Туда, обратно и вперёд

Я судорожно шарила руками по стене, прижимаясь к ней же спиной, переводила дыхание (что не очень-то и получалось) и пыталась подальше отодвинуться от угрожающе надвигающейся на мою мозгожопность Надьки. В живот мне прилетела какая-то слишком уж увесистая подушенция, и мне пришлось поднять взгляд на ноги и заставить его взять себя в руки и подняться до уровня Надьки. Вышло, если честно, с трудом. Но выглядела она… впечатляюще: волосы еще больше взлохматились и теперь напоминают ярко-розовое воронье гнездо, одежда сбилась набок и ни в какую не хочет возвращаться в исходное и правильное для нее положение, в руках поднятая наперевес подушка, глаза воинственно сверкают. И слепому идиоту с признаками клинической тупости тут было бы понятно, что надо капитулировать, а так как я не слепая и тем паче не идиотка, то выход для моих бедных пухляшечных червячков был только один. А именно — тоном Джека… тьфу ты! капитана Джека Воробья сказать, предварительно сделав «хенде-хох»: — Переговоры? Надька аж дар речи потеряла и теперь больше всего была похожа на выброшенную на берег приличных таких размеров тропическо-экзотическую рыбку. Но вжиться в образ ей моя вредность не дала, помахав у нее рукой перед круглыми глазелками. Надька тут же опомнилась, приняла грозный вид и громогласно возопила: — Ми-ир?! Кто здесь говорит о мире?! — но тут же успокоилась, опустила подушку и спокойно продолжила: — Но с тебя тот стишок стремный. Я уныло вздохнула, понимая, что если не соглашусь, то мне капец, и протянула мизинчик дружбы. Надька тут же крепко за него ухватилась и принялась, энергично тряся рукой, чуть ли не вопить: — Мирись, мирись, мирись и больше не дерись! А если будешь драться, то я буду кусаться! А кусаться ни при чем, буду драться кирпичом! А кирпич ломается, дружба начинается! — и потом, горя энтузиазмом, плюхнулась на пятую точку и похлопала по камню рядом с собой — мол, садись. Я аккуратненько села (все же не хочется отбить себе столь важное место) и поглядела на Надьку, которая явно нетерпеливо подпрыгивала на месте. — Ты имела в виду «Варкалось»? — спросила я пофигистично. — Агась! — расплылась в улыбке Надька, растекаясь блаженным омарчиком по камням. — Хорошо. Так вот, значит… Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве, И хрюкотали зелюки, Как мюмзики в мове… * * * Запыхались все. Даже балрог. А потому все с ужасом ждали того момента, когда придётся разнимать двух сцепившихся дам — Надьку и Джо. Но, к удивлению и, что скрывать, безграничной радости всех и вся, разнимать никого не пришлось. Пришлось только слушать какую-то тарабарщину и удивляться. — …О, бойся Бармаглота, сын! — читала Джо с выражением, а когда все подошли ближе, то стало видно, что еще и с размахиванием руками, щедро подкрепляя слова жестами и мимикой: Он так свирлеп и дик, А в глуше рымит исполин — Злопастный Брандашмыг! Но взял он меч, и взял он щит, Высоких полон дум. В глущобу путь его лежит Под дерево Тумтум. Он стал под дерево и ждет. И вдруг граахнул гром — Летит ужасный Бармаглот И пылкает огнем! Раз-два, раз-два! Горит трава, Взы-взы — стрижает меч, Ува! Ува! И голова Барабардает с плеч! О светозарный мальчик мой! Ты победил в бою! О храброславленный герой, Хвалу тебе пою! Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве. И хрюкотали зелюки, Как мюмзики в мове. — А кто такие шорьки, мюмзики, зелюки, нава и мова? — вдруг подал голос явно заинтересованный Гимли. Джо тут же обернулась, расцвела в приветливой, ничего хорошего не сулящей улыбке и ответила: — А это, Глоинович, вот что. Шорьки, например, это помесь хорька, ящерицы и штопора. Гнезда они вьют в тени солнечных часов и едят сыр. Нава — это трава под солнечными часами, и так называется, потому как простирается немножко направо… немножко налево… Мюмзики — это птицы. Перья у них растрепаны и торчат во все стороны, будто веник… Мова — это когда далеко от дома, смысл тот, что они потерялись… а зелюки — зеленые индюки! Вот так вот так… Все слушали с видом а-ля изумленный кирпич. Первым очнулся Боромир: — А пыряться — это