Чтец мыслей

Кажется, начинается дождь. Диппер следит за тем, как листья скользят по аллее, подталкиваемые ветром, и тихо шуршат. Мимо проходят люди, наступают на опавшую листву, хрустят по ней осенними ботинками. На людей она не смотрит. Только на разномастную обувь, и бывшие, ещё месяц назад, зеленой шапкой деревьев, листья. Глаза слезятся от ветра, и девушка шмыгает носом, недовольная влажной пеленой. Рядом с ней кто-то садится. Пайнс откровенно плевать. Этот кто-то кладёт руку на спинку лавки, и подушечками пальцев бежит меж ее лопаток. Ей мерещится жар прямо через пальто, а это совсем уж глупо. Диппер тяжело вздыхает, и уходит от прикосновения, отсаживаясь чуть дальше. Люди, проходящие мимо, недовольно хмурятся — она видит это в луже прямо перед ногами. И все идут, идут, идут, и никто ещё не остановился. «Как много заботы в ваших глазах.» — ее голос, в собственной голове, сочится сарказмом. Незнакомец издаёт громкий смешок. Она вскидывает брови. «О, — думает девушка. — Чтец мыслей.» Ей кажется, будто он легко кивнул головой, в подтверждение ее слов. «Что же, по крайней мере, не придётся открывать рот во время такого ветра, чтобы сказать вам — идите к черту, вам здесь не рады.» Этот кто-то заливается громким, хриплым смехом. Пайнс внимательно изучает его ботинки. «Идиотские и вычурно желтые.» — громко сообщает девушка своему молчаливому собеседнику. Он вертит ногой из стороны в сторону, очевидно, разглядывая обувь со всех сторон. — А мне они нравились, — с деланной досадой вздыхает мужчина. Диппер передергивает плечами и отворачивается к пруду. Раскормленные щедрыми на хлеб людьми утки, быстро надоедают. Мысли растекаются, сосредотачиваясь на Минди — ее однокласснице. Та как-то сказала ей: «Знаешь, Диппи, этот мир хочет прожевать нас, и выплюнуть. Но мы не дадимся ему так просто, верно? Пусть поперхнётся!» «Думаешь, миру есть дело до нас с тобой? — обесцвечено фыркает она. — Идиотка.» — добавляет уже со злобой, и тут же даёт себе мысленный подзатыльник, вспоминая лицо сестры. «Ты слишком озлобленная, Дип-Доп, попробуй мысленно извиняться, когда считаешь кого-то придурком, или что-то вроде?» — во время подобных глубокомысленных изречений, Мэйбл обычно тоннами поглощала мармеладных мишек. Опускала тонкую руку с закатанным до локтя свитером в пачку, и горстью закидывала несчастных в рот. Диппер всегда находила сладости в своих сумках и всевозможных карманах: «подарки от МэйблСанты» — гласила криво нацарапанная записка. Сладости младшая из близнецов Пайнс не любила, но всегда тепло улыбалась, и отдавала кому-то из одноклассников. Частенько это была Минди. Уж она могла посоревноваться с Мэйбл в любви к сладостям. Правда, Альфа-близняшка, хоть и закидывалась новыми дозами шоколада, словно героином, всегда была стройной. А вот Минди обладала приятной, мягкой полнотой. Диппер это нравилось. Ее было до дрожи в коленках приятно обнимать, сжимая в пальцах свитер, а волосы у неё пахли молоком и мёдом. И когда та раздосадовано вздыхала, и надувала губы: «Скажи честно, я толстая?» Девушка улыбалась, и отрицательно покачивала головой. «Тебе-то нечего переживать, словно с обложки журнала.» — вещала Минди, с наигранной завистью сощурив глаза. Пайнс удивленно окидывала себя взглядом: острые коленки, почти плоская грудь, выступающие рёбра, и никогда не покидающая бледность. Точно, новая Супермодель По-американски, встречайте! — и в ее внутреннем голосе больше ядовитого сарказма, чем досады. Минди всегда говорила слишком громко, пронзительно, заставляя незаметно поморщится. Ее голос срывался на визг к концу предложения, но Пайнс стоически выдерживала