Исповедь атеиста

Эзоп за секунду пробежался взглядом по Джозефу, чье лицо было усеяно прекрасными темными глубокими трещинами, а светлая кожа так напоминала бледного мертвеца в идеальном стеклянном гробу. Карл захотел побежать к нему навстречу, но обезумевший от такой красоты юноша не успел и слова сказать, как его резко снова схватили за шею. Главное отличие живого мертвеца — импульсивность, настолько сильная, что и людей с таким характером не встретить, а о гниющих трупах под землей тем более говорить нечего. Помимо того, что стало сложно дышать, прошлые следы от свирепых касаний заболели еще сильнее, но в голове промелькнуло лишь то, что опять придется беспокоить бедную Эмили, точно недовольную поступком бальзамировщика, пришедшего просить прощения у безумного фотографа. Парень поднял голову, постарался вдохнуть как можно больше воздуха, освободиться от проклятой маски, которую нацепил как некоторую защиту от окружающих, но в данный момент лишь усугубляющую положение. Он сжал запястье графа, пытаясь приподняться по стене, ослабить хватку, сделать хоть что-нибудь!.. Короткие ногти отпечатались на чужой руке даже сквозь перчатки, и, наконец, Эзоп что-то тихо прохрипел. Слова оскорбления? Или может даже извинения? Кто знает, ведь было, как всегда, нихрена не слышно. Фотограф злорадно ухмылялся беспомощности выжившего, не давая и продохнуть. В его мыслях крутилось лишь имя несчастного и сухое желание, ничего более для него не существовало. Не беспокоили его последствия, совесть, мораль — хотелось взять здесь и сейчас, однако это было бы слишком просто, не так сладостно, как в мечтах высоких… — Просишь прощения? Не смеши, тебе оно даже не светит. Сиди тихо, — он отпустил Карла, давая ему возможность пожить чуточку подольше, отошел к столу, вынимая из ящика кляп (одновременное убийство двух зайцев, ибо тишина и капелька чужих мучений уже были в общей чаше). Бальзамировщик закашлялся, прижал руку к груди, пытался хоть немного успокоиться, спустившись по стене на пол, то время, как Джозеф, заметив, что маска на лице ранее милом сползла немного вниз, и, недолго думая, замахнулся оружием, разрезал ее на две части. Ткань медленно упала на пол, а на нижней губе Эзопа показалась кровь, которую сразу же размазали по устам и подбородку. Отвратительно. — Только попробуй надеть ее еще раз. Рот зашью. А пока что обойдешься этим, — он заткнул чужой рот кляпом, закрепил сзади до боли вдоль скул, свел руки бальзамировщика за спину, с улыбкой затягивая так, что следы точно останутся. На пару секунд остановился в мгновении полюбоваться сиим творением. — А может сфотографировать тебя прямо сейчас? Хотя нет… Еще рано. Отрывистую речь ведя, охотник провел рапирой вдоль впалого живота Карла, рассекая слои тканей одежды. Однако был не скрупулезно внимателен, потому лезвие аж в трех местах задело кожу, отчего послышался тихий стон, а все сопротивление… оказалось бесполезным. Немного подумав, снисходительно прикрыл глаза и произнес: — Что ж, раз это прошение о милости… Я даже позволю тебе сделать выбор самому, — одной рукой граф оперся на распятие, а в другой уже держал битые стеклышки. Несмотря на то, что его они тоже резали, он совершенно игнорировал легкую боль. — Alors, choisissez ce que vous allez demander pardon, — в ответ лишь промычали что-то, пытались скрыть свое тело под по-уродски изрезанной одеждой. — Эй, я с тобой разговариваю! Ах, да!.. Молчание — знак согласия, хе-хе… Обратив внимание на раны, Джозеф осознал, что они ему очень нравятся, но хотелось больше крови, настолько много, чтобы в ней было все вокруг, включая его самого: “Интересно, а какая она?..” Фотограф приподнял чужую голову за подбородок и слизнул с мягких пухлых губ красную жидкость. На вкус она оказалась самой обычной, но в порывах эйфории ему показались сладость и терпкость, будто красное вино, возбуждающее одним только запахом, чего говорить об остальном? А Эзоп не реагировал почти, промолчал, словно безвольная кукла… Осколки были брошены на кровать, а крест выкинут восвояси. Развлечение на сегодня уже было определено. Дезольнье слегка надавил каблуком на пах Карлу, который все же шикнул и зажмурился. В глазах графа мгновенно выразилось все презрение к его персоне: — Ну и молчи дальше! Я итак заберу твое прощение… Боишься? Страх сковывает по рукам и ногам, не дает действовать здраво. Прямо как тогда… Et je ne peux pas te laisser l'expérimenter. В текущем положении вещей звучали его слова просто безумно. Убрав ногу с болезненного места и вздыхая, будто уже устал сам, Джозеф поднял Карла на руки, желая получить хотя бы один взгляд в свою сторону, провел когтями по мягкому белому боку, пока лишь царапая. Но на него не смотрели. Напротив, специально отвернулись, прячась. Эзоп просто и банально боялся смотреть, а графа это разочаровывало, злило: “Si tu ne veux pas te changer, je t'aiderai généreusement”, — когти впились в плоть, бальзамировщик вновь издал звук, похожий на шипение, только сквозь кляп проходила лишь слюна — какая жалость! Затем, сорвав итак изорванную в тряпки одежду, дабы любимый и ненавистный почувствовал все на своей молочной коже, фотограф бросил тело прямо на стеклянную мешанину: мысль была одна — он хотел полюбоваться чужими страданиями, усилить их до апогея. Уже совершенно не в прощении было дело, а в истинном садизме. Падение на кровать оказалось не из приятного, осколки впивались в нежную кожу так, что бедный бальзамировщик перевернулся на бок, чтобы хоть чуть-чуть уменьшить область соприкосновения с ледяным стеклом, но в итоге сделал только хуже. Слабая попытка сопротивления была проигнорирована, ибо все внимание Джозефа занимало иное зрелище: от вида множества мелких ран, из которых в общем объеме было немало крови, граф просто свихнулся окончательно. Нависая над Карлом сверху, он позволил себе слизнуть несколько капель, попутно снимая с того брюки, и, пока влажный язык блуждал по спине, пальцы потянулись к паху. Чужие рыпанья его не волновали совершенно — тяжело сию личность назвать Джозефом Дезольнье, но все же именно его руки творили эти бесчинства. Сейчас он наслаждался тем, что сможет доставить милому еще больше боли! Неожиданно, но Эзоп получил возможность говорить, был освобождён от кляпа, который заменили пальцами в ту же секунду: — Lécher et prendre plus profond. Rapidement, — послышалась очевидная нетерпеливость, не ублажив кою, можно было пострадать намного сильнее, чем даже сейчас. Не дожидаясь реакции на слова, аристократ достал пальцами чуть ли не до корня языка короткого, поигрывая шариками гланд. Эзоп беспомощно на охотника смотрел, не зная, что и делать, пока в голове не созрел странный и до безумия глупый план. Точнее шансы были слишком малы, даже ничтожны, но не равны нулю. Он укусил пальцы графа так, что тот от неожиданности отдернул руку, пнул ногой и неосторожно положил голову на стекло, которое тут же изрезало щеку. Но плевать. — Отпусти… Моментально отдернув руку, как ошпаренный, Джозеф ошеломленно смотрел на Карла, мягко говоря, был удивлён, что у такого маленького и беспомощного существа все еще остались силы на сопротивление: — Так