Заново

      Кирс знает, что Заксен не оставит её выходку без внимания, что в кабинете он не договорил, что она снова выделилась своим характером. Но сколько же можно быть таким… таким неопределённым! С каждым шагом, приближающим её к комнате, злость стихает, перерастает в тихую ярость и обиду. На себя, на Заксена, на Финна. Она просто хотела быть полицейской: помогать людям, служить справедливому и честному закону, а теперь вынуждена круглосуточно держать при себе оружие на случай… на всякий случай. Она хлопает дверью, закрывает её на ключ и подходит к зеркалу в дверце шкафа.       Кирс Тистелла выделяется здесь одним своим существованием.       Длинные розовые волосы, аккуратная женская фигура, большие голубые глаза — полные наивности, как говорил сэр Инес, — и характер, не подходящий к форме, торчащий из неё, будто меч решили вместить в ножны для кинжала. Её просто невозможно не замечать. Кирс скидывает форму, оставаясь в нижней рубашке, достающей до середины бедра, и чуть отходит назад, снова всматриваясь в отражение. Вздрагивает. Белый цвет, словно в насмешку, напоминает об уродливом шраме на животе. Мама говорила, что у девушки должна быть гладкая и нежная кожа, длинные шёлковые волосы, аккуратные ногти и лёгкая полуулыбка. Ещё, конечно, прекрасное платье, лента и прочие удовольствия. Кирс старается улыбнуться, но отчего-то выходит усмешка, её коротко остриженные ногти мало похожи на длинные мамины, а кожа… Ладони ещё в Верхнем мире перестали быть нежными — они загрубели, чтобы крепче держать меч, а теперь ещё и живот. Кирс приподнимает край рубашки. Она не смотрела на шрам с тех пор, как Глиссаде снял последние швы. Живот с уродливой белой полосой не похож на живот юной девушки.       Да что же с ней не так?       В Верхнем мире слишком грубая, для Нижнего слишком нежная — сколько ещё ей нужно скитаться, чтобы найти место для себя. Она вспоминает о кинжале — быть может, если она станет чуть больше похожа на мужчину, она сможет прижиться здесь и чёртов Заксен со своими чёртовыми заскоками отстанет от неё.       Рукоять удобно ложиться в её ладонь. Нужно ли грустить из-за волос? А как сообщить матери? Насколько коротко обрезать? До плеч? Или, быть может, ещё короче? Совсем короткие, как у большинства мужчин. Как у сэра Инеса, например. Увлёкшись мыслями, Кирс не сразу слышит, что замок щёлкает и дверь открывается. Она хмурится.       — Я не одета.       Бранденбург лишь хмыкает, внимательно оглядывает её. Кирс заставляет себя не дрожать — не смущаться и не бросаться прикрываться чем-либо. Равнодушие — его скука.       — И это не витрина.       Заксен спокоен — это ли не повод для беспокойства, когда ещё около двадцати минут назад он хотел тебя пришибить. Он закрывает дверь, не удосуживаясь запереть, и опирается спиной о стену, складывая руки на груди. Кирс надеется, что он хотя бы не закурит здесь, в её комнате.       — Не отрезай. — Она почти вздрагивает, когда он, наконец-то, что-то произносит, потому что вновь увлекается мыслями о новой стрижке. Хмурится.       — Это приказ?       Кирс чувствует, что сейчас этот вопрос нужен. Хотя бы ей самой.       — Да.       И ещё она чувствует, что пауза перед его ответом слишком долгая, чтобы ответ показался правдой. Потому что ею стала его задержка.       Кирс кусает щёку изнутри, её чувства с ночи (или этих двух недель?) только сейчас оживают. Рука с кинжалом опускается. Она небрежно откидывает его на стол и поворачивается к Бранденбургу.       — Так точно, сэр.       Она начинает чувствовать себя, а потому неизбежно задумывается о своём наряде. Это не то, в чём стоит показываться командиру, но теперь уже нужно играть до конца. Она сжимает кулаки, стараясь не обращать внимания на наверняка краснеющие щёки.       — Вы что-то хотели, сэр?       — Мои требования, — он усмехается, когда видит непонимающий взгляд. — Ты сказала, что постараешься соответствовать моим требованиям, разве нет?       Заксен подходит ближе, и Кирс отступает назад, пока не упирается в подоконник. Сейчас он уже больше похож на себя. Сердце бьётся быстрее, она чувствует его запах и ещё совсем немного его дыхание. Тистелла внутри не решается напомнить устав, зная, что было в прошлый раз.       — Уже хочешь забрать слова обратно?       — Никак нет, сэр, — Кирс отрицательно машет головой и сосредоточивается, чтобы внимательно слушать.       — Я хочу, — он заправляет рукой прядь розовых волос за ухо, — тебя, — оглаживает щёку, — касаться.       Кирс почти заставляет себя не потянуться вслед за рукой Заксена, когда тот убирает её и уходит так же неожиданно, как и появился. Кирс машет головой — он снова не даёт ей времени на ответ — и прижимает ладони к горящим щекам. Это странно, не в характере Бранденбурга, но, кажется, она не против. Она всхлипывает. Было так страшно, так страшно!

