Парадокс лжеца

      А вот и витрина цветочного киоска. Перед выходом из дома Антон условился, что не будет реализовывать сомнительный замысел никогда в жизни, если на вокзале не окажется цветочного. Но какой вокзал без цветочного, если вокруг цветочных и строят вокзалы? Антон вошёл внутрь, стукнувшись макушкой о дверные колокольчики, и сразу почувствовал знакомый запах циркона и листьев. Одинокий пожилой флорист с деловым видом перевязывал мимозы для будущего букета, подстелив мятые старые газетки, чтобы со стеблей не капало на столешницу.       — Добрый день, молодой человек, — поздоровался продавец, и Антон ответил кивком. — Ищете цветок для своей принцессы?       — Типа того, — хмыкнул Антон. — Только принцесса непростая. Нужна такая роза, знаете, чтобы она сразу потекла и на всё согласилась. Можно оформить?       — Чего ж нельзя? Можно, — радушно ответили ему.       Розу обернули «Комсомольской правдой» и поставили в кофейный пластиковый стаканчик с водой. В поезде, несмотря на плотно прилегающую крышку с аккуратно сделанной прорезью, Антон постоянно придерживал конструкцию рукой, героически стараясь не засыпать от мерного постукивания колёс. Скверное чувство досады, какое он всегда ощущал под рёбрами после длительного пребывания в маминой квартире, словно замедляло движение поезда, стараясь не выпускать из города. Зато Антон наконец-то напентерил мартинсы и теперь любовался ими каждые полминуты. Чистые, жёсткие, абсолютно негнущиеся, они поблёскивали на весь мир грубой красотой, и Антон искренне не понимал, почему попутчики не любуются вместе с ним, — наверное, просто завидуют.       Он попытался нарисовать эти ботинки в блокноте, но вышло убого — две внушительные запятые с профессиональной теневой растушёвкой пальцем. Искусство порой сильно расстраивало своей недоступностью. Антон посмотрел кучу картин, перерыл все энциклопедии дома и теперь более-менее мог ответить на основные вопросы по числовому коду «Мона Лизы» и карикатурам Гойи, однако это не давало ему ровным счётом ничего. Его учитель по литературе как-то сказал, что читать классику бессмысленно, не зная исторический контекст. Мол, что ценного найдёшь в «Бедной Лизе», если не сечёшь, какой языковой прорыв она сделала в своё время? Есть ли сакральный смысл у ананасов в шампанском без гнёта власти? С изобразительным искусством ситуация похожая: Антон знал имена и названия, но этого явно недоставало, чтобы оценить работы по достоинству. Поскольку историю он не любил, он нашёл другое развлечение: основываясь на стиле написания произведений, ставить диагноз художникам. В расположении женской обнажёнки относительно холста часто проглядывалась тьма комплексов и загонов, которую Антон позже сверял с информацией в Википедии. Иногда ошибался, иногда попадал в яблочко, иногда достоверной информации не существовало, но в любом случае бывало забавно. Им с Дмитрием Темуровичем всё-таки надо сгонять в музей.       Если он, конечно, не откажет.       Антон неосознанно сжал стаканчик и уставился в пол. Время от времени коленки подрагивали, сердце билось истеричкой, но постепенно он свыкался с возможными развилками событий. Ну откажет и откажет, правильно? Жизнь не кончится. Антону вообще повезло пообщаться с ним: если такие люди обращают на него внимание, значит, он не так безнадёжен, как его убеждали.       Чувак, это весьма рационально, но даже меня херовит, прекращай.       Допыхтели к полудню — бесполезное время, когда работать уже неохота, а до обеда ещё далеко, — холодрыга стояла страшная, минус двадцать по градуснику и все пятьдесят по колко-ветреным ощущениям. Середина каникул, никого из знакомых он не встретил, поэтому беспрепятственно обогнул главную дорогу и по неочищенным тропинкам пошагал в сторону жилого учительского крыла. Ему стоило больших трудов визуализировать окно Дмитрия Темуровича снаружи — он определил его по мигающей гирлянде на шторах и остановился в метре от стены. Снял с цветка всё лишнее: роза слегка подохренела от перепада температур, обледенев по краям, но держалась молодцом. Поднял голову и прищурился, оценивая масштаб бедствия. Свалиться — раз плюнуть. Это в его вкусе.       