значит у тебя ещё остались силы рыпаться? Неужто тебе мало того искупления, которое я предоставил? Раз так… — оружие по щелчку пальцев вернулось в руки владельца, и, пока он будто отряхивал пострадавшую руку брезгливо, другая при помощи металла проводила довольно глубокою линию вдоль бледной кожи, являя свету алые бусины, по ягодице, вдоль ноги, остановившись на икроножной мышце, фотограф о чем-то задумался, и… тут же вонзил лезвие прямо в мягкое место, пока лицо выражало не полное, но частичное удовлетворение и нереально холодное равнодушие. — А я ведь предупреждал, что перед Богом нужно преклоняться... Считай это милостью и великим небесным благословением, что так слабо, ибо это лишь первая часть твоей исповеди. Практически одновременно с этим ужасающим действием он ввел один палец в нутро тесное, ожидая, какая на это будет реакция. Честно говоря, не учел особенность своих пальцев, а когти длинные раздирали изнутри во всех смыслах. Карл же был ужасно напуган, не открывал глаза, сжимал в руке осколок, пытаясь ремни тугие разрезать, однако все было тщетно, не мог он ничего сделать. Почувствовав резкую боль от лезвия, а после и от когтей Дезольнье где-то нереально глубоко и больно, у него сделался такой вид, словно вот-вот заплачет, но Эзоп молчал, стиснув зубы, и ни одно слово не слетело с его губ, только тихий измученный стон. Джозеф резко вытащил и отшвырнул оружие куда-то в стену, оно с лязгом ударилось о паркет, с жадностью слизнул кровь с чужой ноги, что в моменте даже можно было подумать, что он вампир, настолько довольным и поглощенным выглядел: “Как же ты жалко выглядишь… Просто в дрожь бросает!” Он провел окровавленным пальцем по губам Эзопа, заменяя их блеклость четким ярким оттенком. Вскоре, решив, что этого было маловато, он добавил второй палец, ибо мучения не всегда в медлительности, а в остроте момента. Все же всхлипнув, бальзамировщик тихо прошептал, даже не надеясь, что его внезапно услышат (его и в обычном состоянии не слышали, что уж говорить о такой ситуации…): — Разве ты… не собирался сделать это позже?.. Фотограф буквально замер, перестал двигать пальцами, прекращая кровопийство: — Позже?.. Позже, позже… — одно это слово буквально заклинило его, заставляя взгляд остекленеть. Графа будто ударили обухом по голове и настолько сильно, что он даже бросил свое неприличное занятие, оперся на локоть, дабы не рухнуть рядом с Карлом. — Bien sûr, maman, je reviendrai plus tard. Mais plus tard, jamais? Plus tard signifie jamais… Странная волна боли в руке пронзила все тело, заставляя все же упасть на то же стекло, кое мучило Эзопа. Он смотрел не на Карла, а сквозь него, видел не бальзамировщика, а брата в открытом гробу. Больше охотник не трогал бедного, сам даже не шевелился: воспоминания о прошлой жизни заставили остановиться во времени, моменте, снимке и таком жутком для него самого, плачевном и самом горьком… Гроб был на подмостках, а рядом стояло лишь трое человек — семья. Ничьих лиц не было видно, и все взгляды были опущены в пол. Но кое-что в этом фальшивом воспоминании разнилось с настоящим: они не обнимали друг друга, а Джозеф не плакал так, будто умирает сам… сейчас не мог, молча и холодно смотрел на лицо, немного отличное от его собственного. Что-то подсказало ему, что нужно подойти ближе, он сделал один шаг, два. Фотограф спрашивал про себя неведомую силу: “В какой момент я опоздал?..” И глаза Клода открылись, но это был не небесный цвет, кой принадлежал братьям, — труп открыл серые глаза Эзопа Карла. Аристократ моргнул и с нескрываемым ужасом, наконец, посмотрел на самого бальзамировщика, израненного, изрезанного, с множеством мелких и не совсем ран, проткнутой ногой и молчаливым страданием на лице. Трещины немного посветлели, а юноша непонимающе и испуганно уставился на охотника. Такая резкая перемена в настроении и бред, который он нес, заставил еще больше нервничать, чем то, что фотограф творил в начале: там было ясно, какие его действия ждут, но сейчас оставалось лишь гадать. Губы изувеченного дрогнули, появилась слабая полуулыбка, пока граф с охладелым постылым ужасом смотрел на происходящее. Чем больше осознавал, что это его рук дело, тем дальше он отодвигался от Эзопа, все больше режа уже свою кожу. Заметив, что его старания коснулись и “внутренней стороны” Карла, граф зажал рот руками, будто увидел Ктулху, — все никак не мог овладеть собой. Взгляд метался по искалеченному телу выжившего. Как и уже делал ранее, он с силой ударил себя по лицу, что, похоже, привело обратно к здравому рассудку: “Что эта мразь натворила?.. Теперь никогда он не то, что не простит, даже не заговорит со мной… И самое ужасное, что это все сделал я! Нужно идти к мисс Дайер или обратиться к Йидре?! Что мне делать?..” Эзоп и сам пробежался взглядом по Дезольнье, заметил, что тот становился постепенно обычным без каких-либо трещин, но в этот раз обрадовался перевоплощению, слегка двинул плечом, пытаясь убрать таким образом осколки из-под себя, и вновь тихо заговорил, немного криво улыбаясь: — А ты можешь меня уже отпустить?.. Мысли словно прочитали, ответ уже пришел, и Джозеф буквально кинулся развязывать веревки, просто разрывая их для ускорения процесса. У него тряслись руки, и было вполне очевидно, что он не только переживал за Карла, но и просто в ужасе находился от самого себя. А Эзоп аккуратно встал, пошатываясь и хромая, прошелся по комнате и оперся руками на ту же стену, где был до этого. Голова кружилась, ноги не держали так, что, казалось, он прямо сейчас рухнет на пол, но его сзади поддержали, потом очень осторожно, будто бы опасаясь, взяли на руки и понесли в ванную. За все это время Джозеф не произнес ни слова, молчал. Опустив бальзамировщика на дно керамической посудины, он выудил из шкафчика биглюконат, бинты и очень много ваты. Белоснежная чаша тут же кровью обагрилась. На ум пришла мысль страшная об инфекции, и, великое счастье, что фотограф так тщательно заботится об оружии, оно было стерильно. (Он всегда носил во внутреннем кармане спиртовые салфетки, кои использовал в матчах.) Вскоре решение было принято: начать стоит с самого крупного повреждения, сквозного отверстия в икре, хоть оттуда уже не лилась ручьем кровь, но довольно сильно подтекала, скапливаясь на дне ванны. Карл прикрыл глаза, снова не реагировал, положил голову на свое плечо, хмурясь и сжимая челюсти от каждого касания, хоть на сей раз Дезольнье и старался причинить как можно меньше боли. Обработав, он довольно туго забинтовал рану на ноге (по-другому кровь было не остановить). Далее граф прошелся по остальным порезам вдоль всего тела: обрабатывал каждый, стирал кровь, некоторые, особенно глубокие, мазал мазью с запахом то ли камфоры, то ли какого-то растения. Теперь он касался кожи лишь подушечками пальцев и пообещал себе, что отстрижет эти проклятые когти. Тело Эзопа совершенно не разглядывал, глаза были даже полуприкрыты. Но вдруг рука измученного машинально потянулась развязать тугую повязку на ноге, но ему лишь провели по спине, погладили сверху вниз, мол не стоит. Обработав практически все тело, граф заметил последнюю ранку на тонкой шее. Не желая