Вставай, проклятьем заклеймлённый

      — Плохая примета, — заявил Джонни, когда они встретились у входа в ресторан. Хороший такой ресторан, намекающий на то, что однокашник, несмотря на скромный статус «перегонщика чужих судов», в плотских радостях жизни себе не отказывал.       — И я рад тебя видеть, — самое прекрасное и ужасное заключалось в том, что Гай был чистосердечно искренен. И ему даже не нужно было ничего скрывать, всё и так будет принято за любезную насмешку. Как говорится, сначала вы работаете на репутацию, а потом уже она на вас. В нынешней точке их отношений Гай мог говорить всё, что угодно — Джонни не услышал бы ничего. — Посидим?       Джонни, конечно же, хотел отказаться, ещё не хватало, но в последний момент махнул рукой (буквально: снявши голову по волосам не плачут) и согласился по каким-то недоступным для понимания Гая мотивам, которым он, тем не менее, был благодарен. В ресторан они в итоге не зашли, потому что Джонни «не хочу портить себе следующие походы ассоциациями», и Гай понимающе и сочувствующе улыбался, слушая это почти доверительное пояснение. Он тоже не хотел в ресторан, с его правилами, белыми скатертями и атрибутикой официальной встречи. Или романтической. Второе даже хуже.       В конечном итоге они оказались на корабле Джонни (и Гай упустил их взаимную цепочку логических рассуждений, которые привели к этому в высшей степени разумному итогу), а еду просто заказали, благо служба доставки была изобретена много веков назад       — Я и сам в такой работаю, — заметил Джонни, улыбаясь легко, будто именно этого он всегда и хотел от жизни. Гай молча кивнул, по молекулам уничтожая в себе желание поймать его за руки и прижаться губами к запястьям, как раз на границе кожи и тёмной ткани. Никогда ничего не будет «достаточно», но это — его дело, Джонни оно не касалось. По крайней мере не должно было.       — И я вижу, не безуспешно.       Несмотря на опасения (и безапелляционную уверенность Джонни, сразу заявившего, что они обязательно скоро подерутся) вечер прошёл не только неплохо, но ещё и спокойно. Они, правда, умудрились каким-то чудом напиться одной (оба предпочитали быть больше трезвыми, чем невменяемыми) бутылкой вина, и если за себя Гай ещё мог что-то понять (ему хватило бы только присутствия разговаривающего с ним Джонни, чтобы добиться эффекта вообще без вина), то с чего повело Рейкера оставалось загадкой.       — Алкоголики, — недовольно заметил кто-то за спиной, и Гай удивлённо обернулся, он точно помнил, что Джонни закрывал за собой корабль. Судя по его обескураженному выражению лица, он тоже никаких гостей с правом допуска не ждал. На них обоих при этом смотрел странный молодой человек, со смутно знакомыми чертами лицами и рыжими волосами по которым время от времени пробегали искры.       — Не подожги тут ничего, — напрягся Джонни, но его слова, кажется, пропустили мимо ушей.       — Наконец-то догнал, — недобро улыбнулся незваный гость, разглядывая Гая, и прищёлкнул пальцами. — Думал уже забить, но такая сука…       — Ага, — поддержал рыжего Джонни, и Гай глаза закатил, демонстрируя свой восторг от этого единодушия невменяемости и алкоголя. — Хоть в палату мер и весов.       — Вот видишь, — рыжий ткнул пальцем в Джонни, — молодой человек тоже со мной согласен. Так что ты однозначно заслужил, я думаю…       — Что именно?       Гай бы пожалуй не слишком удивился, если бы гость достал откуда-то оружие, обычно всё примерно к этому и сводилось в таких претензиях. Судя по тому, как напрягся Джонни (вероятно, опять из каких-то общечеловеческих, благих побуждений недовольный угрозой своему пусть не слишком желанному, но всё-таки званому гостю), он тоже что-то такое заподозрил. А защита корабля, которая пропустила их странного визитёра, вызывала некоторые сомнения.       Но нет, рыжик просто хлопнул в ладоши и ещё шире разулыбался:       — Проблемы и смирение. Проблемы и смирение, милый, что же ещё. В общем, если тебе не понравится новое состояние, то я же добрый, в отличие от некоторых, без проблем, всё можно отмотать назад и вернуть как было, при выполнении некоторых условий. Ничего сложного, не беспокойся, — судя по абсолютно счастливой улыбке, беспокоиться Гаю надо было начинать как раз сейчас. И даже не из-за того, что самочувствие у него стало странным, а из-за загадочных условий. — Тебе надо будет просто признаться своей настоящей любви в чувствах, — восторг фонтанировал из голоса гостя, как радиация из звезды. — Это, в конце концов, даже естественно, верно? Ну, я пошёл.       И исчез. Просто взял — и исчез.       — Это был глюк? — почти с надеждой спросил Джонни.       — Коллективный, — рассеяно уточнил Гай, наблюдая как на нём обвисает костюм. И грудь под рубашкой. Неплохую такую, кстати, грудь. Только женскую. И голос, кажется, тоже звучал как-то немного не так. Впрочем, почему «кажется»? Посмотрим правде в глаза, в мире где у какого-то рыжего недоразумения с волос могут сыпаться искры, а сам он умеет появляться и пропадать мгновенно, ничто не должно удивлять.       — Пиздец.       Ну, или должно.       — Ты не слишком спокойный? — спустя полчаса истерики (ну или просто здорового, а, может быть, даже злорадного веселья, но Гай предпочитал думать, что истерики) подошёл к нему Джонни.       — Я думаю.       — И над чем?       — Над организацией процесса дальнейшей работы. Просто зайти и заявить, что я Гай Челленджер, не обращайте внимания на лёгкие несоответствия, можно, но не стоит. Джонни, ты, вроде, говорил, что у тебя сейчас нет контрактов, я правильно помню?       — Иди на хуй.       — А это сейчас было не сексуальное домогательство? — Гай с интересом прищурился.       — Пиздец. У тебя есть собственный корабль и…       — Да-да, захожу я такой и говорю всем: здравствуйте, я Гай Челленджер, не обраща…       — Я понял!       Гай улыбнулся и закрыл глаза, откинув голову назад и легко стукнувшись затылком о стену:       — Отлично. Так что там с контрактами?       — Да свободен я, тварь, свободен. Куда тебя?       — Через пять дней я должен был быть на Селене-73, — мысли разлетались в голове и снова собирались вместе. — И мне нужно пару часов на то, чтобы оформить документы на свою представительницу с широкими полномочиями. Максимально широкими. Я воспользуюсь твоим терминалом?       У Джонни в грустных голубых глазах было отчётливое сожаление о невозможности подраться.       — Может, ты по-быстрому признаешься, кому там тебе было надо, и не будем начинать весь сыр-бор?       Вот это настроение прозрачного и немного хмельного (не от выпитого, а от общего безумия) веселья Гай в себе терпеть не мог, именно в таком состоянии он обычно и совершал поступки, последствия после которых приходилось разгребать годами, но, кажется, сейчас наступала целая эпоха, в которую ему предстоит прожить в этом состоянии. Иначе он просто выгорит от напряжения раньше, чем успеет что-то сделать.       — Разве что ты — любовь всей моей жизни, — технически: это всё ещё не было признанием. Технически. — Мне падать к твоим ногам или ты предпочитаешь что-нибудь…       — Боже! — Джонни посмотрел в потолок собственного корабля так выразительно, что Гаю почти стало стыдно. И действительно захотелось упасть к его ногам, просто ради того, чтобы посмотреть, как Джонни взлетит под потолок. В самом прямом смысле слова. — Иди к терминалу, через три часа вылетаем.       — С тобой всегда приятно договариваться.       Главным было не думать о том, что ему теперь предстоит близкое сосуществование с Джонни в закрытом пространстве. Это было так ужасно и восхитительно, что у него слегка кружилась голова.       Самым забавным было то, что на первый и второй взгляд больше всего проблем Гаю доставляла ходьба. Он передвигался по кораблю неторопливо и осторожно, с выражением безуспешно скрываемого, но всё равно проступающего на лице удивления. Джон бы посмеялся над этим, но, во-первых, над больными не смеются, а, во-вторых, над девочками, хе-хе, не издеваются. Надо будет рассказать об этом Гаю, когда тот освоится.       Или хотя бы сразу после того, как пропадёт желание предложить ему помощь. Даже не потому, что Джону не хотелось ему помогать, на самом деле, при всём комизме ситуации, сейчас Гай вызывал в большей степени сочувствие, чем смех. Но, судя по тому, как вызывающе спокойно он держался, лучше было обойтись без намёков на слабость и уязвимость. Пожалеть остатки, так сказать, мужской гордости. Ну и женский темперамент не проверять.       А то язык у твари-то, небось, старый остался, а бить его теперь было как-то… несподручно. Даже если десять раз себе напомнить, что перед тобой стоит мужчина, а не стройная брюнетка на полголовы ниже тебя, глаза всё равно будут видеть то, что им показывают, а не то, что есть на самом деле.       Тем более, что посмотреть было на что, девочка из Гая получилась очень даже симпатичная, а волосы, отросшие до пояса, и теперь лежащие на спине мягкой волной выглядели даже красиво. И мужской костюм, который теперь на нём почти болтался смотрелся даже волнительно. Будто второпях натянутая одежда любовника, испортившего платье…       Джонни отвернулся: это всё ещё был Гай, как бы он ни выглядел, так что нечего страдать ерундой.       — Оформил свои бумажки?       — Ага. Никаких проблем.       А по напряжению в спокойном голосе и не скажешь, что всё так просто, впрочем, более чем вероятно, что как раз с бумажками у Гая проблем действительно не возникло, в отличии от того, что вообще делать со своей жизнью дальше.       — И мы можем вылетать? — ему не верилось, что на этом действительно всё.       — Гм.       — Гай?       В рубке повисло непродолжительное молчание.       — Мне бы гардероб обновить, — наконец признался Гай, и Джонни автоматически кивнул, соглашаясь. Что верно, то верно, в костюме с чужого — мужского — плеча, Гай на серьёзную деловую женщину будет походить в самую последнюю очередь. Делать такую особу своим особо доверенным человеком было бы странным решением.       — И что, пойдёшь по магазинам?       Гай посмотрел на него так, что почувствовать собственную глупость было очень легко. Вот примерно за такие шутки (дополненные словами и интонациями) он в своё время и был бит, но тут явно не тот случай.       — Думаю, можно просто заказать доставку в ассортименте. Ты ведь мне поможешь?       — С заказом?       — С размером, — улыбка у Челленджера была почти акулья, и на тонком женском лице смотрелось ужасающе. — Правда? — и пошёл в выделенную ему каюту.       Судя по ласковой угрозе в голосе лучше было согласиться сразу и не заставлять Челленджера выбирать между истерикой и покушением на убийство. Вдруг истерику выберет? Пожалуй, женская истерика в исполнении Гая — это был излишне травмирующий опыт для них обоих.       — Без проблем, только метр найду.       Или что-нибудь ему на замену, потому что шутки шутками, а лишние ящики с ненужными шмотками ему на корабле даром не нужны. Опять же, есть пять минут, чтоб продышаться и не ржать, Господи, просто не ржать от вида Гая-девочки. А это с его стороны, между прочим, моральный подвиг. Но никто ведь не оценит. Тем более Челленджер, привыкший, что с ним все носятся, как с писаной торбой.       