Гордиев узел

В катарсисе мы проходим сквозь ад и оказываемся… у ворот рая.       Dolor. Redemptio. Liberatio.       Боль. Очищение. Искупление. Драко догадывался, что эта мантра уже давно выжжена у него на сердце. Скорее всего, физически. Она не распалила его, не возымела тот эффект, которого ожидал отец. Просто зарубцевала его сердечную мышцу, исполосовала шрамами огрубевший орган, сделав его неуязвимым. Бесчувственным. Мораль Малфоев прекратила быть просто моралью. Теперь это кодекс поведения, допустимых действий и речей. Шаг влево, шаг вправо, и Драко буквально слышал голос отца и звук фамильной плети, резво, со свистом рассекающей воздух. При всём его обожании квиддича, свист на поле первые пару курсов заставлял его сжиматься и ёжиться от ощущений предстоящей сессии. Потом как-то привык. Осталось только раздражение и неприятный холодок по коже. Мантра… Он столько раз произносил её сквозь зубы, что она въелась под кожу, стала частью его самого. Dolor… Познание правильной боли началось так рано, что Драко сам позабыл, когда это произошло с ним в первый раз. В десять? В одиннадцать? Кажется, это было в самом начале лета, перед первым курсом, когда он, разозлившись на мать, перебил половину фамильного сервиза Блэков и обругал её наивно, по-детски. Именно тогда Люциус решил, что пора мальчишке понять, что значит слово «катарсис». По книжкам из старинной библиотеки Малфоев Драко знал, что когда-то закладывал Аристотель в это понятие. Очищающая трагедия. Избавление от мук путём истязаний. Блядский оксюморон, думал потом Драко. Когда его впервые привели в эту северную комнату, он вообще не понимал, что с ним сейчас должно произойти. За дверью гувернантка мисс Уоррен слёзно просила отца с чем-то повременить, ведь «Драко ещё совсем ребёнок, господин, ему рано испытывать такое». Голоса матери он не слышал. В момент объяснения Люциусом происходящего Драко просто оторопело глядел в глаза своему отцу, пропуская мимо ушей эту пафосную речь о морали, внутренней чистоте и обо всей остальной чепухе, совершенно лишённой смысла для будущего первокурсника. И сейчас, напрягая память, Драко не мог вспомнить ни одной фразы из того отцовского монолога. А он бы очень хотел воскресить в памяти момент, когда его обожаемый до того мига отец объясняет Драко, что отныне за каждую провинность его будут сечь. И по прошествии стольких лет перед каждой сессией он вздрагивал так, как в свой первый раз, сбивался с дыхания и крутил головой, ища защиты у кого-нибудь в этом проклятом доме, хотя так её ни разу и не получил. … — Чувствуешь, Драко? Ты провинился, и эта боль, которую ты ощущаешь сейчас, есть твоя вина. Это страдает твоя душа, ты осквернил её. Прочувствуй боль. Избавься от своих нечистот. Вспомни, какая кровь течёт по твоим венам, сын. Она кристально чистая, образцовая, но ты порочишь её, уподобляясь каким-то грязнокровкам в своём поведении. Внутренняя чистота мало кого волнует в наше время, но тебя должна волновать. Малфои безупречнее и чище других во всех ипостасях этого мира. Ты недостоин своей фамилии. Ты недостоин нас. Речь менялась от случая к случаю, а плеть — никогда. Драко правда поначалу пытался осознать, что он порочный. Жалкий. Грязный. Недостойный рода Малфой. Но вместо ярого желания смыть со своей души греховность, он получил синдром самозванца в этой семье. «Малфой лишь по фамилии», мимоходом фыркнул когда-то отец. Единственное, что, по всей видимости, успокаивало Люциуса, это осознание того, что если его сын и недостоин своего рода, одного из самых великих и древних магических родов, то все остальные люди — маги не из Пожирателей смерти, грязнокровки, а тем более маглы, ни на толику недостойны его самого. Слишком глубока пропасть. И единственное, что через боль уяснил для себя Драко — он больше не боится боли. Redemptio… Если бы боль уходила из тела быстрее, чем происходили сессии, возможно Драко бы разделил с отцом эту фанатическую веру в катарсис. Он даже несколько раз пытался войти в такое же состояние полного коматоза, как и отец, но скорее для того, чтобы не чувствовать в момент сессии ничего. Первые несколько недель раны не успевали затягиваться, потому что… блять, не может одиннадцатилетка не шкодить — в саду, у озера, в родительской спальне и даже в гостях. Драко не мог осознать, что он делает не так. Как можно очиститься от поступков, которые ты не считаешь дурными? Впоследствии, много правил и устоев было усвоено им во время этого отцовского наказания. Усвоено против его воли. Чистая кровь – единственная кровь. Маглы – плебеи. Малфои всегда лучшие дуэлянты. Всегда лучшие политики. Всегда лучшие зельевары. Всегда, сука, лучшие. Чтобы очистить свою душу и свою кровь, Драко должен был повторять слово в слово фразы отца. Как будто он верит ему, понимает, от чего тот пытается его освободить. Главное, что вынес для себя Драко через очищение — нельзя отмыться и очиститься от поступков и идей, если они абсолютная часть тебя. Liberatio… … — Я всё понял, отец. — Ты усвоил урок? — Да, отец. — Я не верю тебе. Когда-нибудь ты поймёшь по-настоящему. Покаешься. Мы стараемся очистить твою душу от грехов и освободить от всех мерзостей твоего характера, но я вижу, что этого будет всегда недостаточно, пока ты не поверишь и не примешь свой личный катарсис. Ты всё ещё недостоин нас, Драко. И при всём понимании своего положения, Драко de facto не смирился со своей ролью в этом этюде. У него появилась злость, почти спортивная, только намного сильнее и яростнее. Она не была полноправной хозяйкой в сердце, но посещала его исправно, заставляя кипеть и срываться на мебели, домовиках, друзьях и всех остальных. Она плавила металл, и он лился на головы первых попавшихся, затапливая полностью. Это состояние быстро проходило, но его отголоски обычно ещё долго мелькали в мыслях. Что понял Драко через искупление? Он не смог сформулировать своё понимание сам. Когда он в очередной раз остался у Снейпа на разговор из-за драки с Поттером, Снейп долго и внимательно смотрел в его лицо, пока парень искусно изображал покаяние, после окинул его взглядом с ног до головы и произнёс: «Настоятельно советую вам запомнить, мистер Малфой — вами управляет тот, кто вас злит».

И крёстный был чертовски прав.