прикасаться самому, дабы бедному не было страшно от этого действа, он ладонью взмахнул. В мыслях был сумбур, основу коего составляли безграничное разочарование в собственной личности и тяжелейшее чувство вины. Опять. Он теперь даже себя не простит, а про бальзамировщика и думать нечего. Карл слегка приподнял голову, опасаясь, что сейчас ему перережут горло, прикусил губу, чтобы не издавать никаких звуков, уж тем более не просить пощады. Джозеф проделал ту же операцию, что и с предыдущими порезами, лишь в конце как-то странно взглянул на лицо милое, боязливое… Защемило в груди, где покоилось небьющееся сердце, сейчас для него страх — очередное ужасное последствие столь колоссальной и непростительной ошибки. А Эзоп лишь слегка приоткрыл глаза, опустил голову вниз, не задерживая взгляд. Он действительно боялся, поэтому, стараясь так же не глядеть на выжившего, граф вышел, но вскоре вернулся с кипой чистой одежды. Все это сложил на стул рядом, прихлопнул сверху рукой и покачал головой. Забрав медицинские принадлежности, ушел в комнату, прикрыл за собой дверь. Все происходило в гробовой тишине, не говорил фотограф ничего, Эзоп тоже молчал. Впрочем, слова были бесполезны. Бальзамировщик медленно встал, не наступая на перебинтованную ногу, облокотился на стену и тяжело вздохнул, скинул все вещи на тумбу, даже не задумавшись о том, что они помнутся. Он сел на стул и стал медленно одеваться, что давалось ему с трудом, ибо все тело болело страшно; накинул немного большеватую рубашку, застегнул ее на все пуговички, закатал рукава, то же самое проделал и с брюками, подвернув штанины, чтобы не мешались при ходьбе. Все же одежда графа была великовата, хотя рост и телосложение того было чуть ли не женским, маленькому Эзопу не сильно соответствовало. Однако Карлу повезло, что ремень мог нормально затягиваться, а дырки в нем были сделаны не только для мужчин без какой-либо талии — фотограф знал, что надевает, выбирал всегда столь тщательно. Последним штрихом оказался платок, который Джозеф обычно повязывал на воротник, однако ему нашли другое применение, завязав им волосы. Юноша, хромая, подошел к двери, открыл ее, медленно рассматривая комнату, будто ища остальные предметы пыток… Но ничего не было, помещение лишь слегка необычным было, отличалось от других разве что своим винтажным стилем и наличием веревок со снимками под потолком. Фотограф уже открыл балконную дверь и, аккуратно собрав в пирамидку простынь, дабы ничего больше на пол не высыпалось, развернул ее на балконе, чтобы осколки упали наземь. “В голове не укладывается, кажется, пора начать посещать Йидру, может она сможет утихомирить эту мразь?.. И почему мы только одно целое… Карл… Ты бы знал, клянусь, если бы ты хоть немного представлял, хотя нет. Никаких представлял. Это дерьмо сделал я и точка. И он не должен ничего знать и представлять. А я должен на коленях у него прощения просить. И какого черта я еще этого не сделал?.. Даже если сие и невозможно”. Порыв ветра в ткань ударил, кидая ее прямо на Джозефа так, что тот чуть ли не упал, потеряв ориентацию в пространстве. Он ввалился в комнату с одеялом на башке, и, сняв его, странно посмотрел на Карла, сощурился и чихнул, четко, ясно и понятно, даже немного пискляво. Похоже, одеяло давно не вытряхивали. Эзоп же криво улыбнулся, оперся плечом на дверной косяк, прикрыв глаза. Шмыгнув носом и протерев платком, который лежал в кармане каждой рубашки, фотограф взглянул на бальзамировщика и решил осуществить задуманное. Бросив одеяло на кровать, он сократил расстояние до метра и буквально рухнул на колени перед любимым, руки безвольно повисли вдоль тела. А в глазах Джозефа существовала удивительная особенность: из-за своего цвета не было заметно, когда он плакал, ибо слезы никак не замечались! Он по-прежнему молчал, словно не имел права открывать рта. Парень содрогнулся, резко шагнул назад, чтобы увеличить дистанцию, но забинтованная нога дала о себе знать, чуть не упал прямо перед ним, но ему повезло, охотник, сам испугавшись, что выживший расшибется, фактически подхватил его до момента “мордой в пол”, как выразился однажды Джек. — Je sais que tu ne peux pas. Tu n'en as pas besoin. Mais je dois me blâmer et tomber devant toi, — он говорил это отрывисто и довольно быстро, будто бы не желая говорить много и долго, голос дрожал, а глаза, кажется, мутнели. — Mais vous n'avez pas besoin, je ne vous blâme pas, je suis coupable de ne pas obéir, — бальзамировщик ошарашенно уставился на Джозефа и тихо, как обычно, пробубнил. — Il n'y a rien de ta faute, s'il vous plaît... s'il vous Plaît, faites quelque chose avec moi, punissez-moi... je ferai tout ce que vous voulez, même si cela ne vaut pas la vie, la mort tant attendue. J'ai mérité. — Je ne veux pas me moquer de vous, au début, Je vous ai contrarié, c'est ma faute, — Эзоп прищурился, будто пытался проверить его с помощью глазного детектора лжи, но, ничего не нашев, просто уткнулся графу в шею. — Dis-le-moi. Je le ferai. Je ferai ce que tu veux. Sinon, je ne pourrai même pas dormir… bien que je le mérite aussi, tu as raison. C'est juste toi la victime de ma folie et de ma folie, — не ожидав такой внезапной близости, он вновь грустно улыбнулся, и даже позволил себе положить руку на макушку Эзопу, во время речи бессознательно поглаживал его по голове, будто ребенка, которого нужно успокоить. — Je peux dormir… — Que tu dis. Фотограф аккуратно положил бальзамировщика на диван (не на кровать, ибо недавно прошедшее все еще свежо в памяти), но вместо твердой подушки положил свою, пуховую, которая ощущалась так, будто лежишь на облаке. Он ненавидел спать в неудобном месте с ужасным постельным бельем, во время эмиграции при жизни достаточно этого натерпелся, поэтому теперь не лишал себя комфорта нигде. Сверху на Карла накинул плед, балкон решил не закрывать — даже в августе порой душно. Некоторое время полюбовавшись на спокойное дремлющее и такое милое, особенно без маски, лицо, ему пришла в голову одна мысль: рука потянулась к портативной камере на тумбе. Она была практически новой, ей не требовался штатив, однако весила все еще прилично. Осторожно переложив пряди чужих волос, как самому хотелось, раздался тихий, почти не слышимый щелчок — в его руках маленькое черно-белое изображение, абсолютно безобидное, не несущее в себе вреда. Фотокарточка была перевернута, обмакнута в тягучую жидкость и в таком виде отправлена в один из контейнеров на полу - проявитель искомого цвета. Джозеф принялся разгребать хаос на столе, а Эзоп в полудреме пнул плед более-менее здоровой ногой, после чего сжал подушку двумя руками, обнимая ее, тихо пробормотал, не открывая глаз: — Joseph, laisse-moi me battre quand je dors, d'accord? В пол-оборота из-за спины посмотрел на неудобную позу для сна Карла, а на странную фразу покачал головой и даже посмеялся: “Si tu me demandes ça, je ne peux pas le faire, hehe”. Он скомкал тонну планов своей черно-белой формы о подвешивании, распятии, кровоизлияниях и прочих увечьях, кои предназначались Эзопу, о различных тактиках в игре… Джозеф был уверен, что теперь ему все это дерьмо не понадобится, вернее, очень