Войдя в жилой отсек, Джонни мгновенно споткнулся взглядом о полуобнажённого Гая, разглядывающего себя в зеркало с любопытством первооткрывателя и лапающего себя же за задницу таким откровенно мужским жестом, что аж ладони зачесались дать по рукам и потребовать не домогаться так беспардонно до женщины. Шизофреническое ощущение.       — И что надеешься найти, чего раньше не видел?       — А ничего так получился, да? Симпатичная. Я б себе, пожалуй вдул, — Джонни почувствовал, как у него начал дёргаться правый глаз, но Гай не останавливался. — Джонни, а ты бы мне вдул?       Бога ради, он сейчас серьёзно?       — Я б тебе врезал.       — Серьёзно? Ты бьёшь женщин?       — Гай — ты не женщина.       — Технически, — возразил Челленджер, — я сейчас именно она. И ты это тоже знаешь.       — Рубашку снимай, — перевёл тему Джон, сочтя за меньшее зло перейти к измерению изменившейся тушки. Как он ошибался!       — Гай, мать твою…       — Не трогай мою мать.       — … не дёргайся, блядь!       — Мне щекотно.       — Ты боишься щекотки? — от неожиданности рассмеялся Джонни. Вообще, если припомнить Академию, то ничего такого за Гае не числилось.       — Я не боюсь. То есть не боялся. Знаешь, кожа стала как-то чувствительнее… А!       — Да я тебя еле тронул!       — Джонни, — проникновенно начал Гай, и получилось у него как-то неприлично-томно, — давай ты или вообще трогать не будешь, или трогай уже нормально. Но обойдёмся без щекотки, ладно?       Они обходились следующие две минуты.       — Ты меня сейчас лапаешь за грудь, ты в курсе?       Да, он был в курсе, и со стороны Гая было бы очень мило молчать об этом. Потому что о том, что перед ним не женщина и нечего стесняться, он себе успел напомнить уже раз двадцать.       — Гай, ты, правда, хочешь об этом поговорить?       — Тема как тема… ай! Ты сейчас специально.       — Именно, — очень веско согласился Джонни. — Заткнись.       — Угнетение женщин во всей кра… понял я, понял. Молчу.       На самом деле, Джонни догадывался, что Гай просто — и чисто по-женски — забалтывает собственный стресс, но проблема была в том, что он тоже не был так спокоен, как казался, и потому Челленджеру лучше было бы помолчать. Всем будет спокойнее.       На всё ушло полчаса, и могло бы гораздо меньше, если бы кое-кто не открыл для себя всю бездну боязни щекотки. Так своевременно, право слово. Зато после этого Джонни получил определённую моральную компенсацию, наблюдая за тем, как Гай самостоятельно измерял и вычислял свой размер ноги. Процесс не казался слишком сложным со стороны, но талантливый человек способен запутать практически любую задачу. Гай, определённо, был талантливым сукиным сыном. Дочерью… Сукой?       Закончив, наконец, с измерениями себя любимого, Гай поднялся и, взяв Джонни под локоть (очевидно тренируясь), почти спросил:       — Ты ведь поможешь мне выбрать и заказать. Да?       — Я не разбираюсь в женских шмотках.       — Какое совпадение, я тоже, — кажется, Гая ничто не смущало. Хотя, после того, как он решил не смущаться своего нового пола, это не должно было удивлять. И Джонни даже согласился, отвлёкшись на несколько секунд на обнажённые бёдра, виднеющиеся из-под края рубашки, накинутой Челленджером, как короткое платье. Гай там или не Гай, а ноги были очень даже ничего. Изящные такие. Женские.       — Спасибо! — Гай потащил его за собой обратно в рубку, где было удобнее связываться с каталогами магазинов.       Джонни пообещал, что отомстит. Страшно.       Ну, или не страшно, но Гай запомнит на будущее, и больше не будет так хаметь, пользуясь тем, что он теперь девочка, которую не бьют и не посылают матом, даже когда она отборная сука. И не в том смысле, что породистая самка собаки.       Помощи от Джонни особо не было. Разумеется, Гай и не рассчитывал, но, во-первых, за компанию чувствовал себя не так глупо, а, во-вторых, его присутствие рядом было просто приятно. А потом Джонни, просто бесконечно добрый мальчик, положил ему ладонь на плечо (Гай почувствовал, как краска бросилась к лицу, и порадовался, что Рейкер никогда не был слишком внимателен к людям) и стал заглядывать в его монитор, буквально наваливаясь на Гая. Думать от этого становилось сложнее, но исправлять что-либо совершенно не хотелось. В самом деле, хотелось просто ловить момент, пока женский облик снял лишнюю агрессию, а память о том, что Гай всё-таки мальчик, позволяла Джонни не держать вежливую дистанцию. Просто интересно, как долго они продержатся в этой точке равновесия, и в какую сторону потом качнёт Джонни?       — А почему короткий каблук? — Джонни обернулся, ловя его взгляд честными-честными глазами. — Почему не шпильки?       — Мне на них ещё ходить.       — Да какая разница? — Джонни отказывался слышать его. — Тебе так и так учиться ходить заново. Судя по грации беременной утки — даже в тапочках. Почему сразу не на шпильках. Они красивые.       «Блядь».       — Окей.       О том, какую он сейчас совершал глупость, Гай подумает потом. И о том, что для этого было достаточно двух слов Джонни — тоже. Нет, вот об этом он, пожалуй, думать не будет. Зачем же расстраивать самого себя мыслями об абсолютной безвольности и том, насколько бессмысленны и бесполезны все эти… Боже, даже попытками не назовёшь. Как будто тот факт, что он наденет эти бессмысленные шпильки, мог что-то изменить.       Впрочем, на обуви сеанс издевательства не завершился. Кажется, Джонни просто мстил за то, что его втянули в разнузданный шопинг (Гай брал с запасом, не рассчитывая на то, что всё, выбранное по линейке размеров, прямо так сразу хорошо сядет), и Гай радовался только тому, что Джонни в голову не приходило, насколько успешно у него это получалось. По-хорошему, если бы у кого-то мозги были на месте, всё это сошло бы за весёлые шутки. Возможно, даже имеющие в себе здравое зерно.       И никто не был виноват, что Гай просто зависал каждый раз, как чёртова крыса, услышавшая гамельнскую дудочку. Да-да-да…       — Гай, ты больше не мальчик.       — Не поверишь, Джонни, но я заметил, — улыбка — универсальный щит. Особенно когда тёплые пальцы задевали обнажённую шею, и это ощущалось непривычно ярко и остро.       «Женская кожа — тоньше и чувствительнее…»       — Тогда почему открыл брючные костюмы?       — Они женские.       То, что Гай согласился на высокий каблук, не значит, что он согласится отказаться от штанов. В конце концов, женщины что, зря отвоевали себе право ходить в них наравне с мужчинами? Пора было воспользоваться плодами чужих трудов.       — Гай, ты как будто мальчиком никогда не был, и не знаешь, что юбка на женщине всегда лучше.       — Чем?       — Тем, что её можно задрать.       Гай представил, как Джонни ведёт руками (вот этими горячими ладонями, сейчас прожигающими ему кожу сквозь ткань рубашки) по бёдрам, поднимая юбку выше, и — нет. Дальше не стоило продолжать даже мысленно, по крайней мере, не в присутствии Джонни. Зато можно было порадоваться, что женская физиология в некоторых вопросах была гораздо, гораздо менее откровенна и очевидна. Вероятно, природа считала, что у девочек, в отличие от мальчиков, есть право на свои маленькие личные тайны. Если б ещё кожа так не горела под чужой ладонью…       Но это, вероятно, было прерогативой мальчиков. Поделили, так сказать, привилегии.       — Мне не актуально.       — Несколько часов назад ты мне очень вдохновенно рассказывал, что нужно не стесняться пользоваться всеми возможностями запудрить деловым партнёрам мозги.       Открывая вкладку с юбочными костюмами, Гай чувствовал себя идиотом. То есть нет, разумеется, он чувствовал себя идиоткой. Влюблённой, безмозглой идиоткой, позволяющей вить из себя верёвки шутки ради.       «Докатился».       Впрочем, справедливости ради, раньше Джонни просто не пытался. То ли повода не видел, то ли возможности.       — И чулки.       «Блядь».       — Джонни, нет.       — Почему? — если бы любопытства в голосе было чуть-чуть, хотя бы грамм на десять, поменьше, Гай, возможно, поверил бы. Но нет. Не в этот раз. Джонни не просто издевался — он этого ещё и не скрывал.       — Потому что это тупо и бессмысленно.       — Вообще-то, мне девчонка как-то жаловалась, что колготки сползают, а у чулок с поясом такой проблемы нет, — на удивление, в этот раз у Рейкера даже были аргументы. Вероятно, потому что с этим предложением даже он чувствовал, что палку перегибает. — Ты же хочешь постоянно дёргаться, подтянуть всё?       Гай представил и заржал.       — Это не считая того, что чулки красивее.       — Джонни, — вытирая выступившие слёзы, всё-таки уточнил Гай. — Ты помнишь, что я не твоя любовница?       «А жаль, но об этом я тебе говорить не буду, не дождёшься».       — Разумеется, — согласился Рейкер. — Ни одной своей любовнице я не подбирал гардероб, они и сами неплохо справлялись.       — Осознал, — кивнул Гай. — Проникся.       А спустя всего две минуты, он ещё и согласился на чулки. И даже глупо себя уже не чувствовал: снявши голову, по волосам не плачут. В конце концов, если Джонни хочет шпильки, юбки и чулки, то кто он такой, чтобы ему отказывать?       Право слово, даже жалко, что Джонни приличный мальчик, и домогательств от него не дождёшься.       Сидя на горе привезённой одежды, Гай почти понимал, откуда берутся анекдоты про «нечего надеть». Все они, по сути, брались из нежелания одевать что угодно из имеющегося. Правда, какие проблемы с женской одеждой могли быть у целевой аудитории, от него ускользало: его-то понятно, что напрягает в идее примерке всего привезённого. А их?       — Джонни…       — Если ты скажешь, что тебе опять нужна помощь…       — Давай ты не будешь договаривать эту мысль, и пугать меня, хорошо?       — Гай, — голос Рейкера за дверью стал каким-то особенно тяжёлым.       — Что?       — Ты не слишком быстро освоился с амплуа капризной… суки? — и добавил, не дожидаясь просьбы следить за языком при дамах. — Цензурно выражаясь.       — А я из него когда-то выходил? — Гай почти искренне удивился. Отношение Джонни уже даже не задевало, он ещё в Академии как-то смирился, а сейчас… Чтобы не успокоиться за столько лет, нужно было быть слишком оптимистичным идиотом. Это не считая того, что на фоне личных изменений, стабильность и постоянство Джонни даже внушали уверенность. Хоть в чём-то.       — Чего тебе? — вопрос Джонни решил проигнорировать.       — Помоги застегнуть? — Гай с сомнением достал первый попавшийся лифчик. Какой-то замысловатой конструкции. Или это ему так казалось с непривычки? Как-то он никогда не обращал внимания на то, как это делает Бет, зато хорошо помнил, что один раз они запутались в таком, когда снимали.       — Знаешь, обычно с этим помощь не нужна.       — А конкретнее? — подбодрил Гай. — Инструкцию?       — Давай сюда, — сдался Рейкер, забирая у него бельё. — С трусами сам справишься?       — А ты хочешь мне помочь? — заинтересованно обернулся Гай, прячась за весельем, как за щитом. — Джо-о-онни?       Тот что-то рыкнул и попытался одеть лифчик на него прямо поверх футболки, Гай заржал и тут же был схвачен за ухо:       — Прекращай, — почти ласково посоветовал Джонни, подтягивая его вверх. — Разве же девочке подобает так грубо смеяться?       Гай на секунду задумался, потом скромно опустил глаза долу:       — Я больше не буду, господин, только не бейте…       — Сука! — вызверился Джонни, но ухо отпустил.       — Это мы вроде уже выяснили, — не стал спорить Гай, стягивая с себя верх. — Попробуем?       