Головокружение

Может, у Тодда и много проблем с пониманием своих чувств, но ему тридцать четыре, он пытается восстановить отношения с семьей, у него есть замечательная работа и друзья, которых он любит, и он прекрасно понимает, что влюблен в Дирка Джентли. Также, он прекрасно понимает, что Дирк не любит его в ответ, по крайней мере, не в том же самом смысле, и с этим все в порядке. Тодд смирился с этим. Дирк в любом случае любит Тодда гораздо больше, чем он заслуживает. Дирк любит Тодда так, будто он – лучшее, что случилось с ним, будто Тодд – лучший друг, которого Дирк ждал вечность, и, конечно, Тодд об этом знает. Несмотря ни на что, Тодд – тот, кого Вселенная выбрала специально для Дирка, и у Дирка, что удивительно, нет возражений. И Тодд не собирается давать ему поводов для возражений, именно поэтому он намерен держать свои чувства при себе, пока они не пройдут. Это похоже на приступ парарибулита. Ему просто надо продолжать дышать, представлять, как он вынимает нож из своего сердца, представлять, что сердце может излечиться от такой мучительной раны, а потом, будто по мановению волшебной палочки, все пройдет. Конечно, насколько бы отвратительно ужасными не были приступы парарибулита в процессе, они заканчиваются. Тодд не может сказать того же о чувствах, которые испытывает к Дирку. Задержать дыхание, пока ждешь, когда пройдет режущая боль в груди от того, что хочешь большего? С этим он может справиться, в этом он уже хорош. Но ожидать, что она полностью исчезнет? Невозможно. Все было бы проще, конечно, если бы Вселенная не была одержима идеей пытать Тодда неизбежностью его собственных чувств. Дело в деле. В этом дурацком деле, над которым они работают. Поначалу оно было простым. Поначалу всегда просто. События, тем не менее, определенно развивались в Дирковом темпе. Начали они с выслеживания подручных международной наркомафии фейри до их номера в отеле, который они обыскали лишь отчасти, открывая дверцы и ящики. К сожалению, издалека послышались голоса тех самых подручных, которых возились с дверью, что означало, что их с Дирком сейчас поймают на горячем. И они запаниковали. Дирк страшными глазами смотрит на Тодда и начинает отчаянно жестикулировать, беззвучно произнося что-то вероятно дохуя бессмысленное. Тодд беззвучно спрашивает что, прежде чем понимает, что ругаться сейчас – не лучшая идея, прыгает вперед, хватает Дирка за руку и толкает его в ванную. Они успевают, потому что дверь номера, наконец-то, открывается, стоит только Тодду прикрыть за ними дверь ванной. Дирк забирается в ванну, не имея больше никаких вариантов, пока Тодд застывает посреди комнаты, не зная, что делать дальше. За дверью он слышит голоса, которые приближаются к их убежищу. Он кидает взгляд на Дирка, который, кажется, вполне удобно чувствует себя там, где он есть. Ну, значит ванна. К сожалению, Тодд недооценивает всплеск адреналина, вызванный их поспешным отступлением. Когда он поднимает ногу, чтобы забраться в ванну к Дирку, который стоит абсолютно неподвижно в углу, спиной к стене, Тодд спотыкается. В попытке не упасть, он выкидывает вперед обе руки, с хлопком приземляясь так, что каждая ладонь оказывается по сторонам от головы Дирка. Обе его ноги уже в ванне, и в следующий момент он оказывается с Дирком лицом к лицу, в считанных дюймах от него. Дирк широко распахивает глаза, Тодд замирает. К его удивлению, Дирк ухмыляется. – Прямо как в наш первый раз, а? Дело. Их первое дело, с Лидией. Нет никаких шансов, что Дирк имел в виду то, что Тодд услышал. Тодд отстраняется, чувствуя, что краснеет. Дирк смотрит на него с любопытством, открывает рот, но Тодд просит его молчать, подняв вверх палец… И это его вторая ошибка. Первой было то, что он вообще дал себя