хотел в это верить, но быть уверенным не мог никак, ибо в черно-белом мире, увы, властвует другая его личина. Спустя определенное время бумаги были вынесены, рабочие инструменты разложены по проймам, полочкам и местечкам, подарок Карла гордо возвышался посреди стола в нише, своего рода почетное место. — D'accord, si tu veux maintenant, je suis prêt, — спящий Эзоп не унимался, скинул подушку на пол и разлепил слегка покрасневшие сонные глаза, развел руки в стороны, словно для того, чтобы его закрепили на распятии, находящимся в углу. — Maintenant, je veux que tu dors. Фотограф подошел и изобразил напущено-недовольное лицо, приложив палец к губам: “Тоже мне, мученик нашелся… И как я вообще мог допустить мысль о вреде столь тяжком? Кошмар какой, мне никогда не покаяться…”— поспешил спрятать крест в шкаф с глаз долой. Пока Эзоп, снова слегка кривовато улыбаясь, лег обратно на бок, поднял подушку и обнял ее: — Alors je suis content que tu sois d'accord pour plus tard. “У него через полчаса игра… Что-то мне подсказывает, сам он не встанет”,— пробурчал фотограф, отрываясь от своего занятия. Отложив отвертку и детальки на стол, где монтировалось странное устройство, он подошел к Карлу, сев на колени на пол возле него. Долго любовался, поглощая чужие черты лица, пока они не скрыты, и со скрипом в сердце вынужден был прервать чужой сон, потому осторожно дотронулся до плеча: — Carl, Bientôt votre sortie. Эзоп что-то неразборчиво пробормотал, махнул рукой и перевернулся на другой бок, четко он так ничего и не передал. Поняв, что его не хотят слышать, он сначала посильнее толкнул бальзамировщика, а потом ткнул когтем в чужой мягкий бок. — Кровавая королева не любит ждать, да и неприлично, томить такую даму ожиданием! — воскликнул недовольно, будто ему против Мэри играть. В ответ тихо шикнули от прикосновения. Хоть ему немного и полегчало, это не значило то, что все раны разом зажили. Юноша бросил: — Она хорошая, поймет… — Нет, она придет к тебе ночью в твою незапертую комнату и украдет все твои цветы, понял? И я этому посодействую, не сомневайся! Не будь невежей, я этого не приемлю. — Она не плохая и так не сделает… — Карл обиженно надулся и присел, протер глаза, прикрыл рот двумя руками, делая ими подобие обычной своей маски, вздохнул. — Ладно, я сейчас пойду. — Ты прав, сама не сделает. Но кто знает, кого она подключит к этому преступлению… — его почему-то тянуло подтрунивать над сонным Карлом, чего, очевидно, он не заслужил. — Могу пожелать тебе удачи и посоветовать менять траекторию бега в зависимости от зеркала, всегда смотри за спину… Впрочем, сдались тебе мои советы. Вряд ли ты даже вспомнишь о их… Джозеф прекрасно знал, как часто раньше выжившие советовали друг другу тактики, и как тут же их забывали перед лицом охотника, сам постоянно видел этот чудовищный страх и растерянность. Никакого холодного рассудка не было в этих кукольных головках. — Мне это не пригодится, — бальзамировщик нахмурился, вспоминая план Мэри и слова про доверчивость в этом месте, встал на ноги, ухватился за спинку дивана. — Спасибо, я сам. — Как пожелаешь, — с тоской в глазах смотрел, как Карл покидал его апартаменты. В таком ужасном состоянии, с таким ущербом и вредом от рук того, кто вроде как любит. — И вот что ты сделаешь сам?.. Да у тебя пальцы по клавишам попадать не будут… Надеюсь, королева будет благосклонна и отдаст возможно ничью. Ну, ты же со мной точно не пойдешь... — А я теперь не могу носить свою маску, да?.. Просто чувствую себя, — Эзоп замолчал, подбирая подходящее слово. Неудобно? Некомфортно? Непривычно? Уж слишком открыто? В голове крутилось множество слов, но ни одно не подходило. — Просто бальзамировщик должен ходить в маске… Вот и все. — Носи, конечно, кто тебе не даёт… Должен значит должен… Но мне приятно твое лицо и без нее. — Думаю, мне следует не забывать о правилах, а после этого учитывать чужие пожелания... — бальзамировщик кивнул, скрывая то, что очень рад этому разрешению, хромая, дошел до двери и открыл ее. — До свидания, Джозеф… До завтра… Только сейчас он вспомнил, что уже через один матч встретится с Эзопом на поле боя впервые… Это немного поколебало его, потому он рвано попрощался: “Да. Увидимся. Удачи”, — использовал максимально неприсущее ему малое количество слов. Однако, как бы охотник сейчас не жалел выжившего, отдавать победу наглым мордашкам он не собирался, надеялся, что Карл не будет сильно мешать, а особенно попадаться на глаза другой форме. Не соваться в фотомир — несложно, верно? Юноша снова кивнул в сторону Джозефа, повернулся к двери, теперь заметил перед ней Мэри и Джека. Они стояли не так далеко и, казалось, до этого о чем-то разговаривали. Эзоп опирался на ручку, чуть ли не всем весом: — Здравствуйте, мисс Мэри и мистер Джек, а что вы тут делаете? — он правда спросил из чистого любопытства, будто не догадывался о том, что они тут находились из-за них. Заметив эту неразлучную парочку снова, фотограф недовольно изогнул бровь, поднимаясь и кладя руку на плечо Карлу: — Что вам угодно? — Ох, хотела обсудить с Эзопом будущий матч, у него очень интересные способности, узнать о них было бы полезно, — Мэри улыбнулась и незаметно толкнула потрошителя локтем в бок, чтобы тот быстро соориентировался, прищурилась, рассматривая бальзамировщика, перевела недовольный взгляд на фотографа, будто ожидала объяснений. — Но в комнате его не было, Джек сказал, что видел с тобой, хотела спросить... — снова посмотрела на мальчишку и мило улыбнулась, чуть присев. — А с тобой как так случилось? Упал где-то? Джек же молчал, не пикнул от внезапного удара королевы, быстро окинув парня взглядом, для него не осталось никаких неясностей. Более того, на нем была одежда фотографа, а мужчина ухмылялся под маской, но был не удивлен: — Прошлая игра, наверняка, покалечила. Или кое-кто с мазохистскими наклонностями ходит по зданию, полному садистов? — конечно, для него было очевидно, что это все дело рук аристократа, однако даже лучший друг не мог видеть того, что скрывала одежда. Когда Джозеф понял, что допроса от товарищей ему не избежать, то положил обе руки на плечи Карлу, будто приобнимая, а голову положил на макушку так, чтобы не налегать всем весом. Мягкие белоснежные волосы слились с платиновыми и упали на чужие плечи, словно являли собой некую дополнительную защиту. Его фразы полностью противоречили действиям: он буквально не выпускал бальзамировщика из рук, слово капкан из цепких когтей замыкая. Непонятно было, то ли граф не желал, чтобы тот ляпнул лишнего, то ли просто потому что не хотел оставлять его один на один с такими собеседниками — черт его знает. — Карл действительно был у меня. Впрочем, раз вы желаете с ним побеседовать, то пожалуйста. — Нет, я не люблю боль, — Эзоп поднял глаза вверх, попытался посмотреть на фотографа, не понимая почему тот хочет, чтобы он все рассказал, поэтому начал с самого безобидного: с того, о чем они только что говорили. — Просто Джозеф повредил мою маску, поэтому я спрашивал можно ли мне ее все равно носить, — пробежался по недоверчивым лицам охотников взглядом. — Еще я спал… А еще он мне помогал с