Лихой, да не лютый

      «Не вели казнить нас, Царь всея Руси Иван Васильевич, Просим мы, князь некогда существовавшего германского государства Вальхарм Ладилас, защиты от ливонских врагов наших общих и от католических захватчиков, что посягают на матерей, отцов и детей наших, Господа нашего и на обычаи святейшие наши. Просим мы дать волю нам соседствовать с Вами, великим княжеством Московским. На земли ваши хотения не имеем. Посылаем гонца нашего. Не запрягаем коней до сих пор, покуда не получим ответ Ваш.       Светлейший князь вальхармский Ладислав.       Аминь.»

***

      Такое письмо прочитал Малюта русскому царю, полученному с рук плохо по-русски говорящего гонца. От опричников Иван был наслышан о неизвестных ранее соседях, пристроившихся на крупной территории, которая не входила ни в состав Новгорода, ни в шведские земли. До чего же удивился московский князь, когда узнал, что эти лесные территории обитаемы.       — Что же вы мне всё брешили, мол земли эти опасные? — царский голос проникся холодом чистой стали.       — Не вели казнить, великий государь! — Малюта упал на колени и стал давать челобитную. — Прошлыми летами те земли обскакали, так еле живыми выбрались. Волки коней искусали да рыси чуть кишки нам не выпустили. А что доселе там происходило — одному Господу известно.       Царь задумчиво уставился на золотые колонны, вспоминая то время, когда Малюта во главе с самыми опытными и ближайшими опричниками отправился разведывать северные земли, куда даже бесстрашные немецкие рыцари не осмеливались сунуться. Легенды ходили о том, что звери в этих лесах околдованы демонической силой, поэтому и терзали человека без пощады. Слух пошёл из-за благовония, исходящей с хвойных земель.       На всей территории, от шведского королевства до новгородских земель, от начала болот и выхода к балтам и до выхода к ледяным водам, веяло зловониями, будто это был целый некрополь с трупами на поверхности. По тому, что писали опричники, было ясно, что местные звери падальщиками оказались: человечиной они совсем не брезговали, к тому же больных животных не убивали. Сама природа была на их стороне. Конские копыта путались в корнях деревьев и попадались на острые камни, а налёт на тонкие ветки почти грозил лошади отрубленной головой. От волков и рысей почти не спасали сабли: сколько их ни руби, будут переть тараном на чужаков.       На радость и спокойствие царского сердца было то, что живым и здоровым остался Федька. Самое серьёзное, что с ним произошло — царапина на щеке от рысьего когтя, и то неглубокая. Только Федя много жаловался на испорченное лицо, и то это меньшая головная боль.       Загадкой было то, какими такими знаниями владели те иноземцы, что поселились в осквернённых местах.       Иван Васильевич, всё ещё скованный молодыми печальными событиями, оставил размышления до вечера. Находящийся в ласках своего фаворита, царя не отпускали скверные мысли. Всё обрушилось комом. Сначала смерть Настасьи, потом предательство Курбского в такое тяжёлое время для страны, а теперь и неизвестный народ под боком у России. Сверху давят боярские шакалы.       Сердце Фёдора изнывало уже не первый год. Ему не было известно, как успокоить воспалённый царский разум. Всё, что он мог, это исполнять его приказы. Известь о чужаках на границе России, особенно на тех местах, где они всем опричным войском чуть не погибли, заставила встрепенуться. Какой же силы эти чужаки, если смогли покорить местный природный дух?       — Что на думе у тебя, душа моя? — медленно спросил Иван, подняв белую шахматную фигуру.       Фёдор застыл перед зеркалом, снимая с себя служилое платье, украшенное позолотом. Его взгляд ослепил блеск изумрудных серёг под тёплым огнём свеч на лампадках.       — Коль народ этот в тех чёртовых лесах поселился, видать огромной силой обладает, — осторожно произнёс юноша, покосившись на царя. — Думаю, милостивый мой, стоило бы разузнать, что за люд такой.       Иван поставил белого всадника перед чёрным ферзём и развернул шахматную доску чёрными к себе.       — Покорить его нужно, и будет он служить тебе верою и правдою. Грозной силой станут против ливонцев, — продолжил Фёдор.       Государь всея Руси, посидев в молчании, выскользнул из-за стола и подошёл к окну. Чёрная как врановое перо ночь освещала луна. Молочное яблоко кусалось, рычало. Изящные княжеские руки затряслись под невидимым страхом, что его начал окутывать. Под ухом раздался волчий вой. Осторожный Фёдор дотронулся ладонью до хрупкого плеча царя. Тело прошибло так, будто в спину попала стрела, когда Иван Васильевич резко развернулся и схватил фаворита за плечи.       — Завтра же выдвигаемся на север, — он прижал кудрявую голову к своей груди. — Я, ты, Федька, да Малюта.       — А коль убить нас захотят?       — Коль волк сытый, грызть не будет. Этот волк сыт вдоволь ливонской да немецкой злостью. Ласки просит. Ласки русского царя да холопов его. Любы ему будем, Федька. Любы будем