отвлечь, потому что через мгновение дверь ванной открывается, и он чувствует внезапный укол боли в шее. Последнее, что Тодд видит, прежде чем его глаза закрываются – шок на лице Дирка, когда дротик попадает ему в грудь, и этого он точно не ожидал. Спустя долгое время работы вместе, Тодд смирился с подобными ситуациями. Наркотик, или что там было в этом дротике, не вырубает их, только парализует, делая конечности непослушными. Насколько Тодд слышит, они оба дышат, и он чувствует прикосновение – плитка под его щекой ощущается холодной – но он не может двигаться. Конечности просто не отвечают на его попытки. Двое снаружи ругаются шепотом, в двух шагах от Дирка и Тодда, которые лежат на полу, что, наверняка, выглядит немного комично, это Тодд может признать. – Я поверить не могу, что ты их подстрелил! – более низкий обходит их тела, звуча немного взвинченно. – А что мне надо было делать, отпустить их? – высокий звучит раздраженно. – Если честно, Саймон, я думаю, нам стоит их убить и дело с концом. Нас никто не найдет, когда мы вернемся в 1843. Вот черт. Не подручные фейри-нарко-мафии, значит. Путешественники во времени. – Нет! Нет. Мы не убийцы. Воры? Да. Вымогатели? Конечно. Продавцы газонокосилок по завышенной стоимости? Совершенно точно. Но мы не убийцы! Ну, Тодд рад слышать, что у путешественников во времени есть свои принципы. Высокий замолкает, и Тодд очень надеется, что он не будет спорить. – Наркотик их обездвижил. Он должен был их полностью вырубить. В конце концов, он легко вырубает слона. Может, нам просто оставить их тут? Саймон топает ногой. – Мы не можем просто оставить их так! Что если кто-то придет прибраться? Если увидят парочку этих праздно лежащих ребят на полу, они точно вызовут полицию! Грубо, думает Тодд. Они с Дирком не виноваты в том, что парализованы. – Погоди минутку… – первый звучит воодушевленно, что по опыту Тодда никогда не несет ничего хорошего для него, если исходит от тех, кто их поймал. – Разве ты не помнишь, как мы однажды попали в сад на рассвете, и увидели там двух джентльменов в объятиях? – Не вспоминай об этом. – Ну как ты не видишь? Почему не создать подобную картину с этими беднягами? Тодд надеется, что «картина» – это не то, о чем он думает. – Любой, кто войдет в комнату, сделает правильные выводы и поспешит удалиться. Ох, нет, нет, нет. – Может ты и прав, Роланд. Хорошо. Положим одного на кровать. Тодд не может никак отреагировать, и это – странное ощущение, паника, хватающая его за горло. Тот, кого зовут Роланд, обхватывает Тодда поперек туловища, с ворчанием приподнимая его. Тодд чувствует, что больше не лежит на полу, когда его поднимают и кладут спиной на матрас. Тодд лежит, абсолютно неподвижный, пока Роланд снимает с него обувь. – Поправь ему одежду, он выглядит, как пьяный, – хлопочет Саймон. Если бы в этот момент Тодд мог закатить глаза, он бы так и сделал. Роланд поправляет его одежду, чтобы она выглядела прилично – как одежда того, кто контролирует свои движения, кто сам прилег подремать. Проблема в том, что Роланд все равно пропускает одну складку, которая неудобно упирается Тодду в позвоночник. Но хуже этого унижения, гораздо хуже, то, что он чувствует, как Дирка аккуратно кладут сверху. Тодд чувствует каждый дюйм Дирка, прижатый к нему. Он чувствует, как Роланд поворачивает голову Дирка к его шее. Он чувствует, как руки Дирка укладывают в притворном объятии. Он чувствует, как его руки кладут Дирку на спину, почти на бедра, и они остаются там покорно лежать, потому что Тодд, блять, не может двигаться. Он чувствует, как Дирк спокойно дышит ему в шею, и ему интересно, паникует ли он сейчас так же, как сам Тодд. Ему хочется… хочется успокоить Дирка, провести рукой по спине, показать, что с ними