Право слово, он совсем немного лукавил, когда просил помощи. Буквально на один грамм из килограмма. Мысль о том, как он будет разбираться со всем в одиночку, вызывала желание забить на всё и даже не начинать. Мысль о том, как он будет держать лицо, чувствуя тёплые пальцы, касающиеся его спины, его вообще не посетила. Очевидно, чтобы не портить себе удовольствие.       — И как? — Гай с сомнением посмотрел в зеркало. — Он подходит по размеру?       Джонни посмотрел на него как на умственно отсталого:       — Про размер обуви ты тоже у помощников спрашиваешь?       — Обувь мне обычно по личной колодке делают, — поделился Гай. — И я уже предвкушаю новый опыт, не напоминай, пожалуйста. Так что, размер подходит?       — Гай!       — Да я кроме того, что не привык такое носить не чувствую ничего, — совершенно искренне покаялся он. — Какие-то достоверные методы проверки есть? Ну там, я не знаю, как капнуть воды на раскалённую сковородку?       — Могу принести соляной кислоты и капнуть на тебя, — охотно предложил Рейкер, с каким-то вожделением смотрящий ему на шею. Гай бы с удовольствием подумал, что это потому, что она красивая, но здравый смысл подсказывал, что в Джонни говорила жажда крови.       — Не надо. Тогда сравним с остальными вариантами, — пришёл он к логичному выводу. Джонни закатил глаза:       — А я-то думал, что у тебя в Академии характер был паскудный.       — Видишь, как ты ошибался, — не проявил сострадания Гай. — Какой следующий пробуем?       За спиной раздался тихий, но не угрожающий рык, скорее играющего в злость, чем по-настоящему злящегося Джонни. Почему-то хотелось смеяться, но это, кажется, было немного нервное.       Разбор гардероба превратился в настоящий цирк. Если примерка белья была процедурой в большей степени смущающей (Джонни каждый раз напоминал себе, что это, блин, Гай, а не незнакомая девушка, но глаза видели то, что видели, и под руками тоже была нежная, женская кожа), то вот разбор костюмов уже напоминало клоунаду. И, судя по тому, как Гай охотно, почти не задумываясь, поддерживал даже самые неудачные шутки, присоединяясь к смеху и комментариям — спокойствие его было гораздо менее глубоким, чем могло показаться. Впрочем, из-за самого Джонни в обычной жизни столько идиотских шуток тоже отродясь не сыпалось. Всё-таки вся эта ситуация… нервировала. Напрягала.       В первую очередь тем, что оставалось совершенно непонятным, как она вообще работала.       — В нашем мире нет магии, — когда Гай остался в самом удачном костюме, «чтобы привыкнуть», заметил Джон. — Это не может быть магией.       Гай глубоко вздохнул и пожал плечами. Возможно, Джонни бы гораздо больше поверил в его уверенную расслабленность, если бы не нездоровое, гипертрофированное веселье только что.       — Люди докосмической эпохи и в телепатию не верили, но мы же сейчас ею пользуемся.       — Это…       — Другое? — Гай перекинул через плечо густую волну чёрных волос, доросших до колен. — Для нас — несомненно. Может и тут тоже…       — Ультрасовременные технологичные проклятия для смены пола до чистосердечного любовного признания?! Это же бред!       Гай поднял взгляд, прекратив рассматривать отросшую гриву, несколько секунд очень серьёзно на него смотрел, а потом встал из своего кресла и, подойдя к Джону, наклонился, перехватил его руку за запястье и положил ладонь себе на грудь:       — Думаешь, у нас просто зрительные галлюцинации? — его голос странно вибрировал, то ли злостью, то ли просто перенапряжённым нервом, пока он медленно тянул руку Джонни ниже. — Перепроверим, Джонни?       Освободиться из хватки непривычно тонких пальцев с хищно острыми ногтями получилось не сразу.       — Не надо, — он растерянно запустил руку в волосы, чувствуя себя… странно. Даже не смущённо, просто странно, потому что Гай нависал над ним, и в этом не было ничего сексуального как и в только что случившемся облапывании, зато была какая-то смутная, рокочущая угроза. В самом деле, как Гай умудрился это превратить в угрозу?! — Я же не об этом.       — Нет, ну я думал вдруг правда, показалось, — Челленджер выдохнул и улыбнулся. — Извини. Мне не стоило срываться на тебя. Может запишем это в издержки и моральную компенсацию по прейску…       — Заткнись, а то я вспомню, что ты мальчик и врежу, — пообещал Джон.       Гай просиял широкой улыбкой:       — Не буду так издеваться над твоей силой воли, — он выпрямился, отступая на шаг назад, и по очереди наклонил голову сначала к одному, потом к другому плечу, разминая шею. — У тебя на корабле есть ножницы?       — Зачем?       Гай приподнял волосы:       — Обрежу. Невозможно же носить.       В это Джон охотно верил, но волосы было жалко. Они были красивые, и Гаю в новом облике шли. Интересно, если сказать об этом Челленджеру, тот попытается его в этот раз всё-таки придушить? Джону серьёзно казалось, что во время выбора гардероба, Гая останавливало только то, что у него шоковое состояние никак не прошло. Но не могло же это продолжаться вечно, верно?       Гай только глаза закатил к потолку. Очень выразительно, кстати.       — И что я с ними делать буду?       — Заплетёшь?       — Джонни… — как ни удивительно, но у Гая даже руки не напряглись, пока тот глубоко вздыхал. — Мне, конечно, приятно, что ты веришь, что я способен решить любую проблему, впервые с ней столкнувшись, но ты меня немного переоцениваешь.       — Да ладно тебе, — отмахнулся Джон, чувствуя, что Гай не особо и сопротивляется. Может, чувствует себя в новом амплуа недостаточно уверенно? — Это тоже самое, что оплётка для проводов.       Гай смерил его изучающим взглядом с головы до ног, отметая всякие сомнения в своей уверенности:       — Значит, тебе и карты в руки, — в улыбке Гая не было ни сомнений, ни раскаяния, ни сострадания. — Джонни, у тебя хоть расчёска есть?       Интересный вопрос.       — Моя?       Классическая «линейка» в один ряд. Взгляда на секунду стал тяжёлым, как планетарный океан, а потом он только отмахнулся:       — Моя ли то, в конце концов, печаль. Да, Джонни?       И в этом не было никакого вопроса, только: за свои слова надо нести ответственность — неси. Что ж, это будет тяжёлый час. Вероятно, даже очень.       Единственное, что его радовало следующие полтора часа: Гай молчал и ни словом не комментировал происходящее у него за спиной, даже когда Джонни очень неудачно дёргал его за спутавшиеся пряди. И даже в лицо в отражении выглядело непоколебимо смиренным, будто Гай тоже считал, что должен нести свою долю ответственности за то, что позволил себя уговорить.       Спустя несколько дней Джонни нашёл Гая в ванной, наклонившимся над глубокой раковинной, куда буквально засыпал волосы, собираясь их мочить.       — А в душевой не удобнее?       — Фиг. Я на них наступаю, — огрызнулся Гай, а потом, спустя секунду, добавил. — Ты во всём виноват, так что иди сюда, будешь помогать.       — Тебя послушать, так я вообще во всём виноват, — улыбнулся Джон. Привычка Гая делать его ответственным за всё уже откровенно веселила. — Скоро дойдёшь до того, что это я тебя превратил в бабу.       — Нет, — слишком серьёзно открестился от подозрений Гай. — Вот к этому ты не имеешь никакого отношения. Джонни, ты идёшь или любуешься?       Джон с интересом изучил оттопыренную попу, очень привлекательно обрисованную натянувшейся тонкой тканью. Он бы даже сказал, что неприлично, особенно в обществе молодого организма, не имеющего доступа к нормальным женщинам в долгом космическом странствовании. Вот есть у Гая совесть и сострадание? Если и есть, то их жестоко растерзанные тела давно похоронили в негашеной извести.       — Знаешь, а я, пожалуй, с тобой соглашусь, — заметил он, подходя и включая воду. — Я б тебе тоже вдул, если б ты был не ты.       Гай закрыл глаза с обречённым облегчением: на кой он вообще рот открывал? И тогда, и сейчас? Право слово, он бы прекрасно обошёлся без откровений Джонни о своей привлекательности и некондиционности одновременно. Какой бес его каждый раз дёргает и требует нарываться?       И на руки, мылящие шампунь и массирующие до боли уставшую кожу головы, он тоже зря напросился. От них путались мысли, становилось тяжело дышать, и от навалившегося сзади тела — тоже. Так же, как от голоса, вещающего что-то, Гай с удовольствием вник бы в смысл слов и что-нибудь ответил, но не был физически способен на это, сосредоточенный только на том, чтобы ноги, эти неловко тонкие и слабые ноги, не подкашивались. Самым неприятным — или наоборот — сюрпризом женской физиологии оказалась повышенная чувствительность, которая каждый день, даже каждый час, мать её, радовала новыми открытиями. Особенно, когда дело касалось Джонни.       Подумать только, а ведь он когда-то думал, что и так слишком остро реагирует на каждое случайное прикосновение. Ха-ха. Надо было стать девочкой с их тонкой кожей, чтоб понять, что такое «остро».       Зато визуально ничего не выдавало, и в этом было бесспорное женское преимущество перед сильной половиной человечества. Гай даже немного позавидовал. Потом вспомнил, что ему с этим теперь разбираться пожизненно и почувствовал пульсирующую головную боль от мысли о том, как именно он будет организовывать свою дальнейшую жизнь. К бытью женщиной приспособиться не так сложно, а вот согласовать своё новое состояние с правами и обязанностями Гая Челленджера, сына и наследника своего отца, верного супруга и отца, что особенно важно, прекрасной дочери — это такая интересная и нетривиальная задача, что даже от мыслей о Джонни отвлекала. Недолго, правда, до того, как эта сволочь, не опёрлась мокрой, горячей ладонью между лопаток, но отвлекала же! Где-то наполовину. Прямо скажем, далеко не каждая проблема, могла справиться с этой задачей. Признаться по правде, единственной, до этого момента, была история с похищением Лиззи.       — Кажется, всё, — обрадовал Джонни, отжимая его скрученные в жгут волосы, как тряпку. — Теперь только дать высохнуть.       — Спасибо.       Разумеется, фен на корабле Джонни предусмотрен не был, как и нормальная расчёска. А зачем? При мысли о том, что ему снова предстоит сеанс расчёсывания и заплетания, Гай едва не завыл. Утешало только то, что вряд ли в этот раз Джонни будет дёргать его за волосы меньше, а боль хоть немного заставляла трезветь и приходить в себя.       Интересно, всё дело в Джонни (или Гае) или это нормальная женская реакция на возню с их волосами? Бет обычно расчёсывалась сама…       Стыковку им согласовали сразу, и Джонни направил корабль к указанному ангару, пока Гай устанавливал связь со станцией.       — Не нервничай ты, мы успели.       — Я знаю. Но нужно подготовиться, — Гай, увлечённо листающий рекламные листовки (серьёзно что ли?), даже головы не повернул в его сторону.       — Совсем как девочка стал.       А вот теперь повернул и смотрел на него с почти по-детски искренним недоумением:       — Джонни, ты полагаешь, что я, пусть даже не я, а облечённая моим доверием особо, может просто взять и вот так заявиться на деловую встречу?       При этом он выразительно указал ладонью на себя: строгий чёрный костюм с карминовой рубашкой и юбкой-карандаш до колен, гладко зачесанные тёмные волосы, убранные в низкий строгий хвост. Прилично он смотрелся (хотя мысли у его собеседников будут и близко не такими приличными, чего уж, Джонни даже знание, что перед ним та сука, которой он в Академии зуб выбил, не мешало нет-нет да и думать не в ту сторону), что его не устраивало?       — Тебе разве что побрякушек не хватает, — предположил он, но Гай только глаза к потолку закатил так выразительно, будто на театральном учился.       — Макияжа не хватает, Джонни. Это просто неприлично.       — В самом деле? Обязательно нужно что-то делать с лицом?       — Обязательно нужно что-то делать с лицом так, чтоб было не видно, что ты с ним что-то делал, но видно.       Джонни испытывающее посмотрел на Гая, но тот не смеялся.       — Ты сейчас бред какой-то сказал.       — Это как бельё, — тяжело вздохнул Гай. — Его не должно быть видно, но если его нет — это заметно.       — Ладно, — не стал спорить с буйными Джон. — И ты выбираешь себе косметику?       — Джонни, ты ёбнулся? — вопрос прозвучал настолько искренне, что, пожалуй, в морду бы не захотелось дать даже будь он по прежнему парнем. — Зачем мне косметика, которой я не умею пользоваться? Я ищу специалиста, который мне сделает лицо. Не все проблемы решаются с помощью денег, но некоторые всё-таки решаются, порадуемся же этому.       — Поздравляю.       Спустя час на корабль поднялся какой-то «страненький» мальчик, и для Джонни превратилось в испытание не ржать каждые две минуты. Это было бы немного нехорошо по отношению к Гаю, чьим глазам и угрожали замысловатые пыточные инструменты в руках «специалиста». Не только глазам, конечно, но те были самыми уязвимыми. По правде говоря, Джонни вообще постарался зарыться в техническую документацию, игнорируя попытки к нему подкатить. Все сходят с ума по-своему, но сам он в этом участвовать не собирался. И только, когда они снова остались вдвоём, поинтересовался у Гая:       — Почему он такой…       — Выделывается, — ответил тот, не дослушав вопрос.       — Серьёзно?       — Ага. Чтоб к нему не ревновали клиенток.       — Мне казалось он…       — Всё время пялился мне в вырез, — хмыкнул Гай. — Старательно не палясь.       — А я смотрю, эта работа требует от мужчины больших жертв, — он, право слово, не знал что сказать.       — Просто пялиться меньше надо и никак жертв не потребуется, — не согласился Гай, как оказалось, вовсе не защищавший недоразумение, только что их покинувшее.       — Чего шипишь? Дорогой?       — А вот сейчас обидно было, — как-то равнодушно заметил Гай. — Мы здесь на три дня застряли.       — И?       А вот тут Гай расцвёл в счастливой улыбке:       — Он тебе ещё три раза глазки строить будет.       — Да чтоб я ещё хоть раз с тобой связался!       Собирался Гай быстро, Джонни бы сказал, что не по-женски, но, честно признаться, на его памяти и мужчины уделяли сборам на важные переговоры больше времени, чем «кинуть сумочку на плечо и пойти к выходу».       — Эй, как тебя хоть зовут-то теперь?       — Герда.       — Почему? — Джонни удивился не слишком распространённому имени.       — Потому что похоже на моё, — уверенно ответил Гай. Так уверенно, что Джонни чуть автоматически не кивнул в ответ.       — В каком месте?!       — На одну букву начинаются.       — Тогда у тебя был богатый выбор, — он попытался влить в голос как можно больше сарказма, но Гай будто и не услышал.       — Да. Пока.       Вернулся он спустя восемь часов, сияя улыбкой.       — Всё хорошо прошло, я смотрю?       Гай закрыл за собой дверь и перестал улыбаться. Тут же стали заметные и запавшие от усталости глаза, и мутный, сонливый взгляд.       — Джонни… — начал Гай, потом, видимо, сообразил, что его не подкалывают и махнул рукой. — Заткнись, а?       — Всё прошло плохо? — осторожно уточнил он. Проблемы Челленджера, конечно, исключительно его проблемы, но мгновенное преображение в полутруп всё-таки вызывало сочувствие.       — Да нет, — Гай достал салфетки, которые «специалист» оставил ему для снятия макияжа, и принялся планомерно стирать грим с лица. — Нормально. Даже хорошо. Просто чуть меньше энтузиазма, а то по ушам режет.       — Раздражает?       — Режет, — чистая кожа проступала бледным, голубовато-нездоровым оттенком, и Гай, отложив первую испачканную салфетку, взял вторую. — Как свет по глазам, когда не выспался. Сейчас перечитаю некоторые отчёты, и как раз ещё останется пять часов на сон.       Под глазами у Челленджера обнаружились тени, и Джонни потребовалось волевое усилие, чтобы не сказать всё, что он думает об отношении Гая к отдыху. Если он в Академии делал так же, то Джонни готов признать его гением за то, что он вообще свои шесть лет проучился и хотя бы на общих основаниях диплом получил. Впрочем, кажется, взгляд у него был достаточно выразительный.       — Нормально высплюсь, когда улетим. Времени будет достаточно, — Гай откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. — Весь день напоминал себе, что руки к глазам тянуть нельзя. Устал.       — Только из-за этого? — скептично уточнил Джонни, с любопытством наблюдая за тем, как Гай сбрасывает туфли и вытягивает ноги во всю длину. Красивые ноги, с красной каймой по ступне там, где врезался жёсткий край обуви.       — К переговорам я привык. Ладно, — Гай хлопнул ладонями по подлокотникам и решительно встал. — Ладно, с тобой хорошо, но пойду-ка я. Мне ещё отмываться и читать.       — Спи, — напутствовал его Джонни и вернулся к своим делам.       На следующий день Гай вернулся задумчиво-озадаченным.       — Меня пригласили на свидание.       Джонни внимательно окинул его взглядом, задержав внимание на груди, талии и аккуратных коленках, и заключил:       — Почему бы и нет? Ты очень даже симпатичненькая получилась, даром что у искристого придурка. А волосы какие!       Гай задумчиво перекинул хвост из-за спины вперёд, рассыпав тёмную волну по груди, потом рассеянно поднял взгляд на него и уточнил:       — Милая такая девушка. С веснушками.       — И ты?       — Без понятия. Что я вообще должен делать в такой ситуации? — Гай скинул обувь и скрестил ноги по-турецки прямо в кресле, так что юбка, чуть не треснув (Челленджер не обратил на этого внимания), задралась вверх, обнажая бёдра и показывая кружевной край чулок. Смотрелось настолько же естественно, насколько неприлично.       — Должна.       — А?       — Ты хоть на переговорах о себе в женском роде говоришь?       Гай поскучнел лицом:       — Разумеется.       — Тогда должна. Но вообще, что хочешь, то и делай, — Джонни пожал плечами. — Как обычно.       Лицо у Гая стало ещё скучнее:       — Ага. Ладно, к чёрту девочку, надо что-то сделать и пойти спать.       — Например, поужинать.       — Как вариант, — не стал спорить Гай, направляясь на кухню и небрежно одёргивая юбку. — Я, кажется, и правда голодный.       — Не сомневаюсь, — а сарказм в голосе было даже не стыдно: за прожитые вместе дни Джонни успел заметить, что о еде Гай без напоминания вспоминает редко. Если вспоминает вообще.       С праздничного банкета Гай просто сбежал. Как только мероприятие перестало быть всё ещё рабочим и перешло в стадию «давайте же отдохнём» — тут же. И от милой веснушчатой девочки, которая просто очень хотела углубить знакомство (Гай не понимал её настолько, что сам себе казался клинической идиоткой), и от сына местного менеджера, пытающегося придумать какой-нибудь оригинальный и не душный комплимент (абсолютно бесполезные попытки, Гай знал, что впечатление зависит не от слов, а от того, кто их произносит: право слово, никакие слова Джонни не показались бы ему ни глупыми, ни избитыми — только невозможными и прекрасными).       — Ты сегодня раньше, — Джонни встретил его в коридоре с какой-то коробкой в руках и, проходя мимо, случайно задел плечом так, что Гай чуть равновесие не потерял (это всё каблуки и усталость после почти пяти часов на ногах в непривычной обуви) и схватился за него.       — Сбежал с вечеринки, — он чувствовал мышцы под тонкой тканью комбинезона, тепло, впитывающееся в собственную кожу, и совершенно не хотел отпускать его.       — Может, вас, девушка, на руках в спальню отнести? — насмешливо уточнил Джонни, не пытаясь, впрочем, вырваться. Зато заинтересованно остановившись взглядом в вырезе расстегнутой рубашки. Гай подумал, что звучит прекрасно, гораздо лучше, чем все идиотские комплименты за сегодня. Ладно, будем откровенны, хотя бы с собой, хотя бы после бокала красного вина: Джонни вообще ничего говорить было не обязательно, достаточно просто продолжать смотреть. «Я согласен на всё, жаль только, что в данном случае всё синонимично ничего».       — И ужин в постель! — первое правило лицемерия: говори правду как можно чаще. Просто говори её так, чтоб тебе никто не верил.       — В постель — это завтрак, — хмыкнул Джонни, отложив коробку в сторону и подхватив Гая под локоть. Не на руки, конечно, но всё равно было приятно. — Ты что, напился что ли?       — Полбокала вина, — виновато развёл свободной рукой Гай, тоже не ожидавший, что его с этого развезёт. И ведь, главное, при посторонних он был почти трезвым. Может проблема уходящих в бесконечный круг перезагрузки мозгов всё-таки не в алкоголе и его воздействие на женский организм?       — Натощак, — припечатал Джонни, будто приговор подписал.       — Я завтракал! — не согласился Гай.       — Ради Бога, заткнись, — велел Джонни, и он послушно замолчал.       Его довели до собственной каюты, усадили на кровать, а потом проследили, чтобы он без происшествий переоделся в пижаму. Гай мог бы сказать, что не обязательно на него пялиться, и, вообще, если Джонни выйдет, он наверняка начнёт снова нормально соображать, потому что это абсолютно точно не вино. Но проблема была в том, что Гаю нравилось то, что на него смотрели. Он был бы не против, если бы Джонни подошёл и не ограничился только просмотром (и представлять это — было плохой идеей, ещё больше перегружающей и без того плохо работающие мозги), он был бы всячески за, но он не настолько пьян и не настолько безумен (по крайней мере — пока), чтобы сказать об этом вслух.       Чтобы позвать.       А лучше (и честнее): попросить.       В лучшем случае Джонни примет это за неудачную шутку. Очень неудачную, как раз когда он решил проявить немного заботы, в худшем… Нет, об этом он сейчас, когда потемневший до бирюзы взгляд скользит от затылка по обнажённой спине и от этого так жарко, что невозможно дышать, думать не будет. Может быть, потом. И, вероятно, нужно будет не думать, а просто вспомнить. Несложное усилие.       Джонни всё-таки подошёл, когда прядь волос запуталась вокруг пуговицы на пижаме, и Гай не разобравшийся с ней сразу, попытался просто оборвать мешающие волосы.       — Дай, — он оказался вплотную, и Гай замер, боясь то ли спугнуть, то ли выдать себя. Потому что всё-таки он сейчас не слишком адекватен, чтобы в этом ни было виновато: тело, усталость, вино или Джонни. — Мне удобнее.       Горячие пальцы иногда задевали подставленную шею, и Гай следил за собственным дыханием (чтобы оно не останавливалось и не углублялось слишком сильно) волевым усилием. К счастью, жгущий щёки румянец было легко списать на вино, тем более, что сам Джонни был уверен, что Гай просто не рассчитал свою новую норму с непривычки.       Интересно, где пропадает тот непризнанный мститель, как его найти, потому что, кажется, Гай задолжал ему целое состояние. За каждую минуту. Каж-ду-ю.       