Бэмби

      Первая волна эйфории от запечатления прошла тем же вечером, когда Антон вернулся домой в свою комнату в обоссанной коммуналке (не его комната обоссанная, а вся коммуналка в целом, причём со всех сторон, потому что рядом с домом постоянно отирались бомжи и почему-то метили стены именно их строения, а не каких-нибудь соседних). Волновал не столько сам факт запечатления, сколько осознание ситуации в целом: кому он об этом скажет? Что будет делать дальше? Ване и Серёже Антон признаться так и не смог, а, придя домой и валясь на постель, понял: не сможет и дальше. Ну как сказать лучшим друзьям, что он запечатлелся на их крошке? Конечно, Антон не хотел. Конечно, это не его вина. Конечно, конечно, конечно… всё это никого не волновало. Это как сказать «прости» человеку, которого случайно ударил: ты уже сделал это, уже нанёс вред, и боль будет продолжаться, никчёмное слово её не уймёт — на это не способны ни искреннее раскаяние, ни что-либо ещё. Может быть, только время. Времени у них было навалом. Зато Антон точно знал, что они с Ваней и Серёжей теперь точно всегда будут мелькать друг перед другом: даже если в жизни настанет такой момент, когда они рассорятся, Антон по-прежнему будет близким альфой Арсения. Им придётся поддерживать связь, иначе худо придётся не только Антону.       Запечатление вообще странная… штука. Процессом в полном понимании слова это не назвать: оно (запечатление) происходит всего за несколько секунд, растягивающихся в голове на целую вечность благодаря всплеску нейромедиаторов, зато длится потом всю жизнь. Впрочем, как ты это явление ни назови, суть одна и та же: ещё вчера ты знать не знал этого человека, сегодня ты становишься рабом его каре-голубых глазок и клянёшься самому себе быть рядом и в горе, и в радости — почти как брак, только намного крепче и надёжнее. (К бракам вообще относятся не так серьёзно, их в основном заключают люди не запечатлённые, чтобы создать хоть какую-то, пусть даже и формальную, связь. Запечатлённые бракосочетаться не спешат: их союз уже «одобрен» природой, а её узы надёжнее штампов и бумаг.) С одной стороны, Ваня с Серёжей тоже не знали Арсюшу, но в какой-то момент он родился, они увидели его впервые и полюбили, по сути, ни за что — за то, что он просто есть, живёт, дышит, плачет по ночам, мешает спать, требует внимания круглые сутки и в целом делает жизнь (невыносимо) счастливой. Но это немного не то: ведь и Ваня, и Серёжа напрямую относятся к Арсюше, он — их часть и продолжение, Антон же его появлению никак не способствовал, однако же, впервые увидев ребёнка, полюбил его просто за то, что тот есть. Любовь от запечатления — это буквально любовь с первого взгляда, и чем-то по своей природе она похожа на родительскую: такая же бескорыстная и всеобъемлющая.       К счастью, Антон по-прежнему находил младенцев отвратительными. Встречаясь с ними на улице, в магазинах и общественном транспорте, смотрел на эти жирные щёки и мерзкие складки, и не испытывал ни одной положительной эмоции — скорее отворачивался и не мучил себя, но вспоминал крошку Арсюшу, которого с первого же дня прозвал Бэмби, и воспоминания о маленьких пальчиках и тёплой коже душили его нежностью. Арсюша стал единственным ребёнком, которого Антон смог полюбить, и это даже как-то успокаивало: не хватало ещё на этой волне запечатления с младенцем начать обожать и всех остальных срунделей.       Ни Дима, ни Серёжа с Ваней ни о чём не догадывались, но каких усилий это стоило! Антон старался держать себя в руках, не привлекать лишнего внимания, по поведению равнялся на Димку, который питал любовь к детям. Ничего лишнего. Даже когда, приходя к друзьям, Антон понимал, что приходит уже не только к ним, он не разрешал себе проводить всё время рядом с мелким Арсюшкой, чтобы не вызывать никаких подозрений.       