все будет хорошо. Двое путешествующих во времени идиотов ругаются еще несколько минут о том, как лучше их положить, пока Дирк и Тодд лежат, как куклы с перерезанным ниточками. Их двигают еще немного. Роланд снимает с Дирка обувь, развязывает галстук и снимает с него куртку. После этого Тодд обещает себе, что позволит Барт сделать с этими парнями все, что ей захочется. А потом они уходят. До этого момента Тодд концентрировался на своем более чем праведном гневе по отношению к похитителям и к неудачной ситуации, в которой они оказались. И это было прекрасным объектом для концентрации, потому что позволяло думать о чем угодно, кроме того, что Дирк прижимается к нему, лежа между его разведенных ног, будто… Будто они изображают определенную «картину». Ситуация, думает Тодд, и его мысли бегут вперед, забывая о его раненом сердце, выглядит так: Кто-то зайдет в комнату. Они увидят двух мужчин, лежащих на кровати. Простыни смяты. Одежда в беспорядке. Они увидят губы на шее, увидят руки на бедрах, увидят закрытые глаза – этого достаточно, чтобы предположить, что двое уснули, или, если вошедший глянет лишь одним глазком, что они полностью заняты друг другом. Они увидят, как Дирк Джентли лежит между ног Тодда Бротцмана, и могут решить для себя что угодно. Но видеть – даже близко не равно чувствовать. Тодд чувствует тяжесть Дирка на своей груди, это совсем немного мешает ему дышать, и он чувствует тепло Дирка своими бедрами, чувствует его спокойное дыхание на своей коже, потому что ни у кого из них нет выбора. Для кого-то, кто бы вошел, это все выглядело бы, как отъебись-сцена. Но для Тодда это значит… это значит… Это означает, что он лицом к лицу, грудь к груди, не говоря уже об остальных частях своего тела и частях тела Дирка, столкнулся с тем фактом, что он хочет Дирка так сильно, что еле может дышать. Он хочет Дирка во всех мыслимых смыслах. В таких, в которых и не думал, что может хотеть. Тодд спал с несколькими людьми, которых он может пересчитать по пальцам одной руки, но ни одни его отношения не длились дольше шести месяцев. Во-первых, потому что он был мудаком, и, сюрприз, никто не хочет встречаться с мудаком. А во-вторых… Во-вторых, он долго не мог простить себя, чтобы попытаться завести с кем-то отношения. И если бы Дирк тоже его хотел, боже, он бы попытался. Не то, чтобы что-то сильно изменилось бы. Он бы все равно делал то же самое, что и обычно: приносил Дирку чай, помогал ему собраться, когда мысли уводили его слишком далеко, следовал бы за ним в неизвестность снова и снова. Но он бы мог делать с Дирком и кое-что другое. Он бы аккуратно касался его. Он не знает, был ли Дирк хоть раз… он даже не знает, интересует ли Дирка секс, но, если интересует, Тодд бы постарался для него. Он бы действовал так медленно, как Дирк хочет, так нежно, как ему нужно. А может Дирк и не захотел бы медлить, может он бы нырнул с головой в их отношения, как он делает со всем, но Тодд бы в любом случае старался. Он бы отдал себя Дирку, и сделал бы это сильно, быстро и всеобъемлюще. Он бы сделал с Дирком все, что тот бы захотел. Он бы относился к Дирку, как… Тодд даже не может закончить мысль, не смущаясь, и не испытывая отвращения к себе. Какое право у него есть на такие фантазии о лучшем друге? Какой урод будет так поступать? Хорошо, стоит дать себе немного слабины. Он бы не думал об этом, если бы буквально не лежал под Дирком с расставленными ногами. О, Иисусе, после того, как он подумал эти слова в таком порядке, он больше не сможет перестать их думать. Этот конкретный сценарий… Дирк, лежащий поверх него, Тодд, лежащий под ним с широко разведенными ногами, губы Дирка на его шее… не то, что часто приходило ему на ум. Это… без сомнения, возникало пару другую