Дела минувших дней

      — Привет! К вам можно? — звонко спросила Цунаде, щуря глаза и изображая на лице приветливую улыбку, хотя улыбаться не было никакого желания в тот момент. Слишком боялась еще раз увидеть, как дорогой друг умирает на глазах.       Дверь открыл Кабуто и, пристально оглядев на нее, молча сделал легкий поклон. Его круглые очки увеличивали и без того большие глаза, а длинные серебристые волосы, собранные в хвост, как у Орочимару, делали похожим на девушку.       — Помнится, ты собиралась зайти днем, а сейчас вечер, — с укоризной заметил он.       — Знаю, пока приготовили лекарство, время и прошло!              Она и правда собиралась зайти к Орочимару днем и, чтобы все успеть, специально выехала в Хино рано утром. Пока нашла дом семьи Хиджиката — ей приходилось бывать там впервые; пока объяснила, зачем ей столько Ишида Санъяку; пока подготовили, наступил вечер. В той местности — кажется, никто никуда не спешил, — улыбчивая женщина принялась неспеша отвешивать лекарство по порциям и так же неспешно ссыпать в бумажные конверты. В другое время она бы поторопила ее, но не сейчас: после длительного отдыха и успокоительных средств, спокойно ждала нерасторопную женщину. Медленно рассматривала внутреннее убранство дома, пытаясь представить, как в этих стенах рос Ёшитойо-сенсей, что повлияло на выбор его жизненного пути и сформировало личность. Хотела выспросить ее о сенсее, но только завела разговор, собеседница ловко сменила тему.       «Столько лет прошло, неужели они до сих пор боятся властей?» — подумала про себя и замолчала.       — Не держи человека на пороге! — послышался голос Орочимару. — Пусти ее в дом, сейчас же!       Кабуто нехотя отошел в сторону, пропуская ее в гэнкан. Под его изучающим взглядом разделась и прошла в комнату. Сколько лет они знакомы, столько он продолжал ревновать. После ее прихода он ушел, не прощаясь и демонстративно хлопнув дверью.       Орочимару полусидел под толстым одеялом рядом с очагом, по другую сторону от него стоял хибати — в середине осени в комнатах прохладно, и даже этого часто было недостаточно. При виде друга не смогла скрыть настоящую облегченную улыбку, хотя по дороге к нему предполагала, что повода улыбнуться не будет. На первый взгляд было непохоже, что друг болеет — просто прилег отдохнуть, — но если бы тогда не видела на платке кровавых пятен, так бы и подумала. В какой момент все зашло настолько далеко?       — Ты сегодня как-то странно выглядишь, будто довольна чем-то, — начал разговор, внимательно изучая ее взглядом.       Цунаде обратила внимание на его сильно расширенные зрачки: они занимали почти всю темно-янтарную радужку. В голове всплыло название лекарства, которое давало сосудорасширяющий эффект — атропин, — и по привычке рассчитала в уме его дозу. Довольно отметила про себя: он лечится, а не надеется, что все пройдет само собой, ведь знала по себе, насколько медики — трудные пациенты.       — Тебя увидела, разве не счастье? — отшутилась и поставила перед собой саквояж, доверху набитый лекарством. — Как ты?       — Был еще один эпизод следующим утром, — сразу ответил, понимая, что она имеет в виду. — А потом Кабуто заставил лечиться.       Едва удержала облегченный выдох и похвасталась перед ним:       — А я была в Хино, купила Ишида Санъяку, будешь пить утром и вечером, разбавляя саке. — Она достала один конвертик и протянула ему в руки.       — Сестренка, с каких это пор ты зауважала традиционную медицину? — Он бросил на нее один короткий взгляд, и снова показалось, что ее карты раскрыты все до единой.       — Послушай, от тебя невозможно ничего скрыть! — Всплеснула руками и присела на пол рядом с ним. — Тебе по порядку рассказать?       — Мне все будет интересно! За два дня, что я здесь лежу, так отстал от жизни, хоть волком вой. Ты, кстати, не голодна с дороги? У меня есть рис и зеленый чай. — Он уже собрался встать, но Цунаде остановила его движением руки.       — Не вставай, прошу тебя! — Он подчинился ей, но в глазах пробежала невыраженная эмоция. Заметив это, Цунаде тут же пожалела, что не позволила ему встать и окружить себя заботой. Нужно было срочно исправить ситуацию!       — Не могу найти пиалу, — быстро нашлась, что сказать, пока заглядывала в открытые дверцы серванта.       Ему все же пришлось подняться и подать ей.       — Спасибо тебе! — улыбнулась в ответ, но ее уловка была шита белыми нитками: Орочимару поинтересовался, отчего все забыла, если всегда знала, где что лежит в его доме.       — Прости, после всего случившегося с трудом помню, как меня зовут.       Устроившись между другом и теплым очагом, залила вареный рис зеленым чаем. Помешивая и пробуя на вкус, начала в подробностях рассказывать о поездке на Эдзо: как на подходе к озеру Шиккоцу на нее с Сакумо напал Дан, как в нее угодила отравленная стрела, а Сакумо в драке сломал два ребра. Потом объявилась женщина, знающая тайное дело шиноби — в свое время она жила в их семье, была знакома с сенсеем и ждала встречи с ней долгие годы. Она же и давала Сакумо Ишида Санъяку, причем говорила о нем без всякого намека на тайну. Лекарство речной каппы помогло срастить Сакумо сломанные кости намного быстрее.       — Если бы рассказывала не ты, а кто-то другой, не поверил! — нарушил долгое и удивленное молчание. — Уму непостижимо, как Дан смог выжить, и какая выгода была для него в мистификации своей смерти?       — Напомни, а как он умер? — отставила пустую пиалу и спросила с некоторой долей вызова, будто думала, что Орочимару может от нее что-то скрывать. — Мы все знаем, что его сгубил дурной образ жизни, но как и где его хоронили? Я в то время была в деревне, а ты мог знать.       — Его тело привезли в запаянном гробу с войны. Я был на его похоронах, помню, как будто это было вчера.       — После всех событий, не удивлюсь, если и Джирайя окажется живым, — мрачно пошутила она.       — Сестренка, не надо так! — Орочимару мягко дотронулся ее руки, будто хотел остановить. — Понимаю, что он предал тебя, но все же…       — Я не это имела ввиду, — пояснила ему, поморщившись. — Просто, — сказала и замолчала на секунду, подбирая слова. — Просто в последнее время столько всего произошло и продолжает происходить. — Между ними снова повисло молчание, она хотела высказаться как можно более точно, чтобы он понял и не переспрашивал. — Мне кажется, моя жизнь опять меняется на глазах, а я никак не могу повлиять на события. Так было, когда познакомилась с Сакумо, потом перед тем, как ему вернуться, и вот сейчас опять, понимаешь?       — Сейчас рядом с тобой есть любящий человек и сын с невесткой. Тебе не о чем беспокоиться. — Он сжал ее руку немного крепче, желая одним жестом дать понять, что она и правда не одна.       Стоило ему напомнить о Какаши, Цунаде скосила взгляд на краснеющие угли в очаге, стараясь скрыть перемену настроения в лучшую сторону, затем прямо посмотрела на Орочимару и, набрав в легкие побольше воздуха, спросила:       — Знаешь что?       В ответ на вопросительно приподнятую бровь, выпалила, будто девочка-сплетница:       — У Какаши и Сакуры будет ребенок. — Закусила губы, расплывающиеся в улыбке, чтобы скрыть нахлынувшие эмоции. Капельки слез, выступившие в уголках глаз, красноречиво говорили о ее радости.       — Вот это новость! Не представляешь, как я рад! — воскликнул и на мгновение рванулся к ней с объятиями. Потом отшатнулся, будто обжегся, коснувшись ее. — Прости, в таком случае я не должен и вовсе приближаться к тебе, раз твоя девочка в интересном положении!       — Не переживай, я отпросилась к тебе на ночь. Рано утром за мной заедет Сакумо, и мы выезжаем в Сеул. — Цунаде сама подалась к нему и обняла за плечи.       