Да не оставит надежда

Хоть Штольман и разрешил ему наводить справки, Антон Андреевич посчитал, что лучше не отсутствовать в участке слишком долго, ведь Яков Платоныч мог и задержаться. И тогда Трегубов, который устроил выволочку дежурному, мог рассвирепеть, мол, какого черта оба следователя сыскного отделения шляются незнамо где. Начать распросы он решил с гостиницы у пристани, ведь из Твери Измайлов мог добраться до Затонска и по воде. А он был знаком с управляющим гостиницы «Белый Пароход» Озеровым. Тот был приятным человеком, частенько шутил над собой, что вопреки своей фамилии каждый день проводил на берегу великой русской реки. Об Антоне Коробейникове он был высокого мнения — как же, выбился в люди, начал службу билетным кассиром, а сделался полицейским чином, и всегда называл представителя правопорядка по имени и отчеству, хоть и был старше его на четверть века. Его-то собственные сыновья достичь высот и не пытались, оба работали на хозяина, который поставлял рыбу в ресторации и трактиры Затонска. Антон Андреевич был уверен, что Озеров согласится показать книгу записи постояльцев и не будет никому говорить, что он разыскивает неких приезжих. Озеров был обрадован визиту Коробейникова и провел его в свободный номер, чтоб он смог спокойно изучить список. С книгой записей он принес чай и кусок рыбного пирога, испеченного накануне женой. Антон Андреевич-то супругой пока не обзавелся и, как он предполагал, ел, как и где придется. Пирог с чаем пришлись кстати, помощнику начальника сыскного отделения потребовалось больше времени, чем он рассчитывал — список постояльцев был длинный, многие проводили в гостинице всего одну или две ночи, а почерк у управляющего был не то что бы курица лапой, но и далеко не каллиграфический, поэтому иногда ему приходилось останавливаться на том или ином имени, чтоб разобрать его. Антон Андреевич обнаружил, что с весны в гостинице останавливались Майлович, Изюмов, Изумрудов, Мануйлов, Исламов, но не Измайлов. Среди постояльцев были Бессребреников, Безбородов и Бессонов, а Бессарабова не было. Карандашный портрет Бессарабова Антон Андреевич показал Озерову, но тот гостя с такой внешностью не припомнил, как и мужчины с военной выправкой и басом. Бывшие военные были, но низким голосом не обладали. Бас был только у купца, который был шире дверного проема, и батюшки, отличавшегося грузной фигурой. Что касалось Измайлова, то без его описания, только про примерному возрасту определить, селился ли он в «Белом Пароходе» было невозможно. Если бы он был одноногий или горбатый, со шрамом через все лицо или без глаза, Озеров его бы запомнил. А без примет, сколько господ средних лет останавливается у них каждый Божий день. Прощаясь, Коробейников попросил Озерова незамедлительно сообщить ему, если в будущем к ним все же придет господин Измайлов. Антон Андреевич не питал особых надежд на успех, тем более в первом же месте, но, возможно, ему больше повезет во втором или третьем, не сегодня, так в другой день. И ему повезло, но не с розыском таинственных личностей, а с рандеву с хорошо знакомой ему особой. Навстречу ему шла Анна Викторовна, в красивом платье, элегантной шляпке, но с узелком вместо сумочки. — Анна Викторовна! Вы прекрасно выглядите! Осмелюсь спросить, это что, столичная мода — носить дамские вещицы в ридикюлях из простых тканей? — Полно Вам, Антон Андреич, какая мода. Иду так в трактир, отдать их имущество, которое дали вчера Якову Платоновичу. Вы не знаете, где тут «Поворот судьбы»? — На следующем квартале, я его только что прошел. Я провожу Вас. У вывески с четырьмя тузами Коробейников чуть замешкался. Зачем Анне Викторовне заходить туда, где случился скандал, из-за которого пострадал Яков Платоныч. И он предложил: — Анна Викторовна, давайте, я отдам. Скажу, что это от Штольмана. — Нет, Антон Андреевич, не нужно, я сама. — Тогда и я с Вами. Анна оглядела помещение, куда они вошли — оно было намого лучше того трактира, где она бывала ранее, обсуждая детали расследований со Штольманом и Коробейниковым. Сюда было приятно зайти, если, конечно, не знать, что здесь произошло. Зала была гораздо просторнее, столы не подпирали друг друга и были накрыты скатертями. У столов стояли не табуреты, а стулья с изогнутыми спинками. На столах были канделябры. Стены были выкрашены в песочный цвет, на больших чистых окнах, через которые проникал внутрь дневной свет, были присобранные занавеси — бежевые с более темным рисунком. Посетителей было мало, но все они выглядели прилично и совсем не страшно, как те, что смотрели на мир мутными от водки глазами или казались только что вышедшими из-за решетки полицейского управления. В целом заведение больше напоминало ресторан, только у входа не было швейцара, и вместо официанта был половой. — Доброго дня-с, господа. Прошу Вас за самый лучший стол-с. — Любезный, позови нам хозяина, — попросил Антон Андреевич. — Сию минуту. Анна протянула