Да не оставит надежда

Затонск

Штольман сидел в сарае снимаемого ими дома на сундуке, том, на котором ранее в близком к обмороку состоянии Анну нашел Ливен. Он снова увидел, как Павел подхватил ее на руки, прежде чем она могла упасть, удариться головой о другой сундук, с коваными углами и покалечиться. А то и хуже. Затем отнес ее в их спальню, положил на постель, снял туфли, накрыл одеялом. Сел на край кровати, взял руку Анны в свою и держал ее — до того момента, как он сам не вернулся с рюмкой коньяка для нее, и тут же освободил ему место подле жены. Было ли в действиях или жестах Павла хоть что-то, выдававшее его чувства к Анне? Или определенные намерения, например, воспользоваться ситуацией и прикоснуться к ней, как мужчина дотронулся бы до женщины, которую желал? Нет, ничего подобного. Совсем ничего. Яков был вынужден признать, что кроме испуга за Анюшку, за его родную, как Павел тогда назвал ее, и заботы о ней он не увидел ничего. Об этом он и сказал Павлу, который предположил, что его порыв мог не понравиться ее мужу, и не слукавил. У него не было негодования, только благодарность за то, что Ливен вовремя заподозрил неладное и не допустил возможной беды. И в то мгновение он совершенно забыл о ревности, которая, так или иначе, мучила его с той минуты, как Павел признался ему, что Анна стала дорогим ему человеком. Значит, он мог совладать с собой и не ревновать… по крайней мере иногда… Но сейчас, когда он оставил Павла с Анной проститься наедине, не только из чувства такта, но и потому, что ему не хотелось при этом присутствовать, он пошел в сарай. И вовсе не затем, чтоб осмотреть выбитую Ливеном дверь, а чтоб укрыться в нем, обождать, пока Павел не уйдет. Он признался самому себе — он мандражировал, боясь увидеть лицо Павла после прощания с Анной. Оно без сомнения не будет нейтральным, безэмоциональным, наоборот, на нем будет написано все, все его чувства. Или хотя бы некоторые. Увидеть блаженную улыбку Павла и сияние его зелено-голубых глаз — от счастья, данного возможностью провести с так много значившей для него женщиной несколько минут перед расставанием или же, наоборот, слезу на его щеке — от боли предстоящей долгой разлуки, ему было бы нелегко. Павел пробыл с Анной не более пары минут. И вышел из дома один, без нее. Его шаги были быстрыми, но твердыми, уверенными, как у человека, спешившего по делам, а не у убегавшего, боявшегося оглянуться, чтоб не ринуться назад. Это была поступь офицера, подполковника, заместителя начальника охраны Императора, возвращавшегося на службу — непростую, опасную и, как Ливен признался, состоявшую не только из официальной части, но и секретной… Благодаря последней, он разузнал о том, что вызывало у него сомнения по поводу поручения, данного Штольману полковником Варфоломеевым, который, как выяснилось, его просто-напросто использовал. Подозревал ли он сам о чем-то, что было странным в той миссии, что была ему доверена… если можно выразиться, без доверия к нему самому? Да, такие мысли были. Но он считал, что получив по сути приказ, пусть и без надлежащего документа, должен был выполнять его, даже если не совсем понимал… в какую игру его втянули… А подполковник Ливен хотел во всем разобраться и, обладая незаурядными аналитическими способностями, обнаружил гораздо большее количество неувязок и сделал соответствущие выводы относительно их, а самое главное — истинной цели задания… Хотел ли Штольман знать правду? Или предпочел бы быть в неведении? Наверное, хотел бы… если бы не Анна… Откровение Павла о фарсе, из-за которого ему пришлось столько времени… мучить и ее, и себя было… ударом ниже пояса… В том, что ему было больно, вины Ливена не было, а вина Варфоломеева была. Несмотря на то, что он, как и тайный советник Васильев, сделал все, чтобы вытащить его из той передряги, видимо, где-то в глубине души он и сам понимал, что