***
По официальной версии Джим Морита умер от старости в конце одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, а потом был кремирован в соответствии со своим завещанием. По неофициальной версии, которую обеспечила Пегги, суперсолдата Мориту разорвало на сотню маленьких суперсолдатиков миной, которых в избытке осталось в джунглях Вьетнама, особенно в местах бывших боевых действий. Сам же Морита лег под нож, меняя лицо. Пусть результаты пластической операции и продержатся в лучшем случае лет пять, этого хватит, чтобы память о нем затерлась. На оглашении завещания он не присутствовал, пришел только на «похороны» фальшивого праха, приглядываясь издалека. Жак, прилетевший ради этого в США, тяжело опирался на трость, Сильвия, тонкая и до прозрачности бледная, поджимала губы и смотрела в пустоту, смаргивая слезы. Старший сын Фэлсворта тоже примчался, чтобы отдать дань памяти боевому товарищу отца — в темно-сером пальто, с печатью правительственной работы на лице, он, тем не менее, выглядел так, как будто был на своем месте. Говард то скрипел зубами, то в задумчивости барабанил пальцами по карману, то снова давился от злости, что не успел перехватить останки до кремации, чтобы получить образцы. Мария не скрывала слез и за плечи обнимала Тони, который смотрел так, как будто не понимал, что происходит. — Дуган к нам не присоединится? — наконец поинтересовался Говард. — Мы потеряли его след уже пару месяцев как, — дернула плечом Пегги. — Может он пока не знает, а может опаздывает и еще появится. Она врала так спокойно, что Морита даже восхитился. Тишина затягивалась. Джарвис посмотрел на часы, а потом с уважением принял из рук Пегги урну с прахом. — Все мы знали, каким человеком был Джим Морита, — хорошо поставленным голосом произнес он, аккуратно снимая крышку. — И все мы скорбим, что его земной путь подошел к концу… В формальные и, в общем-то, пустые казенные фразы он вкладывал смыслы и чувства, говорил один за всех, потому что никто больше не мог найти слова. Кем-кем, а Джарвисом Морита восхищался даже с высоты своего опыта. Прах тонкой струйкой вытекал из наклоненной погребальной урны, развеивался на ветру. От вида чужих слез у Мориты буквально обливалось кровью сердце. Но его «смерть» рано или поздно должна была официально наступить, стать той реальностью, которая позволит суперсолдату исчезнуть. — Мне ведь всего полгода оставалось до конца курса молекулярной биологии, — едва слышно прошептал Тони. — Я… Я так и не успел. Если бы был лучше и умнее, то крестный… Крестный, он бы… — Это не твоя вина, — Мария крепче сжала плечо сына, не столько опираясь, сколько поддерживая. — Смерть просто приходит, мы не имеем над ней власти. Смерть просто приходит. Морита посмотрел на свои руки, а потом развернулся и пошел прочь, так никем и не замеченный. Как будто скользкая пленка крови стягивала пальцы. Пегги обещала закончить с документами. У Говарда не осталось источников крови для исследований. Спустя почти полвека после того, как Эрскин впервые попытался улучшить человека, проект «Возрождение» был официально и неофициально закрыт на всех уровнях.***
Хэмптон жил в шаговой доступности от кампуса, что неудивительно. Удивительнее было другое — жил он в огромных апартаментах, просто неприлично огромных для человека, который без стыда и совести больше половины ночей проводил в номерах при кампусе, по утрам пугая в коридорах студентов. Более того, у Хэмптона не только жены никогда не было, так он еще и был обручен с термодинамикой. Хотя после того, что он порой проворачивал с формулами, ему стоило бы на ней жениться. — Спасибо, — отреагировал Морита на опустившуюся рядом с ним на стол кружку с чаем. — Уже два месяца прошло… — Два месяца, — подтвердил Хэмптон с досадой в голосе. Сел в массивное кресло напротив. — Тони вроде бы приходит в себя, но, конечно, было бы лучше, если бы он получил свою степень… Увы, мы его даже всем педсоставом не смогли уговорить добить молекулярную биологию. Да с ним не справились бы даже вы, если уж Тони уперся… А ведь какой талантливый был бы генный инженер! — Мне жаль. Это была вынужденная мера. — Пустое, — отмахнулся Хэмптон, шумно отхлебнул свой чай. — Признаться, я был бы меньше удивлен вашему внезапному появлению у меня на пороге, если бы не категорически преувеличенные слухи о вашей смерти. — Вынужденная мера, — беспомощно повторил Морита. — Я понимаю, — при том, что разница в возрасте была в пользу Мориты, Хэмптон казался старше не только и не столько по внешним признакам, сколько по манере себя держать, по способности принимать мир таким, какой он есть. Когда Морита об этом думал, он нашел только одно объяснение. Он успел смириться со своим бессмертием, вечной молодостью на пике человеческих возможностей. Хэмптон же успел смириться с конечностью жизни, с тем, что его тело рассыплется, а самые яркие годы остались позади. Если бы Морита мог, он бы сейчас с удовольствием поменялся местами с Хэмптоном, отдал ему свою сыворотку, потому что этот человек делал для мира гораздо больше, чем сам Морита. Морита же… Ему место на свалке истории. Или рядом с Дуганом, под метром рыжей глины. — Как ваш хоспис? — Справятся. Я… я больше не могу постоянно там быть. Звоню, приезжаю и обеспечиваю, но… Но больше я там не смогу работать. У меня очень хорошая команда, опытные профессионалы. Они справятся. — А