На энгаве, рядом с дверцей печи в ванной комнате, лежала стопка брошюр. Сакумо присел на корточки, взял одну в руки. На плотной пожелтевшей бумаге было что-то написано красными русскими буквами, вверху страницы — портрет Ленина — это он уже знал от сына и его молодой супруги. Быстро пролистал: ни одной картинки, сплошные графики, диаграммы и текст. Сначала решил, что это агитационная литература для неграмотных, но раз на страницах один текст, да и брошюры лежат рядом с печкой, значит, их можно употребить по назначению. Вырвал несколько страниц, скрутил и чиркнул спичкой.
Огонь принялся хорошо. Плотная бумага горела медленно, не то что старые газеты, которые сгорали, стоило едва поднести к огню. Добавил углей и вернулся в дом. Вода в ванной уже наполнилась, осталось подождать, пока нагреется.
Возможно, они оба слишком рьяно взялись исполнять поручение сенсея? Как только вернулись домой, на следующий день поехали искать додзе Шейкан. Додзе было небогатым и раньше, а сейчас и подавно, учитывая запрет на ношение оружия, да и в целом сменившуюся эпоху. Тем не менее, полицейские и военные до сих пор носили с собой меч и нанимали инструкторов фехтования. Сакумо помнил, как в военной Академии их обучали каждому стилю боя, среди которых был и Теннен Ришин Рю.
До занятий с Цунаде он позабыл почти все приемы фехтования. Сейчас они вдвоем были в роли новичков, а преподавал мальчишка вполовину младше их. Цунаде была подготовлена лучше, однако это ее не спасло: на первом пробном поединке инструктор победил. Они сражались по правилам школы, и постоянные замечания инструктора сыграли против нее. Если бы она сражалась по своим правилам, непременно победила, но пришлось начинать с нуля.
Занятие начиналось с разминки в пятьсот взмахов боккеном, потом отрабатывали приемы, дальше был спарринг. Цунаде проходила практически до конца, проигрывая инструктору, Сакумо сдавался на середине. Трех дней в неделю было достаточно, чтобы оставшиеся дни терпеть адскую боль в каждой мышце на теле.
По Цунаде незаметно, что ей больно, ему же — приходилось изображать из себя здорового человека, когда было желание упасть где придется. Она показалась в дверях в одном полотенце, повязанном поперек тела, и ждала, когда нагреется вода. В руках держала кувшин с каким-то раствором.
— Не поможешь мне? — спросила его. Он остался в неведении, пока не пояснила ему: — Сделаешь массаж, все тело болит после тренировок с мечом.
— И у тебя тоже? — невольно вырвался вопрос, будто хотел уточнить, разве может у нее все болеть после тренировки?
— Да, но я знаю, как помочь нам, — заговорщицки улыбнулась, будто в том кувшине, который она вылила в воду, было нечто запретное. — Не переживай, это всего лишь раствор соды. Иди обмойся, а потом примем ванну.
Поступил, как она просила, но не так быстро: слишком больно повернуться лишний раз. Всего лишь пятьсот взмахов деревянной палкой, а руки поднять невозможно! Медленно зачерпнул воду и вылил на себя, проклиная в глубине души фехтование и все, что связано с ним.
Весь обратный путь из Сеула они с Цунаде задавались вопросом: почему Хиджиката настаивал именно на этом додзе? Ответом стали вырезки из газет, развешенные на стенах Шейкана: Окита Соджи — знаменитый мечник Шинсенгуми, он овладел полным искусством Теннен Ришин Рю к восемнадцати годам, к двадцати четырем — скончался в Эдо от туберкулеза; Нагакура Шинпачи — один из оставшихся в живых мечников Шинсенгуми, к слову, именно по его воспоминаниям были написаны статьи в газете; Иноуэ Гендзабуро — самый старший из капитанов отряда Шинсенгуми, был убит в битве при Тоба Фушими; Кондо Исами — командир Шинсенгуми, казнен в 1868 году в Эдо; Хиджиката Тошидзо — заместитель командира Шинсенгуми, убит в Хакодатэ в 1869 году.