как? — Чего это вы вдруг заинтересовались? — высоко подняла я бровь, но продолжила: — Пырялись — это когда они прыгали, ныряли, вертелись. Хрюкотали, — опередила я следующие вопросы, — это хрюкали и хохотали… или, может, летали, не знаю… Варкалось — это четыре часа пополудни, когда пора уже варить обед. Хливкие — это хлипкие и ловкие… Такое слово, прямо, как кошелек — откроешь, а там два отделения! Балрог с Надькой ухмылялись, Ара чесал в затылке, Боромир очень пафосно недоумевал, хоббиты весело переглядывались, явно что-то затевая, Элла с Лего дружно (а они случаем не родственники? Хотя, о чем это я? Там все дивные из мало-мальски влиятельных семей — родственники) сделали фейспалм, ну, или «дланьчело», как кому нравится, все остальные только стояли, недоумевали и ловили челюсти с пола. Мы с Надькой решили, что этого опешивания недостаточно и, синхронно ухмыльнувшись, чем заставили бравых воинов отшатнуться от наших бренных тушек, выдали: — У нас ещё один стишок есть. И видит Эру, если вы хоть что-то в нем поймёте, то вам придется дать медали самых мудрых дураков всея Средиземья! Затем Надька кивнула мне, а моя стихоплетность устроилась поудобнее и начала: Я знаю, с ней ты говорил И с ним, конечно, тоже. Она сказала: «Очень мил, Но плавать он не может», — начала я с пафосным выражением фэйса, внимательно следя за изменениями на лицах попутчиков: из заинтересованных они медленно переходили в стадию ошарашенно-растерянно-непонимающих. Там побывали та и тот (Что знают все на свете), Но, если б делу дали ход, Вы были бы в ответе. У Ары было такое выражение лица, что я подумала, что это даже лучше, чем выражение «набухавшийся Ара». Боря пафосно-растерянно хлопал глазелками, хоббиты непонимающе переглядывались. Я дал им три, они нам — пять, Вы шесть им посулили. Но все вернулись к вам опять, Хотя моими были. Дивные дружно попереглядывались и, судя по напряжённо-сосредоточенным лицам, начали усердно соображать, а может, даже и применять свои познания в столь сильной науке, как математика. Ты с нею не был вовлечен В такое злое дело, Хотя сказал однажды он, Что все им надоело. Во взглядах Лего, Ары и Эллы явно читалось: «Что им надоело-то?!», а Савонька, который уже слышал этот стишок с подробным разъяснением, тихо ржал, прикрываясь пылающей рукой. Она, конечно, горяча, Не спорь со мной напрасно. Да, видишь ли, рубить сплеча Не так уж безопасно. Кажется, никто так ничего и не понял, но по крайней мере все перестали изображать статуй и важно покивали. Но он не должен знать о том (Не выболтай случайно), Все остальные ни при чем, И это наша тайна. — Чья тайна? — страшным шепотом вопросил Мэрри, и все уставились на меня так, что таракашки резко покидали все дела и убрались по домам. — Валета червей и Дамы бубна, — ответствовала моя забывчивость, хотя и не была полностью в этом уверена, и тяжело поднялась на ноги (все же не хочется на вопросы-то отвечать). — Может, уже выход найдем? Все тут же засуетились, нас с Надькой оттеснили, и пока моя обидчивость дулась в сторонке, француженка принялась собирать с пола свои бесконечные подушки. (Надо бы, кстати, спросить у нее, откуда она их берет…) Ара простукивал стенку, Савонька шарил по ней же в поисках ручки, а когда нашел, то радостно воспламенился, нечаянно сделав паре дивных стрижку «под горшок». Затем все расступились, а Сава начал читать какую-то стрёмную тарабарщину на жутчайшей помеси кхуздула, синдарина и Чёрного наречия, после чего нажал на дверь. Та распахнулась, и я почувствовала, как со свежим воздухом на моем лице расцветает шальная улыбка. Переглянувшись с Надькой, я, расталкивая дивных и не очень дивных локтями, ногами и головой, понеслась к просвету. Выбежав на свет божий, я пару секунд стояла, просто дыша, а потом мы с Надькой, переглянувшись, раскинули руки и побежали со склона, вопя «Ра-аспле-ескалась си-инева-а, ра-асплеска-алась!» на всю долину, а перед нами блестел в лучах заходящего солнца Келед Зарам. …Мысль о том, что я не попрощалась с Савонькой, настигла меня только тогда, когда послышался грохот закрываемых дверей в Морию.