ранами... — говорил осторожно, в то время как Мэри смотрела на Джека, будто спрашивая о ком это он говорит и точно ли он об их знакомом, граф удовлетворительно качнул головой, зарываясь глубже в чужие волосы и, кажется, сильнее приобнимая. — Хм, и откуда тогда твои раны взялись? Играть не тяжеловато будет? — усмехнулся потрошитель и покосился на даму, которая все без слов поняла. Он ставил Джозефа в самое неудобное из возможных положений, однако граф лишь зыркнул недовольно, вмешиваться не собирался, оправдываться не мог: пусть Карл говорит, что хочет — он не будет остановлен и прерван, охотник пообещал, что сделает для него все, что угодно, промолчит, если надо, как бы не кусал губы и не грыз ногти. “Черт, да почему вам всем от него что-то надо именно сейчас? Мало того, что он не шибко настроен говорить, так еще и не о том речь… Ладно Джек, но королева не должна знать ничего. Как бы я ее не уважал, но она ничьих секретов не уважает, как показал опыт, — граф припомнил давнюю ситуацию о том, что он очень увлекался кулинарией в тайне ото всех, и, пронюхав это, Мэри обещала никому не говорить, но в итоге ровно на следующий день всем срочно потребовалась фуагра, рататуй и круассаны. — Не их это дело, а наше. Только наше. Всеми фибрами души, Эзоп, умоляю тебя, соври ему хоть что-то…” А бальзамировщик странно улыбался, когда почувствовал, что руки прижали его к себе сильнее, даже отпустил ручку двери, на которую до этого опирался, надеясь только на то, что Дезольнье не выдохся за это время и сможет выдержать его вес. По реакции было понятно, что он делал все верно — ничего скрывать не нужно. — Ну, раз тут освобождение от игры не выдают из-за ран, как-нибудь придется попытаться. В любом случае, мисс Мэри, мы с Джозефом хотели попросить побыть Вас немного благосклонной. Карл специально использовал то же слово, чтобы точно не перетрактовать на другой лад, кровавая королева удивилась неожиданной просьбе, хоть она и не собиралась как-то особенно издеваться над бальзамировщиком. Дама взмахнула веером, скрывая свою недобрую улыбку, перевела недовольный взгляд на фотографа, будто спрашивала на чьей он стороне: — Вот уж не думала, что наш дорогой граф настолько будет обеспокоен твоим состоянием, видимо ты ему очень дорог. Если бы Джозефу позволяли манеры, он бы показал ей язык. Но вместо этого погладил Эзопа по груди и ухмыльнулся королеве, очень странно себя вел: — Да, моя королева, мне будет обидно, если увечья помешают ему сбежать, ведь это будет сущая несправедливость! Впрочем, думаю, он справится. Ваш характер намного более утверждающе-стабилен, чем у многих здесь присутствующих… Так что повторюсь! J'espère Votre grâce, — он убрал руки, немного толкнув бальзамировщика навстречу королеве. — Что ж, вверяю его Вам. Мне казалось, Вы желаете поговорить наедине, но у Вас не так много времени. Взяв Джека за рукав, усиленно потащил граф его за собой, помахав Карлу ручкой, лучезарно улыбаясь. Вероятно, некоторое доверие, проявленное Эзопом по отношению к нему, заметно подняло аристократу настроение. Бальзамировщик же медленно вышел из комнаты, придерживаясь за дверь. Когда она захлопнулась, юноша выдохнул так, что чуть не упал, направился в сторону комнат выживших: — Мисс Мэри? А что именно Вы хотели узнать о моих способностях? Я и сам сильно ими не пользовался, не думаю, что расскажу много… — Я слышала, что ты можешь спасать не покидая своего места. Нужны ли для этого особые условия?— она старалась щупать почву осторожно, даже если в этой игре, следуя контракту, даст люк, то в следующих точно щадить не станет. — Сначала мне нужно поставить гроб и скопировать внешность на куклу, я и в прошлый раз так сделал… Вроде больше ничего. — Звучит довольно просто, — она кивнула головой. — Что ж, спасибо за подсказку. Я буду иметь ввиду. И да, — дама призадумалась на секунду, — кажется мне, что наш милый граф о тебе интересного мнения, не так ли? — Интересного? Вроде обычного... — Эзоп нахмурился, вспоминая слова Эмили о возможной симпатии Джозефа, когда тот подарил цветок. Было бы это необычным, разве Дайер так быстро это поняла? — Тебе виднее, но, если вдруг вне игры случаются какие-то акты, скажем, насилия, ты всегда можешь написать письмо в кабинет на третьем этаже. Чаще всего, хозяин глух к нашим просьбам, но, если это серьезно, обязательно прислушается. Тем более к новичкам он снисходителен. Пока-пока, увидимся на карте. Она сделала реверанс и удалилась, оставив хромающего Эзопа одного, как тот и хотел. Однако желания фотографа разнились с его, поэтому охотник в своей комнате, как только любимый и дама ушли, посадил друга на обычный деревянный стул, совершенно не заботясь о его комфорте, напевал себе под нос: “Ля-ля-ля, как же он очарователен… Как же прекрасен и мил!..” Джек отряхивался от невидимой грязи, которой граф коснулся, под маской улыбался, дивясь поведением необычным. Но это продолжалось недолго, до Джозефа наконец дошло, что причина их прихода могла быть не связанной с матчем, как ему сказали. На секунду он замер и быстро заговорил, обвиняя: — Впрочем, тебе не до этого, верно? Забудь и ответь. Какого черта вы опять грели уши, м? Чем вам так дался Эзоп? Почему вы с королевой всячески мешаете нам проводить время вместе? Мне ведь и надоесть может ваше вечное присутствие. — Разве ты не сам мне его для картины отдал? Я же говорил, меня позвала Мэри, чтобы ей помочь, не веришь? Выудив из-за стола другой стул, Джозеф с грохотом поставил его напротив Джека, спинкой вперед, прямо так и сел, расставив ноги и положив голову на спинку, будто она сама не держалась: — Это было давно, и являлось шуткой… Касаемо королевы, чем ты ей поможешь? Она весьма самодостаточная особа, в подкаблучниках особенно таких, как ты, сроду не нуждалась. И это не ответ на мой вопрос. Или же она возжелала другой помощи? У вас тут точно что-то не чисто… Это ясно, как день. Только я никак не могу связать петли воедино, будто не хватает какого-то факта. Может сейчас ты мне его выдашь? — Нашел себе любовника, а теперь ходишь, выделываешься. Она пришла расспросить Эзопа о способностях и больше ничего, — потрошитель раздраженно вздохнул, когда Джозеф напомнил про то, что Мэри точно не заинтересована в нем, последнюю часть предложения произнес резко, давая понять, что ничего не собирается больше говорить, если, конечно, это больше существовало. — Не выделываюсь я, а демонстрирую. От слов зависит много смысла, дорогой. Однако даже такая формулировка не верна… Мы даже не любовники. С его стороны уж точно, — он накрутил локон на палец, а затем мило улыбнулся. — Ну раз ничего… Значит ничего! “Черт тебя дери… Вы определенно что-то скрываете, и я докопаюсь до сути, рано или поздно, через тебя, или своими методами”. Фотограф обошел Джека вокруг, пританцовывая, и, явно собираясь уходить, будто невзначай произнес: — Я все равно знаю, вы слишком плохо скрываетесь. Вам бы поучиться у застенчивого Карла, он и то меньше улик выдает! Оставив друга в таком осадке, он покинул свою же комнату, направляясь в библиотеку, ибо вчерашний роман исчерпал свои ресурсы. Джек задумался о том, где они могли что-то выдать: "Сказал