«Вернейший способ быть обманутым — считать себя умнее других» Виктор Каин, Мор Утопия. [Франсуа де Ларошфуко]
Нина думает, что он привлекателен. И то как его упрямый взгляд сталкивается с ее, как его усмешка сменяется поджатыми губами, заставляет ее остановиться на половине пути, отбросив любые лишние ориентиры. — Сегодня прекрасная погода, не правда ли? — она разглядывает солнечные лучи, вяло касающиеся земли сквозь облака. Виктор хмур, и излучает раздражение человека, уставшего находиться в гостях — руки блуждают по нетронутому бокалу, глаза смотрят сквозь лица, стены, и сквозь само время, туда, где он уже внутри безопасных стен дома. Нина впивается в его жесты, пытаясь рассмотреть загнанность опасного животного, но не находит за прозрачными блестящими глазами ничего, и ей становится… — Я думаю, что погоду можно сменить, если нужно. Вежливо, бесцветно, вяло, скучно. — Я не думаю, — она ведёт ладонью, направленной вверх. Вдалеке нарастает гром, сворачивается кольцами огромное черное облако. Виктор смотрит на нее впервые за вечер — потоки ветра раскидали длинные прямые пряди волос, открывая острое лицо, на губах застыла усмешка. Молния позади ее спины очертила изогнутый полукруг и ушла по косой далеко в землю. Виктор прищурился, уступая, замечая, рассматривая, понимая — буря дышала на него одного, грозясь смахнуть с балкона своим приближением. — Я не думаю, Виктор Каин. Я делаю. Она рассекает воздух сжатой в кулак рукой, и небо трескается пополам, выпуская настоящий ревущий шторм. Виктор теряет бокал где-то на стойке, раскрывает зонт, молча протягивая ей согнутый локоть. Нина хохочет, низким, пробирающим голосом, и улыбается, глядя ему в лицо лукавыми глазами. Виктор все еще поджимает губы, но смотрит уже не скептически, а немного выжидающе. — Вы заинтересованы? — Я впечатлен. А ещё очень уклончив. Вкрадчив. Хитер, умен, и будто не от мира сего. А ещё он немного неловок в общении, словно никогда прежде не сталкивался с бурей подобной ее. И скорее всего так и есть. — Никто не может с вами сравниться. Он говорит это совсем не как комплимент. Его руки не поют оду ее волосам. — Я впечатлен. И встревожен. Что-то рвется у него в груди, в самом сердце. Что-то тянется к ней. Что-то, что больше чем он сам. Его родные земли зовут его назад, Город-на-Горхоне не любит разбрасываться своими внутренностям. — Вы неподражаемый. Она говорит это как похвалу. Что-то внутри нее говорит ей следовать за ним. Она терпеливее, чем кажется.***
Когда уколы в боку стало невозможно игнорировать, а легкие превратились в источник сплошной боли, он сдался. Смягчив удар вытянутыми руками упал и скатился в высокую серебристую траву. — Виктор! Звонкий, раздраженный голос с угасающей силой распространился над полем, пролетел мимо притаившегося парня и стих. Виктор повертел головой, приподнялся на локтях и обнаружил, что его дом все еще маячил на горизонте, напоминая размытую грязь на акварельном рисунке — черное пятно, дрожащее по краям в рассветном тумане. На крыльце никого не было, но Виктор мог поклясться, что чувствовал чужой шарящий взгляд. Момент, когда его найдут был лишь вопросом времени, поэтому переведя дух он как можно сильнее вжался в траву и медленно пополз дальше, понемногу сворачивая в сторону болот. Еще пару минут назад он без особого интереса разглядывал корешки книг в домашней библиотеке. Строки расползались в стороны, смысл путался и ускользал; его клонило в сон, хотя он совсем не хотел спать. Трава щекотала шею, кололась и задирала штанины. Виктор замер, напоровшись на небольшую лужицу, прислушался. Он признал. Ему стало страшно. Страшно, что вся жизнь так и проскользнет мимо него, как смысл бесполезной книги, беспомощно сжатой между пальцев. И он побежал, выскочив в окно, зацепив ногой раму, и выломав створку, и сцарапав ботинки, и расхохотавшись, упав в сырую черную грязь. Он признал. И что-то в себе понял. [•••]***
Сонм несмолкающих голосов. Нежных, утешающих, добрых, в том самом незапятнанном цинизмом смысле этого слова. Он слышал каждое слово, каждую ноту, каждый голос отдельно и вместе. А еще он слышал шум травы, шепот ветра, шелест опавших листьев, разбредшихся по всему городу. Он чувствовал город, он был им, проник в каждую его жилку, побывал даже в самых сокровенных уголках. И ему снова стало страшно и тоскливо. Шепот затих, как волна при отливе. А затем навалился, вскипел с новой силой, коснулся его рассудка, впитал и потащил за собой, не давая и шанса выбраться из водоворота чужих мыслей. Виктор попытался сосредоточиться и отделиться себя от него — прочувствовать слои, ощутить, как в каждом звуке таится второй, менее заметный, но не менее значимый. Словно тень или эхо, вечный спутник всех его приступов, всех кошмаров… Виктор ухватился за тающий клочок своего же крика, и зажмурился. Нина почувствовала как его губы задели ухо, и прижалась к нему спиной. — Все еще дремлешь, Виктор, — сказала она мягко, почти срываясь на вопрос в конце. Виктор покачал головой, упершись лбом в ее плечо. Если бы он знал Нину чуть хуже, то решил бы, что ему удалось незаметно вытереть проступившие слезы. Но Нина просто решила промолчать, и он был ей благодарен. — Снятся ли чудотворцам кошмары, или это кошмары грезят чудотворцев? Даже я не могу избавиться от страшных снов, — она повернулась на другой бок, скользнув руками по его спине. — Спи, Виктор Каин, и пусть тебе снится мирная степь.