полковник Варфоломеев ранее поступил с ним не совсем честно. Не было ли это одной из причин, по которым он предпочел бы не встречаться с ним? Васильева он видеть хотел, а Варфоломеева нет… С полковником последний раз он встречался весной, перед своим отъездом в Затонск. Тогда же разговор зашел о папке. Штольман заверил полковника, что она хранилась в надежном месте, в целости и сохранности. Варфоломеев предложил там ее и оставить, до поры, до времени. Если папка имела бы для полковника исключительную важность, он бы потребовал ее сразу же, но он этого не сделал. Не потому ли, что, как сказал Ливен, шокировав его в который раз, сведения в ней не имели принципиального значения, да еще и были сфальцифицированы, следовательно, полковник в ней по сути и не нуждался. Ему еще тогда следовало задуматься над этим, но его голова была занята другими проблемами, главной из которых было возвращение в Затонск в качестве мужа Анны, венчавшегося с ней ранее в тайне. При переезде в съемный дом Анна отдала папку ему, и он спрятал ее надежно и основательно, недаром он был сыщиком. И все же ему хотелось избавиться от папки как можно скорее. Наверное, чтоб оставить в прошлом все, связанное с ней и с остальным, что не касалось его службы в качестве начальника сыскного отделения. Когда они с Анной поехали в Петербург, чтобы встретиться там с молодым князем Александром Ливеном, он взял папку с собой. Он послал записку Варфоломееву, и за папкой пришли. Не сам начальник охраны Императора, а капитан Шилов, который ранее привозил ему в Затонск задание от него. Шилов появился утром, когда они с Анной завтракали в ресторане гостиницы, где остановились. Сев за один из соседних столов, он выпил лишь чашку кофе и сразу вышел. Чуть обождав, Яков извинился перед Анной, что ему необходимо отлучиться на минуту. Шилов ждал его в коридоре. Он вынес офицеру Варфоломеева папку, и тот передал ему слова благодарности от полковника. Варфоломеев даже не написал ему пары строк. Был ли он обижен этим? Да не особо, тем более что хоть лично, хоть на бумаге начальник охраны Государя помимо всего прочего мог бы поинтересоваться, как у Анны Викторовны обстояли дела с ее даром. А этого ему бы решительно не хотелось. Но интереса полковника Варфоломеева к необычным способностям Анны избежать все же не удалось. Он был почти уверен, что тот появился в усадьбе князя Ливена не по неотложному делу, а чтоб склонить Анну к попытке вызвать дух и сообщить что-то для него значимое. Анна увидела совсем чуть-чуть, а вот Варфоломеев оказался свидетелем сцены, которая говорила об очень многом — об отношениях князя с его недавно обретенной родственницей. Полковник безусловно понял, как далеки они были от формальных отношений малознакомых людей. Попытается ли Варфоломеев воспользоваться этим козырем и вынудить Ливена просить Анну о сотрудничестве? Или же не осмелится даже заикнуться об этом, зная, как отреагировал бы на это подполковник Ливен, который, судя по всему, занимал гораздо более высокую позицию, чем заместитель начальника охраны Императора? Сообщит ли после этого Ливен полковнику о подробностях гибели капитана Серебренникова, о которых узнал от Анны в Затонске? Или предпочтет умолчать об этом, чтоб не впутывать Анну, и решит действовать самостоятельно, благо возможности для этого у него имелись. Скорее всего, он не станет делиться с Варфоломеевым этой информацией, чтобы не давать ему еще одного повода для возможного вовлечения в политические игры женщины, которая стала ему настолько дорога. Последнее теперь виделось Якову не внушающим беспокойство — с точки зрения ревнивого мужа, а дающим надежду на то, что Анна будет в безопасности, хотя бы относительной, так как князь Ливен не позволит никому причинить ей зла… и постарается защитить ее от всевозможных бед и напастей… Как ни странно, это был положительный момент в