Утро Гая началось с того, что он запутался ногами в косе, которую ему по-быстрому заплёл Джонни, и, казалось, что Гай успел к этому привыкнуть, но вчера накрыло, будто в первый раз. Накопительный эффект, а он себе ещё и позволил расслабиться. Как будто на корабле Джонни безопасно и можно не держать лицо. Проблема была только в том, что несмотря на то, что тут технически было, конечно, «безопасно», но за собой следить стоило даже тщательнее обычного. Если он не хотел оказаться перед необходимостью объяснений, которые и так всплывали часто. Слишком часто. И оттягивали голову назад, тянули тяжестью и головной болью, после каждой недомолвки, после каждой «шутки», после любой полуправды, падая за спину чёрной, как ложь, волной.       Связь между собственными «не-признаниями» и неестественно скоро растущей гривой Гай уловил ещё в первые дни проклятия. Стоило ему начать ходить по грани, приближаясь к тому, чтобы честно признать перед Джонни, что он чувствует, но облекая всё это в формы шуток, сарказма или иронии — и кожу головы постепенно начинало тянуть болью, будто волосы не сами росли, а их вытягивали на дыбе: медленно, чтоб он прочувствовал процесс и перестал юлить. Аргумент, по мнению Гая, был не настолько весомый, но волосы всё-таки стоило обрезать. Пока они были просто длинными, с этим ещё можно было смириться, но подметать ими пол, пожалуй, всё-таки было перебором.       — Джонни, делись ножницами, — Гай вышел из каюты, никого не увидел и пошёл искать в капитанскую каюту. Корабль маленький, спрятаться на нём негде, у Джонни фантазия, конечно, как раз по нужному профилю, но он скорее Гая в какое-то неожиданное место на корабле засунет, чтоб не мешал, чем над собой будет изгаляться. — Джонни?       Тот спал, повернувшись на бок и наполовину укрывшись одеялом, и Гай замер, откровенно разглядывая обнажённое плечо и линию спины. Гораздо более жадно, чем «специалист по макияжу» или сам Джонни, пытались заглянуть ему в декольте. Голодно.       И, казалось, было бы на что пялиться, ничего нового, ничего недоступного, но… Горло пережимало, кажется, от одной только мысли — освобождающей и оправдывающей — что Джонни сейчас его не видел. И не нужно было улыбаться, делая вид, что ничего внизу живота не подводит, когда смотришь на него, когда он смотрит на тебя самого, и всё, чего хочется — это прикоснуться, а ещё лучше, чтобы прикоснулись к тебе. В какой-то момент стало уже даже безразлично, как именно.       Шаг вперёд оказался до жалкого мелким и осторожничающим, хотя, по-хорошему, он как раз и должен разбудить Джонни или выйти и не мешать ему спать, но вместо этого Гай продлевал этот момент густой тишины, в которой тонули и мысли и благоразумие. Сейчас, сейчас он его разбудит. Обязательно.       Только прикоснётся.       — Джонни, — плечо под его ладонью горячее ото сна, расслабленное, и это ощущение бьёт в голову как водка на пустой желудок, сразу и резко, до жара, мгновенно расцветающего внутри. А в следующую секунду руку выворачивает болью и всего его уже вжимает в матрац тяжёлое, такое же горячее тело, только ни следа от расслабленной неги в напряжённых мышцах, придавливающих его к кровати. У Джонни хорошая реакция.       Гай закрывает глаза, запоминая и лакируя ощущения, от руки, грубо сжатой и вывернутой так, чтобы ей нельзя было пошевелить (наверняка останутся синяки, в качестве напоминания о его глупости, жаль, что ненадолго) до тела, едва неплавящегося от чужой пространственной близости, несмотря на протянутую сквозь него нитку боли.       В самом деле: ему действительно было плевать на то, как Джонни к нему прикасается. Сошедший с ума мозг не сортировал ощущения на приятные и неприятные, только на существующие и несуществующие.       — Какого чёрта? — от рыка Джонни, жаркой, влажной волной разбивавшегося об его шейные позвонки, хотелось улыбаться счастливой улыбкой ни о чём не жалеющих самоубийц. — Гай, мать твою…       — Она-то тут при чём?       Джонни поднялся, отпуская его, и Гаю потребовалось волевое усилие, чтобы не сожалеть об этом. Хотя бы явно.       — Ты чего припёрся? И чтобы ты делал, если б тебя защитой убило, а?       — Если бы меня убило, — то проблем бы как раз не осталось, — делал бы ты, а не я. Так моя ли то печаль?       На лице Джонни проступило отчётливое сожаление о невозможности дать ему в зубы:       — Знаешь, Челленджер, в жизни не встречал человека, который бы так феерически делал свои проблемы чужими.       — Спасибо.       — Это был не комплимент.       — О, — Гай легко улыбнулся, — я догадался.       — Так явился зачем?       — Ножницами поделись, — Гай поболтал в воздухе косой. — Укоротить надо.       — Зачем? — удивлённо моргнул Джонни. Ну да, действительно, Гай же согласился её оставить, раз она красивая. Потому что Джонни на неё иногда оборачивался.       Много ли идиотам нужно причин?       — Потому что волосы, волочащиеся по полу — это уже перебор. У меня не настолько развито эстетическое восприятие, чтобы идти на подобные жертвы. Так что надо бы укоротить. Немного.       Потому что Джонни всё-таки оборачивается на тёмную волну.       — И это, разумеется, не могло подождать, пока я проснусь, — проворчал Джонни, слезая с кровати.       — Я думал, ты уже проснулся.       — Когда тряс меня за плечо?       — Нет, тогда я думал, что раз так получилось, нужно тебе сообщить о моём присутствии, — Гай прикипел взглядом к спине в красивом рельефе мышц и едва удержался, чтоб не качнуться следом за Джонни.       — Плохая отмазка.       — Плохая, — не стал спорить Гай, забирая у Джонни ножницы. — Ладно, пойду я, зарежу её, пока не проголодался.       — Удачи, — плюнул ему вслед Джонни, одеваясь, и Гай заставил себя отвернуться и не смотреть, выйти из каюты, оставив Джонни одного. Подвиг, который некому оценить.       К завтраку Гай вышел в мягком синем костюмчике, который использовал на корабле вместо домашнего халата, и укороченными до талии волосами небрежно собранными заколкой. Впрочем, насчёт «небрежно» Джонни, возможно, был несправедлив. С тем же успехом Гай мог очень стараться, но получалось у него… Как получалось.       — Доброе утро, — радостно поздоровался Джон и просиял ещё больше, когда тот недобро зыркнул в его сторону, выбрасывая мусор в утилизатор. — Хорошо выглядишь.       — Спасибо, — нахохлившийся Гай, тонкокостный, как птичка, казался неприлично уязвимым и немного смешным.       — Слушай, а если серьёзно, не легче ли всё-таки признаться и вернуть себе свою нормальную жизнь?       Серьёзно, Джонни не понимал, чего ради Гай выделывается, пытаясь обустроиться в женском теле, которое явно не было для него комфортным.       Гай молча закатил глаза к потолку, всем своим видом давая понять насколько очевидную глупость сказал Джон, и, подойдя, встал рядом, делая чай.       — К сожалению, — движения у Гая были плавные, какие бывают или от природы, или от задумчивой усталости, когда в плавности движений прячешь, в первую очередь от самого себя, рваную, дёрганную обессиленность. — У меня, как ты, вероятно, догадался, не выйдет просто прийти к жене и признаться ей…       — Это понять было несложно, — согласился Джонни, передавая Гаю сахар. — Не скажу, что одобряю подобные союзы, но ничего нового и удивительного в них тоже нет. Заведёшь себе любовницу, не ты первый, не ты последний.       — Как у тебя всё просто получается, — Гай почти улыбнулся. — Пошёл, признался, завёл любовницу.       — А что не так? Ты красивый, богатый, вот это вот всё, кто тебе откажет?       Гай посмотрел на него с сарказмом:       — Если я правильно помню, передо мной сейчас стоит человек, который отказался от спокойного, высокооплачиваемого места в корпорации с возможностью дальнейшего карьерного роста из-за шила в заднице. И ты после этого говоришь, про: кто откажет?       — А что, у твоей дамы печени тоже шило в пятой точке?       Гай пожал плечами и не стал ничего отвечать на явную провокацию, занятый чаем. Насколько ему было всё равно на содержимое его тарелки, настолько же он волновался о собственной чашке. Когда на второй день совместного полёта Джонни поставил перед ним чашку кофе, у него вообще выражение лица стало как у щенка, которому попытались лапу отпилить. При том, что, когда Джонни отвлёкся, и обед у них оказался совершенно несолёный, Гай съел всё, даже не крякнув.       — Ну ладно, — не сдавался Джон, всё ещё не понимающий, чего ради Гай тратит столько сил в пустоту. — Допустим тебе откажут, а не счастливо повиснут на твоей шее, когда она перестанет быть такой цеплячье-тонкой, а станет нормальной. В конце концов, возможно, у твоей зазнобы хороший вкус…       — Спасибо, Джонни.       — На правду не обижаются.       У Гая дрогнули в улыбке губы, будто он хотел сказать что-то другое, но потом передумал:       — Я не обиделся.       — Вот и молодец. Возвращаясь к твоему неудачному признанию: даже в этом случае ты получишь обратно свою жизнь. Разве оно не стоит того, чтобы попробовать?       Гай повернулся к нему, аккуратно удерживая пальцами полную кипятка чашку, и задумчиво посмотрел на него:       — Как ты думаешь, Джонни, что самое неудобное в поставленных нашим искристым незнакомцем условиях?       Откуда бы он мог об этом знать? Начать с того, что Джон и не влюблялся-то толком ни… кстати.       — Гай, а тебе вообще есть кому признаваться?       Потемневшие до йодово-тёмного глаза смотрели смертельно серьёзно и не отрываясь:       — К сожалению, Джонни, да. Есть. Хотя было бы забавно, если бы проблемы начались на этом этапе, согласен?       — Тогда в чём проблема?       — А что по твоему обычные люди делают, когда их отвергают после признания? — Гай сделал аккуратный, маленький глоток и поморщился, обжегшись.       — Уходят?       — Это само собой, — одобрил его предположение Гай. — А ещё пытаются представить всё мимолётной прихотью, шуткой, чем-то несерьёзным. В том, чтобы выглядеть идиотом и слушать неловкие объяснения второй стороны, мало удовольствия. Как ты можешь догадаться, мне будет очень тяжело сделать вид, что я несерьёзно.       — И поэтому лучше оставить всё так, как есть? — не понял Джон.       — Да, — и лицо, и голос у Гая были такие спокойные, такие уверенные в правильности принятого решения, что руки опускались от одного только взгляда. — В конце концов, на крайний случай, существуют специальные операции.       — Которые сделают тебя полноценным мужчиной?       — Не настолько, конечно, — признал Гай. — Но у меня уже есть дочь, так что это не так уж и важно.       Что вообще можно сказать человеку, который придумал обходные пути, на которых сломает себе ноги, но упорно отказывается идти, как нормальный человек, напрямую по дороге.       — Трусишь, — в голосе оказалось больше насмешки, чем Джон хотел, но хотя бы сожаления в нём не было. Гай коротко выдохнул и всё так же спокойно согласился:       — Да.       — Так страшно услышать нет?       Гай улыбнулся:       — Я уже услышал, Джонни, даже признаваться не пришлось. Но с этим "нет" жить не мне, а… — неопределённый взмах рукой. — Не хочу.       Джонни сделал шаг вперёд, упираясь руками в стену по бокам от Гая, будто запирая его в клетку, и тот поднял голову, смотря глаза в глаза:       — Джонни?       — Чего ты настолько боишься?       Несколько секунд Гай молчал, и Джон уже решил, что не получит ответа, но потом Гай всё-таки открыл рот:       — Что ничего не произойдёт. И всё это окажется просто иллюзией, — он поднырнул под руку и пошёл к столу.       — Хочешь верить в сказку?       — А что ещё делать со сказками?       Время утекало водой сквозь пальцы, и Гай всё острее чувствовал себя рыбой, не имеющей возможности нырнуть на дно. И дно, и губительный в своей свободе воздух — вот он, прямо тут. Процесс его относительной легализации постепенно двигался к концу, скоро он сможет отстать от Джонни, тот, наверняка, будет рад. Гай на его месте был бы просто в восторге.       «Чего ты настолько боишься», да?       Вряд ли он смог бы честно выбрать между «презрением» и «возможностью потерять даже то, что есть». Интересно, когда он сойдёт с корабля в последний раз, у него останется хоть что-нибудь?       Сегодняшняя встреча была такой скучной, такой очевидной в своей «девушка, вы просто не понимаете», что Гай не отказал себе в удовольствии «не понять» партнёров, раз они так на это упирали. Если людям не нужны их деньги настолько, что они пытаются кинуть его семью по уже заключённым, мать их, договорам, то беспокоиться об их благополучии поздно. Джонни тем временем, пока Гай медитировал над своей законной чашкой чая, выводил корабль в затяжной прыжок до следующей точки назначения и был отвратительно, на зависть всем, бодр и свеж.       — Джонни, — задумчиво предложил Гай, когда Рейкер удовлетворённо встал из капитанского кресла. — Давай потрахаемся?       Право слово, если бы он не хотел настолько, если бы там, под глубиной желание не билась в истерике паника, то от выражения лица Джонни сейчас бы разрыдался от хохота.       — Гай, ты здоров или как?       — Что? — и безмятежность, и уверенность, и улыбка, расцветающая на лице — всё это дети отчаяния и безнадёжности. Потому что он уже на дне, ему уже некуда опускаться ниже, и никто не бросит сверху лестницу, по которой можно было бы подняться. Падать в бездну страшно, но стоять в глубине провала можно крепко и надёжно, главное не утащить никого за собой, но Гай и не собирается. Отнюдь. — Мне, может, интересно, раз пошла такая пьянка, как это девочки чувствуют, а ты не так давно говорил, что я вполне ничего. И на грудь мою пялился, кстати, не смущаясь, что всего несколько недель назад никакой груди и не было… Ой, как ты мило смущаешься.       — Заткнись.       — Джонни, серьёзно. Или ты какой зазнобе хранишь лебединую верность? Колись, что за красотка оторвала самого бедового жениха Федерации?       Джонни фыркнул, и дышать тут же снова стало легче. Нет, конечно, когда-нибудь у Джонни появится женщина, но… Чуть позже?       — При чём тут какая-то девица, когда… Гай, блин, ты же мужик.       — Технически сейчас я баба, — не согласился Гай, подходя к Джонни вплотную и расстёгивая пиджак. — Или ты только по любви и не приемлешь дружеский секс?       — В какой момент времени наши отношения стало можно назвать дружбой? — с любопытством поинтересовался Джонни, смотря на него сверху вниз. Во всех смыслах. И от этого слегка кружилась голова (будто обезболивающего принял), словно собственная слабость и уязвимость оправдывала и давала права. Какие-то. Если б от него потребовали ответить какие именно, Гай бы вряд ли мог сказать хоть что-нибудь. Возможно, просто сейчас физическое воплощение явно и откровенно соответствовало внутреннему ощущению. Никаких шансов никогда не было.       Существовала только одна проблема, Джонни никогда не хотел и не собирался этим пользоваться.       — Не придирайся к словам, — Гай надул губы в самой капризной из возможных гримас, раз за разом заталкивая себе в глотку мольбу о снисхождении. Нет. Они оба помнят кто он такой на самом деле, поэтому: мне любопытно и по приколу — сколько угодно, всё, что больше — оставляем при себе. — Тебе было бы неинтересно что ли?       Джонни пожал плечами и, наклонившись, положил руки на бёдра, слегка приподнимая юбку:       — Без понятия, Челленджер. У меня, к счастью, настолько весёлых врагов нет, — Джонни говорил так, что его дыхание ложилось Гаю на губы, и это было слишком многообещающе, чтобы закончиться ничем. По крайней мере, он на это очень надеялся. — Ты вообще уверен… на?       — Джонни, почему новый опыт будет у меня, а волнуешься ты?       — Хм. Если что не так — говори.       «Да просто делай что угодно», — Гай не сказал этого вслух и мог бы гордиться собой. А, может быть всё дело в то, что юбки действительно хороши именно тем, что их так просто задирать, и теперь ладони жгли обнажённую кожу выше края чулка.       — Кружевные, — Джонни, кажется, смеялся, но голос был хриплым, тихим, уходящим куда-то вниз, вглубь, туда, откуда поднимаются тёмные, не рассуждающие монстры, которым так легко и сладко улыбаться.       — Красивые же, — это не говоря о том, что выбирали, с нездоровым хохотом, они его гардероб вместе. Можно было так и не удивляться. Хотя, если предположить, что Джонни сейчас соображает хотя бы вполовину так же плохо, как Гай, то… это же хорошо, верно?       До спальни они дошли спокойно, они же деловые, блядь, люди, а не страстные любовники (и не важно, насколько Гаю не хотелось отрываться, это вообще никого не волнует), и Гай даже успел снять пиджак и рубашку, а потом Джонни аккуратно уронил его на постель, нависнув сверху:       — Чуть меньше деловитости, Гай, — насмешливо предложил он, медленно ведя ладонями от плеч, по груди, по животу — так, что дышать было тяжело. — Мы же не работать собираемся.       — Я помню.       — Тогда не лежи бревном?       — Есть небольшая проблема, — признался Гай.       — Ты всё-таки погорячился? — Джонни балансировал на грани между разочарованием и облегчением, но юбку всё-таки поднял до талии, не тратя времени на то, чтобы её снять. Зачем пренебрегать очевидными достоинствами гардероба, верно?       — Я не слишком хорошо представляю, что мне нужно делать, — опротестовал наглый поклёп Гай. — Ну, кроме очевидного: раздвинуть ноги.       — А что твоя жена обычно делает, чтоб тебе было приятно?       — Не уверен, что хочу посвящать тебя в подробности своей семейной личной жизни.       Джонни секунду смотрел на него задумчиво:       — Да, пожалуй, я тоже обойдусь без этого знания. Любовницы?       — Джонни, право слово, откуда в тебе эта непоколебимая уверенность в моих любовницах?! Особенно в их наличии?       — Ты возмущаешься так, будто я тебя капать заставляю.       — Ну сам подумай: бордель — это пошло и можно чем-то заразиться. И вообще, я что, нормально себе девушку не найду? Нормальным девицам нужна романтика, а у меня то два универа одновременно…       — Ка…       — Экономический заочно, — отмахнулся Гай, даже не дослушав вопрос. — То работа, то сочетание всего этого, не считая повышенного внимания окружающих, это я молчу о том, где я «нормальную девицу» вообще должен был найти. Дочки отцовских деловых партнёров и коллег хотели не столько секса, сколько заключить удачный брачный контракт, а даже если лично они хотели и просто секса, то у них были родители, которые хотели контракта. Потом я, наконец-то, женился, Бет чудесная женщина и деловой партнёр, а её отец наш старый семейный союзник, и, согласись, было бы не слишком разумно портить с ней отношения ради сомнительного разнообразия, которое я и в собственной спальне могу получить…       — Ты мне сейчас серьёзно рассказываешь о нецелесообразности любовниц?       — Замечу, — справедливости ради напомнил Гай, — что у меня это спрашивает человек, у которого на любовницу не нашлось времени в графике сна.       — Даже спрашивать не буду откуда ты это знаешь, — прошипел Джонни, и Гай опомнился. — У меня другой вопрос.       — Да?       — Вроде по плану я тебя сейчас должен был трахать?       — Да.       — Тогда почему меня трахаешь ты, и при том — в мозг?!       Да, неловко получилось. Это от волнения. Не иначе.       — Тогда давай меня заткнём, — предложил Гай, осторожно подсекая и переворачивая Джонни на спину. Тот попытался возмутиться, но заткнулся, когда Гай опустился ниже и принялся расстегивать на нём штаны. — Как ты говорил? Попробовать представить, что понравилось бы мне?       Джонни попытался ещё раз вывернуться, и у Гая появилось подозрение, что коварный соблазнитель невинных девиц тут он. Ладно, не невинных, но смущённых. Боже, Джонни, не делай такое лицо, это же просто противозаконно. Тебя посадят за жестокое обращение с живыми людьми.       — Не дёргайся, — попросил Гай, стягивая штаны вниз, но не до конца, почти стреноживая Джонни, или не почти. — Пожалуйста.       Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, так как ты скажешь, я не сделаю ничего плохого, я ничего не умею, но я же знаю… по-жа-лу-й-с-та…       Он коротко поцеловал выступающую на бедре косточку, чувствуя обжигающую изнутри нежность, растекавшуюся из солнечного сплетения по всему телу, перекрывая свободное поступление кислорода в мозг и вытесняя всё за пределы сознания, кроме желания сделать всё так, чтобы Джонни было хорошо.       Гай медленно развёл в стороны бёдра Джонни, не встретив сопротивления (от облегчения на секунду закружилась голова), и медленной дорожкой поцелуев от колена спустился по внутренней стороне бедра, чувствуя губами, как перекатываются под кожей мышцы Джонни. Головка полувставшего члена блестела, когда Гай обхватил её губами, чувствуя на языке солоноватую горечь, от которой пьяно путались мысли. Так же как от долгого, бесконечного вдоха Джонни: то ли удивления, то ли ожидания. К нему хотелось прикасаться — везде. И при этом до одури страшно было сделать что-то не так. Это всегда так? Или…       Мягкая, абрикосово-нежная кожа сводила с ума, так же как терпкий запах, как сбивающееся с ритма, наслаждающееся дыхание, как горячая ладонь, промахнувшись, мазнувшая по щеке и замершая на затылке, едва касаясь, так аккуратно, будто Джонни хотел что-то сделать, но боялся помешать. От этого, почему-то, стало спокойнее, будто подтверждало, что он всё делает правильно. Если не хорошо, то нормально. В голове то ли прояснилось (от облегчения), то ли заволокло ещё большим туманом (от тихого, едва различимого стона), от которого что-то плавилось, замыкаясь, в голове.       Будет смешно (нет), если ему хватит только этого. Он ведь хотел попробовать новый опыт. Да?       Чего он ещё хотел, кроме Джонни? Он хотел вообще чего-то ещё, кроме…       Джонни аккуратно, медленно оттянул его от себя:       — Т-ш-ш, — потемневшие почти до черноты прозрачные глаза гипнотизировали Гая, мешая соображать. — Не будем торопиться, верно?       Гай кивнул, даже не поняв смысла вопроса.       Всё будет так, как…       Джонни сел, потянув Гая на себя, и, сначала ласково огладив его по спине, расстегнул юбку, помогая ей упасть. И следом за ней потянув вниз бельё, Гаю нужно было только не мешать.       — А чулки оставим, — Джонни улыбался, и от этой улыбки мучительно сладко подводило внизу живота. — Тебе идут.       