это испытание по много часов в день. Минди любила поболтать. О чем угодно, лишь бы не затыкаться. Иногда останавливалась, окидывала ее нечитаемым взглядом, и вздергивала подбородок: «А ты как думаешь?» Диппер неопределённо пожимала плечами, и закусывала губу, будто бы боялась, что все эти злые мысли разом вырвутся наружу. Пайнс любила разглядывать ее округлое лицо и брызги веснушек под светло-серыми, дымчатыми глазами. Минди казалась ей маленьким солнышком. Таким тёплым и нежным, а главное — только своим. Никто не замечал того, насколько чудесной была Минди Янг. Глупые, глупые люди. Однажды, Янг назвала ее своей лучшей подругой. «Вообще-то, — исправилась она. — Ты моя единственная подруга. Потому что все остальные форменные идиоты.» Заметив насмешливую улыбку на губах подруги, встрепенулась. «Я же права?» И только получив полный удивительной уверенности кивок, они продолжили путь по школьному коридору. «Ты моя лучшая подруга, Диппи.» — визгливый голос крутится в ее голове снова и снова. Эта странная привычка давать ей дурацкие прозвища настораживала. Отчего-то, всем хотелось уйти от ее настоящего имени. Диппер тяжело вздыхает, и заставляет себя медленно и с расстановкой произнести в голове: «Прости, Минди, что назвала тебя идиоткой. Я так не считаю.» — Думаю, ей хотелось бы услышать это от тебя лично, — произносят где-то над ухом. Пайнс крупно вздрагивает, стремительно разворачиваясь к обладателю хриплого баритона. Длинные волосы бьют по впалым, бледным щекам. «А, точно, — выдыхает она с чуть явным облегчением. — Чтец мыслей, а я и забыла про тебя.» Она изучает его ботинки ещё более скептическим взглядом. «Знаешь, — тянет, наклоняя голову набок.- Я понятия не имею, где можно раздобыть такие, посоветуешь магазинчик?» — Тебе же они не понравились? — проговаривает он сквозь рваный смех. — «Идиотские и вычурно жёлтые.» — цитирует мужчина. «Я не говорила, что они мне не нравятся, — в ее голосе тоже скользит улыбка. — на самом деле, это даже забавно, — девушка изучает голые ветви деревьев, взглядом пытаясь выловить птиц. — люди любят носить серое и безликое. Поэтому, твои ботинки — хоть что-то новенькое.» Он отталкивается от лавки, наклоняясь к ней ближе, желая заглянуть в лицо. Диппер недовольно поджимает губы. «Не нужно так делать.» — она занавешивается волосами. — Не любишь внимание? — усмехается мужчина. «Я просто прошу так не делать, — огрызается Пайнс. И, поколебавшись, добавляет. — Мне это неприятно.» — Понятно, — сухо кивает незнакомец, откидываясь обратно. Девушка пытается спрятать облегчённый вздох. Птиц не видно. Она переводит взгляд на левую руку: на ней рассыпались разноцветные крестики. Ей хочется притянуть ладонь к лицу и втянуть аромат кожи: интересно, остался ли запах фруктовых ручек ее сестры? Но Диппер одергивает себя, и попросту принимается считать радужные отметены. Один, два, три, четыре. Розовый, зелёный, синий, размазанный жёлтый. Пять, шесть, семь, восемь. Оранжевый, красный, фиолетовый, чёрный. Она останавливается. Чёрный. Выглядит жутковато. Девушка хмурится, пытаясь припомнить, когда нарисовала его? Несколько долгих секунд, ее лицо выглядит как никогда сосредоточенным: нахмуренные брови, закушенная щека, вскинутая голова. «О, точно.» Вчера вечером, когда не могла вспомнить ту формулу. Недовольная собой, Диппер поджимает губы, и грубо стирает чёрную пасту. Бледная кожа моментально краснеет, к тому же, на ней остаётся темное пятно. Приходится смириться и сосредоточиться на луже перед ногами. — Знаешь, я ведь здесь, чтобы помочь тебе, — доверительно вздыхает мужчина. Пайнс косит взгляд на его ноги в идеально-выглаженных