Чувствуя, как он осторожно касается ее и прижимает к себе, спрятала лицо и подступающие слезы радости в его плечо. Говоря о Сакумо, она потянула еще одну ниточку воспоминаний: когда сказала ему о беременности Сакуры, он слишком сдержанно отреагировал: сказал что-то вроде, «пусть сначала родит, отпразднует Сити-Го-Сан, тогда и будем радоваться». Понимала, что его слишком сдержанная реакция была вызвана смертью первой жены после рождения Какаши, а потом смертями второй жены и детей во время эпидемии холеры в Сеуле, но разве не мог порадоваться вместе с ней? Невысказанный упрек потонул в последующих событиях, что и не было времени лишний раз вспомнить, но сейчас чувство обострилось слишком остро.       — Видишь, а ты говорила, твоя жизнь меняется! Все к лучшему, — прошептал ей и, помолчав, договорил: — Так ты теперь станешь бабушкой? — Тут же съехидничал, на что она выпустила его из объятий, слегка толкнула в плечи и возмущенно прошипела:       — Ты думай, о чем говоришь! Я ему даже не родная!       — Знаю-знаю, — осторожно, чтобы не закашляться, хохотнул он. — Да и на бабушку ты не тянешь, выглядишь лет на пятнадцать моложе своего возраста. Сражаешься мечом, как фурия, не каждый в молодости так сможет.       — Не прибедняйся! Поди, вместо тебя стареет припрятанный в чулане портрет.       — Портрет или что-то еще, но ты помнишь, как в Хакодатэ мы купались в источнике молодости?       — Нашел, что вспомнить, — нахмурилась она. — Это обычная легенда!       — Я бы так не сказал, — возразил ей и продолжил рассказывать то, что она и так знала, но со своей точки зрения.       Это было еще до знакомства с Ёшитойо-сенсеем, им было не больше десяти лет. Находясь в приюте, воспитанникам строго запрещалось выходить в город. Гора Хакодатэяма была исследована вдоль и поперек еще прошлым летом, а зимой там совсем делать нечего.       Орочимару откуда-то узнал про источник вечной молодости на окраине города и поспешил рассказать Джирайе и Цунаде. На удивление, их общий друг сразу отказался: на улице стоял сильный мороз, а снег был глубиной по пояс — идти в такую погоду согласится только дурак. Цунаде пошла с ним из вредности, чтобы доказать всем: искупавшись в горячем источнике не наступит никакой молодости, а легенда придумана для неграмотных крестьян.       Еле сумев протиснуться сквозь кованный забор, они улизнули из приюта. Орочимару долго сетовал про себя, что грудь Цунаде стала намного больше, поэтому она еле протиснулась в щель. Путь предстоял неблизкий, но за счет быстрого шага они не замерзли. Горячий источник, дающий вечную молодость, был рядом с заброшенными купальнями на реке, откуда в свое время их достали гайджины и поселили в приют.       В ивовой роще, рядом с источником, снег был особенно глубокий за счет наледи от пара. Цунаде неосторожно ступила на снег рядом с водой. Тонкий слой льда треснул, и в два счета она оказалась в воде. Ее одежда вымокла моментально. В мутноватой белесой воде источника она быстро разделась и протянула вещи Орочимару, чтобы он развесил их на ветках. Около костра вещи бы высохли быстрее, но никто из них не носил с собой спичек. Единственное, что спасало ее от холода, — горячая вода в источнике. Орочимару тоже присоединился, и они сидели в воде до тех пор, пока не съежились подушечки пальцев.       Надо бы вылезать — чего доброго, омолодятся настолько, что превратятся в младенцев, — но вещи Цунаде не высохли, а встали колом на морозе. Тогда он предложил ей взять его сухие вещи, а сам оделся в мокрое и холодное белье. Она, возмущаясь, заставила товарища одеться в свои вещи, а сама накинула поверх его сухого белья свое промокшее кимоно с набивкой. Обратный путь они преодолели еще быстрее.       — Потом ты заболел пневмонией и пролежал в больнице до весны, — Цунаде закончила рассказ вместо него.       — А ты тайком бегала ко мне, — улыбнулся ей и облокотился на высокие подушки.       — Я тебя, наверное, утомила? Ты хочешь спать?       — Как можно в твоем присутствии спать? Только у меня к тебе маленькая просьба: выключи электричество и зажги свечи, у меня глаза болят от яркого света.       Приготовилась выспросить его, с каких пор болят глаза, но вспомнила себя, когда специально тушила свет и читала при свечах. Живой огонь был роднее и привычнее — он создавал завесу тайны и он же приоткрывал ее. Цунаде поставила рядом с собой подсвечник и засмотрелась на трепыхающийся огонек.       После его рассказа прошлое воскресло перед внутренним взглядом: четко, в картинках, будто ей сейчас десять лет, она только улизнула из приюта и, затаив дыхание, пробиралась в госпиталь к другу. Много лет спустя ситуация повторилась почти с уникальной точностью. Тогда и сейчас ее объединяла одна эмоция — страх за Орочимару. В детстве боялась, что он не переживет ночь, сейчас — как бы их встреча не вышла последней, потому и умоляла Сакумо отпустить ее. Он не стал ей препятствовать, а она заметила в его взгляде почти ощутимую боль при упоминании болезни друга.       — Загрустила?       — Да так, вспомнила, — рассеянно сказала, не отрывая глаз от огонька.       — У меня кое-что есть для тебя, — ухмыльнулся он и привстал с футона. — Я знаю, ты оценишь по достоинству этот напиток.       — Хочешь сказать, что я перепробовала еще не весь алкоголь?       Он самодовольно кивнул и поставил перед ней бутылку с изумрудно-зеленой жидкостью. Налил для себя и для нее в сакадзуки, еле прикрывая донышко, протянул ей прибор, поясняя, что абсент — это напиток декаданса, его пьют поэты и художники, чтобы понять язык ускользающей музы.       — Я слышала о нем. — Взяла из его рук и принюхалась: он пах полынью и анисом. — В настоящем абсенте наркотик. Хочешь, чтобы меня посетила зеленая фея?       — Чтобы пришла фея, надо выпить полбутылки, не меньше, — парировал он, — а эта у меня стоит почти пятнадцать лет. Мне ее привез Кабуто из Парижа.       — Значит, он настоящий? — спросила, перед тем, как отпить. — С туйоном?       Он кивнул и выпил вслед за ней.       — Ты говорила, с тобой что-то происходит, а не можешь понять, что именно. Напиток не усыпляет разум, как другой алкоголь, он придает живость уму. Вдруг тебе удастся понять себя?       — Если за столько лет не поняла, каким образом это должно произойти сейчас? — сухо сказала она. От крепкого алкоголя запершило в горле.       То, что ее тяготило, действительно лежало на поверхности, однако было настолько эфемерно, как ускользающая муза для художника. Здесь, рядом, но стоит протянуть руку, и оно исчезает. Наивно думала, когда закончит делать записи в дневнике, вся суть всплывет на поверхность, но чем больше записывала, тем сильнее погружалась в трясину прошедших событий. Единственное, что четко понимала, — прошлое, о котором следовало забыть, удивительным образом выкристаллизовалось в ее настоящем.       Первым и единственным человеком, к кому она тянулась всей душой, был Ёшитойо-сенсей. Его непосредственное участие в ее жизни было видно невооруженным глазом. Он разве что за руку ее не водил, а так самые значимые события были связаны именно с его вмешательством: жизнь в приюте, уроки фехтования, учеба в столице, предостережение не связываться с «Рассветом» — да он сделал в ее жизни едва ли не больше всех вместе взятых! Если его было невозможно любить, то знания и отчасти мировоззрение можно было перенять, чем она и занималась, находясь в Хакодатэ.       