Он нацепил сумку как рюкзак, зажал розу меж зубов, уцепился рукой за выпирающий камень, поставил ногу на цоколь и полез, как заправский скалолаз, матерясь с периодичностью в сантиметр движения. Путь до вершин был сложен, но благодаря высоченному росту Антон продвигался быстро. Шапка спала на глаза, так что он, не имея возможности её поправить, ориентировался только на узкую полоску просвета внизу — когда камни сменились белым наружным подоконником, решил наугад постучать. Левая нога неожиданно соскользнула с опоры, и он повиснул непонятно на чём, громко ойкнув от неожиданной боли в запястье.       Створки окна открылись. Антон, ничего не видя, судорожно улыбнулся с розой в зубах:       — А вф и я — звфеф Кремлф! Помогфтф, пфжфлфйстф…       За капюшон его затащили внутрь. Антон повалился кубарем, больно стукнувшись об угол стола, — розу тут же предусмотрительно отобрали. Неубедительная темнота мешала даже слушать, но Антон не торопился поправлять шапку, опасаясь встретиться взглядом с человеком напротив.       — Тьфу, горькая, — он потёр ноющее запястье. — Ещё и колется, как вы…       Он ощутил парализующее прикосновение и заткнулся. Его целовали. Нижнюю губу слегка посасывали и покусывали, то накрывая влажным теплом, то исчезая в пустой прохладе. Уши загорелись, сердце заглохло, пальцы подрагивали, вместо мыслей обезьяна била в тарелки, но Антон, вопреки мольбам тела, подвинулся ближе и варежкой дотронулся до чужой щеки. Из-за шерсти щетина почти не чувствовалась — обидно, — зато он унюхал знакомый запах полыни и табака. Классные люди всегда благоухают чем-то определённым, но вот почему табак, если Дмитрий Темурович никогда не курил?       — Ты совсем холодный, — тихо сказали ему в приоткрытый рот.       Враньё.       Антон наконец решился снять мешающую шапку и взвесить взгляд, которым по нему проходились. Платина среди взглядов, физически тяжёлый и морально невыносимый взгляд. Абсолютно нечитаемое бесоблядие. Совершенство извращения. Эталон доминирования. «Антош, ну ты ёбик?» — вопрошали карие глаза, тикали часы и шуршал синтепон. Антон успел проинквизировать себя дважды, прежде чем Дмитрий Темурович кончиками тёплых пальцев пригладил ему волосы, косо глянул на мартинсы и довольно улыбнулся.       — Я обворовываю всех. — Он отвёл взгляд: — Не понимаю. Чувствую какую-то белиберду.       Вон оно что. Антон знал это состояние не понаслышке: все эмоции разом приписывают с левого коронного, дезориентируя в пространстве. Он успокаивающе улыбнулся краешком рта.       — Вы просто… — Он сглотнул, чтобы прочистить горло. — Просто отвечаете на мои вопросы. Да или нет.       — Хорошо.       — Хорошо, — эхом повторил Антон. — Вы любите розы?       — А я на них срал.       — Всё, вы в норме, — Дмитрий Темурович тихо засмеялся, и Антон сгрёб его в охапку, ощущая себя пуховым монстром. — Это типа вы согласны?       — Похоже, что да. Я сначала думал отказать.       — Но?..       — Но это тупорыло. Всё равно потом нечаянно-случайно зажал бы тебя в углу. Зачем терять время?       — Солидарен. То есть самобичевания по воскресеньям отменяются?       — Ни в коем случае. Ровно в двадцать ноль-ноль без опозданий.       — Допустим. Но вы не считаете меня тупым подростком, у которого шалят гормоны?       — Общался бы я с тобой, будь это так?       — Нет. Таким образом?..       — Да. Если ты хочешь. А ты хочешь.       — Не буду скрывать, хочу я много, — полушутливо-полусерьёзно произнёс Антон. — Только это, не бичуйтесь в одиночку, пожалуйста. Разберёмся, почитаем, посмотрим, придём к выводу, что это нормально, и всё отпущенное нам время будем играть в «Фифу».       — Соблазнительно. А ты продолжишь выкать?       — Да, Дмитрий Темурович. Так сексуальнее.       — Даже спорить не буду, — ухмыльнулся Дмитрий Темурович и отстранился. — Раздевайся, отогревать тебя будем.       — М-м-м, так сразу…       Оказалось, после наступления долго и счастливо люди первым делом хавают: жареная картошка с мясом — верх кулинарного мастерства Дмитрия Темуровича — и чёрный заварной чай. Антон, как обычно, начал глотать, не жуя, и Дмитрий Темурович закатил глаза:       — Попробуй хоть раз поесть.       — А я что делаю?       — Вот и у меня такой же вопрос. Еда — искусство, а ты вроде как в меценаты метишь, так что пора освоить новые форматы.       — Скромно вы про свою картошку, — хмыкнул Антон и протянул руку. — Давайте так: я постараюсь поесть, а вы — поспать. По рукам?       Дмитрий Темурович прозрачно посмотрел на него. О своей бессоннице он никогда не трепался, мешков под глазами видно не было, но нетрудно догадаться, что человек с идеально заправленной постелью и пластиной «Велсона» на прикроватной тумбочке, скорее всего, страдает от инсомнии. И при этом у него тонкое одеяло и пружинный матрас: врачи — худшие пациенты в мире.       — Да, — ответил Антон на то, что Дмитрий Темурович никогда бы не произнёс вслух. — Но я кандидат сонных наук и думаю, могу помочь. Попробуем?       Руку неуверенно пожали.

***

      Дима выгнулся, когда деревянные бусины браслета перекатились по щекотному местечку под боком. Антон с исследовательским интересом изучал его анатомию, деликатно обходя стороной всё ниже пояса. Несколько раз касался щетины тыльной стороной ладони, чтобы резюмировать: «Ну, сойдёт». Конечно, сойдёт. Дима на это «сойдёт» прилично тратился, между прочим. Сам он стремался трогать мальчишку израненными лапищами, мог лишь украдкой целовать — остаточное от психологических барьеров, как любил говорить Ушастик. С каждым тихим причмокиванием Антон дышал всё спокойнее, движения становились плавнее и настойчивее. Удивительная способность смущаться, волноваться, но упрямо брать своё.       После обеда они прилегли, чтобы побазарить о прошедших праздниках, пообжиматься и решить, куда прямо сейчас поедут, — не лежать же им здесь, когда в мире столько возможностей. Выстроив грандиозные планы, они подуспокоились, нацеловались, наобнимались и спокойно продрыхли до темноты. Диму словно поместили в защитный кокон — Антон без зазрения совести сложил на него свои длинные конечности, укрывая от внешнего мира, и щекотно засопел в затылок. Прикладывать ухо к груди, где спокойно и размеренно билось живое сердце, было гораздо приятнее, чем мучить плоскую подушку в цветочек. Дима не чувствовал безопасности, когда засыпал один. Херня это — спать одному. Ему буквально предлагали кинуть тело на волю не вызывающей доверия реальности и на протяжении восьми часов смотреть автоматически собранный гугл-коллаж из информации, полученной за день. Обычно картинки получались отвратительными и пугающими, кинговскими и выше. Он выдумывал разные барьеры от воображаемых тварей: от одного края кровати до другого протягивал невидимый пуленепробиваемый заслон (или «Крепость-3000 М500 с лазерным лучом и во-от такой пушкой», как он называл его в детстве), ставил оловянных солдатиков по краям — не особо помогало. А теперь у него был Антон. Антон походил на Большого и Доброго великана-анорексика. С ним Дима отключился на целых три часа, и снилось ему прекрасное, восхитительное ничего — лучшее за последние месяцы.       Он поправлял спадающие прядки из кудрявой чёлки Антона, спящего завидным глубоким сном. Ну и морда у него во сне, оборжаться. Ни улыбки, ни вечного мультяшного выражения, сразу видно, деловой человек разлёгся. Сейчас он проснётся, они пойдут погуляют, а потом заедут в продуктовый. Вроде как будут вместе есть. А потом никуда не разойдутся и будут вместе весь вечер. И ночь. И утро.       И он прав — это так нормально.