штанах. И мысленно хмыкает. — Я могу сделать все, что твоя душа пожелает, — он чуть наклоняется, обдавая ее висок горячим дыханием. Длинные, бледные пальцы незнакомца, мягко обхватывают тонкое запястье. Диппер чувствует фантомную боль, в скрытых под пальто и свитером, рваных, уродливо-красных рубцах. Кажется, будто кожа вновь расползается, обнажая вены, артерии, и темно-бордовую плоть. Она сдавленно шипит. — Но мы-то с тобой знаем, чего ты на самом деле хочешь, правда? — мужчина переворачивает ее ладонь, обнажая размытый рисунок хвои. - Сосновое Деревце, — выдыхает он. Пайнс будто бы приходит в себя, замечая послание Мэйбл. Сестра обожает разрисовывать ее руки, и параллельно жевать слишком сладкие арбузные жвачки. Эта самая елочка была вырисована вчера вечером. Диппер вырывает ладонь из цепких пальцев, подскакивает на ноги, и впервые смотрит ему в лицо. Безразличие и равнодушие сменяются злостью. Она горит ярким пламенем в ее больших, шоколадных глазах, и проникает под кожу. Если бы Билл был менее искушён, чуть более молод, он бы непременно отшатнулся — так много всепоглощающей ярости на уставшем, осунувшемся лице. Пайнс смотрит ему прямо в глаза, так неожиданно, слишком открыто и обезоруживающе. Когда он скользит в ее разум — там кристально чисто и пусто. И только спустя мгновение, до него доходит невероятный, но единственный из возможных ответ: это она не пускает его к себе в голову. Она. Эта хиленькая, дрожащая от неожиданного порыва ветра, девчонка. Этот мешок с костями перед ним — закрывает свой разум, и не пускает демона. Сайфер поражён. Он повидал за свою слишком длинную жизнь многое, и, разумеется, некоторые мясные мешки могли противостоять его силе. Но, все же, он поражён. «Да пошёл ты.» — змеиное шипение ее голоса раздаётся в голове, и она уже стремительно уходит, почти убегает, шлепая по лужам ботинками, обтягивающими худые лодыжки. Билл откидывает голову назад, когда первые капли срываются с неба, падают на его кожу, и, плавно скользя по острым скулам, расползаются на губах. Сайфер слизывает дождевую воду, растягивая на лице веселый оскал. Кажется, начинается дождь. С каждым шагом Диппер бежит все быстрее. Ботинки хлюпают по лужам, разбрызгивая мелкие капли грязи. Они попадают на старое серое пальто, оставаясь темными пятнами. Пайнс прижимает к груди кулак, и постукивает указательным пальцем по груди, считая на ¾. Обжигающая злость волнами расходится по телу, заставляя крепко сжимать челюсти, и морщить нос. Раз, два, три. Раз, два, три. Девушка знает, что на блеклой коже останется синяк, так сильно она стучит пальцем по грудине. Вспоминает лицо Мэйбл, Минди, родителей. Список важных сердцу персон заканчивается. Она отчаянно трясёт головой, пытаясь выбить из них эти ядовитые, отравляющие мысли. Стэн, Форд, Уэйд, Зус, — голос в голове срывается на крик. Раз, два, три, раз, два, три. Мама, папа, Мэйбл, Минди, Стэн, Форд, Уэйд, Зус. Сердцебиение успокаивается. Раз, два, три. Стэн, Форд, Мама, Мэйбл. Раз, два, три. Палец стучит все медленней. Папа, Минди, Зус, Уэйд. Девушка вбегает в автобус, и садится у окна. Раз, два, три. Раз, два, три. В голове играет вальс, успокаивая, прося сделать глубокий вдох. «Неконтролируемая агрессия — нормальная реакция в твоём возрасте, и в той ситуации…» — слова ее психотерапевта — Мисс Роуз, звучат словно сквозь вату, уплывая, растворяясь в небытие. Диппер ходит на эти приемы исключительно потому, что они уже оплачены государством. Кроме того, эта самая Мисс Роуз — неплохая женщина на самом деле, и, кажется, действительно хочет помочь. Только вот Пайнс в полном порядке. И помощь ей не нужна. Это