ситуации, когда другой мужчина испытывал чувства по отношению к его жене… Он не мог скрываться в сарае вечно, его тоже ждала служба, как и подполковника Ливена, до этого выставившего дверь, которую он наконец решил осмотреть. Все было не так уж плохо, дверь не была сломана, она лишь висела на одной петле. Сарай был старым, дерево рассохлось, и при ударе из петли вылетели только гвозди. Еще на земле валялся паз для щеколды. Плотник починит все это за несколько минут. Он бы и сам мог это сделать, но не знал, где инструменты. Возможно, в сарае был ящик с ними, но у него не было времени их искать. Он пристроил дверь так, чтоб она не упала, и услышал за своей спиной: — Яков, мне жаль, что так получилось. Из-за меня теперь придется чинить дверь… Штольман обернулся. — Аня, не беспокойся об этом, счет за работу плотника я отправлю князю Ливену. Раз он сломал, пусть и оплачивает, — пошутил он. — Дверь — это такие пустяки. Главное, что Павел понял, где ты, и не стал медлить. Пожалуйста, не запирайся больше. — Я задвинула щеколду не специально, это получилось само собой… Вы меня спасаете из сарая уже во второй раз. Сначала ты, когда Каролина хотела, чтоб я в нем сгорела. Теперь Павел, когда после видения мне стало плохо… Только я не поняла, почему вы оба так рассердились. Ведь я бы посидела там еще несколько минут, пришла в себя и сама вышла… — Ты, правда, не поняла? — нахмурился Яков Платонович. — Рядом с сундуком, на котором ты сидела, стоял другой, с острыми коваными углами. Ты могла упасть на такой угол и пострадать. Мы с Павлом очень испугались за тебя. Разве ты не слышала, что я сказал тогда? — Нет, — покачала головой Анна. — Мне было… не до этого. Я чувствовала себя нехорошо. Но мне нужно было сообщить Павлу, что я увидела, ведь это было очень важно… Что если б я не успела сказать этого сразу, а потом, успокоившись, задремала, и он уехал? — Ну послали бы ему вдогонку телеграмму. — Про телеграмму я не сообразила. Но ведь в ней всего не сообщишь. И не нарисуешь. А Павел догадался о злодее по моему рисунку… Кто бы мог подумать, что убийца Серебренникова — брат Магистра… Павел ведь постарается, чтоб этот Бессарабов получил по заслугам? — Непременно. Он же обещал. Или ты думаешь, что он не сдержит слова? — Нет, Павел не бросает слов на ветер. Он не такой. Но ведь бывают разные обстоятельства… — Бывают. Но не для Ливена. — Ты о том, что Павел, возможно, не только заместитель начальника охраны Государя? Штольман замялся — Анна, похоже, о чем-то догадывалась. — Почему ты так решила? Он сам тебе что-то сказал? — насчет последнего он сомневался. Даже ему, понявшему очень многое об особенностях службы подполковника Ливена, тот по сути не сказал почти ничего. — Как же, скажет он! Мне кажется, у него слишком много работы даже для такой важной должности… — Аня, при охране монарха мало работы не бывает. И Павел не обычный офицер охраны, а заместитель начальника. От его действий зависит очень многое — не только жизнь и безопасность Государя, но и, если можно так сказать, судьба Империи. Его решения должны быть безукоризненно правильными, основанными на анализе очень большого объема информации, а приказы не подлежащими ни малейшему сомнению. На все это требуется масса времени… — Да, времени на это требуется много. Павел даже по ночам изучает документы. — По ночам изучает? А тебе откуда об этом известно? — Он сам об этом говорил. Что приходится работать и ночами. И что ему лучше думается, когда вокруг никого, и никто не мешает… Ты ведь тоже засиживаешься в участке допоздна, а ранее, бывало, и ночевал там. Тебе также лучше думается, когда ты один? — Да, когда никто не отвлекает, сосредоточиться гораздо проще. — А коньяк не отвлекает? — решила подзавести мужа Анна. — Если рюмка, то нет. Если бутылка, то несомненно… Тогда уже появляются мысли не только по поводу расследований, но