Он ласково, так что Гай губу прикусил, чтобы не застонать, погладил большим пальцем его щиколотку, а потом, медленно уложив его на спину, быстро избавился от собственной одежды окончательно. Красивый, будто отлитый из металла и жара, желанный настолько, что Гай едва ли верил в реальность того, что сейчас происходило. Что Джонни действительно наклоняется над ним, целует — висок, скула, губы — так, что кислород сгорает в лёгких, кажется, что он детонирует цепной реакцией в крови, и даже если это на самом деле так, Гай рад. Потому что ничего лучше, чем Джонни, обнимающий его так осторожно, будто он какая-то ценность, ласкающий его так нежно, что хочется — и кажется, будто это возможно — раствориться в этом мгновении навсегда. Остаться вплавленным в наслаждение, как в янтарь. Вероятно, Джонни сравнил бы его с тараканом…       Непроизвольный смешок выходит из горла глухим стоном, лишённым мысли и просьбы, просто переполнившим его, как вода по весне перехлёстывает через плотину. Потому что дыхание Джонни вплавлено в альвеолы лёгких (и это — навсегда, это теперь навсегда: проклятие, награда ли, украденное сокровище ли, которое Гай не готов был бы вернуть ни за что), потому что его руки ощущаются везде, и каждое новое прикосновение продолжало греть кожу бесконечно — памятью, последом, осевшим на коже.       Кажется, Джонни что-то говорил. Или это просто в ушах так шумело от стучавшей в висках крови, и всё, на что хватало Гая: молчать, не звать его так откровенно, так просяще. Не умолять его. Он ещё помнил, что нельзя быть откровенным. Настолько.       Всё не настолько серьёзно. Не настолько.       Для Джонни.       И так и должно было оставаться. Для Джонни. Потому что так будет легче не только Гаю (ему было уже всё равно, давно, так давно — всё равно), но и Джонни (и это держало даже сейчас, запечатывая слова в горле, будто залитым воском, печатью, зароком).       Пожалуйста, Джонни…       Почему-то Гай почти не заметил, как его ноги оказались на плечах Джонни, осознал только тогда, когда раскалённое дыхание поцелуя обожгло кожу на щиколотке там же, точно там же, Гай помнил, там всё ещё был след, где до этого Джонни гладил его, раздев.       — Джонни… — это даже не слово, не имя, не просьба, это просто способ дышать, потому что лёгким совершенно невозможно объяснить зачем им нужно до сих пор двигаться (и так ведь хорошо), если не для того, чтобы произносить это имя, вместившее в себя, внезапно, — всё.       — Останови, если что, — слова Джонни, брошенные в густой от жара и возбуждения воздух, перед первым толчком вперёд, рассыпались, лишённые какого-либо смысла.       Если… что?       Остановить?       Кого?       Хотелось просто закрыть глаза, позволяя телу только чувствовать, не думая больше ни о чём, но это значило бы, что он больше не мог бы видеть Джонни, с его потемневшими, полными желания глазами, светлой чёлкой, прилипшей к взмокшему лбу, приоткрытым ртом, до которого сейчас не получилось бы дотянуться поцелуем (и от этого внутри ныло призраком потери), каплей пота скользящей по шее так медленно, так медленно… Гай вцепился в простынь просто для того, чтобы не тянуться к ней, хотя пальцы кололо от одной только мысли. Хотя, какой мысли, ни одной в голове не осталось, кроме жажды и фантазий, перемешанных с реальностью, в которой Джонни на самом деле был рядом, был в нём, смотрел на него так, что Гай верил в то, что с ним может быть хорошо. Джонни.       Имя, всё ещё скреплявшее реальность, удерживавшее миры на своих осях.       Когда Джонни отстранился, Гай почувствовал, как остановилось движение лёгких, как по спине пробежала нервная дрожь, концентрирующаяся в неозвученный вопрос «что?», замирающий от столкновения с шалыми глазами напротив, с едва уловимой улыбкой в которой и «сейчас», и «подожди», и «не спорь». И Гай поддался, и не думая ни мешать, ни как-либо ещё сопротивляться, когда Джонни снял одну ногу со своего плеча, медленно — и это было похоже на пытку, которую не хотелось прерывать — и мучительно нежно провёл от всё ещё поднятой вверх лодыжки до бедра, по внутренней стороне, так что Гай не дышал — стонал-просил-требовал. И увидел эту улыбку, проступившую так чётко и ярко, такую, от которой даже иллюзии связных мыслей в его голове не осталось, поэтому когда Джонни быстро и аккуратно перевернул его лицом в подушку, он только и смог что поддаться рукам, знающим, что они делают, потому что понимать, как лучше двигаться самостоятельно он уже не понимал. Абсолютно ничего не понимал, кроме того, что Джонни всё ещё рядом, никуда не исчез, что всё про-дол-жа-ет-ся. И можно закрыть глаза, падая в горячую от жара их тел, ласковую от каждого прикосновения Джонни, тьму, позволяя телу только ощущать, потому что смотреть больше всё равно было не на что — не на кого — и можно было потеряться, исчезнуть в простом и древнем, как колыбель человеческой цивилизации, движении. В наслаждении.       В имени, которое наполняло всё.       Кажется, после этого они ещё несколько раз меняли позы. А, может быть, и нет. Гай не смог бы ни сказать, ни вспомнить ничего, кроме переполняющих его жажды и восторга, восхищения — миром, в котором это происходит — и собственного, абсолютно, насквозь эгоистичного удовольствия — от того, что происходит это с ним. Единственное, что он помнил чётко, ясно, что, наверное, не сможет забыть, даже если попытается, (но он уже давно, так давно, не настолько разумен) это то, как в какой-то момент мир просто исчез, исчезло всё, кроме прокатившейся по телу долгой, на грани возможного, волны наслаждения, в которой гасли и рождались звёзды, а может быть только его собственное безумие.       Гай вытянулся на кровати, чувствуя боком лежащего рядом Джонни, лениво перекинувшего через него руку. Шевелиться не хотелось совершенно, по всему телу разливалась тёплая нега, и хотелось только дышать и ощущать чужое тепло рядом.       — М… кажется, в бытие женщиной всё-таки есть определённые достоинства.       — А? — Джонни посмотрел на него… странно.       — Ну, то ли у женщин это всегда так, то ли ты такой охуенный любовник…       Не то чтобы Гай не предполагал, что дело было не в женском теле, не в мастерстве Джонни, а в самом том факте, что это именно он… Мозг плавились и колени подгибались у Гая настолько давно, что он даже не сомневался, что с Джонни всё будет идеально. Просто потому, что самого Джонни достаточно для этого.       — Ой, да иди ты на хуй.       Гай почти восторженно прикусил губу:       — Опять?       Несколько секунд Джонни молчал, а потом накрыл его грудь ладонью:       — Позже, — прозвучало как обещание.       В самом деле, кажется, с желанием дышать Гай погорячился. Не так уж и хотелось.       Гай сидел на кухне, поджав под себя ноги, и Джона аж спину сводило от небезопасности этой позы, но он убеждал себя молчать. Даже если просто ходить на все лекции, не дела больше ничего (а Гай ходил), то не знать об очевидных правилах безопасности невозможно. И если Челленджеру так охота рисковать своей тощей шеей, в случае какой неприятности, то это лично его проблемы.       Эту мысль он повторил себе уже несколько раз и практически убедил себя. Собственно, это было одной из причин, почему он предпочёл бы не видеть на борту «своей» женщины, о которой приходилось бы думать больше, чем просто о пассажире, но Гай не был ни его, ни женщиной, так что это всего лишь остаточный рефлекс.       — Навернёшься.       — Расстроишься? — Гай откинул голову назад, улыбаясь почти соблазнительно и насмешливо.       — Лишние неучтённые трупы — лишние ненужные проблемы, — проворчал он. — Кому они нужны?       — Резонно, — согласился Гай.       — Хотя чего я спрашиваю, — тем не менее продолжил Джонни. — Я же буквально общаюсь с человеком, который предпочитает проблемы, вместо того, чтобы сразу их решить.       — Мы уже обсуждали это, — заметил Гай. И в его улыбке появилось что-то опасное. Ему, надо признать, шло. Обычно хотелось сбить спесь, но узкому, изящно выточенному женскому лицу выражение угрозы странным образом шло, только подчёркивая хрупкость. Красивая женщина. Настолько, что о том, что это Гай иногда приходилось себе напоминать.       Зато в постели забыть было легко, не отвлекаясь от удовольствия.       — И я всё ещё считаю, что это безумно тупо: выкидывать привычную жизнь в мусоросжигатель из-за какой-то ерунды. Сколько ты ещё собираешься мотаться по станциям неприкаянным призраком?       — Да я, в сущности, уже заканчиваю, — признался Гай. — В следующем порту я сойду окончательно и расплачусь с тобой за доставленные неудобства. Спасибо.       — Отлично!       — Знал, что ты порадуешься.       — Что ж раньше тогда не порадовал?       Гай удивлённо приподнял бровь:       — С чего ты взял, что я хотел тебя радовать?       Джонни рассмеялся:       — Поганец. Значит, подготовился? Поздравляю.       Гай осторожно, будто у него голова заныла, наклонил голову:       — Спасибо.       Значит, через три дня они, наконец, разбегутся каждый по своим делам. Чудесно.       Впрочем, это никак не означало, что им нужно было снова разойтись по разным спальням. И Гай, судя по всему, придерживался того же мнения, и теперь лежал рядом, расслабленный и тёплый, так что его — её — хотелось обнять и так и уснуть. Но это, вероятно, было бы перебором. Забавно, трахать — перебором не было, но… не стоило углублять. Это не его девушка, и даже потенциально не могла ею стать (да Джонни, несмотря на приятное совместное времяпрепровождение, и не хотел, если честно), и не стоило смешивать их отношения в ещё более неразборчивую кашу.       — И ты всерьёз уверен, что принял правильное решение?       Он ожидал, что Гай как-то продемонстрирует своё раздражение от того, что он снова поднял уже два раза, вроде как, закрытый вопрос, но сбоку раздался только короткий смешок.       — Тебя действительно это так волнует? Почему?       «Это не твоё дело», — весьма прозрачно висело в воздухе, но ему никогда не нравилось наблюдать за тем, как пропадают возможности и ресурсы. Можно сказать, это внеземельная бережливость говорила в нём.       — Это настолько нерационально, что мозги взрывает, — признался Джонни. — Почему бы тебе хотя бы не попытаться?       — А вдруг всё ненастоящее? — у Гая весёлый, на крае насмешки, голос. Режуще отстранённый, будто они обсуждают сделку на один кредит. — Представляешь, насколько глупо я буду выглядеть в этом случае.       Вот только на кону у Челленджера не кредит. Вся привычная, налаженная жизнь. Жена, дочь, бизнес, унаследованный от отца. Переворачивать всё вверх дном из-за какой-то влюблённости? Нет, он бы ещё понял, если из-за принципов, хотя какие у Гая могут быть принципы, но вот так вот… От чужой глупости ломило виски и ныли зубы.       — Расскажи, — предложил он. В конце концов, что там за такое сомнительное чувство? Пожалуй, он не удивился бы, влепи Гай ему сейчас пощёчину. Новому образу бы даже пошло, хе-хе. И, пожалуй, не стал бы останавливать, потому что грань допустимого вот она, под ногами. А, может быть, даже уже за спиной, незаметно пройденная.       Но Гай только вдохнул долго, медленно, будто затягиваясь сигаретным дымом, принимая необходимую, отравляющую дозу, и, заложив руки за голову, не отрывая взгляда от потолка заговорил.       — Когда в первый раз встретил, совсем ещё пацан был. Безмо-о-озглый, — с завистью к себе из прошлого протянул Гай. — Ну знаешь, все эти глупости про учебником ударить, за косички дёрнуть, кнопку на стул подложить…       — Кнопку — это учителям.       — Да. Но не суть. Безмозглый был. Даже не понял, на самом деле, что влип. Только потом дошло, когда… уже всё испортил. Безмозглый бы, говорю же. Наглый, опять же. Никто не учил общаться с теми, кому плевать и на мой статус, и на мои деньги.       — Милая девочка, мне уже нравится.       