появившемуся хозяину узел: — Вот, это просил вернуть господин Штольман. — Благодарю, сударыня, но к чему же было утруждать себе этим? Послали бы прислугу. — Их прислуга в отъезде, поэтому госпожа Штольман пришла сама, — пояснил Коробейников. — Прислуга в отъезде, все понятно. Что сегодня желаете, госпожа Штольман? У нас откушаете или домой прикажете доставить? — Вообще-то я не собиралась ничего брать… — Ну как же? Раз уж пришли, зачем же упускать возможность отведать вкусных блюд? Кухня у нас отличная, хоть и без особых изысков. Но господа офицеры, купцы, к примеру, ее весьма хвалят. — Что, тогда, Антон Андреич, может, и правда, возьмем что-нибудь, если Вы не спешите? Коробейников подумал, что на несколько минут, тем более в обществе Анны Викторовны, он мог задержаться. — Хорошо, только я буду то, что подадут сразу же, ну и чтоб по-быстрому перекусить. — Сударь, могу предложить кулебяку с рыбой, только что с пылу с жару. Рыба сегодня преотличнейшая. — Рыбный пирог я уже сегодня ел. Давайте чего-нибудь сладкого и чая, — третий стакан чая, возможно, и был лишним, но после рыбы Антону Андреевичу хотелось пить. — А Вам, Анна, Викторовна? — Тогда мне тоже чая и сладкого, — Анна решила присоединиться к выбору Коробейникова. Но в то же время подумала, что могла позаботиться о том, чтоб у них с Яковом снова был сытный ужин. — А кулебяку можно заказать домой? — Всенепременнейше. Скажите только к какому времени испечь и по какому адресу доставить. — На Садовую, девятнадцать, часам к семи. — Будет сделано, госпожа Штольман. Из сладкого могу предложить слоеные пирожки с творогом и вишнями. Тоже только что из печки. Господ провели за стол у окна и вскоре подали заказ. Пирожки были, как говорится, пальчики оближешь, и, расплачиваясь, Анна Викторовна попросила присоединить полдюжины таких пирожков к кулебяке. И им с Яковом будет, чем полакомиться, и ему завтра на службу взять. Антону Андреевичу хотелось немного проводить Анну Викторовну, но ему нужно было зайти хотя бы еще в одну гостиницу, а она направлялась в другую сторону. Он откланялся и поспешил к «Мадриду». Управляющий «Мадридом» стоял на крыльце рядом со швейцаром в красной ливрее: — Господин Коробейников, Вы уже здесь? — удивился он. — Я ведь Ваську только за городовым посылал… Антон Андреевич решил оставить свои расспросы на потом и, как частенько говорил ему Штольман, заняться делом. — За городовым послали, говорите? Что произошло? — Несчастье у нас. Постоялец умер. В двадцать шестом нумере, как раз напротив того, где пехотный поручик Львов Богу душу отдал. — Кто таков? — Смирнов Михаил Иванович, из Москвы. — Проводите меня в номер. Номер был очень похож на тот, где был убит Львов. Но в отличии от Львова мужчина лежал не на кровати, а на ковре между кроватью и столом. На виске была рана, застывшие глаза ничего не выражали. Тело уже окоченело. Коробейников пригляделся к углу спинки кровати, на темном дереве было темное пятно. — Вот где бедняга головой ударился, — показал он. — Несчастный случай? — с надеждой спросил управляющий. — Кто его знает, может, и так. Голова закружилась, например. А, может, и помогли ему. Это доктор Милц потом точно определит. Вы ничего не трогали? — Как можно-с? Ни к чему даже не прикасались. — Кто его нашел? — Анфиса, горничная. Он вчера выглядел уставшим, сказал, что хочет отдохнуть, и чтоб его до сегодняшнего дня не беспокоили. Анфиса сегодня постучала, чтоб убрать там, никто не ответил. Вот она и подумала, что постоялец ушел, открыла нумер, а там он бездыханный с пробитой головой. Так заголосила, что у меня волосы дыбом встали, даже на бороде. Ну я сразу Ваську за городовым и отправил. Пора бы уж ему и возвернуться. В коридоре послышались шаги и голоса: — И где? — Сюды подьте, — в номер заглянул Васька, а за ним городовой. — Ваше Благородие, правда, тут мертвеца нашли? А то мальчишка прибежал, мог и набрехать чего… — Не брехал я, тута он лежит… Управляющий махнул рукой Ваське, чтоб тот исчез. А Коробейников подтвердил: — Правда. Любезный, необходимо сообщить начальнику сыскного отделения Штольману и доктору Милцу. — Так точно, Ваше Благородие! Городовой отправился выполнять приказ, Антон Андреевич попросил управляющего обождать в коридоре и осмотрел замок — следов взлома он не увидел. Затем он перешел к вещам постояльца. На круглом столе в центре комнаты была трость, шляпа и саквояж. В нем обнаружилась смена белья и недорогой несессер, в котором были самые необходимые предметы. Антон Андреевич огляделся, проверил ящики комода, больше ничего, принадлежащего Смирнову он не обнаружил. Доктор Милц и Штольман появились вместе, в сопровождении двух низших чинов, один из которых нес фотографический аппарат. — Покойный — Смирнов Михаил Иванович, — доложил Коробейников. — Яков Платоныч, гляньте, там на углу спинки, похоже, кровь. Штольман внимательно изучил рану умершего, а затем место, что указал ему Коробейников: — Да, похоже. Александр Францевич, от такого удара он мог скончаться? Может, упал так неудачно? Доктор Милц склонился над телом: — Сомневаюсь. Кости не сломаны, так, синяк и ссадина, да и вид у него для такой травмы очень нетипичный. Думаю, дело в другом. — Антон Андреевич, сделайте несколько снимков места преступления и покойного, — распорядился начальник сыска. Когда Коробейников закончил, доктор продолжил осмотр тела. Он расстегнул жилет и рубашку покойного и обнаружил на рубашке с правого бока бурые пятна, а затем, обнажив кожу, закпекшуюся кровь: — Так и есть. Вот, Яков Платонович, обратите внимание, его ударили сбоку тонким острым клинком и, судя по всему, пробили легкое. Умер он вчера вечером, часов в шесть-семь. Меня кое что смущает в той картине, что я вижу, но я смогу поделиться своими соображениями об этом только после вскрытия. Сделаю его сегодня же. Кроме того, возьму стаканы, как знать, может, его как и Львова опоили снотворным, а потом уже закололи. Следов борьбы или сопротивления на теле я пока не увидел, но, разумеется, детальнейшим образом обследую его в мертвецкой. Яков Платонович, приходите часа через три-четыре, думаю, к этому времени у меня будут результаты. Штольман тщательно осмотрел убитого сам и прошелся по его карманам. В кармане пиджака было несколько монет, в жилетном кармашке для часов — ничем не примечательные часы, при падении они не остановились, как это иногда бывает, и уточнить время смерти это не помогло. — Забирайте тело, — приказал Штольман полицейским. — И пусть фотографиями займутся немедленно. Снимок с лицом убитого мне нужен в пяти экземплярах. Доктор Милц попрощался со всеми, и Штольман продолжил задавать вопросы, но теперь адресовал их управляющему. — Это ключ от номера? — Яков Платонович взял с подноса, стоявшего на комоде за дверью ключ. Там же стоял подсвечник с оплывшими свечами, а также ополовиненный кувшин воды, стаканы от которого забрал с собой доктор. — Он самый. — Когда нашли тело, номер был открыт? — Нет, на ключ заперт. Ключ там на подносе лежал. Горничная Анфиса нашим ключом открыла. — Где она? — У дворника. Вы от нее ничего сейчас не добьетесь, спрашивать ее бесполезно. Она так белуга ревела, хоть уши затыкай, слушать ее больше мочи не было, ее Ерофей к себе увел да водкой напоил изрядно, спит она теперь как сурок. — Вы ее в участок потом отправьте показания дать. — Отправлю. Как только в состоянии будет, — пообещал управляющий. — Яков Платонович, на замке никаких повреждений нет. Ни отмычками не открывали, не взломать не пытались, — сообщил Коробейников. — Гости у постояльца были? — Нет, никого. — Смирнов Михаил Иванович из Москвы, значит? — Точно так-с, — кивнул управляющий. — Ни паспорта, ни бумажника у него в пиджаке не было. Антон Андреевич, Вы саквояж проверили? — Проверил, и не только его, всю комнату. Нигде ни бумажника, ни документов. — Вы его паспорт видели? Или на слово поверили? — снова спросил Штольман управляющего. — Видел. — И куда же он делся, если номер был заперт, и никто его не навещал? Что же покойный сам себя заколол да еще и паспорт с кошельком у себя украл? — Не могу знать, господин Штольман. А паспорт видел не в этот, а в прошлый раз. Он у нас уже останавливался на два дня, весной, когда большая ярмарка была. Тогда тоже в двадцать шестом нумере жил. — В Затонск на ярмарку приезжал? — Насколько я понял, нет. — О чем Вы с ним говорили? — Да собственно ни о чем… А как я узнал, что своим именем назвался — когда он за нумер расплачивался, вместе с деньгами паспорт из бумажника вытащил и уронил. Деньги разлетелись, паспорт раскрылся, я ему собирать все с пола помогал, ну и глянул. Смирнов Михаил Иванович, из Москвы, больше я ничего прочитать не успел, неловко было, что я его паспорт разглядываю, отдал ему его вместе с деньгами. — Денег много при нем тогда было? — Точно не скажу, я ведь не все купюры поднимал. Сам я рублей двадцать пять-тридцать собрал. А он и того меньше. Самая крупная банкнота была в десять рублей. Думаю, рублей сорок, может, у него всего и было. — То есть значительной суммы Вы у него тогда не видели? — Нет. Если он только отдельно не держал. — А в этот раз? — В этот раз он при мне бумажника не доставал. Два рубля дал за две ночи. Из кармана их вынул. Я уже сказал господину Коробейникову, что он выглядел уставшим, просил, чтоб его не беспокоили. Я его проводил в номер и больше не видел, живым то бишь. — Когда он появился? — Где-то между двумя и тремя часами по полудни. — На пролетке приехал или пешком пришел? — Это лучше спросить у швейцара. Пройдемте-с. Все вышли на крыльцо, Коробейников обратился старому швейцару: — Любезный, постоялец, которого убили, сам пришел или на извозчике приехал? — Ко входу господин сами подошли, а вышли ли из пролетки подальше, не углядел. В тот час другие постояльцы отъезжали, я помогал багаж в экипаж загружать, акромя того экипажа поблизости никакого не было. — И