***

      Спустя чуть больше недели Тистелла совсем привыкает к новой странности Бранденбурга: держать её за руку, когда она отчитывается о работе. Ради этого он обходит стол, опирается на него, берёт руку Кирс в свою и держит вплоть до её ухода, аккуратно поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони. Иногда процесс задерживается — вот как сейчас, — и они просто молчат друг напротив друга. Заксен смотрит на неё часто, а Кирс предпочитает смотреть в сторону, но сейчас она решается посмотреть на их руки.       Рука Заксена ожидаемо больше её, это Кирс поняла ещё в первый раз, и грубее. Она думает о том, что, возможно, даже в Верхнем мире командир не был аристократом. А ещё его касания нежнее, чем она ожидала, и ей нравится, как он гладит её. Конечно, сначала Тистелла всеми силами не признавалась даже себе, что прикосновения Бранденбурга были не только терпимыми, но и приятными. Потом она подумала о том, как свободно ведёт себя командир, и решила быть честной хотя бы с собой. Ей нравится. Быть может, она даже ждёт вечера сдачи отчётов.       Кирс прикусывает губу. Даже со всеми допущениями она здесь слишком задерживается.       — Разрешите идти, сэр?       Бранденбург медленно поднимает на неё взгляд, чуть сжимает руку и кивает, выпуская её ладонь.

***

      Ральф подлавливает её в коридоре, крепко обнимает и немного кружит. Кирс улыбается, привыкшая к таким выходкам друга и интересуется, в чём же дело. Парень ставит её на землю, хватает за обе руки и радостно провозглашает:       — Элли устроит нам романтический ужин! Самый настоящий романтический! Со свечами, вкусной едой и вином!       — Это чудесно, Ральф, — Кирс улыбается, привыкшая к тому, что не всегда понимает точный смысл фраз Ральфа. Главное, что она улавливает суть. — Ты приготовишь подарок?       — Подарок? Какой? — Ральф теряется и беспомощно смотрит на подругу. Тистелла высвобождает руки и поправляет хвост.       — Например, цветы. Мама говорила, что все девушки их любят.       Парень расцветает прямо на глазах, в очередной раз благодарит Кирс и в спешке убегает, желая найти лучшие цветы в этом городе. Тистелла, мягко улыбаясь, смотрит ему вслед, поправляет меч на поясе и идёт в комнату за отчётом.       Кирс понимает, что что-то совершенно точно не так, когда Бранденбург даже не поднимает головы от бумаг, когда она заходит. Она чувствует себя виноватой, хотя совершенно точно ничего не нарушила, и неловко отчитывается перед командиром. Заксен с ней общается лишь однозначными жестами и кивками. Настроение значительно снижается.       — Отчёт закончила, сэр. — Кивок. Кирс заминается, переступает с ноги на ногу: отчего-то не хочется уходить просто так. — Разрешите идти сэр? — Снова кивок.       Она сдерживает грустный вздох и бросает неуверенный взгляд на командира. Очки чуть съехали вниз, дотлевающий окурок в правой руке и ручка в левой, которой он одним движением подписывает какие-то документы. Окно позади него всё же приоткрыто. Кирс сжимает руки в кулаки и делает шаг вперёд. Заксен замирает, когда она неуверенно касается его волос и осторожно поглаживает. Его волосы мягкие, приятные и притягивающие. Убирать руку совсем не хочется.       — Не забывайте отдыхать, — она замолкает, но тут же вспоминает о правилах. — Сэр. Добрых снов, сэр.       Она отдаёт честь и уходит. Кажется, ещё не скоро сумеет забыть о его волосах. Заксен смотрит на удаляющуюся спину и тихо хмыкает.