Первую неделю после запечатления Антон, жалея себя, пробухал (за что его не выгнали с работы, но сделали серьёзное предупреждение), вторую неделю проболел (мучился похмельем). На третью очнулся из спячки и убедил себя, что алкоголь связь не вымоет. Это уже произошло, прошлое обратно не вернётся, он не в силах что-либо изменить. Значит, надо жить дальше.       Антон и зажил. Ещё год метался в поисках работы получше (желательно ещё и по специальности), перебиваясь то тут, то там, следил за тем, как рос Арсюшка, начиная лепетать свои первые слова. «Ап» — явно было подобием «Папа», а «Сас», после долгих дешифровок, привело их к «Шаст» (тогда у Антона чуть инсульт от переизбытка любви не случился). Жизнь-то действительно продолжалась.       Арсюша рос и неосознанно тянулся к нему. Когда друзья в очередной раз собирались все вместе, мальчик тащил свои игрушки к Антону, а не к Диме. Лез к нему на колени, тянул за уши именно его, уссывался с щекотки и просил «есё». К Диме относился с некоторым опасением, хотя Поз вёл себя ничуть не менее дружелюбно, но природу не обманешь. Ваня с Серёжей в шутку звали Антона третьим отцом. Арсений любил Антона, доставал его, по-детски вил из него верёвки и заставлял себя баловать вкусняшками, игрушками, вниманием. Антон, пожалуй, тогда впервые понял, зачем люди рожают детей: они — господи прости за эту банальщину, но что может быть жизненнее этого — делали жизнь лучше, безвозмездно дарили свою чистоту, любовь и преданность. Дети не смотрят на марку твоей одежды, им неважно, в каких условиях ты живёшь, есть ли у тебя машина и какой ты человек — они чувствуют, как к ним относятся, и с радостью возвращают это в ответ.       Арсений рос очень быстро. Вот он лежал в кроватке и что-то как-то пытался шевелиться, вот он уже научился что-то лопотать, вот — сидеть, а затем и стоять, его речь приобрела похожие на слова звуки, ножки обулись в ботиночки и, на радость соседям с нижнего этажа, научились бегать по квартире: сначала с ползунками, потом без них. Антон следил за этим и удивлялся: в смысле прошёл год? В смысле два? То есть как это три? Подождите, всего неделю назад он сам покупал на праздничный торт свечу в форме цифры «4», а вот Арсюшке уже пять и через месяц исполняется шесть, а там что? И школа не за горами?       Какой ужас, Антон не поспевал за всеми этими изменениями. Идя в гости к Ване и Серёже, он обязательно покупал Арсению какой-то гостинец и как-то упустил тот момент, когда от детских пюрешек перешёл на «Киндер сюрприз» и сладкие конфеты. Он чувствовал себя молодым и полным сил, но, смотря на Арсения, медленно осознавал, что становится взрослым. Даже нашёл себе постоянную работу в одной довольно крупной фирме, которая появилась меньше двадцати лет назад, но уже прочно обосновалась на рынке и — о, чудо! — искала молодых программистов. Антон себя таковым считал, а потому, увидев объявление в газете, тут же ломанулся отправлять резюме. Он почему-то чувствовал, что всё получится, и всё получилось. Его взяли на работу, ему нравилось своё дело, Антон получал от жизни наслаждение (до тех пор, пока не думал о том, что всё ещё обманывает своих лучших друзей).       Ваня с Димой закончили медицинский университет с разницей в год и устроились на работу. Кому хорошо — так это врачам: они всегда и везде нужны, особенно хорошие, а эти двое, ботаники, закончили мед с красными дипломами. Серёжа тоже вскоре подыскал себе постоянную работу и как-то от праздной и весёлой студенческой жизни не осталось и следа. Как корова слизала — так ведь говорят? Возраст неумолимо приближался к тридцатке, Ваня с Серёжей всё-таки поженились, и прошлая жизнь с её универскими общагами, вечными голодовками, похмельями и нерегулярным сном будто никогда и не принадлежала им.       