Когда Цунаде рассказывала о своем сенсее, Сакумо воспринимал его настолько отдаленно, примерно также, как если бы она говорила о Тоётоми Хидэёси или Абэ-но Сэймее. Представлял его как персонажа из учебника истории и иногда мысленно подвергал сомнениям ее слова. По сути, в Хакодатэ их учил неизвестный самурай или умелый фехтовальщик, его настоящее имя она знала почти косвенно, когда сенсея назвали настоящим именем в узком кругу. Позже сопоставила факты из жизни и подвела под общий знаменатель: ее сенсеем был Хиджиката Тошидзо. Но почему-то Сакумо верил, что ее семью вырезали за помощь раненому в бою Хиджикате. Да и слова Кацую сложно было не принять к сведению: раненый господин долго жил у них в имении и был красив, как актер.
К моменту неожиданной или закономерной встречи с ним Сакумо был примерно посередине между полным отрицанием и безоговорочным признанием его личности. Можно было еще долго метаться, если бы не случилось покушение в чайной. В простых людей не бросают самодельные бомбы, не гонятся за ними по крышам и не стреляют вслед. Пока Цунаде зашивала ногу раненому, слушал его рассказ и старался запомнить каждое слово: битва при Уцуномии, волнение среди войск, убийство дезертиров, первое ранение — разве можно так придумать? От этого человека исходила бешеная энергетика: он одновременно располагал к себе и ровно настолько же был и отталкивающим.
В одной из газетных статей когда-то читал, что в Киото Хиджикату называли за глаза «Барагаки», что означало «колючка, заноза». Так было и сейчас. Кому так сильно успел насолить, что выследили и бросили бомбу, а потом отправили с десяток человек, чтобы добить наверняка?
Ему надо отдать должное, приказы отдавал четко, и только следуя им, они выбрались живыми из передряги. В бою ее сенсей был в своей стихии, как рыба в воде. Носил с собой целый арсенал оружия и… владел техниками шиноби. Удивительный человек. Быть в его команде, хоть и такое непродолжительное время, было приятно.
Он по-хорошему завидовал тем мечникам, на чьи портреты смотрел в додзе. Слова сенсея-Хиджикаты, сказанные в Сеуле, обрели новую форму и смысл: по крайней мере, стало ясно, почему настаивал именно на Шейкане — их объединяло одно слово — Шинсенгуми.
Только почему Цунаде должна была продолжать дело своего сенсея? Возмущение кипело всю обратную дорогу не только у нее, но и у него. Стоило ступить на твердую землю в Нагасаки, незаметно пришло понимание — они потратили достаточно времени и сил на поиски свитков Сенджу, когда на самом деле их не существовало. Можно было прекратить поиски еще до начала, после разговора с Орочимару — он ведь тоже считал, что Хиджиката мог недоговорить или сказать неправду. Их путешествие сначала на Хоккайдо, а потом и в Сеул помогло сблизиться с Цунаде еще сильнее. Ей — не только отпустить страх перед большой водой, но и найти ответы на вопросы, переосмыслить свою жизнь. Для него — понять, что со смертью Ён Су и детей в Сеуле жизнь не закончилась, она сейчас была вокруг него — в Цунаде, Какаши, Сакуре и их будущем ребенке. Хотелось оберегать и защищать их, насколько хватит сил.
А еще Цунаде недавно призналась ему, что даже если замечает, как ее жизнь меняется на глазах, то новые перемены больше не вызывают опасений. Потому что рядом с ней — он.