Потом она встретила Сакумо на своем пути. Ее жизнь, наконец, обрела смысл, а дела — стройную завершенность: появился тот, ради кого можно жить и заниматься любимым делом. Он понимал ее с полуслова, тогда и сейчас тоже, но самое важное, что чувствовала находясь рядом — единение душ. Находилась с ним на одной волне: ее мысли, чувства, желания и суждения были неразрывны с его. Она купалась в его внимании и заботе, отдавая себя без остатка.       Началась война и, не выдержав разлуки, Цунаде отправилась вслед за ним. Сейчас задумывалась: а если бы не поехала в Корею, как сложилась ее жизнь? Не могла представить себе ответ и уж тем более нарисовать в воображении, но ясно понимала, что иначе и быть не могло. На далекой земле они заново открыли для себя друг друга. Этот неполный месяц, который они прожили вдвоем, давал ей сил жить дальше, когда узнала о гибели Сакумо. Когда писала об этом времени в своей тетради, бумага не вместила и сотой доли того, что чувствовала, оставшись одной.       Единственным якорем, который тогда держал ее в мире, был Какаши. Ради него надо было как-то продолжать жить: собрать себя, чтобы подать хороший пример для подражания. Родителей она помнила очень смутно, да и пока они были живы, она проводила больше времени с нянькой или учителем французского. В ее жизни был только один человек, с которого можно и нужно брать пример — Ёшитойо-сенсей. Никогда не надеялась, что станет для Какаши фигурой той же величины, как и он был для нее в детстве, но попробовать решила. Окружающие говорили, что у нее получилось. Как оно было на самом деле — до сих пор не знала.       Сенсей учил бесстрашно принимать смерть — так и случилось, когда Мадара сначала измотал ее в бою, а потом бросился с остро заточенной катаной. Учиха долгие годы шел по следу, был совсем близко, но узнал об ее участии в «Рассвете» недавно. Никогда не считала себя виновной в подготовке восстания: они с Орочимару были там ради игры в карты и, собственно, выигрыша. Но учиховская кровь вперемешку с самомнением и желанием потешить свое самолюбие пересилила ее противника. Не было и тени сомнения, что Мадара победит, а потом вмешались сторонние обстоятельства: землетрясение, нечаянно возникшая на пороге молодая жена и болезнь друга. От последнего было больнее в разы.       С Орочимару слишком многое в жизни делила вместе: помощь в госпитале, когда вдвоем пришли к доктору и стали выпрашивать хоть какую-нибудь работу; обучение фехтованию, когда становилось слишком трудно терпеть упражнения сенсея; учебу в университете, когда начались первые трудности; нищету и необычный способ обогатиться. Только он поддерживал ее, когда перестала верить в саму себя и не видела будущего. Его присутствие в жизни было для нее как соломинка для утопающего: он радовался ее успехам и плакал вместе с ней над неудачами. В какой-то момент времени — год, может, два тому назад, — у нее закралось подозрение, что друг любит ее давно и безнадежно. Сразу же отмела все мысли о его влюбленности, ведь рядом с ним всегда находился Кабуто — ревнивый мальчишка, который за столько лет не научился даже разговаривать с ней в уважительном тоне. Да и он сам признался ей много лет назад, что не интересуется женщинами.       Сейчас, сидя перед ним, она мысленно вернулась к прошлой догадке. Что подпитывало ревность Кабуто?       — Да быть не может! — сказала самой себе вслух и посмотрела на Орочимару.       Он, как и она, некоторое время назад, смотрел на мерцающий огонек свечи. Блики плясали на его бледной коже, отражаясь на радужке глаз.       — Ты о чем? — спросил, переводя взгляд на нее.       Открыла рот, собираясь спросить о своей догадке, но осеклась и так осталась сидеть с приоткрытым ртом. Об этом не спрашивают напрямую: в любом случае получит отрицательный ответ. Даже если он никогда не питал к ней никаких чувств, это будет правдой, если же питал — все равно откажется говорить, сохраняя свою тайну.       