лицемерие до ужаса раздражает. Она ведь не из тех, кто на первом сеансе твердит, что все хорошо, а на втором уже размазывает по лицу сопли. Нет, ей не нужен психотерапевт. Пусть лучше поможет кому-то, кто действительно в этом нуждается. И девушка клятвенно верит, что если бы не наставления директора: «Пока вы не пройдёте курс реабилитации, вы не можете присутствовать на занятиях, Мисс Пайнс, мне жаль.», она точно отказалась бы от этих услуг. Диппер тяжело вздыхает. Ей пришлось взглянуть на его лицо сегодня — хотя она этого не хотела. И теперь образ чтеца мыслей встаёт перед глазами, стоит лишь на мгновение прикрыть веки: белесые ресницы, острые, высокие скулы, и обжигающие холодом глаза. Она передёргивает плечами. Этот незнакомец весь какой-то угловатый, острый, неправильный. Кем бы он ни был, — а Пайнс для себя решила назвать его Джином, — мог бы принять вид попривлекательнее. Хотя. Тонкие брови хмурятся, омрачая девичье лицо. Кто знает, что Джин может, что нет, верно? Быть может, он и не в состоянии поменять внешний облик? Девушка язвительно фыркает. Если уж он не может исправить свой внешний вид, что уж говорить о более сложных вещах, таких как исполнение желаний. Диппер заставляет себя не думать о Чтеце мыслей, и сосредоточиться на чём-то другом. Потому что злость начинает возвращаться, а этого ей не хочется. Лучи закатного солнца пробиваются сквозь затемнённое стекло автобуса, и щекочут лицо, бесцеремонно залезая в глаза, заставляя недовольно щуриться. От центрального парка к дому — семь остановок до конечной. Она уже выучила этот маршрут наизусть, и ничего интересного в ландшафте за окном не находит. Поэтому откидывается на твёрдую спинку сиденья, прикрывая глаза. Завтра в парк поехать не получится — сначала школа, потом приём у Мисс Роуз, а затем кофе с Минди в уютном ресторанчике. Ей непонятно, зачем вообще устраивать подобные встречи? Они всместе пять дней в неделю, шесть часов в день. И девушка искренне не верит, что кто-то может захотеть видеть ее больше положенного и отмеренного часами срока. Хотя это, пожалуй, хорошо. С Минди уютно и спокойно, у неё тёплая улыбка, она звонко хохочет, и часто обнимается. Диппер ненавидит свой цинизм, и давит его на корню, заглушая чем-то тёплым и слишком радужно-розовым, с вкраплениями блёсток. Когда Мэйбл заплетает ее волосы, пытаясь соорудить на голове сложную конструкцию, и рассказывает историю, прочитанную утром: «Бабушка 82-х лет сбежала из престарелого дома, чтобы набить себе тату, представляешь? — заливисто смеётся она. — Красное сердечко, прямо тут, — и тычет сестре в нос своё собственное, нарисованное клубничной ручной сердечко, между большим и указательным пальцем.» Диппер думает, что это грустно. Насколько тоскливой и скучной должна была быть жизнь этой женщины, чтобы под конец своего пути, брошенная и забытая, она решилась на подобный шаг явно несвойственного ей эгоизма? Но в ответ девушка лишь коротко усмехается, и проводит пальцем по контуру сердца, размазывая Розово-красный. Цинизм — глупая попытка блеснуть умом, прикрытие, отказ от собственных чувств за насмешкой. Цинизм — эгоистичен и непоследователен. Это для слабаков. Не для неё. И она душит, душит в себе эту пагубную черту, отчаянно с ней борется. Но и без цинизма, она никогда не сможет стать такой как Мэйбл. Ее зеркальное отражение, с годами ставшее кривым. Они уже не так похожи, это точно. Альфа-близняшка, когда-то радовавшаяся одному лишнему миллиметру, сейчас выше сантиметров на десять, не меньше. У Мэйбл остались детские, размытые черты лица. У Диппер появились скулы, впавшие щеки и точеная острота, делавшая ее взгляд