Сакумо закончил мыться и оглянулся на Цунаде: она подошла к туалетному столику — там стояли различные баночки: масла полыни, лимонника, юдзу, камелии и много чего еще. Ему иногда казалось, что существует отдельно от зрительных и мысленных образов — в мире запахов. Всегда с интересом отмечал про себя, чем пахнет от нее и каждый раз запах был разным: фиалка, полынь, цитрус, но основой ее аромата был запах костра, влажного леса и чего-то теплого. Наверное, так пах огонь.
С детства любил в одиночку сбегать в лес, он проводил там дни напролет. Природа редко была благосклонна, чаще погода менялась на глазах, дом был слишком далеко. Разводил огонь, чтобы согреться и отпугнуть диких зверей, а потом так понравилось это занятие, что жег костер ради того, чтобы посмотреть на огонь. Мерцающие языки пламени завораживали, притягивали к себе, и одновременно их нельзя было потрогать руками. Огонь, который горел для него, можно было трогать, брать в руки, ласкать. Цунаде согревала его своей любовью.
— Вот, держи. — Она протянула ему фарфоровый пузырек. Сакумо приоткрыл его и понюхал. Никакого запаха.
— Камелия? В нем чего-то не хватает.
— Наверное, запаха? — в ее словах чувствовалась легкая улыбка. — Хочешь, возьми любое средство и капни в руку, потом добавь масло камелии.
Цунаде положила голову на сложенные руки и следила за ним взглядом. Сориентироваться среди разноцветных скляночек можно было только по запаху. Корица, лаванда, что-то неизвестное, но терпкое и жгучее, юдзу. Вот, кажется, нашел — полынь!
Смешал в руке масла и подошел к ней. Она просила сделать массаж, но не знал, как делать его по всем правилам. Ему никто и никогда не делал массаж. Сеансы иглоукалывания у китайского лекаря в Сеуле не в счет.
Опустился позади нее и отвернул полотенце со спины. Ему открылся прекрасный вид на ее фигуру, похожую на песочные часы. Изгиб талии напоминал ему узкий перешеек от Хакодатэяма до Хакамагоши и Сибэцу на севере, если бы можно было вписать изображение Цунаде на географической карте.
Осторожно наклонил ладонь над ее шеей и проследил взглядом, как тоненькая струйка прозрачного масла прокладывала себе дорогу между ее ключиц вниз по позвоночнику. Убедился, что ладони достаточно теплые, и провел по ее спине, размазывая тонкую полоску масла по коже. Даже если не знал, как делать массаж, начал с широких и мягких движений, чтобы подготовить и разогреть кожу. Каждое прикосновение было наполнено любовью и заботой. Погружался в ритм движений, чувствуя, как его руки становятся все более уверенными и искусными. Обратил внимание на каждую мышцу, каждое напряжение, стремясь доставить ей максимальное удовольствие и расслабление.
Видел, как она опустила голову на руки и закрыла глаза. Чувствовал, как от каждого прикосновения она едва заметно прогибает спину и выдыхает. Ее окутал легкий аромат полыни и смешался с ее собственным, который не смоет ничем. Может быть, ему казалось, что она пахнет влажным лесом и костром, но полынный запах раскрывал ее собственный аромат как нельзя лучше. Еле удержал себя, чтобы не провести губами по ее спине.
Кожа приобрела красный оттенок, это означало, что достаточно разогрета и можно прикоснуться сильнее. Наблюдая за ее реакцией, провел рукой сильнее, прощупывая забитые мышцы. Его руки с новым приливом энергии затанцевали, создавая своеобразную симфонию прикосновений. Чувствовал, как под руками разгорается невидимый огонь и передается ей.
Не знал, как начать массаж, а теперь — как закончить. Продолжил движения ниже, у поясницы, скользя ладонями к ягодицам. Заметил, как она заерзала на скамеечке, будто хотела поменять позу или высвободить затекшую ногу. Сбросила полотенце с себя окончательно. Замедлил, без слов спрашивая, что делать дальше? Ответа не получил и, зачерпнув еще немножко масла, скользнул еще ниже, к бедрам. Объяснил себе тем, что во время тренировки на бедра была та же нагрузка, что и на руки или спину. Но кому он врал?
