оледенение

Дазай многое бы отдал, чтобы стереть это из памяти. Забыть, чтобы не чувствовать так много — чтобы не просыпаться от крика, не помнить даже во сне, как чужое тело вздрогнуло на выдохе последний раз и как медленно остекленели глаза. Что теперь есть смысл? Не боявшийся никогда крови, Дазай вновь и вновь смотрит на свои руки и давится-давится-давится: эмоции внутри перекрывают воздух. На руках, на бинтах, на полу — везде и всюду — кровь Одасаку, свежая, теплая. Можно ему просто запереться в комнате? Можно ему просто забыться? Можно ли ему не терять самое дорогое в момент обретения? Он просыпается, потому что машинально хватает воздух дрожащими руками, словно в попытке ухватиться за чью-то одежду. Нелепо. Нелепо! Нелепо… и больно. Дазай думает: «Если бы я его не знал, что было бы? Был бы я счастлив? Солнце светило бы ярче, если учесть, что в моей жизни оно светило только рядом с Одой? Я бы так и остался тем, кто не обращает внимания на чувства? Чувства? Чужая боль?» Люди спасают только себя, но к чему мне это, если я никогда не хотел себя спасти? Кто спасет меня, Одасаку? Разве смогу я сам себя спасти? Воздух на крыше холодный, пробирает до костей, и лицо, лишенное привычных бинтов, ветер целует, будто любовника. Когда-то это были чьи-то губы. Дазай хочет и боится забыть. Дазай ищет выход. Кажется, шаг вниз — и всё кончено. Шаг вниз? Ты веришь в жизнь после смерти? Если она есть, где будешь ты? А где буду я? Я всё теряю… значит ли это, что даже там я не смогу тебя обрести? Внутри Дазая лед, вокруг — лед. Каждая его кость, каждая клетка тела — лед. Всё внутри него боль. Всё внутри него кричит, раненное и оголенное, обоженное. Пешка — он сам, все они. Легендарный безжалостный исполнитель, эспер с уникальным даром, умный и обаятельный… Всё это кажется пустым, ненужным. Зачем всё это, если ничего уже не изменить? — Последняя ночь, друг, и с мафией будет покончено. Ты рад? Ответом Дазаю служит перезвон собственной сожженной оледеневшей мечты.