С трудом проглотила слюну и хотела отвести взгляд: слишком многое плескалось в его темно-янтарных глазах. Перед ней сидел не товарищ — мужчина, такой же взрослый, как и она, хотя часто оставаясь с ним наедине, казалось, что они дети, заблудившиеся на дороге жизни.       Что она знала о нем? Он был блестящим специалистом своего дела: помимо основной работы вел собственные исследования. Неизвестно, чем он был больше одержим в жизни: патологической анатомией или творческой работой в лаборатории. Его личная жизнь была поначалу скрыта от нее, но когда рядом с ним появился Кабуто, стало многое понятно. Она никогда не осуждала его выбор и порой считала единственно правильным, ведь не представляла, как у Орочимару была бы жена и дети?       — Цунаде, ты, кажется, что-то хотела спросить, — напомнил ей.       И снова ступор в ответ, а в голове набатом: о таком не спрашивают! Судорожно вдохнула воздух, наблюдая, как на глазах рассыпается образ любящего товарища, братика — так они называли друг друга с детства. Но он оставался неизменным, независимым от того, какой образ дорисует ее воображение в следующий из моментов. В первую очередь, перед ней человек со своими чувствами и переживаниями: они могут кипеть внутри него не хуже, чем в ней. Нужно быть осторожнее, чтобы не ранить его ненароком, ведь по себе знала, как это больно.       — Извини, я не могу пока озвучить вопрос, — думала, что ушла от ответа и разговора, спрятала взгляд, с интересом рассматривая взбухшие вены на руках. Помнила: знания умножают печаль, и поставила на то, что Орочимару никогда не прознает о ее догадке, но он продолжил спрашивать:       — Твой вопрос о чем-нибудь конкретном или обобщенный?       — Да, — подтвердила и, все еще надеясь, что он не узнает, добавила: — Он о тебе, обо мне, о наших судьбах, если можно так сказать.       — Вот как, — сказал с легким удивлением и хмыкнул: — Думал, ты все знаешь обо мне, а о себе и подавно.       — Это даже не вопрос, больше умозаключение, — извернулась она в словах. — Но спросить напрямую не могу, не заставляй. — Бросила короткий взгляд на него исподлобья, все еще надеясь, что он расскажет ей другое, совсем не то, что она имела ввиду.       — Хорошую загадку ты мне загадала! — улыбнулся и устало прикрыл лицо ладонями, массируя глаза сквозь закрытые веки. — Вопрос, который не вопрос, а больше похожий на догадку обо мне, о тебе и наших судьбах.       — Не бери в голову! — махнула ему рукой, желая прекратить его размышления. Попутно успокоилась, решив, что ошиблась и ее выводы о друге неверны. — После твоего абсента и правда в голову лезет всякая чушь. Давай просто забудем это!       Она поднялась с места и принялась выкладывать из саквояжа Ишида Санъяку, будто никогда и не пыталась выспросить у друга самое сокровенное. Стало стыдно за неуемное любопытство, и можно было списать на действие алкоголя, да только они оба знали, что тем количеством, которое выпили, невозможно затуманить разум. Заставила Орочимару принять лекарство и перед этим старательно размешивала травяной порошок в саке, все еще не зная, как посмотреть ему в глаза.       Потом он провел ее в комнату, отведенную под лабораторию, показал свои наработки по выделению антидота к одному из ядов. Дал почитать свои записи, полагая, что одна голова хорошо, а две — лучше. Она и не думала критиковать: его наработки были больше похожи на творчество, не каждому ученому придет такое в голову. Всегда было интересно следить за полетом его мысли, а сейчас вдвойне, потому что готова была заниматься чем угодно, лишь бы неловкий разговор быстрее забылся.       Пока Цунаде листала страницы его тетради, он лег на место и спросил:       — Скажи, сколько лет мы с тобой знакомы? Пятьдесят, не меньше?       — Да, с шестьдесят девятого года, — буркнула она и поднесла пальцы к губам, чтобы перевернуть страницу. — В самом деле, как брат и сестра.       — И представь себе, за все годы не видел женщины красивее тебя.       — Что, прости? — Она прекрасно расслышала его, опустила тетрадь на колени и перевела удивленный взгляд прямо на него. Сердце зашлось в бешеном ритме. — Но ты же никогда не смотрел в сторону женщин?       — Потому что смотрел только на тебя.       Приготовилась высказать в ответ целую тираду, но в горле пересохло, она прищурилась, стараясь рассмотреть его в свете свечи. В какой из моментов все зашло так далеко? Получается, догадка оказалась верна, но вся ее жизнь была посвящена Сакумо.       — И до сих пор считаю тебя своим идеалом, — прошептал он.       — Но почему ты говоришь об этом только сейчас? Прошло столько лет и было время, когда я мечтала стать еще ближе к тебе, — сказала ему, намекая на тот единственный поцелуй, который случился между ними. Она и правда мечтала о нем. — А если бы ты открылся на несколько месяцев раньше, до того, как вернулся Сакумо, может, и смогла ответить тебе.       — Говорю, потому что хочу ответить на твой вопрос. Между нами не должно быть недосказанности, — произнес тем же тоном, что и предыдущие фразы.       Его чувства выросли от привязанности к ней и годам к шестнадцати трансформировались в нечто большее. Цунаде была умнее, красивее, ярче — на нее можно было смотреть постоянно. Вместо того, чтобы сделать первый шаг, возвел ее в идеал, считая обычные отношения чем-то грязным и недостойным ее. Перед отъездом из Хакодатэ влюбленность сублимировалась, и однажды он украдкой примерил ее праздничное кимоно. Смесь из страха быть пойманным и удовольствие от нового ощущения захватили его, хотелось повторить еще раз, но в условиях приюта это было почти невозможно. Когда они переехали в столицу, он стал делать так чаще и даже выходил на улицу в женском образе. Видя свой идеал каждый день перед собой, захотел почувствовать себя женщиной еще больше. Так он познакомился с Кабуто и пал с ним так низко, как можно было себе представить.       Каждое его слово было равносильно тому, если бы ее тело полосовали мечом. Она же не боялась смерти, ведь так?       — И поверь, мои чувства — это не то, что тебе нужно было, — добавил в конце, будто хотел добить ее.       — Почему ты решил, что твои чувства мне не нужны? — Ее голос сорвался, и она уже не скрывала слез перед ним.       — Потому что хотел, чтобы ты сама пришла к этому, а не тащить тебя насильно в жены. После того, как поцеловал тебя, ты ходила сама не своя и взяла дополнительные смены в больнице. Когда решился сказать, нужно было срочно уехать в Нагою, а когда вернулся, увидел, как ты расцвела. И поверь, это самое прекрасное, что я мог наблюдать.       — Что может быть прекрасного в том, чтобы наблюдать, как твоя любимая женщина любит другого?       — Когда ты узнала, что у твоего мужа в Корее была жена и дети, о чем ты подумала?       — Я им благодарна, — быстро ответила ему. — И даже если бы они были живы сейчас, была бы только рада за него.       — Видишь, ты сама ответила на свой вопрос. — Он потянулся к ней, чтобы погладить по руке, продолжая говорить. — И, прошу тебя, не кори себя за то, что я тебе рассказал.       — Орочимару, вся жизнь позади, неужели тебе не жалко? — Она перехватила его руку сильнее и потянула на себя, желая приблизить как можно больше. Подалась к нему и почти что почувствовала его дыхание на своих губах.       Он приподнялся и перехватил ее руку так, чтобы поцеловать тыльную сторону ее ладони, а она прикоснулась губами к его.       — Никогда, слышишь, никогда так не делай! — хрипло сказал ей, отводя сцепленные руки в сторону, и строго посмотрел в глаза. Его расширенные зрачки еще больше передавали чувства. Перед ней был сейчас не ее братик и друг, а незнакомый мужчина, от взгляда которого пробежали мурашки по спине. — Для меня будет мало одного поцелуя, а у тебя есть Сакумо, ты только его любила всю жизнь.       — Не пытайся сделать меня виноватой! — вырвала руку из его хватки и отстранилась.       — Ни в коем случае! Я любил тебя, ты его, но вместе мы же любили? Только разных людей.       — Любовь без объекта обожания чахнет.       — Ты продолжала его любить, даже когда знала, что он мертв, а со мной ты рядом на протяжении всей жизни, это ли не счастье?       — И ты сознательно согласился на меньшее? — спросила его, но ответа не услышала. Он предложил ей лечь спать рядом с очагом, а сам собирался идти в лабораторию. Зная, что вторая комната холодная, не позволила ему. Легли вместе, но на почтительном расстоянии друг от друга.       Весь эффект успокоительных капель, которые она пила после нервного срыва, за этот вечер сошел на нет. В душе был не просто раздрай — выжженая пустыня. Пока искала свою любовь на протяжении всей жизни, она была рядом — считай, под носом, и в тоже время чувства к Сакумо были в ее жизни на первом месте.       — Не слышала легенду о кровавых лепестках розы? — проговорил Орочимару уже в темноте. В его голосе послышалась улыбка.       Цунаде промолчала, а он продолжил:       — В давние времена жил один самурай, он влюбился в принцессу, но где он, а где она? Однако находясь при дворе он видел ее каждый день, и его сердце было спокойно. Потом началась война, и самурай отправился защищать свои земли. Он сильно переживал за свою принцессу, а однажды во время ожесточенного боя почувствовал боль в груди. Думал, что ранили, но через несколько дней у него начался кашель. Призвали самых знаменитых лекарей, но те только разводили руками. Когда он стал откашливать лепестки розы с кровью, окружающие поняли, что самурай безнадежно влюблен. С каждым днем кашель усиливался, крови было все больше, и откашливал он уже целые цветы. Розы пустили корни в его груди, и он умер среди окровавленных цветов.       — Дурак! — Толкнула его локтем в живот. — Если бы это было правдой, я бы вырезала каждый лепесток из твоей груди, но ты знаешь, что это невозможно.       Орочимару осторожно коснулся ее плеча и так оставил ладонь. Цунаде притихла, но затем услышала его ровное дыхание и почувствовала, как рука друга отяжелела — уснул.       

*

      Утро выдалось солнечным и хлопотным для нее: с минуты на минуту должен заехать Сакумо — времени оставалось все меньше. Цунаде приготовила суп-набэ и запекла грибы шиитаке с маслом — все для того, чтобы друг ел больше и поборол болезнь. За завтраком он был тем самым ее товарищем и братиком: с аппетитом все съел, улыбался, шутил, с наступлением утра все тени и искушения убрались прочь.       Когда послышался стук в дверь, она посмотрела на него, будто муж застиг их врасплох. Засобиралась, Орочимару отвлекся: вышел поздороваться с Сакумо, а она умышленно взяла с полки бутылку абсента и засунула в пустой саквояж. Бутылка идеально поместилась, никто ничего не заметит, а ей в пути придется многое обдумать.       Надо было прощаться, и она бы сделала это как и раньше, но вечерний разговор перевернул все с ног на голову: как теперь подойти к нему и посмотреть в глаза?       — Тебе пора, — услышала его голос за спиной.       С замиранием сердца оглянулась и встретилась взглядом с ним. Нет, тени вчерашнего разговора никуда не делись — плескались в расширенных зрачках. Осторожно дотронулась его плеча и провела ладонью ниже, к сердцу, которое готово было вот-вот выпрыгнуть из грудной клетки.       — Хочу, чтобы на этот раз ты нашла то, за чем отправляешься, — сказал ей и мягко привлек ее к себе.       «Как будто это сейчас так важно…» — раздраженно подумала про себя, но вслух произнесла:       — Я буду скучать.