Проводя ладонями, нечаянно задел укромное место. Цунаде не подала вида. Снова продолжил путь от ее ягодиц до бедер и уже смелее провел пальцами между ног. Замерла, ожидая новых движений. Сделал вид, что не понял намека, и стал массировать ее бедра. Растягивал поглаживающие движения, насколько мог, но руки тянулись еще раз коснуться ее там.
Покружил рукой совсем рядом, откровенно дразня ее, и поднялся по животу к груди. Привлек ближе к себе. Дотянулся до губ и поцеловал ее. Теперь стало непонятно, кто кого дразнил, потому что полотенце, обтягивающее его бедра, стало резко тесным.
Цунаде страстно отвечала на его поцелуй: цеплялась за каждое движение губ, касаясь языком. Пыталась угадать ход его мыслей: он изначально задумал простой массаж закончить на такой ноте или решил уже в процессе? Все, что он делал, всегда было продумано заранее и имело свой смысл. Что касается ее, стоило почувствовать приятное скольжение его ладоней на спине, возбуждение не заставило себя ждать. Плавилась и растекалась, чувствуя его прикосновения на груди, животе и ниже, где больше всего хотела. Хотела почувствовать его крепкий член в себе. Для нее все еще было загадкой, как же он поступит дальше? Ванная комната не предназначена для таких удовольствий.
— Такая мокрая, — хрипло прошептал ей. — О чем ты думала, пока я делал тебе массаж?
— О тебе, — коротко ответила и увлекла его в поцелуй.
Вместо члена почувствовала его пальцы. Ласкал ее, растирая влагу от входа к клитору и обратно. Безумно приятно. Тело вытянулось струной в ожидании новых ласк. Сакумо потянулся одной рукой к ее груди, поочередно лаская, другой — спустился вниз, скользнул меж влажных складок к источнику удовольствия. Почувствовала его палец внутри себя, он оглаживал ее, даря волшебные ощущения, но… его было слишком мало.
— М-можно еще?
Могла бы не просить: ввел второй, третий, ощущения стали ярче, а дальше она сбилась со счета. Близость его разгоряченного тела, мягкое трение обнаженной кожи по маслу лишали способности мыслить. Окружающий мир растворился в его прикосновениях, а чувства обострились. Снова была в подвешенном состоянии между небом и землей, где ничего не интересно, кроме своих ощущений. Каждое движение его пальцев стало жизненно необходимо. Она полностью в его руках и зависела от его воли.
Яркая вспышка выгнула ее тело дугой. Показалось, что летит в пропасть, но оставалась на месте, в объятиях Сакумо. В голове было пусто, пока спускалась на землю с высоты своих ощущений. Лениво отвечала на его поцелуи и готова была провалиться в сон прямо здесь, в ванной комнате.
— Заходи в воду, сладкая.
— А-а, как же ты? — промурлыкала, но сделала, как он просил.
Его намек стал понятен сразу. Сакумо повернулся к ней так, что на уровне ее лица оказался торчащий член. Заглянул в ее искрящиеся глаза и провалился в поток приятных ощущений. Ее рот был слишком горячим: дыхание, влажный шершавый язык и плотное кольцо губ. Готов был кончить прямо сейчас.
Будто прочитала его мысли и высвободила его изо рта. Дразняще обвела языком головку и снова захватила его во влажный плен губ. Лизала его, обсасывала, почти полностью доставая и заглатывая до предела. И где она только научилась этому? Помнил случай с мясом выдры в Саппоро, когда Цунаде неуверенно, как в первый раз, ласкала его ртом. Сейчас она вытворяла такие невообразимые вещи, что едва мог держаться на ногах от удовольствия.
