Сволочь

      Кожаная форма, высокие кожаные сапоги, от новизны поскрипывающие на каждом шаге. Толстый, такой же кожаный ремень прилегал плотно, даже чересчур — поначалу дышать было трудно, но Захар быстро привык. Живот втягивать не приходилось, фигура у него всегда была подтянутой и «сухой», а вот держать спину идеально ровной было сложновато — периодически поясница начинала ныть. В детстве и в ранней юности Захар горбился, отзвуки чего слышались и по сей день. Однако, он был достаточно верен службе, чтобы стерпеть всё — и стёртые сапогами ноги, и ноющую спину, и даже постоянный недосып.       Захар не был человеком выдающегося ума. Писал с ошибками, хоть и много читал, примеры и задачи решал неохотно, хоть и прекрасно знал, сколько копеек должно уйти на обед, а сколько на вон тот красный леденец на палочке. Сколько яблок у Пети, а сколько у Васи он тоже знал прекрасно. Он знал всё и про всех, и в этом и было его отличительное качество. Хитрость, внимательность и расчётливость — вот в чём были его сильные стороны. А главное, чёткое осознание, кому верить можно, а кому нельзя.       И с кем выгоднее дружить.       После школы не поступил, что совершенно его не расстроило. Пошёл в армию — там-то и проявились его выдающиеся качества. Проявились, развились, а затем позволили ему попасть в один из элитных отрядов, а там и в институт КГБ. Через связи, разумеется — уж их налаживать Захар умел, как никто другой. Идти по головам не стыдился, неприятно подставлять других — тоже. Добрым и честным ребятам было не место в том отряде, в который попал Захар. Там не пели песни про крепкую дружбу, не рисовали по четвергам розовые закаты и не писали сочинений «Как я провёл каникулы».       Там учили контролю и дисциплине. Жёсткой и беспрекословной.       Иногда Захар вспоминал детство. Постоянную нужду, смех одноклассников над его огромным пиджаком на вырост. Старшего брата, за которым донашивал всё, начиная рубашками и заканчивая ботинками. Младших брата и сестру, за которыми приходилось присматривать, бабкины грядки, которые приходилось полоть. И холодные зимы тоже помнил. Особенно Новый год и свой день рождения, разделяло которые всего два дня, поэтому подарок ему почти всегда дарили один — и на Новый год, и на день рождения. В тайне Захар всегда завидовал октябрьскому Феде и младшим, которые родились в июне — в отличие от него они знали, что такое настоящий день рождения.       Захар вспоминал своё детство с теплом и любовью, но с искренней ненавистью вспоминал ту бедность и нужду, в которой жил почти всегда. Уже тогда он поклялся себе, что во что бы то ни стало выбьется в люди.       И у него это получилось.       Кожаная форма, высокие кожаные сапоги, от новизны поскрипывающие на каждом шаге. На плече ярко-жёлтая повязка с гербом правительственной партии их новоиспечённого президента, и он — Захар Горький — один из командиров отрядов надзора и контроля населения по городу Москва и его пригородам. Горьким он был не только по фамилии, но и по своей сути. Остальные коллеги его так и звали — Горький. Звучит гордо, и так же гордо выглядит сам Захар. Форму шили по его собственным меркам.       Приказы в родном Катамарановске выполнялись незамедлительно и в полном объёме. Сказано выселить квартиры — их выселяли. Сказано вынести всю мебель — мебель выносили. От власти во многих просыпалась жажда насилия. Взрослые, сильные, закалённые службой мужчины в форме просто избивали мирное население, которое по всем законам были обязаны защищать. Кого-то по поводу, кого-то без — просто так. Вседозволенность опьяняла и лишала рассудка. Совести просто не было. Её в зачатке уничтожили ещё когда-то в процессе обучения.       На улицах творился хаос. У домов одиноко стояли вынесенные предметы мебели, в то время как на больших железных дверях подъездов красовались небрежно наклеенные таблички «опечатано», а рядом с ними кроваво-красные плакаты с лицом женщины, стоявшей во главе всего этого беспредела, их нового президента. У каждой такой двери стоял сторожевой, гордо вскинув голову и расправив плечи. В их занятии не было совершенно ничего, чем можно было бы гордиться, но отчего-то они гордились. То ли своей блестящей кожаной формой, то ли начищенными ботинками — неизвестно. Но вид держали такой, будто вовсе и не лишили родного дома сотни людей, которые теперь были вынуждены скитаться в поиске крова. Силами горожан организовывались временные пункты проживания на открытом воздухе. Диваны, столы, шкафы — всё стояло на траве, на земле, прямо во дворах. Женщины плакали. Мужчины крепили навесы из того, что было. В ход шли и простыни, и скатерти, а главное, то, что не промокало. Клеёнки. Их стелили поверх простыней и скатертей.       