узнать больше не у кого? — Васька с поручением бегал, дворник Ерофей к сломанному в нумере стулу ножку приколачивал, он у нас и по плотницкой части немного делает, — отчитался управляющий. — Другие постояльцы его видели? — снова подключился к опросу Штольман. — Когда он пришел, никого больше не было. Только супруги Макаровы, кому Степан с багажом помогал. Да и то, думаю, им не до этого было, они подзадержались и на пароход опаздывали. — А что ж у Вас останавливались, коли у пристани «Белый пароход» есть? — спросил Антон Андреевич. — Так они у нас все время селятся. Каждые месяца три бывают дня на три-четыре. Сами Макаровы из Твери, родственников тут имеют, тоже Макаровых, к ним приезжают, к дядьке точнее, тетка сварливая сильно, из-за этого у них и не живут, у нас предпочитают. Они и в ярмарку тут были. — Со Смирновым не общались? — у Штольмана появилась появилась небольшая надежда, может, хоть здесь какая-то ниточка. — При мне — нет, про остальное не скажу. — Он с кем-то встречался? Вы видели его в компании с кем-нибудь? — Не припомню. В городе, может, и было такое. А в гостинице — тихо придет, уйдет. Ни шума от него, ни тем более проблем, чтоб, куролесил, к примеру. — Человек угрюмый, нелюдимый? — Не сказал бы. Может, из тех, кто не любит с незнакомцами компанию водить. А так человек вежливый, неприятным не назовешь… — Что-нибудь еще можете о нем сказать? — Из образованных, говорил правильно, складно. Может, служащий какой. Не курил, к выпивке пристрастия не имел, ни пьяным я его не видел, ни бутылок из его номера не убирали. — Еду заказывал, приносили сюда? — Нет. Где столовался, не знаю. Ни про ресторации, ни про трактиры не спрашивал. — Хоть о чем-то спрашивал? — Удивился только в прошлый раз, что нумера почти все заняты, только два свободных. Пустовали только двадцать шестой да двадцать пятый, где поручика Львова убили, ну про смерть поручика, ясное дело, я ему не говорил. А то, мало ли что, откажется от нумера, в другую гостиницу пойдет. Я ему сказал, что из-за ярмарки много народа. Он ответил, мол, оказывается, приехал не в самое подходящее время. — А вот это важно. Если бы договаривался с кем-то о встрече заранее, скорее всего, знал бы про ярмарку, и если ему не нравится, когда много приезжих, перенес бы рандеву на другие дни. А если ему было необходимо быть в Затонске, то и ярмарка ему бы помехой не была. — Как Вы точно это подметили, Яков Платонович! — в очередной раз восхитился своим начальником Антон Андреевич. Штольман оставил реплику Коробейникова без внимания и продолжил беседу с управляющим: — Еще что-то можете добавить? Управляющий покачал головой: — Увы. Он не из тех господ, о ком можно много рассказать. — Если все же что-то вспомните, пусть, на Ваш взгляд, и мелочь, сразу же сообщите об этом в участок. — Не извольте беспокоиться, господин Штольман, сделаю. По пути в участок Штольман с Коробейниковым зашли в два трактира, неподалеку от «Мадрида». Ни в том, ни в другом человека, похожего по описанию на Смирнова, накануне не было, а про дни ярмарки сказать не могли, это было слишком давно, да еще когда была куча посетителей, чтоб можно было кого-то вспомнить. В управлении Штольман сразу принялся разрабатывать план действий: — Антон Андреевич, нам надо знать, когда Смирнов появился в городе, что делал. Вряд ли он решил переселиться в «Мадрид» из другой гостиницы, значит, скорее всего, прибыл вчера. Необходимо опросить служащих на вокзале, на пристани, на почтовой станции, городовых и дворников, а также извозчиков, может, кто его запомнил, и проверить кабаки да шалманы, возможно, кто-то вчера или сегодня сорил деньгами. — Что-то еще, Яков Платонович? — Запрос в Московский департамент полиции нужно отправить телеграфом. Смирнов Михаил Иванович, лет тридцати пяти, из дворян или мещан, судя по всему. — С такими именем и отчеством в Москве Смирновых, поди, несколько десятков, а то и сотен. Как тут понять, который наш… Он ведь даже не Потапов, как лавочник, того бы и то было легче искать. Был бы какой-нибудь Мигдоний Истукариевич… — И фамилия у него была бы Смильгус-Смиренномудров, — сыронизировал Штольман. — Антон Андреевич, у Вас есть лучшее предложение? — Нет, нету, — потупился Коробейников. — Был бы паспорт… — Но у нас его нет, поэтому действуем, исходя из того, что имеем, то есть почти ничего. Сидеть, сложа руки, мы не можем. Штольману были нужны фотокарточки, чтоб дать распоряжения. Когда дежурный занес их, он пролистал снимки и вернул тому три: — Необходимо отдать Ульяшину и другим околоточным изображение убитого вчера в «Мадриде» Смирнова Михаила Ивановича из Москвы. На вид лет тридцать пять, русые волосы, усы, среднего роста и телосложения, был одет в темно-коричневый костюм, коричневую шляпу, при себе имел саквояж и трость. Пусть они организуют опрос городовых, дворников и извозчиков, мало ли кому он мог вчера попасться на глаза — с утра и часов до восьми