раз. Когда Тодд не мог остановить себя, когда уставал, когда хотел, чтобы… о нем позаботились. Тодд очень хочет вести себя с Дирком так, как тот этого заслуживает, хочет, чтобы Дирк говорил ему, что он молодец, что Тодд – единственный, кто заставляет его чувствовать себя так, но… боже, есть что-то в том, чтобы дать Дирку затрахать себя до беспамятства. И это последняя его мысль перед тем, как Фара выбивает дверь с ноги. ~ В конце концов, это одно из самых не впечатляющих их дел. После того, как Фара убеждается, что Дирк и Тодд не мертвы и перестает паниковать, они едут в больницу, ждут около получаса, чтобы наркотик перестал действовать и остаются еще на пять часов для тестов, а потом едут домой, не сказав друг другу и пару слов после того, как их обнаружили. Или, по крайней мере, Дирк не говорит ничего. Фара пытается у них что-то уточнить, но Тодд издает звук протеста, стараясь ее остановить. Больше она не пытается. Следующая неделя проходит в тумане пыльцы фей, сбивающих с толку перемещениях во времени и взрывающихся газонокосилках. Путешественники во времени, наконец, возвращаются в 1843 (более-менее), а наркомафия фейри соглашается держать свою мистическую пыльцу пикси подальше от мира людей, пока больше никто не будет пытаться украсть их священный что-бы-это-там-ни-было-боже-Тодд-так-устал. Дело раскрыто. Все и все вернулись на те места, где должны быть. А Тодд не может перестать думать о том, как близко он был с Дирком. Если быть честным с самим собой – привычка, к которой он старается пристраститься – он пытается не думать об этом. Если честно, ему странно думать об этом, учитывая то, что Дирк в это время был парализован. Но и Тодд тоже был, не так ли? Наверное, можно думать о времени, когда твой лучший друг лежал на тебе на кровати в отеле, если ни у кого из вас не было выбора. Ох, Иисусе, это выходит из-под контроля. Тодд точно криповый, но он просто… не может перестать зацикливаться на этом. Особенно, когда он не в лучшем состоянии. Прямо как сейчас. Он лежит на кровати, спустя целую неделю после окончания дела, и он пытается заснуть. Призрак дыхания Дирка на его шее не дает ему этого сделать, все тело ноет от того, что он предпочитает не называть. Его сердце такое тяжелое, что не дает встать, придавливает к кровати. Раньше справляться с этим было куда проще. С этими ебучими… «муками неразделенной любви» или как к чертям называется эта боль и бесконечная нужда. Оно не сильно отличалось от парарибулита. Было не так сложно представить, как чувство уходит, чтобы можно было заснуть. Но теперь Тодд знает, он знает, как ощущается Дирк, знает его вес и запах его кожи. В своем воображении он представляет их вдвоем на той кровати. Если бы Тодд мог шевелиться… ну, если бы Тодд мог шевелиться, он бы отодвинулся. Он бы никогда не стал трогать Дирка без его согласия. Но, с другой стороны. Если бы Тодд мог двигаться, Дирк бы мог тоже. Если бы Фара не пришла, наркотик прекратил бы действие через полчаса. И они бы лежали в объятиях друг друга все это время. В больнице первым, чем смог пошевелить Тодд, как только действие наркотика стало спадать, был его мизинец. От него движение распространилось по ладони, потом по запястью. Если бы он все еще держал Дирка, он бы погладил его по спине. Так бы он мог сказать: Я тут. Мне жаль. Просто подожди. Способ говорить без слов, они часто так общаются, почти читая мысли друг друга до того, как кто-то откроет рот. И может быть, Дирк бы тоже это почувствовал, то, как наркотик отпускает его. Может он… Может он не стал бы отодвигаться. Может, он притянул бы Тодда ближе. Тодд ощущает толчок где-то глубоко внутри себя. Ему не стоит поддаваться. Ему не стоит думать об этом… но он продолжает. Он думает о вселенной, где