и… разные… Ливен, пожалуй, тоже иногда рассуждает о служебных делах с бокалом… «А о личных с бутылкой, притом не одной, — добавил Яков про себя. — И в отличии от меня пьянеет гораздо меньше… Видимо, я и, правда, в этом пошел не в Ливенов… Хороши же мы вчера заявились домой… А если бы Анна не пустила нас таких в дом? Что тогда? Умолял бы Павел Анну? Повез меня в гостиницу? Или завел бы переночевать в этот сарай? Или в баню?» — Яков, чему ты ухмыляешься? — поинтересовалась Анна. — Да вот подумал, что вчера мы с Павлом выпили отнюдь не по одной рюмке. Вдруг бы ты нас не пустила, не пришлось ли бы нам довольствоваться сараем или баней. — Что за глупости! Конечно, вы оба были еще те. Но отправлять вас ночевать в сарай или баню? Такое мне тогда и в голову не пришло… Даже дядюшку никто туда не отправлял, хотя порой он бывал в таком же, а, возможно, еще и большем подпитии, чем вы с Павлом вчера… Анна подумала о том, что когда в усадьбе Павел от переживаний выпил подряд несколько рюмок, он сказал ей, что по-настоящему напивался всего дважды — когда умерла Лиза, и когда умер Дмитрий. И даже если теперь и выпьет еще, не будет бродить по дому, останется у себя в комнатах. Ему было бы неловко, если бы она увидела его настолько захмелевшим… Она понимала, что вчера в Затонске во время разговора с Яковом он тоже очень волновался, это было одной из причин того, что он выпил достаточно много. Второй причиной, как он признался, было убедить Якова в том, что все, что он ему говорил, было правдой. Что между ним и ей не было никаких неприличных, даже двусмысленных отношений, только дружба и родственные узы. Почему напился Яков, было понятно — он ревновал, даже если для этого не было повода… Но, тем не менее, Павлу он, видимо, поверил, так как позволил ему появиться у них дома, да еще и сам предложил ему переночевать у них. В то время как доставивший домой племянника Павел после чашки чая хотел ехать в гостиницу, чтобы оставить их с Яковом наедине… В спальне Яков признался ей в своей ревности, но не высказал ей никаких претензий и не сказал ни одного дурного слова о Павле. Лишь отважился спросить, любит ли она его самого и Павла. Ответ о ее любви Якову был, разумеется, положительным. О чувствах по отношению к Павлу она сказала, что он стал ей дорог. Да, Павел стал для нее близким человеком, верным другом и советчиком — тем, кого ей так часто не хватало. Между ними безусловно была связь, но духовная, а не любовная. Любовь как к мужчине она чувствовала только к Якову. Когда Яков попросил о плотской любви, извиняясь, что может быть неприятен ей, будучи нетрезвым, она не отказала ему, последовав совету Павла, несомненно разбиравшегося в отношениях между мужчиной и женщиной больше нее и беспокоившегося даже о том, чтоб им с Яковом было хорошо вместе в минуты близости, хотя в начале и не была уверена, что поступает правильно, и что это не принесет ей разочарования. Но Яков старался, чтоб ей с ним было приятно. Чтоб она не чувствовала его дыхания, он не целовал ее лица. Он прикасался губами к виску, волосам, шее, груди, дарил сначала легкие, а затем более откровенные ласки, а потом привел их обоих к вершине наслаждения с нежностью и пылкостью любящего мужчины, а не с натиском, как, наверное, мог бы сделать муж, который заявлял свои единоличные права на жену. То же самое было и утром, перед тем, как Павел постучал в дверь их спальни. Утром, по крайней мере при ней, Яков и Павел общались без неприязни. И если бы между ними были трения, Павел бы не провел так долго на службе у Штольмана и, наверное, не пришел бы к ней перед отъездом, хоть и обещал. И не подарил украшений и горшка с незабудками, которые Яков непременно бы увидел, вернувшись домой. И не понес бы ее на руках в их спальню, когда рядом был ее муж… Тогда, конечно, она об этом не думала, а сейчас представила, как это мог бы воспринять ревнивый