вечера, — он решил на всякий случай дать время с запасом и не опираясь на показания управляющего гостиницей — вдруг Смирнов все же выходил из номера, но его прозевали. — Также пусть проверят питейные заведения и другие места, где собираются те, у кого есть проблемы с законом, вдруг у кого-то со вчерашнего дня появлись легкие деньги — у убитого пропали деньги и паспорт. Любую информацию срочно направлять в участок. — Будет исполнено, Ваше Высокоблагородие! — козырнул дежурный. — Антон Андреевич, Вас я попрошу взять на себя пристань, раз у Вас там знакомые, и вокзал, — выслушивать то, какую честь оказал на станции своим обращением Его Сиятельство князь Ливен, заместитель охраны Его Императорского Величества, Штольман был не расположен. Когда служащие будут думать об этом, а не о том, видели ли они убитого или что-то на самом деле заслуживающее внимания, это никоим образом не пойдет на пользу расследованию. С Коробейниковым же они будут говорить только по делу, ну или о том, что посчитают относящимся к нему. — Возьмите с собой снимок Смирнова, — он отдал копию фотографии убитого Антону Андреевичу и положил последнюю изо всех в свой бумажник. — Сам я наведаюсь на почтовую станцию, отправлю телеграмму и зайду еще в пару мест по дороге. А потом к доктору Милцу. Встретимся здесь, в кабинете. Штольман начал свой путь с почты, где отправил телеграмму в Москву. Ни начальник почты Печкин, ни служащие не признали Смирнова. Печкин, когда его подчиненные вернулись к своим делам, тихо сообщил Штольману, что писем для него не было. «Ну хоть что-то хорошее», — с облечением подумал Яков. Визит на почтовую станцию тоже был пустым. Там видели чем-то похожего на Смирнова господина. Но он был одет в синий костюм, при нем был чемодан, а главное — спутница, особа намного моложе его, которая постоянно глупо хихикала. Они взяли извозчика до мебелирашек. «С любовницей в мебелированные комнаты поехал, — сделал вывод Штольман, — и дешевле, да и постояльцами там меньше интересуются. Там бы тоже не мешало проверить, так, для успокоения души. Мало ли, может, этот Смирнов проживал не только в «Мадриде». Хотя это вряд ли, в подобные места он пошел бы, скорее всего, только в крайнем случае, например, после того, как его ограбили, и у него бы остались гроши, чтоб переночевать хоть где-то, а не под открытым небом». От почтовой станции Яков Платонович решил двигаться в направлении морга и, если ему будут попадаться приличные ресторации и трактиры, заходить в них с вопросами о Смирнове, ведь тот мог обедать и ужинать в любой части города, а не только рядом с «Мадридом». Первым ему попался на глаза трактир без названия, где он ранее не бывал, и где, если верить хозяину, не бывал и Смирнов. Вторым оказался «Поворот судьбы». Штольман хмыкнул — все дороги, похоже, ведут к этому месту. Но не проходить же мимо него только потому, что там произошло то, после чего сменили название заведения. Да и ему все равно нужно было бы зайти туда с их утварью, если бы не Анна. — Ваша Милость, доброго Вам денечка и доброго здоровьица! Отобедать у нас надумали? — радушно встретил трактирщик Штольмана. — Я смотрю, к огромнейшей моей радости, Ваше благородное семейство становится нашими постоянными клиентами, для меня это такая честь! «Хорошо, что все же я не пошел на вокзал, а отправил туда Коробейникова, — рассудил про себя Яков. — А то два места за один день, где бы передо мной лебезили со словами про «такую честь», хоть мою, хоть родственника, было бы действительно чересчур!» — Я не обедать, я по казенной надобности. — Конечно, конечно! Но не обед, так ужин из нашего заведения у Вас все равно будет. Ваша супруга выразила желание заказать ужин. Не извольте беспокоиться, все будет в срок и в наилучшем виде! — Не изволю. Меня беспокоит совершенно другое — расследование, которым я сейчас занимаюсь. — У нас ничего не просходило, чем могла бы интересоваться полиция… после того случая… Все чин чинарем. Даже перепивших не было, чтоб себя не помнили, и их при помощи городового приходилось бы унимать… Как на духу Вам говорю, Ваша Милость. — Этот человек заходил к Вам вчера? — Штольман положил карточку на стойку. — Он, что… преставился? Глаза уж больно… неживые, — комкая полотенце, спросил хозяин «Поворота судьбы». — Помогли ему преставиться. — Не было такого вчера. — А ранее? Во время ярмарки? — Так когда ж это было. Да и разве по такому виду кого узнаешь? — А Вы получше присмотритесь, — следователь придвинул снимок к трактирщику. — Можете карточку в руки взять, поближе рассмотреть. Трактирщик вытер о полотенце руки, перекрестился, взял на секунду снимок и тут же отдал его господину Штольману: — Все равно трудно представить, каким он был… на этом свете… Глаза уж больно мешают… — Глаза серые, волосы русые, усы, как Вы видите. Роста и телосложения среднего, одет хорошо, но недорого. Трость при нем, мог быть и саквояж. Как говорят в гостинице, где он