***

      Финн ожидал своего приговора в камере двенадцать дней, в Нижнем мире так и положено, если Бранденбург не нарушает все уставы в очередной раз. В этот раз он проявляет неожиданное терпение и следование правилам, когда разбирается с этим делом. Кирс слышит обо всём этом в штабе, но старается заглушить каждое слово. Будь её воля, она бы предпочла, чтобы бывший напарник просто исчез, испарился прямо из-за решётки и больше никогда не тревожил её жизнь. И, сдавая отчёт после ночного дежурства, Тистелла всё же спрашивает командира о деле Финна.       Бранденбург поднимает на неё взгляд, но контакт их рук не меняется. Он продолжает аккуратно поглаживать большим пальцем её белую кожу, и от этого она отчего-то чувствует в себе больше уверенности.       — Финн. Твой жалкий пёс, — он растягивается слова, наблюдая за её эмоциями. Кирс почти кривится от его слов, и уголок губ Заксена едва приподнимается.       — Он не мой, — говорит Кирс и думает, как легко может Бранденбург увести её от её же вопроса. Как легко может зацепить.       — Конечно, конечно, — иронично соглашается он. — Я ещё не решил. Что думаешь ты?       Тистелла хмурится и смотрит ему в глаза. Это не похоже на разговор с потерпевшей, а в вынесении вердикта она не имеет права участвовать, как лицо заинтересованное. Это ведь одно из самых основных, а потому простых, правил. И она уже хочет выложить все свои замечания по поводу его несоблюдения уставов, но вспоминает кто перед ней, и осекается. Чуть сжимает его руку, переводит взгляд на волосы. Здесь нужно следовать его правилам, верно? Она облизывает сухие губы.       — Я бы хотела…       — Извините за вторжение, сэр, но дело срочное. Попытка бегства, — новый заместитель врывается в кабинет неожиданно и выглядит немного взбудораженным.       Тистелла тут же замолкает и отступает на шаг, освобождая свою ладонь от руки командира. Астор запоздало приветствует Кирс кивком, продолжая что-то говорить. Бранденбург цыкает, поднимается и в пару шагов покидает кабинет. Тистелла неловко улыбается Астору, бросившему на неё взгляд перед уходом. Дверь закрывается. Кирс с нелепыми красными щеками остаётся стоять посреди кабинета.       Командир ведь не отпустил её? Но когда он вернётся и вернётся ли вообще? Стоит ли ей оставаться здесь? К тому же отчёт она закончила, а после ночного дежурства невыносимо хочется спать. Она оглядывает кабинет, скользит взглядом по бумагам на столе, двум аккуратно лежащим ручкам, выдвинутому стулу командира, приоткрытому окну, которое показывает неизменное серое небо, — а иногда она ловит себя на мысли, что ей хочется увидеть, как ласково будет скользить свет заходящего солнца по лицу Заксена, какой оттенок будет у его глаз, — здесь солнца нет.       Раздумывает Тистелла недолго — шагает к двери, поворачивает ручку и понимает, что дверь захлопнулась. Она хмурится, поворачивает ручку ещё несколько раз и несётся к столу. Ключа ожидаемо нет ни в одном из ящичков. Кирс цыкает, садится на стул командира и снова оглядывает кабинет, натыкаясь взглядом на кресло. Что ж, по крайней мере на нём сидеть будет удобнее и мягче, чем на стуле, а что ждать нужно долго, Кирс не сомневается. Она поднимается со стула, стягивает с волос резиночку, цепляя её на руку, и плюхается в кресло, не удерживая довольной улыбки.       