бы Эзоп ему правду, точно бы прибил на месте и не сравнивал нас с ним”. И это было верно. Охотник, сев за стол в библиотеке, даже не дойдя до книг, задумался: “итак, что мы имеем? — начал загибать пальцы. — Наш спор. Их разговор в саду по моей же наводке. Их постоянные пересечения с Карлом в те моменты, пока с ним общаюсь я. Ход спора… Он все время побеждал, пусть и в одиночку, хотя еще не знает многих мелочей и деталей игры, нет понятия о всех навыках, о распределении ролей в команде… Следовательно, его выживаемость — чистая удача. Или же, — чёрно-белая сторона проявила свое присутствие на руках и добавила в разум одну четкую и ясную мысль, — тогда, в саду, они о чем-то договорились, — хлопнул кулаком по своей ладони. — Ну, конечно! Только здесь нет логики, ведь с этого договора ни Джек, ни Мэри не получат никакой выгоды… Значит это все брехня! Нечего себе надумывать, — он презрительно посмотрел на трещины. — Сгиньте с глаз долой! Негоже самому себе мозги пудрить… — отмел эту правильную версию своей умной и догадливой тёмной стороны, тут же забыв про нее. — Гюго… В мое время было издано не так много его произведений, все же время тут не стоит на месте…” Он спустился с этажерки с книжкой и засел в дальний угол. Поглощенный чтивом, просидел там до глубокой ночи, совершенно забывшись. Лишь, когда часы пробили три ночи, поднял голову на витраж окна, и, устало зевнув, пошел проверять результат игры Эзопа. — Как бы я не уважал Мичико и дитя, им не сравниться с королевой… Впрочем, я не удивлюсь, если он снова, по чистой случайности выживет, — но как же сильно он удивился, когда табло выдало результат: Мэри проиграла, забрала лишь Клоуна, а Лука, Эзоп и Маргарет сбежали. Фотограф задумчиво покачал головой. — Мда… От кого, от кого, а от тебя не ожидал… Что ж, у всех бывают поражения, не расстраивайся, Мэри… Он говорил это все в просто воздух, ибо в три ночи обычно люди спят. Но неожиданно сзади раздался женский голос, недовольный и злой, из тени вышла королева, сощурив глаза, пристально смотрела на табло с результатом, будто верила, что сейчас все поменяется: — Да кабы не твой Эзоп, прошло бы все, как по маслу. Фотограф совершенно не ожидал увидеть чужой тонкий силуэт, потому инстинктивно отшатнулся: — Тьфу, ты! Напугала до чертиков… — поправил воротник. — Не говори так, я не имею никакого отношения к твоей игре. Не я же в ней участвовал, а бальзамировщик такой же выживший, как и все. Ну, может, учится чуть быстрее. И, вообще, тебе стоило сфокусироваться на нем в первую очередь, чтобы получить настак и отбить тайд. Так что это всего лишь механика. — Да если бы не просьба, победа была бы на нашей стороне, — дама специально выделила слово "наша", чтобы Джозеф не забывал на чьей он стороне. Мэри стукнула закрытым веером себя по запястью, пытаясь успокоиться, иначе точно выдаст все за секунду, не сдержав язык. — Не стыдно просить пощады для противоположной стороны? — сквозило осуждением темным с ее стороны. — Моя просьба… Я благодарен, что Вы ее, кажется, исполнили, однако это было Ваше право. Могли спокойно рубить с плеча и умолчать. Стыдно ли мне? За что? За то, что я старался заботиться о человеке, которого люблю? Нет, мне не стыдно, а Вы ведете себя неподобающе в своей обиде обычной. Фотограф не сразу повернул голову в ее сторону, не заинтересован был. И только сейчас, когда он сказал устойчивую нерушимую истину, одарил королеву холодным взглядом. Впрочем, показав Мэри козырь фразой “любимый человек”, он хотел избежать недопонимания — слишком уж долго они дружили. Однако имела эта фраза и второй смысл… Если он разыграет карту, то ее должны, обязаны отбить или покрыть: сказать что-то, что поможет его догадкам превратиться в правду. “Наша сторона… Да какое мне до нее дело, если то, что так мне необходимо находится по другую сторону баррикады? Ладно, с точки зрения морали она права, безусловно. Стоит принять вновь маску жестокого азартного охотника, ибо так правильно, так надлежит… Черт бы побрал эту социальную роль!” Мэри кольнула: — Не думала, что, когда заботятся, человек сначала доводит другого до такого состояния, в котором они сами без помощи не протянут, а после под угрозами еще и молчать покорственно заставляют, — она тоже повернула голову в сторону фотографа и уставилась на него своими темными глазами. — Видела я его до вашей встречи. Скажешь, что кто-то из выживших его так побил или он упал с третьего этажа? Эти слова как громом поразили, потому что эта была правда! Он уже признал ее, но лишнее напоминание делало безумно больно, заставляя вновь ощущать эту тягучую горькую смесь вины и сожаления… Ну зачем, зачем королева это произнесла? Фотограф поднял перед собой руки, как и чувствовал, вновь со сколами страшными, чужие… Старался сфокусировать взгляд на даме и выразить обиду, однако вместо этого тихо засмеялся, ибо дальше — больше. “Я знаю и очень сожалею об этом”, — собирался произнести Джозеф. — Я знаю, и тебе не должно быть до этого дела, — вышло. — У меня свое понимание чувства любви. Я выражаю его по-своему, даже не вздумай читать мне лекции. Я ничего тебе не сделаю, но пропущу все мимо ушей, — он помахал рукой, сметая ее слова, словно пыль с книги. После подошел к королеве, убирая руки за спину. — И не смей вмешиваться в наши дела, иначе… Пожалуй, из всей мимики, кою он проявлял последнее время, сейчас на лице была гримаса истинного собственнического зла: “Да как ты смеешь оскорблять мою любовь?! Оскорблять мои драгоценные чувства, единственную ценность, которой я спустя столько лет небытия обладаю вновь? Да ты ни черта не понимаешь, и еще пытаешься внушить мне, что я неправ?! Шла бы ты, куда подальше, и не мешалась под ногами!” — Буду вмешиваться, если это касается игр. А ваши садо-мазо развлечения очень сильно на них влияют, знаешь ли, — дама сделала еще шаг, вскинула подбородок, удерживая себя чудом, чтобы не вцепиться в Джозефа прямо сейчас. — Я, в отличие от тебя, не собираюсь подводить остальных из-за какого-то сумасшедшего! Фотограф сначала косо посмотрел на нее теперь уже абсолютно алыми глазами, в смене личины сомнений не было. Сам громко рассмеялся, точно как сумасшедший. Хохот эхом отразился от стен, пропитывая собою воздух, заставляя содрогаться мебель и все остальное, что вокруг находилось. Он закрыл пол-лица рукой, вскинув голову к стеклянному потолку. Звездное небо было безразлично к нему и к королеве. Вдоволь посмеявшись, заикающимся голосом вопрошал: — Подводить остальных? Из-за сумасшедшего? Да ты, кажется, про меня сейчас говоришь, дорогая… — его тон за секунду сменился от смеющегося к гневному. — Et notre divertissement ne devrait pas vous déranger du tout. Ok? “Вот же дурочка, просто дурочка, да как ты посмела обозвать его сумасшедшим, чертовка!” — он злился на нее все сильнее до исступления. Чем больше ему говорили, тем сильнее раздражали сознание черной формы, а оно воистину было больным. — А о ком я еще могу говорить? Никто из наших настолько не близок с выжившими, тем более такими странными, — она сделала глубокий вдох. — Сначала он пытается нас забальзамировать, а потом влюбляемся, да? Ты же понимаешь, что