останавливался, к крепким напиткам тяги не имеет. — Припоминаю одного такого, ужинал у нас в один вечер, когда ярмарка была. На лицо я его не очень запомнил, я его не обслуживал, да и сидел он за дальним столом. А вот то, что он не пил ничего из горячительного, это помню. Чай только заказывал. — А что в этом особенного? — Да ничего, если бы не ярмарка. К нам с ярмарки-то как раз и приходили. Кто сделку обмыть или приобретение какое стоящее, кто, наоборот, с расстройства, что торговля не так бойко идет, как хотелось, в общем у каждого свой повод водочки или коньячку заказать. А этот посетитель только чаю приказал подать. Ему тогда другие клиенты, что за соседним столом сидели, те, что с ярмарки, стали докучать, мол, что, так все обернулось, что даже на стопку денег нет? Присаживайся к нам, добрый человек, мы тебе нальем. Под мухой уже были, поэтому и предложили, по доброте, унизить не хотели. Потому как когда он отказался, на него не разозлились, не стали говорить, что он торговый люд ниже себя считает, отстали. А он чай свой допил и тихо ушел. Но был ли тот господин тем, которого убили, за это я ручаться не могу. — Те, кто ему выпить предлагал, они Затонские? — Нет, приезжие все, я один раз их всего видел — Откуда они? Чем торговали? — Не имею представления. На вид вроде приказчиков, не мужики лапотные. Мужичье к нам не ходит, не по карману им наше заведение. — Половой, может, что слышал? — Не до того ему тогда было, чтоб разговоры слушать. Он с тарелками так носился, как и другие, что хоть бы на полу не распластался, народу-то тьма-тьмущая была. — А офицеры тогда присутствовали? — Нет, господа офицеры к нам в такие дни не показываются. — Какие-то постоянные посетители? — Не могу сказать. Может, кто-то и был. Но вот кто? Да и спрашивать их, верно, бесполезно, вряд ли кто из них прислушивался к тому, что за другими столами было. Думаю, ничем больше Вам полезен быть не смогу, Ваша Милость. — И на том спасибо. Вы и так уже помогли. — Откушать все же не желаете? — Нет, у меня дела, — Штольман подумал, что в морг к доктору Милцу лучше идти на пустой желудок. К приходу Штольмана доктор с телом Смирнова уже закончил и ждал начальника сыска, выполняя какие-то записи. — Александр Францевич, что Вы можете сказать по Вашей части? — Яков Платонович, вот орудие убийства, — доктор Милц встал из-за стола и взял пинцетом из кюветы небольшой узкий острый по краям металлический предмет. — Обломок лезвия кинжала или стилета, полагаю? — определил Штольман. — Он самый. Удар пришелся на ребро. Или удар был слишком сильным, или стилет не особо прочным, но его конец только поцарапал ребро, уперся в него и обломился, оставшись в теле вблизи от легкого. В таком положении обломок пробыл довольно долго, а потом сдвинулся и пронзил легкое. Это и послужило причиной смерти. — Насколько долго? — Полагаю, до нескольких часов. И сама рана об этом говорит, и пятна от крови одни поверх других, засохших ранее. Когда кровотечение прекратилось и кровь запеклась, он, вероятно, посчитал, что рана была небольшой и неопасной. — Несколько часов в нем был обломок стилета, и он не чувствовал, что в ране что-то есть? — в голосе начальника сыскного отделения была нота сомнения. — Мог и не чувствовать. — А так бывает? — В моей практике было и не такое. К примеру, мужик один с ножиком перочинным в плече чуть не полдня проходил. Дюжий мужик, правда, не чета этому, и все же. Думал, поранился где, может, о гвоздь поцарапался. — Если так, как Вы говорите, то его могли ранить и не в гостинице, а до того, как он в нее добрался? — Человеческий организм, знаете ли, величайшая загадка природы, даже при современном развитии науки во многом еще тайна за семью печатями… — Александр Францевич, давайте обойдемся без лирики. Да или нет? — Я бы такой возможности не исключал. — Час от часу не легче, — вздохнул Штольман. — Это что же тогда его могли пырнуть где угодно? — Получается, что так. — А из-за чего сдвинулся обломок? Из-за того, что он двигался сам, ходил? — Думаю, из-за того, что он упал на тот бок. Скорее всего, отлеживался на кровати, затем встал с нее, его повело в сторону, он не удержал равновесия и упал — очень неудачно. Падая, стукнулся головой об угол кровати, а затем свалился на тот бок, куда был ранен, от удара осколок, до этого упиравшийся в кость, соскользнул и пробил легкое. От удара головы или от боли, вполне возможно, потерял сознание… Если бы вовремя обратился к доктору, все могло бы быть и по-другому… — Так чего ж не обратился? — Да кто ж его, дурака, знает. Может, боялся докторов больше ранения, и такие бывают. Или же не хотел, чтоб доктор его осматривал — по какой причине, мне неведомо. Но самолечение, если можно так выразиться, применил. — Какое? Водки напился? — Нет. У него под ногтем я обнаружил крупинки порошка. Его пьют и от бессонницы, и от головной боли, а кое кто даже от нервов. А в стаканах его нет. Думаю, что он принял