Кресло удобное, что и говорить. Ей кажется, что оно даже мягче её кровати здесь, но отчего-то она всё же слабо думает о том, что было бы хорошо, если бы Заксен спал не на нём, а в своей кровати. Хотя мысль поспать на столь мягкой мебели волнует её. Быть может, она даже согласилась бы обменять кровать на это кресло.       Кирс не решается забраться на него с ногами, но голову на мягкий подлокотник кладёт. Она дождётся командира и пойдёт спать к себе, а сейчас просто немного отдохнёт.       Что она открывает глаза уже ближе к вечеру, Кирс замечает по теням на стене. Скоро будет смеркаться. Она слышит звук пишущей ручки, по холодному носу ощущает прохладу в комнате, по чёрному пиджаку понимает, что вероятнее всего её не ждёт смертная кара. Или любая другая.       — Такого себе ещё никто не позволял, — тон Бранденбурга непонятен. Кирс глушит желание притвориться спящей и усердно не обращает внимания на горящие щёки и уши и быстро стучащее сердце.       — Я, — голос со сна хрипит, Тистелла прокашливается. — Простите, сэр.       Когда она, растрёпанная и чуть заспанная, решается выглянуть на командира из-за широкой спинки кресла, тут же натыкается на его внимательный взгляд и отворачивается. Бранденбург хмыкает.       — Ты в какую сторону дверь открывала? — Кирс напрягается. С этим вопросом что-то не так.       — От себя, сэр, — неуверенно произносит она, вспоминая, как не смогла выйти. Осознание собственной глупости бьёт в голову одновременно со смехом Заксена. — О нет.       Она подскакивает к двери, поворачивает ручку, толкает — дверь всё ещё закрыта. Поворачивает ручку снова, тянет на себя.       — О нет, — тихо повторяет Кирс, чувствуя себя глупейшим на свете созданием. Она вдруг хмурится. — Но ведь ваш кабинет в ваше отсутствие всегда закрыт, сэр. Я не смогла бы закрыть его без ключа, поэтому осталась. Сэр.       Блеф. Чистый и искренний. Тистелла вспоминает о чёрной форме в руках. Командир за столом сидит в одной рубашке.       — Достаточный повод уснуть, — не скрывая иронии соглашается Бранденбург. Ему совершенно точно весело.       Она долго смотрит на пиджак. Задумывается.       — Вам снова нужно его надеть, сэр? — она вытягивает руку с формой.       Заксен внимательно смотрит на неё. Время растягивается. Чиркает зажигалка, и командир глубоко затягивается. Тистелла подходит к столу, не выпуская из рук пиджака.       — Так что же ты хотела?       Кирс не сразу понимает, что он имеет в виду Финна, и снова чувствует упущенную утром атмосферу чего-то личного между ними двумя. Она не хочет обманывать себя, напоминает, что перед ней командир, но не может не видеть Заксена. Кирс облизывает губы, поправляет пиджак на руке.       — Я бы хотела, чтобы он исчез. Чтобы его никогда не существовало, — она сжимает кулаки, хмурится в попытке сдержать набежавшие слёзы, переступает с ноги на ногу. — Чтобы я никогда не знала, не видела его.       Бранденбург молчит, выдыхает дым в сторону, даёт время вновь собраться. Кирс почему-то думает, что командир наверняка хочет его казнить.       — Вы казните его?       Бранденбург не отвечает. Тистелла, наконец, чувствует голод, одновременно с урчанием своего живота. Краснеет.       — Разрешите идти, сэр?       Она оставляет пиджак на кресле и уходит. Кажется, почти впервые Заксен не бросает ей вслед каких-то странных фраз.