Встретился с ней взглядом: она смотрела на него полупьяными глазами, чаруя потемневшими зрачками, а внутри плясали черти. Даже с занятым ртом умудрялась чуть улыбаться. Самая прекрасная улыбка из всех, которые видел в жизни. Положил ладонь ей на волосы, ласково огладил другой по голове и провел кончиками пальцев по нежной коже лица. Теперь он держал ее голову двумя руками. Она пропустила его член глубже в глотку. Такая горячая, нежная, толкался в нее коротенькими движениями, чтобы оргазм не накатил слишком быстро. Все зря. Чувственная волна зацепила его и, кружа, вынесла на гребне удовольствия к берегу.
Опустился в воду напротив нее и потянулся за поцелуем. Мир начал постепенно проступать сквозь очертания удовольствия. Привлек ее ближе к себе, опутал в объятиях и ни за что не хотел отпускать.
— А как же массаж? — спросила в паузе между поцелуями.
— Не сейчас. Ты — мое лучшее лекарство, — прошептал ей и отстранился. Про массаж совсем забыл, как и о боли, стоило прикоснуться к любимой.
Цунаде прислонилась спиной к бортику ванны и прикрыла глаза. Теплая вода с содой проникала под кожу, ввинчивалась в каждую пору горящими иголочками, неся с собой желанное расслабление и успокоение. Тело казалось окутанным коконом, сотканным из приятных ощущений, таким легким и невесомым. Снова пришло приятное чувство зависания между небом и землей. После возвращения из Сеула этого чувства стало слишком много.
Едва вернулись в Токио, отправились на поиски додзе, а вечером, когда договорились с инструктором и знали расписание занятий по фехтованию, зашли к Орочимару. С порога похвасталась ему, что встречалась с сенсеем, хотя знала, что он посетил и его. Он бросился к ней с объятиями, оторвал от пола и закружил. Вцепилась в его худощавые плечи и зажмурила глаза, но не стала прерывать, хоть совесть кричала, что ему противопоказаны физические нагрузки.
— Думал, не увидимся больше! — выдохнул ей и поставил ее на место. Уперся рукой в стену и тяжело переводил дыхание. Смахнул пот со лба и пригласил их в комнату. Извинялся, что у него дома нет ничего, кроме риса и зеленого чая. Она приготовилась отругать его — опять ничего не ест, но он упредил ее возмущение и, всучив деньги, послал в лавку. Когда вернулась, Сакумо и Орочимару сидели у очага, оглянулись на нее и посмотрели так, будто она пришла невовремя, нарушив их планы.
Открыла глаза и посмотрела на Сакумо. Встретилась с ним взглядом и на секунду задумалась: стоит ли интересоваться? Но любопытство не заткнешь за пояс.
— Помнишь, когда я вернулась из лавки, ты с Орочимару о чем-то говорил, — начала она. — Я сильно вас отвлекла?
— Вовсе нет, к твоему приходу мы закончили, — заговорил, внимательно рассматривая ее. — Я отдал ему билет в Беппу, который подарил Дай. Думаю, ему будет нужнее отдохнуть на источниках.
— В его состоянии нельзя никуда ездить! — всполошилась, словно и не было никакого расслабления в ванне.
— Уже знаю, он говорил мне, — сказал спокойно, не замечая ее волнения.
Пристально посмотрела на него, хотела отыскать за его спокойным взглядом некий потаенный смысл, двойное дно. Сакумо не отвел глаз. Они были под стать друг другу, когда дело касалось интересов, никто не хотел уступать.
*
Разговор, который состоялся между ними, должен был оставаться в секрете. Уж точно от нее. Потому что, даже не желая того, все равно заговорили о ней. Сакумо поинтересовался у Орочимару о здоровье, тот ответил, что ждет скорейшего избавления. В его интонации и контексте разговора стало ясно, что ее товарищ ждет избавления не от болезни, а от жизни в целом. Никогда не встречал человека, который бы так сильно ждал смерти. Все умирающие, которых он знал, хотели жить, а этот спешил избавиться от жизни. Возможно, в его словах была доля напускного артистизма, работал на публику, но во взгляде была беспросветная тоска. В самом деле, устал от жизни?