ему интересен только со стороны мертвого и неживого? Как труп! — королева улыбнулась и прикрылась веером. — Il ne se soucie pas de vos sentiments et de vos aveux, cher cher comte. — Заткнись… Просто заткнись! Ты ничего не знаешь и не понимаешь, так не лезь! Он прекрасно знал, что Мэри права, что Эзоп на самом деле чихать хотел на его чувства, а интерес бальзамировщика был лишь некрофилической замашкой. И, если даже настоящий Джозеф признавал это огромным усилием воли, то черно-белая форма не могла смириться. Пускай, это будет самообманом, иллюзией, но он предпочтет ее, нежели горькую правду. Внезапная вспышка гнева сменилась осознанием: “Он ведь любит меня… Любит же? Я ведь заставил его любить меня… Он не может, не имеет права…” Его пошатнуло, и он растерянно, будто ребенок, который заблудился в лесу, посмотрел на королеву… Почему теперь она казалась ему такой жестокой?.. — Au moins, je ne vais pas me taire. Il sera même visible à l'aveugle! — она взмахнула веером и сделала шаг, не отрывая взгляда. — Ne me dis pas que tu y as cru. Je ne serais pas surpris s'il n'a même pas eu le temps de vous dire un mot, et vous l'avez immédiatement traîné au lit! La seule fois où il y avait un soupçon de sympathie dans son comportement, c'était quand tu t'es évanoui et que tu étais inconscient... Je ne pense pas, hein, Desolnier? “Черт, черт, черт, не-е-ет, ты врешь, ты просто врешь мне, специально, чтобы я отказался от своих слов и Карла в угоду нашей фракции… Да ни за что!”. — Знаешь… Тогда мне плевать! Tout d'abord, vous ne connaissez pas beaucoup d'autres cas, et ensuite… Да пусть это будет некрофилия! Пусть! Каждого из нас двигают принципы и желания, так почему бы не поступиться принципами? — он криво улыбнулся, разводя руки в стороны, точно свихнулся. — Почему ты тогда ему прямо в руки не отдашься? Уверена, он найдет способ, как побыстрее тебя на тот свет отправить, пока с твоим трупом развлекаться будет, — она чуть хихикнула, снова закрывшись веером, который точно к концу их беседы сломается. — Разумеется, я имею ввиду, что он сделает это исключительно по работе. Фотограф на секунду замер, серьезно посмотрев на королеву: — Да ты же абсолютно права, милая! Исправлю это сейчас же! Чего ждать?! — на полном серьезе так решил, плечами дернул, бросая королеву, и пошел в “живое” крыло. Мэри повернулась в сторону уходящего Джозефа: — Allez-y, stupide victime de la nécrophilie de quelqu'un d'autre, — тихо пробубнила дама, направляясь обратно в свою комнату. Совершенно ее уже не слыша, он, не стучась, настежь отворил дверь в чужую спальню. Все, чего граф хотел сейчас, чтобы его либо убили, либо выебали. И почему-то он был уверен, что и на то и на другое Эзоп способен..: — Эй, вставай, ты же так хотел этого! Я даже дарую тебе шанс, разрешаю! Так исполни же свое сокровенное желание! — он буквально выкрикивал все это, при этом нервически смеясь. Эзоп не встал, что-то промычал в подушку и продолжил спать, будто ничего не было. однако остальных выживших фотограф точно разбудил, ведь за стеной послышалось недовольное бурчание: “Сейчас я этому заклинание прочитаю... Да такое, что он не встанет до завтра…” Увидев такое поведение по отношению к себе, он моментально из злости перешел в обиду: — Ну и черт с тобой! Никогда больше сам не предложу! Стоп… Неужели я даже так тебе не нужен?.. — теперь Джозеф был готов просто разрыдаться, как и предсказывала Мэри. Ничего больше не сделав, он быстро вышел, стремясь как можно скорее покинуть место разочарования. — Неужели она права?.. Господи, неужели действительно все верно, действительно все лишь интерес тупой?.. Фотографа разрывало изнутри. Он был подавлен, можно сказать уничтожен чужим равнодушием. Все, чего хотел сейчас — умереть, но даже этого он не мог. Брел по поместью по наитию, не разбирая дороги, выбрался в сад, трещины не затягивались, хотя после приступа самого уже должны были. Джозеф бы с радостью вернулся в себя, но что-то не давало, мешало, словно барьер желания… Черная форма всегда чего-то жаждала и утихомиривалась, когда получала желаемое. Но не может ведь граф умереть… Дезольнье шел до самого дальнего угла сада цветущего, в коем находилась маленькая беседка. Часто в ней устраивались чайные церемонии или же просто посиделки. А порой проводились и тайные собрания!.. Выживших, разумеется. Но никаких светлых мыслей при виде этой конструкции у Джозефа не возникло: — Джек оставил. Мэри сама меня прокляла. Карл и не думал принимать… — вдруг он упал на колени, даже сквозь одежду холодные влажные доски ощущая, а в глазах помутнело и поплыло все вокруг, смешалось в кашу прямо как тогда, когда ранение, для обычного человека несовместимое с жизнью, было получено. — Получается… У моего существования нет цели? Ведь как только она появилась в его милом маленьком симпатичном лице, мне все кинулись доказывать, что я не имею права что-либо к нему чувствовать? Даже он сам отказался… — Джозеф закрыл глаза, не желая видеть свет божий. — Да, получается, что нет. Никогда не будет. Думал и практически на слезы себя изводил он еще очень долго, бродил вокруг беседки, пока не упал спиной в кусты шелковистые, в своем бреду болезненном уснул, то ли от переизбытка эмоций, то ли от психологической слабости, то ли от банальной усталости. Говорят, что сон оздоравливает, и в случае Джозефа это тоже работало. За эти часы чернь ужасная затянулась, все внешние признаки вернули тело к обычному состоянию. Болезненные ощущения от шеи переломанной и руки все еще терзали его, но не так сильно, как накануне. С трудом разлепив заплаканные от вчерашнего глаза, граф с удивлением обнаружил, что лежит совсем не в мягкой кровати… — Да что за… — он приподнялся на локтях, прокашливаясь и все еще пытаясь понять, где он вообще находится. Воспоминания черной формы как обычно сон размытый и пьяный бред напоминали, но вскоре стал припоминать вторжение в комнату чужую, разговор с Мэри. — И это я… В его сторону резко повернулись, на лавочке у беседки сидел Карл, ранее рассматривавший цветы. Хоть было раннее утро, а работы никакой не давали, Эзоп не мог просто отсыпаться до обеда и вновь проснулся в пять. Ходить после вчерашних выпадов фотографа было больно, но хотелось, поэтому бальзамировщику показалось неплохой идеей слегка прогуляться. Джозеф встретился с так горячо любимыми серыми глазами, не выражающими никаких эмоций: — Доброе утро. — Это я... Ой, Эзоп?