Дирк тоже его хочет, вселенной, в которой Дирк бы коснулся Тодда по собственному желанию, и не отстранился, пока бы не стало пути назад. Проводя рукой по своему телу Тодд позволяет себе, где его никто не видит, хотеть. И, боже, насколько он жаждет. Тодд хотел бы, чтобы Дирк провел губами по его шее, чтобы он был так близко, что Тодд мог бы своими губами почувствовать его дыхание. Тодд хочет, чтобы Дирк поцеловал его. Он хочет впустить в свой рот его язык, чувствовать, как Дирк прижимается сильнее. Тодд хочет почувствовать, как Дирк улыбается, изучая его рот своим языком. Он хотел бы невозможного будущего, где им комфортно друг с другом, где Дирк знает, как дать Тодду то, что ему нужно – вещи, которые Тодд никогда не выскажет вслух, но которые Дирк все равно знает. Тодд хочет, чтобы Дирк целовал, и целовал, и целовал его до того момента, пока он и двух слов связать не сможет, а потом развел его бедра. Полубессознательно Тодд копирует движения из фантазии, хотя у него точно нет сил на что-то настолько… интенсивное. И все же, по позвоночнику прокатывается дрожь, когда он думает о том, как Дирк поместился бы в пространство между его ног, думает о том, какое давление он бы создал. Он проводит ладонью по члену, сжимая слегка сильнее, чем нужно, представляя это давление. Это его фантазия, поэтому ему не приходится беспокоиться о том, насколько неловким был бы их секс в реальности. И обычно он этого и не делает, но поскольку сегодня ему хочется себя помучить, он представляет, как Дирк смеется, пытаясь открыть презерватив. Как они оба хихикают, осознавая, как должно быть странно быть рядом голыми и готовиться проделывать всякие достаточно безумные вещи со своими гениталиями. Он почти улыбается, он знает, что секс с Дирком будет таким же, как и все с ним связанное: немного неловким, немного восторженным, и полностью и целиком наполняющим его до самых костей. Нет. Нет, думать об этом слишком больно. Он проматывает вперед, думая о том, каково будет ощущать Дирка внутри. Мерцающее тепло, подстегнутое его фантазиями, накатывает волнами, и он ускоряет ритм своей руки. Он не хочет задумываться о глубинном значении всего этого, он просто хочет, чтобы Дирк его трахнул. Он бы хотел быть с Дирком лицом к лицу, если бы мог. Прошли годы с последнего раза, как он делал что-то такое, и только бог знает, способен ли он ещё на это, но… он бы хотел видеть Дирка. Он бы хотел взять его лицо в свои ладони, притянуть его ближе, и потом ещё ближе, когда Дирк бы вошёл в него. И поскольку сегодня Тодд решил потакать всем своим фантазиям, он представляет, что Дирку так же хорошо, как ему самому, что он даёт Дирку то, что никто больше не может дать. Тодду не приходится представлять это чувство для себя. Он уже знает, что с Дирком будет так, как не бывало ещё ни с кем и никогда… потому что Дирк уже проделал этот трюк много раз. У Тодда не было поводов считать, что с сексом будет иначе. Дирк любит покомандовать, и Тодд не сомневается, что в этом случае будет так же. Дирк может умолять Тодда посмотреть на него, просить сосредоточиться только на себе. Он может сказать Тодду, что все хорошо, и Тодд может, наконец-то, сможет найти слова… чтобы сказать Дирку, как ему хорошо, как много он значит для него. Насколько он изменил его жизнь. Эти мысли подбираются слишком близко к тени воспоминания, чему-то, что он не хочет трогать… чему-то, неотрывно связанному с музыкой, формами, цветами и очень непохожему на то, что он чувствовал раньше. Возможно, об этом не стоит слишком сильно думать. Он возвращается к своей фантазии, чувствуя, как расслабилась его рука, пытаясь поймать то чувство, которое разгоралось до того, как он все проебал, подумав о невозможном. Перед закрытыми веками он видит