Яков, будь у него хоть какие-то нехорошие подозрения насчет их с Павлом отношений… А он вон, в хорошем настроении, отпускает шутки про выбитую дверь и возможную ночевку в сарае или бане… — Но если вы снова заявитесь в таком же чудесном виде, я воспользуюсь этой идеей. Выдам вам по одеялу и подушке, спите хоть на сундуках, хоть в парной, — шутейно припугнула Анна мужа, имевшего склонность иногда выпить лишнего. — Анна, это, наверное, чересчур. Ладно я, но князюшка… Не дело все же князю спать в надворных постройках… как холопу… — Яков, так и сыну князя не дело. Думаю, что вам обоим лучше избежать этого в будущем… — уже серьезно добавила она. Нет, она не боялась, что Яков или Павел будет злоупотреблять, все же разум и сила воли у них были. Но она видела дядю после излияний и, хоть очень любила его, иногда в такие дни предпочла бы с ним не сталкиваться. — Мы очень постараемся. Аня, ты не думай, что когда мы переедем в Петербург и будем там встречаться с Павлом чаще, мы с ним на пару будем пьянствовать. Выпивать иногда, конечно, будем, но не напиваться… — произнес Яков Платонович и тут же отметил, что сказал о том, что они будут видеться с Павлом и выпивать, не задумываясь, как о само собой разумеющемся. Значит, хоть он и ревновал, он не думал о чувствах Павла к Анне как о чем-то непристойном, предосудительном, верил и доверял ему и не испытывал по отношению к нему отрицательных эмоций. Стал бы он думать о встречах и распитии коньяка с мужчиной, которого считал бы бесчестным человеком, имевшим виды на его жену… — Мы же не пропойцы. Да и служба у обоих такая, что распускаться непозволительно. Сыщик с похмелья еще куда ни шло, хоть это и не делает ему чести, но заместитель начальника охраны Государя, дышащий перегаром в лицо Императору, это совершейнейшее непотребство. А князь Ливен, как мы знаем — человек, который не позволит себе уронить достоинства. Анна рассмеялась — Да, чтоб Павел пришел в таком состоянии на службу, я не представляю! — Аня, я тоже. А мне пора на мою службу, в управление.Трегубов отпустил меня только проводить князя. Штольман еще раз проверил, достаточно ли устойчиво стоит дверь: — Аня, пожалуйста, не подходи близко, вдруг дверь все же не удержится и упадет. Я постараюсь послать через кого-нибудь плотника. Коробейников или Ульяшин точно знают какого-нибудь. Хорошо, если бы ты никуда не ходила сегодня, раз тебе было нехорошо. Но если вдруг не утерпишь, дом запри, а ворота не запирай. Чтоб если плотник придет, он не развернулся, не сделав работы. Не думаю, что он посмеет стянуть что-то у начальника сыскного отделения. — Я никуда не собираюсь. Буду дома. А ты постарайся не задерживаться. Я буду скучать. — Скучать? Вы, Анна Викторовна? Да Вы тут же придумаете себе какое-нибудь заделье, — на лице Якова Платоновича снова появилась усмешка, но тут же пропала. Ему было приятно, что Анна будет скучать по нему. Но, как он полагал, не только по нему, но и по Павлу. Этого не избежать. И ему придется привыкать к этому… как и еще ко многому другому… — Аня, если не случится ничего чрезвычайного, я приду пораньше, — Яков поцеловал жену, посмотрел на нее любящим взглядом и получил такой же взгляд в ответ. Это было лучшим за сегодняшний день, кроме, конечно, наслаждения, разделенного с Анной утром в спальне. Ему хотелось повторить любовные игры, но придется отложить их до вечера — Анна все еще, наверное, чувствовала себя не очень хорошо, хоть и отрицала это, а он должен был возвращаться в участок. Выйдя за ворота, Штольман нащупал в кармане сюртука рисунок с портретом Бессарабова — нужно будет озадачить Коробейникова расспросом о нем и об Измайлове в гостиницах, разумеется, без того, чтоб раскрыть ему причину его интереса к ним. Он прошел часть улицы, и его чуть не сбила выскочившая из-за угла полицейская пролетка, которую, в чем он не сомневался, послали за ним.