его до того, как появился в гостинице. Не сильное средство, чтоб благодаря ему не чувствовать боли от ранения, но на организм повлиять могло — притупить чувствительность, приглушить эмоции, сделать более вялым… — Управляющий сказал, что он выглядел уставшим. — Вот видите. — А когда он его принял, до или после того, как его ранили? — Этого я Вам сказать не могу. — То есть, возможно как то, что он выпил порошок, его разморило, и тогда его ограбили, так и то, что его ранили, и он выпил порошок, чтоб успокоиться? — И та, и та вероятность существует. — К доктору не пошел, в полицию не заявил… Сам замешан в каком-то преступлении? Напал на кого, а тот оборонялся и ранил его самого? Но ни о чем подобном никто заявления не подавал. Если только не стал заявлять, так как боится, что его самого могут привлечь как подозреваемого… — стал вслух рассуждать Штольман. — Ну с теориями, Яков Платонович, это не ко мне. Я только фактами оперирую, такими, какие мне тело усопшего преподносит. — И какие-нибудь еще факты оно предподнесло? Есть какие-то приметы? — Никаких. Ни шрамов, ни родимых пятен, ничего. Признаков болезней я тоже не увидел. — А то, что у него был тот порошок с собой, в поездке? — Это вполне объяснимо. Кто-то на чужом месте, вне дома заснуть не может. У кого-то в поезде или на пароходе голова начинает болеть — или от шума, или от качки. Знал за собой подобное, вот и взял с собой один — на всякий случай. Вы ведь у него больше такого не обнаружили, иначе бы мне для экспертизы принесли. — Нет. — Внешность у него самая обычная, лицо невыразительное. Такой пройдет мимо, и не заметите, или потом не вспомните, что встречали когда-то… Одежда тоже как у многих, приличная, материя добротная. — Метки какие-нибудь есть? — Никаких. — Я хотел бы осмотреть одежду. — Да ради Бога. Доктор Милц достал из шкафа стопку одежды. Штольман внимательно изучил каждую вещь. Действительно, никаких ярлыков или меток. На рубашке дыра и пятна засохшей крови, одни поверх других, то же самое на жилете и пиджаке. Только на темной материи костюма пятна были почти незаметны, нужно было приглядываться, чтоб их увидеть. Под подкладкой пиджака что-то прощупывалось. — Александр Францевич, дайте нож. Доктор протянул Штольману скальпель. Следователь подпорол подкладку и вытащил два кредитных билета по двадцать пять рублей каждый. — А вот и деньги. А управляющий у него банкнот крупнее десяти рублей не видел. — Возможно, в поездке в бумажнике держал только на насущные расходы. Если та сумма заканчивалась, мог из-под подклада купюру извлечь. Да и вероятность того, что пиджак уведут, все же меньше, чем кошелек. Если б не умер, мог бы в Москву вернуться, и лишившись бумажника. — Только вот с бумажником, похоже, паспорт украли… — Ну паспорт-то под подклад не зашьешь, его ведь спросить могут. — А ботинки его где? Может, они хоть что-то подскажут? — Извольте, — доктор снова заглянул в шкаф. — Ботинки не на заказ тачали, Московской обувной фабрики, в таких не одна тысяча человек ходит в Белокаменной, да и не только в ней. Но Вы, Яков Платонович, может, по грязи что определите. На обуви, к разочарованию Штольмана, была только самая обыкновенная, дорожная пыль. Никуда покойный не наступал, чтоб это можно было использовать как зацепку. — Александр Францевич, я заберу только обломок лезвия, изучу его повнимательней и покажу тому, кто, надеюсь, сможет что-то рассказать от об оружии, — Штольман поместил улику в отделение своего бумажника. — Как Вам будет угодно, Яков Платонович. Сожалею, что не дал Вам столько информации, как Вы, возможно, рассчитывали. — Что ж, всяко бывает. Дело непростое, придется поработать над ним весьма серьезно. — А по кофейному делу что-то выяснили? Нашли виновного? — полюбопытствовал Александр Францевич. — Нашли. Точнее его привели в участок. Лавочник Потапов за ухо притащил своего племянника. Тот одну покупательницу на лодке пригласил покататься, а мальчишке это не понравилось, вдруг у дяди будут по отношению к ней далеко идущие намерения, а у него есть зазноба. — Да, Апполинария Томилова. Она как-то порезала руку, как ему показалось, сильно, он поспешил за доктором. Меня по дороге встретил, я от пациента шел. Ничего страшного там не было, крови только много, так что, можно сказать, он зря панику поднял. С другой стороны, хорошо, что озаботился, другой бы и не стал доктора звать. А он очень за нее переживал, спрашивал, что и как. И вел он себя у Томиловой как в своем доме, а не в гостях, судя по этому, могу предположить, что отношения у них довольно длительные и хорошие. И тут он решил за кем-то приударить? — Сказал, что не собирался приударять, лишь оказать внимание красивой женщине. — Лишь оказать внимание, пригласив покататься на лодке? Может быть… — Милц подумал о том, что тоже приглашал одну даму на прогулку на реку… — Постойте, Яков Платонович, а не Марфу Федоровну ли Потапов приглашал? — Ее, — не стал скрывать