Спустя год после рождения Арсюши Дима всё-таки решил познакомить своих друзей с Катей официально. Так их квартет превратился в квинтет: Катя очаровала мужское общество своим острым языком и волевым характером. Как выяснилось, к моменту знакомства с Димой она уже была запечатлена с девушкой-омегой, но их отношения остались дружескими и не переросли в чувственную любовь, потому что Катя всегда предпочитала противоположный пол и, что же, иногда природа давала осечки. Между Катей и Варей царила идеальная дружба и ноль эротики. Вот они и сошлись с Димкой, который периодически с чего-то начинал волноваться: «А что если я встречу другую альфу и полюблю её? Я не хочу любить другого человека». Его переживания только казались смешными, но на самом деле подобное происходило: люди встречали друг друга, у них появлялись чувства без запечатления, а потом у одного (затем, часто, и у второго) появлялся другой: вроде как тот самый, запечатлённый-твой, а человек уже любит другого. И ладно бы «запечатляшка» тоже не хотел бы этой связи, а если хотел?..       На месте Поза Антон бы тоже загнался, но у него и своего повода хватало: нет-нет, да и накатит тоска, спугнёт веру в лучшее будущее, покроет всё жирной густой плёнкой страха и неизвестности. Вопрос «что делать дальше?» никогда не казался Антону таким животрепещущим, как после запечатления с Арсюшей. Омег не хотелось, отношения не складывались, личная жизнь не налаживалась. Случайный редкий секс опротивел, и это всё — последствия запечатления, цена, которую Антон отдал за то, чтобы покупать мальчишке-омеге сладкие зелёные яблоки и обещать, что в них точно-точно не будет никаких невкусных червяков.

∞ ◆ ∞

      В детском саду пахло ягодным киселём и молочной кашей: Антон обожал этот запах, вызывающий у него болезненно-приятные спазмы воспоминаний из детства и своего небольшого детского сада в посёлке. Дети всегда и везде пахнут одинаково: тем, что взрослые безвозвратно потеряли. Стены, разрисованные животными, два ряда перил: низкие и повыше, два симметричных крыла и два этажа. Антон поднялся на второй и приблизился к знакомой двери. Он забирал Арсюшу из садика много раз: в основном тогда, когда Ваня и Серёжа слишком задерживались на работе или по пятницам, когда планировались очередные дружеские посиделки, а сад находился по пути с работы, и Антону было несложно подсобить (впрочем, даже если бы сад находился на другом конце города, он бы всё равно говорил, что ему удобно и всё нормально).       За белой дверью шумел ураган из перекликающихся детских голосов: девчонки и мальчишки, омежки и альфы — все они в этом возрасте визжали, кричали, радовались, возмущались и рыдали одинаково. Это потом возраст и общество накладывали на них стереотипы, мальчики начинали подавлять слёзы, девочки учились плакать изящно и не визжать, омеги следили за своим поведением, альфы позволяли себе чуть больше… но сейчас все они дети и все равны в своём проявлении чувств, и никому из них за себя не стыдно.       Судя по стоящему в коридоре гвалту, детей собирались выводить на вечернюю прогулку. Антон вовремя: если ему повезёт, Арсюша уже оделся и не придётся ждать его три часа, пока тот вспоминал, где оставил колготки, что «это не те колготки, Антон, я хочу красные», куда подевалась та футболка с лопоухим котом («Смотри, уши как у тебя») и почему в шкафчике нет варежек, ведь «я клал их вот сюда». Антон открыл дверь и окунулся в тепло и возросший уровень децибелов.       — Елена Ивановна, вы не видели мой свитер?       — Саня, ты чё делаешь, ай, не тяни, больно!       — Маш, смотри, что мне мама вчера купила… блестит… красиво, да?       — Ага. А дашь посмотреть?       — Нет! Ты ещё сломаешь, мама отругает!       — В этот раз на санках катаюсь я!       — С чего бы?       — Я вас всех в обед возил!       — Арс, смотри: твой Антон пришёл.       — Анто-о-о-о-о-о-о-о-он! — Арсений, залезший в свой шкафчик с грибочком почти полностью, вылез и рванул к нему: босиком, в трусах и надетом задом наперёд свитере. Своим объятием он упёрся Антону в самый низ живота, стиснул руки на ногах (выше не дотягивался) и поднял голову, упираясь острым подбородком в пупок. — Привет!       — Привет, Бэмби. Ты ещё не оделся? — с сожалением спросил Антон, видя перед собой ответ. Он ненавидел сборы и переодевания, воспитатели в детских садах — настоящие герои и героини. Мало того, что как-то умудряются выживать в этом пчелином рое голосов и выкриков, так ещё справляются с этими бедокурами, собирают их на прогулки два (!) раза в день, следят, чтобы все поели, умылись и остались целыми до конца дня.       — Нет, но я быстро! Только если ты поможешь мне найти мои колготки…       Елена Ивановна, сегодняшняя воспитательница, подошла и поздоровалась с Антоном.       — Здравствуйте. Меня Иван предупредил, что сегодня Арсюшу вы заберёте. Передайте ему, пожалуйста, квиточек.       Антон поздоровался в ответ и засунул квитанцию на оплату детсада во внутренний карман пуховика, затем расстегнул его полностью и смиренно двинулся к шкафчику Арсюши, чтобы начать поиски утерянных колготок. К его приходу Арсений вывалил на лавочку всё содержимое и горестно вздохнул, задирая голову наверх (с двумя метрами Антона многие взрослые говорили снизу вверх, что говорить о ребёнке):       — Колготочек нет, — выдал он жалобно и виновато.       «Ну началось», — заныл про себя Антон, предвкушая ближайшие двадцать минут мытарств и поисков. Вздохнув, спросил:       — Никуда бы они не делись. Какого цвета?       — Розовые. Ленка сказала, что они девчачьи, — добавил Арсюша. — Я сказал ей, что она завидует.       Антон хмыкнул. Как только Арсений понял (уже года в три), что может капризничать и не носить вещи, которые ему ну совсем не нравятся — колются, давят или причиняют другой дискомфорт — он тут же это запомнил и начал пользоваться. Так, почти к шести годам вырисовалась любовь к розовым шмоткам (вообще-то и правда «девчачьим», которые Ваня часто брал в отделе для девочек). Но всяких «пацанячьих» вещей у Арсения тоже хватало: он любил розовый цвет как-то дозированно, возможно как раз потому, что в садике его начинали дразнить другие дети, а это частенько доходило до детских стычек.       Спустя пятнадцать минут поисков колготок (а после них штанов и любимой игрушки) Антон с Арсением всё-таки благополучно собрались и покинули здание чуть раньше остальных. На улице уже стемнело, под ногами, несмотря на начало марта, звонко похрустывал блестящий в свете фонарей снег. Арсюша шёл рядом, одной ладошкой в варежке утопая в тёплой ладони Антона, второй поддерживая красного телепузика («Это По, Антон, запомни уже»), которого ему подарил он же два года назад и с которым ребёнок не расставался почти никогда.       Арсений шёл рядом и щебетал о прошедшем дне: о том, что на завтрак был вкусный молочный суп с макаронами, на обед зелёный суп с помидорами «фе, я его есть не стал» и котлеты с пюрешкой, что днём на прогулке Даня катал их на санках, а они его катать отказались, что в тихий час Витя мешал ему спать, рассказывая страшилки про гроб на колёсиках, а на полднике Вера с Ангелиной разлили очень вкусный зеленоватый снежок, потому что поспорили, что он сделан из соплей, но Елена Ивановна их не ругала, а принесла новый.       Антон всё слушал, задавал вопросы, и получал ответы, посматривал, не сползла ли большая кроличья шапка Арсюшке на лоб, не сбился ли шарф, укутана ли шея. Шёл и наслаждался тем, что эти короткие пятнадцать минут до дома друзей ему не нужно притворяться и скрываться — вести себя так, будто он совершил что-то плохое. Он выдыхал в мороз клубы пара, и кончики обветренных губ улыбались на очередную детскую фразу. В этот уютный момент Антон желал только чтобы дорога до нужного подъезда тянулась подольше.