, — а этой фразе граф сам задумался, и что же так завлекло его в Эзопе… Травмы, возможные последствия, недалекость. Да это же полная противоположность его идеалу! Джек решил промолчать о своих догадках: — Не думаю, что он сам способен разговор начать, но твое дело. Так что насчет правил? Оставишь его читать? — Черт с тобой, убедил. Поболтаю за полчасика до. Слушай, Джек, — графа внезапно осенило, — ты можешь кое-что для меня сделать?.. Я и сам понимаю, что такой человек, как он, не выдаст свои откровения, лишь под страхом смертной казни, наверное. Можешь ты, как лицо ему сторонне, вытянуть из него эту информацию? Я полностью поддерживаю твои догадки про болезнь, но с медициной я мало знаком… Потому даже предположений могу построить, — Джозеф нервничал, убрал руки за спину и немного покачивался на каблуках, ждал вердикт. — Я уже думал, ты меня попросишь победу Эзопу специально не отдавать, нотации был готов читать. А тебя я понял, расскажу все, что узнаю. — Благодарю, — он быстро подошел и бегло обнял потрошителя, тут же отстранившись. — Я в тебе не сомневался. — Ужас какой, ты меня с этим перепутал что ли?! — мужчина отряхнулся и в шутку стал возмущаться. — Лучше бы не меня трогал, а чем-то полезным занялся! Кстати, сказать хотел, — он с легкой ухмылкой продолжил, — там Ада отвоевала для Эзопа чуть ли не полстола, и, если все твой ненаглядный не съел, осталось точно хоть что-то. — Совмещу приятное с полезным! — Джозеф благодарно улыбнулся, звякнув ключиком, вышел в коридор. — Мисс Месмер окажет мне неоценимую услугу. А тебя я с ним, конечно, перепутаю. Ты там не седеешь случайно? — хихикнул. “И как только она Наиба уболтала?.. Впрочем, она же психолог. Ей это ничего не стоит”. — Не волнуйся, я в порядке, мне, в отличие от тебя, не от кого седеть, — он прошел за фотографом в коридор и оперся о стенку. — Никогда, кроме как сегодня, не видел ее настолько злой, видимо действительно своей профессией живет, раз даже таким изгоям помогает. — Человек, преданный делу… Сейчас редко таких встретишь. Надо будет при случае сказать слова благодарности. Спустившись по мраморной лестнице, фотограф покинул Джека, распахнул дубовые двери. На одном из столов действительно стояла треть всех припасов выживших, что несомненно подняло ему настроение. Не заботясь о конфиденциальности своего преступления, он уселся на место Карла и, налив себе горького молотого, отрезал кусочек пирога с творогом.