взрослым и суровым. А младшая Пайнс хотела бы есть шоколад и мармеладных мишек, пить какао до утра, и облепливать все лицо стикерами. Только у неё психотерапевт два раза в неделю, тошнотворные длинные шрамы на руках, и новый знакомый, который читает мысли. Что-то здесь пошло по чертовски неправильному пути. Где же она свернула не туда? Автобус резко тормозит, ощутимо встряхивая, и насильно вытягивая из водоворота мыслей. Конечная. Вопрос запихивается куда-то вглубь и так переполненного мыслями разума, пока Девушка кутается в подаренный Минди шарф, и прячет руки в карманы. Диппер специально наступает на лужи, и слушает хлюпанье воды. Дождь все ещё мелко покрапывает, так и не превратившись в настоящий ливень. Но осенняя погода так обманчива. Поэтому, когда Пайнс наконец добегает до небольшого магазинчика, расположенного совсем рядом с их домом, ее волосы промокают насквозь, и свисают безвольными сосульками, прилипая к впалым щекам. Старушка, хозяйка магазина, широко ей улыбается, и протягивает пакетик сладостей. — А ты сегодня припозднилась, — тихо смеётся она, принимая из дрожащей, узкой ладони монеты. — Неужто появился кавалер? Девушка отрицательно покачивает головой, растягивая губы в ответной улыбке, и прячет конфеты в широкую сумку. — Передавай привет Мэйбл, — кричит старушка напоследок, за секунду до того, как Диппер выскользнет из лавки, сопровождая свой уход звоном колокольчиков. Ей нужно всего две минуты, чтобы добежать до входной двери дома. Но дождю хватает и этих двух минут, чтобы намочить ее пальто и шарф насквозь. Девушка громко хлопает входной дверью, и тут же раздевается, с тоской наблюдая за тем, как тоненькие струйки воды стекают с ее одежды на пол. — Диппер! — возмущённо-осуждающе восклицает Миссис Пайнс, как только видит дочь. — Быстрее разувайся, и иди в ванну, — она сама забирает потяжелевшее от дождевой воды пальто, и подталкивает ее в дом. — Давай, ну же. Что ты застыла? — бормочет она, подбирая с пола ботинки. — И надо же было идти в парк, когда и самому большому идиоту на этой плане было ясно, что пойдёт дождь? Теперь заболеет, как всегда. Если Здоровье не к черту, зачем подвергать себя опасности, это просто невыносимо, я даже… — тихие причитания матери растворяются в тишине дома, когда девушка, хлюпая промокшими носками, убредает в ванную. Там повис тяжелый, белый пар, и она с наслаждением вдыхает его, медленно согреваясь. Ванна наполнена водой почти до краев, и Диппер успевает возвести свою мать практически в ранг божества, торопливо и неуклюже стягивая влажную одежду, и стараясь не смотреть в большое зеркало напротив. Ничего нового она там не увидит, так зачем лишний раз расстраиваться? Девушка быстро пробегается взглядом по многочисленным баночкам сестры, находя «соль для ванны с ароматом ежевики и ягод», как гласит этикетка. Пайнс ела ежевику, и уверена, что пахнет соль только малиной и клубникой. Так что производители явно халтурили. Хотя, они же обещали «райское наслаждение» и «релаксацию». Доверять этикеткам вообще опасное занятие. «Доверять кому-либо — занятие опасное.» — исправляет себя Диппер, залезая в ванну. Вода мягко обволакивает кожу, согревая закоченевшие мышцы, и девушка рвано шипит, когда маленькие ранки принимаются протестующе пощипывать. Боль эта из ряда приятных, так что, полностью погрузившись в воду, она мягко откидывает затылок на край бортика, пытаясь расслабиться. Неровные края давно заживший ран краснеют из-за тепла, поэтому Диппер старается не смотреть на собственные руки. Шрамы сейчас выглядят совсем непривлекательно. Даже более непривлекательно чем обычно, а это уже много значит.