Моё море, небо и религия

Знаете. А ведь она была похожа на Море. На море, в котором, словно в радужной патоке, растворялись мои самые могучие страхи и утопали раненные жестокой реальностью мечты. Я медленно погружался в водную пучину, боясь за свои раны, которые, казалось, вот-вот начнут кровоточить от соприкосновения с солью её волн. Только боли не было, было лишь удивление. Потому что она лечила мои увечья нежными поцелуями, после которых они вмиг затягивались, оставляя после себя бутоны юных алых роз. Я с улыбкой шел ко дну, обрастающий цветами её любви. Она, несомненно, — моё Небо, к которому я, совсем отчаянный и отравленный жестокостью, обращался, как к самой последней надежде в жизни. Она сбрасывала мне спасательные круги и веревки, а я откидывал их, ведь излишняя гордыня не позволяла мне быть настолько слабым в глазах Великого Неба. Глотая слезы большой обиды, она не смела обрушать на меня разряды душераздирающих молний и ливни убивающих дождей. Она лишь даровала мне крылья, позволяющие возвышаться над всем мирским, имея право быть лучшим из лучших. Хрупкие ангельские крылышки ломались, а она, снова глотая горький ком отчаяния и невыносимой боли, чинила их, будто я действительно был достоин этой заботы. Она стала моей Осенью, Зимой, Весной и Летом в единственном и таком родном облике. Сначала окутала мою душу тёплым одеялом своих объятий, затем отогрела замороженное сердце сказочным и известным только ей сортом чая, а потом, когда я начал задыхаться и гореть от того, что не способен контролировать свои чувства, она стала королевой холода: большие глыбы льда тушили пожары лесов моей глубочайшей души. Она. Снова. Меня. Спасала. Она, чёрт возьми, была моей Религией, к которой я, атеист до мозга костей, относился, как к самому ценному в мире. Я открывал ее, слово Колумб Америку, я отдавал всего себя ей, словно она — наука, а я свехнувшийся исследователь. Я каждый раз склонялся пред ней в страшной смертельной истоме, кровь из моих глаз капала на ее колени, прикрытые белоснежными юбками. Она гладила мои волосы и аккуратно, пытаясь не причинить ещё большей боли, стирала кровь с моих щек страницами священных писаний. Я был Дома и уходить не хотел.