Служители порядка же продолжали выгонять и усмирять людей, которые ещё пытались сопротивляться. Таких стремительно становилось всё меньше. Тяжёлый кулак прилетел прямо под дых. Мужчина закашлялся и тотчас же согнулся пополам, отшатываясь и падая на колени. Захар презрительно посмотрел на него сверху вниз и встряхнул руку — после нескольких таких ударов костяшки уже немного ныли. — Съел конфетку — отдыхаем, — звучит издевательски, даже как-то игриво. Захар смотрит на кашляющего человека своими большими ясными глазами и даже слегка улыбается — если вырвать его лицо из контекста ситуации, можно было бы подумать, что он рассказал шутку и ждёт чужой реакции. Но шутки не было, и Захар был предельно серьёзен. Улыбка была до невозможности холодной.       Со скрипом развернувшись на одних носках, широкими шагами Захар пошёл прочь, в привычном жесте сцепив руки за спиной. Двое других мужчин в форме пошли за ним, уже безо всякого напоминания.       Утром следующего дня прибыли в новый район, на окраине города. Приказ тот же — людей выселить, мебель вынести. Помещения переписать во владение их каблучного завода, всего за пару дней ставшего самым крупным в их крохотном городе и самым богатым на филиалы. Ещё бы — ведь таковыми теперь являлись большинство бывших жилых домов. Не пощадили даже здание НИИ — правда, его сделали институтом разработки материалов. Материалов для туфель, разумеется.       По прибытии Захар боковым зрением заметил стоящий неподалёку белый автомобиль, показавшийся ему смутно знакомым. Однако, с автомобилями разбираться было рано — сначала выселение. Сначала громогласное объявление в рупор, на которое, как правило, реакции не было. После третьего раза люди в форме распахивали дверь подъезда и этаж за этажом взламывали замки, выгоняя бывших жильцов на улицы. Простая схема. Рабочая.       Очередная ничем не примечательная дверь, очередная квартира. Захар уверенно шагает за порог и проходит вглубь, внимательным взглядом исследуя сначала прихожую, затем коридор. Квартира большая, уютная, можно сказать, небедная. Мебель новая и красивая, свежий ремонт — да и сам дом относительно новый даже для их города. Люди в этом доме жили довольно состоятельные.       Зайдя в арку после прихожей, Захар видит просторную комнату. Пустую. Захар кивнул двум другим коллегам, чтобы осмотрели помещение, а сам пошёл дальше, вышагивая нарочито тяжело и звучно, чтобы жильцы квартиры скорее осознали безнадёжность своего положения — им всё равно предстоит в срочном порядке покинуть дом и переселиться на улицу. Кухня, ванная, туалет — пусто. Ещё одна комната, уже с дверью. Ловким движением руки Захар поворачивает ручку и отворяет дверь — снова пусто. Остаётся ещё одна дверь, последняя. К ней Захар уже идёт с каким-то приятным, греющим нетерпением. Больше прятаться негде.       Вопреки ожиданиям, дверь не оказалась запертой изнутри и легко поддалась. Но едва Захар её распахнул, как тут же столкнулся с чужим пристальным взглядом. Таким до боли знакомым и родным взглядом всегда тёплых глаз цвета горячего шоколада. Захар замер, наверное, впервые за все эти дни испытав волнение. — Здравствуй, Захар, — ещё никогда Захар не слышал этот голос таким напряжённым и холодным. Этим голосом ему в детстве читали сказки, этим голосом его убаюкивали вечерами и успокаивали в моменты грусти и обиды. И теперь его обладатель стоял перед ним, сжимая в руках не тарелку горячих блинчиков, а длинную швабру. Угроза сомнительная, но всё же угроза.       Захар бросил быстрый взгляд за плечо стоящего перед ним мужчины и столкнулся с чужими испуганными глазами, тоже показавшимися ему знакомыми. Мужчина сидел на краю односпальной постели и, обнимая, прижимал к себе дрожащего юношу. На столике неподалёку лежала целая горсть всевозможных лекарств, одинокая кружка и градусник. Захар шумно сглотнул, когда юноша зашёлся в громком кашле, явно с трудом сдерживаемом всё это время, и темноволосый мужчина, обнимающий его, дрожащей рукой заботливо поднёс к его губам платок, шепча что-то доброе и ласковое.       Медленно Захар перевёл взгляд обратно на мужчину перед собой. Тот продолжал смотреть неотрывно, кажется, даже не моргая. Глаза его были необычайно тёмными от гнева. — Ну? Прикажешь нас избить и насильно выгнать на улицу? Давай. Но сначала пройди через меня, — Фёдор говорил уверенно, жёстко, чётко отчеканивая каждое слово — совершенно для него не характерно. А Захар просто смотрел на него и понимал, что не может ни слова сказать, ни сдвинуться с места. Сцепленные за спиной руки так и оставались сцепленными, не в силах сжаться в кулаки. Перед глазами стояло лицо его старшего брата, но совершенно не то, которое он видел в данный момент, а доброе, улыбчивое, выражающее готовность всегда прийти на помощь. Всё нелёгкое детство Федя был для него основной поддержкой и опорой. И хотя им приходилось ссориться и даже драться на каких-то этапах раннего юношества, Федя никогда не позволял себе поднять на него руку. Даже в драках с ним он всегда принимал роль защищающегося и никогда не бил в ответ. И что теперь? Стоит перед ним с какой-то дурацкой шваброй. Но каждой клеточкой своего тела Захар чувствовал, что Федя ударит. Он обязательно это сделает, если будет необходимость. Потому что он защищает свою семью.       