— он никак не мог взять в толк, что же происходит. — Доброе… — Поднялся с влажных досок, отряхивая безнадёжно испачканную одежду. — Господи… Что он творил вчера?.. Карл, Карл! Я вчера приходил к тебе?! — Конечно, именно это был вопрос первостепенной важности. — Нет, только я к Вам ходил, — Эзоп не понял к чему была сия глупость и пожал плечами. Джозеф уставился в землю, мотая головой и отчаянно пытался вспомнить минувшее: “Точно, он же не проснулся даже. А я отчаялся и ушел…” — Ничего не понимаю… Ха-ха, ты прав, бред несу, все-таки вредно мне спать на природе… Ну, я, пожалуй, пойду… Увидимся! Фотограф опрометью кинулся из сада вон, ругаясь под нос о дрянной форме, которая держать себя в руках не умеет, сожалел о том, что вчера Мэри наговорил. Однако в момент столь бурных размышлений Эзоп нахмурился и впервые за всю, наверное, жизнь решил кого-то остановить: — Постой, раз уж ты пришел, нам нужно обсудить матч и спор. До завтрака еще полтора часа, есть время, — он, шатаясь, подошел к Джозефу и вцепился в его руку, — Я придумал, что могу загадать… Я просто внезапно понял, что ты мне интересен, поэтому и появилась идея. Делать ничего не нужно. Естественно, интересовал фотограф его в немного другом понятии, отличном от романтического, но шокирующая фраза уже была произнесена. Инициатива со стороны вечно безмолвного Эзопа тоже удивила графа, он глаза раскрыл широко, хлопая длинными ресницами, мысленно прощая бальзамировщика за ночное игнорирование. Джозеф осторожно взял чужую маленькую ручку в свои холодные: — Точно, игра и спор… Признаюсь, я уже подзабыл. Итак, каково твое желание и какова моя ставка? — Не знаю я, как объяснить, таким редко занимался, обычно это брал в свои руки дядя Джерри… — Карл с легким удивлением посмотрел на жест Джозефа, но решил не спрашивать, ибо, как показала практика, любой вопрос мог вывести его собеседника из душевного равновесия. — Вам ничего делать не нужно. — Это-то я понял… Что-то вроде эксперимента, да? Ха-ха, надеюсь, он не приведет к моей инвалидности, ибо в прошлый раз мне очень-очень повезло… — он не боялся, даже наоборот, было странно интересно, какая же мысль могла возникнуть в этой маленькой голове на его счет. — Не думаю, что это можно так назвать, но пусть будет так, — Эзоп пожал плечами, все еще посматривая на их сцепленные руки. — А зачем ты сегодня спал на улице? — Вчера что-то произошло ночью, меня занесло сюда. Честно, я не собирался здесь спать, но кроме фразы “так действительно получилось” я не могу тебе ничего сказать, — граф вздохнул и, шмыгнув носом от влаги утренней, отпустил руку Эзопа, видя, что тому явно некомфортно. — Спать на свежем воздухе хоть и полезно, но я не думаю, что трупу, подобному тебе, это понадобится, — он улыбнулся странно своим каким-то воспоминаниям, обратно вложил свою ладонь в его и повернулся к охотнику опять с серьезным лицом. — А твое желание не изменилось? — А оно может измениться? Кажется в уговоре меняться могло лишь твое желание… Но, если ты согласен дать мне возможность изменить его… — Карл на секунду задумался, пока фотограф размышлял, откуда такой всплеск инициативы и какая муха бальзамировщика укусила. — Хм, ну если Вы хотите, то меняйте, в чем будет смысл спора, если в конце Вы не получите того, чего на самом деле желаете? — Ты прав. Да, я хочу поменять желание, — Джозеф посмотрел глубоко в глаза любимого, будто стараясь угадать, о чем тот сейчас думает. Улыбка на тонкие губы наползла, столь легкая и изящная, что трудно было бы ее даже изобразить на холсте с той же точностью. — Новое желание таково: если ты не выживешь в игре против меня, то ты меня убьешь. Я знаю, что у тебя… Только у тебя получится. Я доверяю тебе, Эзоп. — Но разве ты не говорил, что это невозможно? — он слегка надул щеки. — И я не убийца… Я не убиваю, я лишь даю прекрасный долгожданный покой, я — проводник в мир мертвых. — Прости, глупая мысль. Я действительно этого хочу, однако это принесет тебе проблемы всякого рода… — Джозеф смотрел в искусственную даль, думая мучительно над новой интерпретацией желаемого, пришел к выводу, что попросит то, чего вчера желал. — Тогда иначе. Перевернем позиции. Проиграешь — будешь сверху. И трахнешь так, чтобы слезы в глазах стояли. Моих, разумеется, — говорил это все с таким милым выражением лица, будто каждый день такое в особняке происходит, смотрел, можно сказать, с нежностью, хотя желание было просто зверское по отношению к себе. Эзоп удивленно распахнул глаза и уставился на Джозефа: — У тебя могут пойти слезы? — он даже попытался встать на цыпочки, чтобы ближе рассмотреть это лицо. — Хорошо, я бы хотел видеть Ваши слезы. — Могут, если я этого захочу. Так вот, твоя задача сделать так, чтобы я захотел, — граф сам наклонился, поцеловав Карла в носик, сделав уже не первый, но почему-то самый полюбившийся ему жест. Он был счастлив, что получив желаемое, тьма наконец утихомирится и даст ему продых хотя бы на некоторый промежуток времени. Кто ж знал, что личина тьмы в фотографе возжелает столь банального плотского? — То есть вы хотите, чтобы я заставил вас плакать? — Карл недоверчиво посмотрел на него. — Раньше у меня не было таких “интересных” просьб... А обязательно ли именно таким способом? — Oui, je le veux. Et c'est comme ça. L'autre est inacceptable, — произнес аристократ, хоть сам и сомневался, что у него что-то получится. Слишком маленьким и милым казался этот спокойный и стеснительный человечек. Он заправил волосы Карлу за ухо, губы в линию сжав тонкую. — Просьба довольно обычная, на самом деле, но похоже, не для тебя, верно?.. — Нет, я выполню, просто не ожидал. — Эзоп второй рукой тоже взялся за ладонь, смотрел на нее долго, разглядывал длинные фаланги с ногтями. Пальцы сжали. — Отлично. Тогда все решит игра! И я не буду тебе поддаваться, как бы не хотел и не любил. — Хорошо, — Эзоп кивнул энтузиазму Джозефа. — Даже мои раны нисколько Вас не остановят? — из чистого любопытства спросил. — Ты получишь новые. Кстати, как твои? Ты же меняешь повязку?.. — будто невзначай поинтересовался граф, мысленно вспоминая всех новичков, с кем имел дело. “Удары ведь прилетят из неоткуда… У многих новичков от этого была истерика, хе-хе. А как ты отреагируешь?” — Странно это слышать от мертвеца с такими просьбами. Нет, я их не трогал, даже Эмили не показывал. — Ну знаешь, Эзоп, я никак не могу играть, не нанося увечья. Таков порядок и закон, таковы правила. И это совершенно не противоречит моему желанию, все же я к другой фракции принадлежу — не такая уж и овечка. Поэтому, как только пойдешь к себе, немедленно перебинтуй. Иначе рана намокнет и загноится, хотя кому я это рассказываю. Кто тут с телами работает, а?! — он прошерудил чужие волосы в легком напускном негодовании. “Такой милый… И я от тебя такого требую… От этой мысли хочется выиграть еще сильнее. Впрочем, если ты каким-то чудом уцелеешь, то я с интересом взгляну, что же ты мне приготовишь?..” — Я работаю с мертвыми телами, не с живыми, — Карл задумался и отвел взгляд вбок, рассматривая чей-то силуэт вдали. — О! Там как раз Эмили, попрошу ее! — Эзоп ярко улыбнулся, хоть обычно так не делал никогда. Вообще улыбка была ему чем-то неродным, хоть и очень шла его симпатичному лицу. Он сделал небольшой наклон головой, прежде чем поспешить за ней, шатаясь. — До игры, Джозеф, до свидания! — А bientôt, mon cherí… А bientôt. Фотограф, покачав головой, все же не без какой-то родительской радости посмотрел ему вслед: “Я думаю, она даже спрашивать не будет — не глупая. Впрочем, я ведь злой и коварный охотник, мне и полагается таким быть. В конце концов, должен же я внушать страх этим мышам?” Согласившись со своими мыслями, он отправился в свои покои, решил все же перечитать различные тонкости по поводу способности Карла, чтобы не попасть в проигрышную ситуацию. Он не мог этого допустить. На кону было слишком много.