ваши подопечные? Они без вас справятся? Морита не ответил на это, грея ладони о кружку. Узкие высокие напольные часы безжалостно гоняли маятник. Вправо, влево, снова вправо. В домашнем твидовом костюме Хэмптон почти терялся на фоне вельветовой коричневой обивки кресла. На полках, которыми во внушающем уважение количестве были усеяны стены, буквально кричали о своей новизне стопки книг по термодинамике, теории вероятностей и электромагнетизму. Целый шкаф занимали диссертации в одинаковых аккуратных переплетах, лучший знак признания Хэмптона как преподавателя, лучшее наследие, которое мог оставить человек будущему, — поколения ученых, которые подхватят мир, понесут его к звездам и прогрессу. Что осталось от безмолвных безнадежных детей и подростков, которые даже толком не осознавали себя, а потом встретили свою смерть от тактического ножа? А что осталось после Дугана? Что останется после самого Мориты? Уж точно не шкаф с диссертациями, за которыми скрывается плеяда гениальных ученых. — Работы Тони там тоже стоят, — проследил взгляд Хэмптон. Поднялся, беззвучно прошел по мягкому ковру и бережно открыл стеклянную створку. Пробежал пальцами по корешкам, выбирая несколько работ. — Потрясающая прорывная теория для языков программирования машинного уровня, если бы он еще не ленился оформлять сопроводительную документацию… И просто блестящие работы по кибернетике второго порядка и компьютерному зрению. Хотелось бы, конечно, чтобы он добавил сюда еще пару томов. Но я бы хотел показать вам кое-что другое… Морита принял стопку диссертаций. — «Педагогическое сопровождение саморазвития», — прочитал он. Пролистал наугад несколько страниц, посмотрел две других обложки. — «Роль творческой деятельности в развитии неокортекса», «Инновационные педагогические технологии»… Не знал, что у вас под крылом есть и гуманитарный блок. — Если бы я вел только у своих, то это ограничило бы тех, кто просто хочет больше знать. Понимаете ли, не в моих правилах ограничивать чужое развитие. На мои дополнительные курсы приходит много желающих, — пожал плечами Хэмптон. — Метапредметность, расширение кругозора. Потом благодарят. Хэмптон выразительно кивнул на шкаф. Заглянув под обложку «Роли творческой деятельности», где от руки целая страница была исписана благодарностями, Морита кивнул, аккуратно пролистал, а потом закрыл диссертацию и приподнял, выразительно повернув обложку к Хэмптону. — Это я уже и так знаю, у меня достаточно опыта работы с биологическими отклонениями развития. И я не понимаю, какое отношение эти… эти тексты имеют ко мне? — Пусть у вас и есть опыт, но дополнительное образование не было бы лишним, — пожал плечами Хэмптон. — Скажите, вы бы хотели и дальше работать с детьми? Мой хороший друг директорствует в Мидтаунской Школе в Нью-Йорке. И он уже задолбал всех знакомых просьбами найти ему смену! Школа… Школа звучала как что-то, чем можно достаточно себя занять. Чтобы перестать думать о запахе крови в отделении безнадежных, об ощущении крошащегося под пальцами позвоночника, о боли в глазах тех, кто присутствовал на похоронах… — Я так понимаю, — поднял Морита глаза от стопки диссертаций по педагогике. — Это предложение на имя Джона Мориты, по документам — моего сына, верно? — Да. А может быть и внука, как там вы назвались… Джереми Морита? Сначала вам предложили бы должность учителя, потом как пойдет. Естественно, после прохождения курса лекций по педагогике. Морита поднял бровь и уставился на Хэмптона. Хэмптон не впечатлился. — Но на имя Джона у меня есть документы о профильном образовании. — Могли бы поставить в рамочку, — обидно усмехнулся Хэмптон. — Толку было бы больше. Хотите официально преподавать — пройдите реальные курсы, защититесь, поставьте мне на полку свою диссертацию по педагогике и психологии, а потом беритесь учить детей, треть которых потом попадет ко мне. — Еще раз, как называется…? — Мидтаунская школа науки и технологий, — Хэмптон улыбнулся как-то особенно, по-доброму, как будто вспомнил что-то приятное. — И если вам интересно, то я сам какое-то время там преподавал. Морита снова посмотрел на стопку диссертаций. На шкаф. На Хэмптона. Будущее снова начинало становиться понятным, как будто очертания планов выступали из того тумана, в котором он плавал с тех самых пор, как в последний раз сошелся в драке с Дуганом. Как будто это предложение за шкирку его выдернуло из того омута, в который он себя сам загнал. — Вижу, вы согласны, — констатировал Хэмптон. — Пару недель поживете у меня, потому что выносить эти рукописи за пределы комнаты я бы не разрешил даже под страхом смерти. Заодно будете из первых рук получать информацию о своем крестнике. — А потом? — Могли бы и сами догадаться, — Хэмптон поднялся и одернул полы домашнего твидового пиджака. — В мире мало по-настоящему достойных дел, но учиться и учить точно среди них. Вот только чтобы учить, надо сначала этому научиться. Причем научиться не только вкладывать знания в юные головы, но и переваривать бюрократическую рутину, учебные планы и методические рекомендации. Они сожрут вашу душу и время, но это тот Рубикон, который придется переходить каждый день, потому что иначе к детям вас не пустят. Морита кончиками пальцем пробежал по корешку «Инновационных педагогических технологий». Улыбнулся, впервые за прошедшие месяцы. — Эту жертву я готов принести.