Они не виделись безумно давно. С самого поступления в институт. В мужчине позади Захар узнал Старозубова — того самого, чьи песни каждый вечер надоедливо играли в их штабе. К несчастью, у них ловило всего один канал, и если в первые разы чужое пение вызывало восхищение, то во все последующие — нарастающее раздражение. И всё равно эти песни слушали, и их обладатель, с идеальной осанкой и задорной россыпью веснушек на лице — такой же, как у самого Захара — сидел и смотрел на него взволнованными свинцово-синими глазами. Чувствовалось, что даже несмотря на страх, он тоже был готов защитить своих близких. Поэтому так трепетно прижимал к себе кашляющего юношу, в котором Захар узнал детдомовского Ваську, которого Федя зачем-то взял к себе перед тем, как Захара забрали в армию. Некогда было думать о том, как вдруг получилось так, что эта троица оказалась в одной квартире и явно проживала там вместе не первый день и, скорее всего, даже не первый год. Гораздо важнее был тот факт, что Захар совершенно точно не мог пойти против брата, хотя и осознавал важность приказа, распространяющегося на всех горожан. — Приказано покинуть жилое помещение. Дважды повторять не буду, — наконец, произнёс Захар, но сам почувствовал, как его голос покинула основная часть былой уверенности и жёсткости. — А дважды и не надо. Мы не уйдём отсюда, — твёрдо ответил Фёдор и нахмурил тёмные брови. — Мой сын болен, на улице ему станет хуже. Ты хочешь его убить?        Захар поджал губу, закусывая её и прищуриваясь. — Тогда его в больницу, а вы оба — на выход. Приказ есть приказ. — А давно ты стал такой сволочью, брат?       Захар аж опешил, распахнув глаза и сжав руки за спиной в кулаки. Один из них невольно захотелось отправить прямиком в лицо старшего брата, но Захар сдержался. Закон есть закон, но мужчина понимал, что просто не может ударить Федю. Просто не имеет права нанести вред тому, кто всегда защищал и оберегал его.       Фраза больно кольнула в груди. Федя никогда так не говорил с ним и никогда не позволял себе таких выражений по отношению к нему, но сейчас он был зол. Крайне зол. И разочарован. — Что там, командир? Оказание сопротивления? — раздалось позади, и Захар чуть обернулся, бросая взгляд в коридор, где стояло двое его помощников. Уже в следующую секунду Захар перевёл взгляд обратно на лицо брата, который, кажется, побледнел от раздавшегося в коридоре голоса. Руки крепче сжали рукоять швабры, а сам Федя продолжал неотрывно смотреть на младшего, и в его взгляде, помимо гнева, плескалась надежда. Захар снова и снова обводил взглядом родное, чуть смуглое лицо с густыми тёмными усами над верхней губой. У него самого были такие же. Как глупо они с братом встретились впервые за долгие восемь лет. «Давно ты стал такой сволочью?»       Вопрос снова прозвучал у него в голове голосом Феди. Но теперь Захар задал его сам себе.       Решение пришло незамедлительно.       Захар развернулся на носках и захлопнул дверь комнаты. После этого он стремительно зашагал прочь из квартиры. Двое мужчин в коридоре проследили за ним с недоумением на лицах. — Командир? — спросил один из них, на что Захар небрежно махнул рукой. — Оставить без внимания, — ответил он, открывая входную дверь и выходя. — Но мы же-… — Я сказал. Оставить. Без внимания, — уже в дверях процедил сквозь зубы Захар и обернулся, смерив подчинённых тяжёлым взглядом. — Я непонятно выразился?       Мужчины в форме тут же почти одновременно выдали послушное «Никак нет», после чего следом покинули квартиру. Все трое понимали, что произошло нечто, выходящее из ряда вон. От Захара не последовало никаких комментариев вплоть до следующей квартиры. Уже у двери он неожиданно обернулся и посмотрел на двух своих коллег строгим взглядом, наполненным холодом и какой-то непередаваемой горечью, о причине появления которой было известно лишь одному Захару. — Произошедшее должно остаться в строжайшей тайне. Только между нами. Это ясно?       Только после двух вразумительных «Ясно» в ответ Захар, наконец, приступил к открыванию двери. Пальцы действовали отточенно и ловко, но отчего-то по телу периодически пробегала лёгкая дрожь. Перед глазами то и дело возникало бледное лицо кашляющего Васьки с болезненным румянцем на щеках и напуганные глаза молодого певца. И Федя, всем своим видом выражающий холодный гнев, в любую секунду рискующий перейти в горячий. В голове звучала лишь одна фраза. «Давно ты стал такой сволочью?»       Ответа Захар не находил. Дверь с щелчком отворилась.       Предстояло много работы.