картинки: Дирк полностью вошел в него, его ноги напряжены. Дирк прижимается лбом к нему, его губы – в считанных дюймах от губ Тодда, он тяжело дышит. Тодд бы лежал на спине, настолько открытый и уязвимый, каким никогда не позволяет себе быть. И Дирк бы трахнул его. Дирк бы о нем позаботился. Именно эта мысль толкает Тодда за край, прямиком в свободное падение оргазма, и на несколько благословенных секунд в его разуме нет ни одной мысли, кроме мысли о Дирке, он чувствует себя невесомым. Реальность знает, как вмешаться в самый неподходящий момент. Тодд открывает глаза, чувствуя, как облегчение после оргазма улетучивается, давая место в его сознании стыду. Он лежит абсолютно неподвижно, надеясь, что не разбудил никого никакими звуками… он кончает тихо, так было всегда, но все же. У них небольшая квартира, и у него есть целых два соседа. И на одного из них он сейчас подрочил. Он сглатывает, чувствуя, как стыд наполняет его. Ладно. Нет смысла зацикливаться на этом. Нет смысла думать о том, насколько он одиноко он себя чувствует, и насколько крипово хотеть своего лучшего друга. Пора встать, помыть руки, вернуться в кровать и, блять, заснуть. Он заставляет себя сесть, схватить пару салфеток с тумбочки и отчистить то, что может. Ковыляя в коридор, он отчаянно надеется, что в такой час никто не проснулся. Ему нужно десять секунд, чтобы добраться до ванной, и он думает, что ему повезло. И только после этого видит полоску света под дверью. Кто-то уже там. Первый порыв Тодда – сбежать обратно в спальню и надеяться, что ни Фара, ни Дирк не увидят, что он слоняется по коридорам, как какой-то чудик. К сожалению, дверь ванной открывается через мгновение, и Тодд оказывается лицом к лицу с тем, кого он хотел видеть меньше всего. От взгляда на Тодда, лицо Дирка замирает в смеси выражений, которые Тодд не может прочитать, выглядит как сочетание паники и смущения. Они с Дирком смотрят друг на друга секунду, и Тодд чувствует, как жар поднимается вверх по его шее. – Тодд! – выпаливает Дирк, прежде чем нервно хихикнуть. – Как… неожиданно, эм, наткнуться на тебя в такой час, в… этой части квартиры! Тодд прочищает горло. – Я же живу здесь, – говорит он легко, надеясь разбить неловкое напряжение, витающее между ними. Он старается не думать о том, что подсыхает на его животе и руке, небольшие капли, которые он не удосужился стереть, потому что все равно собирался в ванную, кто бы мог знать, боже, ну какой он идиот. Дирк натянуто смеется. – О, точно, – говорит он, упирая руки в бока, стараясь выглядеть спокойно. – Эм. Он стоит, его взгляд перескакивает из угла в угол, будто он отчаянно старается придумать, что сказать. Тодд без понятия, что происходит в голове у Дирка, но либо он в ближайшие тридцать секунд помоется, либо пусть пол разверзнется и поглотит их обоих. – Хм, ну, я тут хотел… – Тодд показывает на дверь ванной за спиной Дирка своей чистой рукой. Дирк подпрыгивает. – Точно! Да! Конечно. Прости, я, эм… Он неловко пробирается мимо Тодда. В какой-то момент они оказываются слишком близко друг к другу даже для пространства узкого коридора, и сердце Тодда подкатывает к горлу, но это длится меньше секунды, и вот Дирк уже позади него, напряженно направляется в собственную комнату. – Прости-Тодд-спокойной-ночи-Тодд, – говорит Дирк на грани шепота, почти сбегая и не оглядываясь. И это забавно. Смотря на то, как Дирк в темноте возвращается к себе, Тодд должен стыдиться того, что сделал, чувствовать вес вины. Но он не чувствует. Он смотрит, как Дирк уходит, и чувствует облегчение. Вот его лучший друг, любовь всей его жизни. И как бы больно порой ни было… все же, думает Тодд, лучшая часть всего этого – любовь. Именно эта любовь, которая заставляет его парить, а не тонуть.