— Когда Цунаде узнала о твоей болезни, с ней случился нервический припадок, после успокоительных она проспала восемнадцать часов и только открыла глаза, засобиралась в Хино за Ишида Санъяку, — вспомнил вслух, вроде как этот факт не касался его совершенно, а так — пришелся к слову. — Был поздний вечер, я отговорил ее, но ранним утром она отправилась за лекарством для тебя.
Убедился, что Орочимару его услышал и настрой разговору задан правильный, спросил:
— Можешь себе представить, что случится с
ней, когда тебя не станет в живых?
Готов был побиться об заклад, что ее товарищ не ожидал подобного вопроса. В его взгляде промелькнуло столько невыраженной боли, если бы Сакумо нанес ему физическое увечье. Стало жалко его, пилюля горькая, но необходимая.
— За тех, кто безразличен,
так не переживают. Она только и говорит о тебе.
Он мог рассказать даже больше: как она ложилась спать и просыпалась утром, говоря об Орочимару. Там уже не было места никакой ревности, только желание помочь ему и избавить ее от переживаний. Для него видеть, как на глазах угасает даже почти незнакомый человек, было невыносимо, а знать, сколько страданий принесет его смерть для жены, еще хуже. Поэтому и решился на разговор.
— Какой смысл
тебе переубеждать
меня? — Его взгляд заострился, было видно, что задет за живое.
Дождался, пока в нем уляжется возмущение и сказал:
— Подумай о ней. — Достал из внутреннего кармана пожелтевший конверт и протянул Орочимару со словами: — Мой товарищ и бывший компаньон подарил мне билет на рёканы в Беппу, но, думаю, тебе он будет нужнее.
— Билет в ад, значит? — подшутил и тотчас упал в поклоне, горячо благодаря его.
— Перестань и подними голову! — Сакумо стушевался, не ожидая от него такого проявления эмоций.
— Спасибо тебе! — еще раз поблагодарил и, не глядя на него, поспешно отошел к раздвинутым седзи, вроде как по делу, но нельзя было не заметить, как он смахивает набежавшие слезы.
— Постарайся привести здоровье в порядок, — буркнул в ответ и добавил строго: — Не забывай, она сильно беспокоится о тебе.
— Обязательно, — кивнул он. — Как только пройдет обострение, начну собираться в дорогу. — По нему было видно, что воодушевился предстоящей поездкой и пустился в воспоминания: — Когда болел в первый раз, лечился в Миядзаки. Много слышал об адских источниках в Беппу, но так и не побывал там.
Орочимару мог бы рассказать и больше, но вернулась Цунаде, и пришлось тут же сменить тему. На секунду замолкли, стоило ей войти в комнату.
*
Этот момент и дал ей пищу для ненужных размышлений, когда беспокоиться было не о чем. Со стороны двери послышались голоса — вернулись Какаши и Сакура. Цунаде, наконец, отвела взгляд и посмотрела в сторону двери.
— Какаши! Посмотри сюда! — послышался возмущенный голос за стеной. — Почему все порвано?
Какаши громко чертыхнулся в ответ и что-то заговорил Сакуре, но уже тише. Сквозь стены не разобрать.
— Что там у них случилось? — насторожилась Цунаде.
— По-моему, я сделал что-то неправильно, — ответил Сакумо и на ее вопросительный взгляд продолжил: — Возле печки лежали брошюрки на русском языке, я разжег ими печь.
— Ну, поздравляю, ты открыл ящик Пандоры, — хохотнула она и поднялась из воды. — Хочешь, скажу, что это я порвала брошюрки?
— Не надо, — отмахнулся он, — все равно не поверит.