Штольман. — И она согласилась? — Нет, отказала. Доктор отметил, что ему Марфа Федоровна не отказала, но не дала ответа. Может, она и приняла бы его предложение, только опасалась, что этим она даст ему повод стать более настойчивым или даже навязчивым и перейти к ухаживаниям? После последней встречи Александр Францевич призадумался. Марфа ему очень понравилась, понравилась настолько, что он, будь он помоложе, посчитал бы, что увлекся ею, притом, как говорят, с первого взгляда. Ему определенно хотелось добиться ее благосклонности. Однако такая красивая женщина вряд ли бывает в одиночестве без кавалера. Скорее всего, у нее есть сердечный друг в столице или там, где имение князя Ливена. Ему остается лишь роль хорошего знакомого, но не поклонника. — Я ведь тоже приглашал Марфу Федоровну — посмотреть предметы в микроскоп, который прислал Ваш дядя князь Ливен. И еще на прогулку по реке, по берегу реки… не в лодке. Чтоб показать ей красоты нашей Затонской природы. Она здесь человек новый, почти ничего не видела, вот я и хотел оказать ей любезность. Никаких иных намерений кроме как немного скрасить ее пребывание в Затонске после переезда из столицы у меня нет. Штольман чуть заметно усмехнулся, что не ускользнуло от внимания доктора Милца. — Яков Платонович, как я понимаю, Вы не особо мне верите. Намерения у меня абсолютно честные и искренние, ничего дурного на уме нет. И Вы можете быть в этом уверены, и князь Ливен. — Александр Францевич. Заподозрить Вас в дурных намерениях — это немыслимо. Я думал о другом. О том, что Марфа уже произвела и еще будет производить впечатление на Затонских мужчин. И не все деликатны как Вы. Кто-то станет добиваться ее симпатии более решительно. И что мне тогда прикажете делать? Вызывать особо навязчивых воздыхателей в участок для разъяснительной беседы? Она ведь теперь в моем доме, получается, я в какой-то мере несу за нее ответственность, как ранее нес Павел Александрович. — Возможно, будут и такие, кто слов понимать не захочет… — Вполне вероятно. И меня беспокоит то, что, узнав о ее… истинном положении, кто-нибудь станет вести себя… вызывающе. — Да, мол, он вроде как снизошел до нее, а она возомнила о себе Бог знает что, нужно спесь с нее согнать. А уж какими способами подобные отвергнутые поклонники могут воспользоваться, и думать не хочется. — К сожалению, я не исключаю того. — А отказывать она будет не из-за того, что гордячка, а так как у нее, как я могу предположить, есть кавалер в Петербурге, и потому Затонские мужчины в качестве поклонников для нее интереса не представляют… — Все так, — подтвердил догадку доктора Штольман. — Кавалер у нее есть, и, полагаю, здешние ей без надобности. — А если у нее вроде как все же появится поклонник в Затонске, Вы думаете, это поможет отвадить от нее других, совершенно нежелательных? — Александр Францевич, я правильно понимаю Ваше вроде как? Вы предлагаете сделать вид, что ухаживаете за Марфой, чтоб в отношении ее не строили планов другие мужчины? Стать как бы ширмой? — Я был бы рад ухаживать за ней на самом деле, — найдя в себе смелость признаться, произнес доктор Милц. — В смысле сословных различий я без предрассудков. Но раз у нее есть кавалер, ничего подобного я, разумеется, себе не позволю. Но предложение стать хорошим знакомым и создать видимость ухаживания, без какого-либо уклона в сторону настоящего романа, возможно, Марфа Федоровна, и не отвергла бы… Если, конечно, ее любезный друг не настолько ревнив, чтоб приехать Затонск с целью вызвать на дуэль или на кулачный бой того, кто посмел завладеть вниманием его дамы сердца, пусть только из дружеского расположения. — Насчет дуэли — подобное исключено. Но пронзить шпагой или отделать противника так, чтоб ему понадобился доктор, а то и батюшка — это он может. Хотя не думаю, чтоб поводом для подобного было бы, как Вы изволили выразиться, дружеское расположение. — Судя по всему, не дворянин, но превосходно владеет шпагой и дерется со знанием дела… Яков Платонович — он один из людей князя Ливена, кто может, если нужно, вступить в схватку как и он сам? — Как Вы догадливы, Александр Францевич. — Значит, мужчина не только преданный и надежный, иначе бы князь ему не доверял, с острым умом и острым глазом, безусловно физически здоровый и выносливый, в прекрасной форме, который, возможно, даст фору и иным помоложе. С таким трудно тягаться, да что уж, против такого кавалера шансов практически никаких. Куда уж провинциальному доктору в годах, а тем паче лавочнику… Но на приятельство с Марфой Федоровной я все же уповаю. Яков Платоныч, Вы не знаете, когда она возвращается? — На этой неделе, точнее не скажу. Александр Францевич, я более не могу у Вас задерживаться. Мне нужно обратно в участок. Надеюсь, что Коробейникову или полицейским удалось что-то узнать, и пришел ответ из Москвы на запрос об убитом. Честь имею! — Штольман вышел из морга, унося с собой пока что единственную улику.