Гай едва заметно улыбнулся:       — Не сомневаюсь. Не учили, да, — как-то задумчиво повторил он, не отрывая остановившегося взгляда от только ему известной точке на потолке. — Вот что делать с теми, кто присосаться хочет — это да, это уже тогда умел, а наоборот… Должен заметить, что не ожидал, что будет так… неудобно, — в том, что Гай хотел выбрать другое слово, Джонни даже не сомневался, что-то не меньшее, чем «досадно», — от того, что от меня ничего не надо.       — Вообще?       — Ну почему же вообще, — Гай коротко рассмеялся, и Джонни заранее пожалел о том, что спросил. — Не вообще, конечно же, чтобы от Гая Челленджера вообще ничего не нужно было — это же так не бывает. От меня очень хотели, чтоб я для начала отъебался, а в идеале вообще из жизни исчез.       Джонни повернул голову, чтобы внимательно посмотреть на глянцево-гладкое лицо, на котором не отражалось ничего кроме спокойствия и лёгкой иронии. Будто застывшее в штиль озеро, такое неподвижное, что хотелось бросить камень, просто чтобы увидеть рябь на поверхности. Жизнь.       — И как?       — Я попробовал, — признался Гай. — Но тут случилась определённая накладка, связанная с семейными планами…       — Что-то вроде истории со мной?       — Да. Что-то вроде, — согласился Гай. — Как ты понимаешь, лучше от этого не стало никому.       — Догадываюсь, — не сдержав сарказма, согласился Джонни, и Гай улыбнулся шире, будто он какую-то действительно весёлую шутку сказал. — И ты вернулся в её жизнь с концами.       Челленджер медленно покачал головой:       — У меня всё-таки получилось исчезнуть.       — Надолго?       — На несколько лет.       — Какой ты, оказывается, послушный.       — Стараюсь, — смех звякнул где-то на самом дне голоса и тут же пропал. — Иногда. А потом мы случайно пересеклись снова. Так уж получилось, — как-то рассеяно пояснил Гай, очевидно, не желающий вдаваться в подробности. — Знаешь, я действительно пытался что-то с этим сделать. Это, в конце концов, даже некрасиво, лезть к кому-то, кто предпочёл бы тебя не знать. Не то чтобы я был настолько не осведомлён о человеческих отношениях, чтобы не понимать этого. Даже в моей семье знают о подобных вещах.       — Она была такой особенной, что у тебя не получилось? За, сколько, мне неловко спрашивать, лет?       — Меньше десяти, — индифферентно отозвался Гай, и Джонни едва не подавился. Он ставил на два года максимум.       — Настолько особенная?       — Я уже, кажется, говорил о сказках, да? — риторически спросил Гай, не останавливаясь для того, чтобы услышать ответ. — Классические такие сказки, может, читал? Где про людоедов, съеденных детей, изнасилованных принцесс…       — Что ты читал в детстве?       — Оригинальные сказки, Джонни. В первозданном, мать их, виде. Современные дети страшилки придумывают более высокоморальные. С другой стороны, моим коллегам у этих сказок можно было бы поучиться справедливости и милосердию, так что в каждом веке своя чума. Так вот, сказки… А потом посреди этаких сказок появляется… кто-то, соответствующий титулу «сказочного, доброго героя» в современной трактовке. Ну знаешь, эти прекрасные принцессы, чистые сердцем и душой, романтизированные прекраснодушные рыцари, без страха и упрёка, благородные единороги, выходящие только к невинным, кажется, девицам, мудрые драконы, готовые учить древним знаниям любого деревенского дурака. Вот это всё вместо бесконечного круга съешь или съедят тебя. Кто-то, кто не ест и себя съесть не позволяет…       Джонни почти завидовал:       — Познакомишь?       — Вряд ли моя рекомендация тебе поможет, — отшутился Челленджер, явно не настроенный делиться своим сокровищем. — Я, правда, думал, что всё-таки превратил всё в неудачное, но завораживающее столкновение со сказкой, которая осталась в прошлом.       — Но?       — Но потом сказка снова стала частью моей жизнью. А я всё так же абсолютно…       — Нелюбим?       — Бесполезен, — голос Гая был ровный-ровный, и всё равно на корне языка горчило.       — Угу, разумеется, было бы гораздо приятнее, реши она, что с тебя можно даром что-то поиметь просто так.       — Да, — скорее выдохнул, чем сказал Челленджер. — По крайней мере, от меня был бы хоть какой-то прок. Только ведь… побрезгует.       «Блядь…»       — Пиздец, — констатировал Джонни. — Знаешь, если ты не влюблён, то я даже прямо не знаю… Серьёзно, Челленджер, попытайся. Кто вообще откажется от такого? — Он коротко усмехнулся. — Хотя бы от такой власти над тобой, раз тебе так мало.       — Джонни, — прозвучало тяжело и устало, но он не собирался так сразу забирать свои слова обратно. В конце концов, почему бы не попытаться прочистить эти одуревшие за годы мозги в последний раз. Завтра Гай всё равно сойдёт с корабля, и сможет творить любую ерунду, которая взбредёт ему в голову, не слушая комментариев.       — Попробуй.       — Хорошо, — неожиданно спокойно и безэмоционально согласился Гай, и Джон удовлетворённо откинулся на подушку. — Как скажешь. Я влюбился в тебя где-то за неделю до того, как ты выбил мне зуб. Было забавно.       Голос гладкий, как металлический лист, без единой интонации, которая бы намекала хоть на что-нибудь (лучше всего — на шутку), и от этого было почти жутко, будто он во сне проваливался в пропасть и сейчас должен был проснуться. Вот-вот. Но вместо этого, он наблюдал, как тонкие женские черты лица меняются на резкие мужские. И это, наверное, надёжнее всего свидетельствовало о том, что Гай не шутил. Как жаль, как жаль       «Кто откажется», да? Молодец! Отлично посоветовал.       Джонни хотел что-то сказать, потому что… должен же он что-то ответить, как-то объяснить, что…       Гай медленно, плавно сел и, коротко глянув на него, едва улыбнулся (и если это не нежность и сочувствие, то Джонни — колония грибов) и покачал головой: не надо.       «Я уже услышал. Даже признаваться не пришлось».       Ему ничего не нужно было говорить, Гай и не ждал ничего, он ведь сам об этом сказал ему несколько раз. О том, насколько ясно он понимал, что услышит в лучшем случае «нет». И о том, насколько не хотел признаваться: настолько, что готов был перекроить всю жизнь, чтобы только не нарушить своё право на молчание.       «Как скажешь» — сколько раз оно прозвучало за эти недели, а Джонни не услышал?       «Побрезгует».       Нет, то, что разъедающей волной кислоты поднималось внутри него, это была не брезгливость — жалость. Острая, обжигающая и уничтожающая какие-либо шансы Гая вернее, чем все остальные обстоятельства лежавшие между ними. Жалость, переплетённая со стыдом (за обещания, которые даже не собирался исполнять; за обещания, исполнения которых от тебя даже и не ждали).       Гай аккуратно соскользнул с кровати на пол и подошёл к шкафу:       — Я позаимствую у тебя рубашку? — Гай спросил светски, почти беззаботно, но не оборачиваясь к нему. Наверное, больше всего Джонни удивляла доверчиво подставленная спина, расслабленная, без каменно сведённых от напряжения мышц. Как будто всё действительно нормально. Как будто ничего не случилось. Будто всё правильно. — А то моя мятая, а женский гардероб на меня теперь, сам понимаешь, не налезет.       — Конечно, — это первое, что смог произнести Джон, и на этом голос его снова оставил.       — Спасибо.       Гай аккуратно, чтобы не хлопнуть случайно, закрыл за собой дверь собственного отсека, так же аккуратно разложил взятую у Джонни рубашку, чтобы он не помялась, и только после этого сполз на пол, запустив пальцы в волосы (снова короткие, только слегка отросшие с момента его последней, настоящей стрижки). Хотелось выть, но он заставлял себя дышать: медленно и глубоко, не позволяя темпу сбиваться. Всё в порядке, всё нормально, не случилось ничего ни-че-го — неожиданного или трагичного.       Сколько лет он уже знал, что не будет ничего? Кажется, что с самого начала. А после попытки похищения даже те сомнения, которые у него по молодости оставались, исчезли, будто и не было их.       Он ничего не потерял. Ничего, кроме возможности изредка встречать его и на правах старого знакомого отнять немного времени для разговора ни о чём. Но он ведь и раньше знал, что Джонни не был ему рад, он всегда воровал чужое внимание, пользуясь чужим воспитанием. Значит, теперь у него просто не будет возможности досаждать Джонни своим обществом.       Это ведь хорошо? Отлично.       Это было отлично. Это было самым важным.       Гай Челленджер дышал.       На экзамен Джонни шёл спокойнее, чем сейчас на завтрак, но запереться в собственной каюте было бы слишком вызывающе глупо. И некрасиво. И вообще, нужно было посмотреть, как там Гай, и, может, всё-таки сказать, наконец, хоть что-нибудь, хотя в голову не приходило ни одной светлой мысли. Но…       Оставлять Гая с его спокойной, глубинной убеждённостью в том что «ведь побрезгует», он точно не хотел. Был, правда вариант, что из своей каюты до самой посадки не покажется как раз сам Челленджер, и тогда… Оставить его в одиночестве приходить в себя и не трогать? Или постучаться и всё-таки попробовать поговорить?       «Слушать неловкие объяснения — мало удовольствия».       Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт…       Гай сидел на кухне, неторопливо размешивая в чашке сахар так, что ложка ни разу не ударилась о стенку.       — Доброе утро, — улыбка, прорезавшая лицо Челленджера, идеально подошла бы для обложки какого-нибудь делового издания. — Завтрак сейчас будет, — он кивнул в сторону автомата. — Пять минут.       — Ага.       Что говорить идей по-прежнему не было. Он знал, что хотел донести, но абсолютно не представлял как. Зато у Челленджера, судя по всему, с этим никаких проблем не было. Семейная, очевидно, выучка.       — Я хотел извиниться, — начал Гай и не позволил Джонни вклиниться со своим «А…». — Я не хотел, чтобы это доставило тебе беспокойство. А ты слишком хороший человек, чтобы просто проигнорировать… Мне жаль, правда, — он медленно наклонил голову. Будто виновную, будто под меч. — Не беспокойся об этом.       — Вот как? — это всё, на что его хватило. Или нет. — Гай… Чёрт.       Особенное внимание привлекали небрежно лежащие на столе расслабленные ладони. Право слово, если он и завидовал Челленджеру в чём-то, то это, блядь, в умении делать хорошую мину при отвратительной игре. Настолько хорошую.       — Да? Говори спокойно, ничего же не изменилось.       — Я могу чем-то… помочь?       — Просто не испорть мне сказку, — пожал плечами Гай. — Я как-то привык, что в нашем мире не всё продаётся и покупается. Этого будет и так больше, чем… — он всё-таки сбился и просто взмахнул рукой, не договорив фразу до конца. Но Джонни всё равно услышал «чем я могу рассчитывать». Загадочным образом Гай умудрялся выглядеть в своём смирении и внезапной скромности ещё более самоуверенным и подверженным гордыне. Талант. — А ещё я хотел тебя поблагодарить.       — Что?       — За то, что всё-таки заставил меня признаться, — а глаза у него потемневшие, будто светлый орех обожгло огнём. — Ты абсолютно прав в том, что у меня есть целая жизнь. Да плевать на самом деле, на эту «целую жизнь», — Гай поморщился, будто речь зашла о досадливой докуке. — Но у меня есть дочь, и ей нужен нормальный отец, а не нелепая пародия. Но я… Сам бы не решился, — в спокойном голосе вдруг грязной пеной поднялась вина, но Гай тут же избавился от неё. Буквально мгновенно. — Спасибо. Я тебе должен, если… что-то смогу…       «Если ты согласишься что-то взять…»       Джонни с большим удовольствием бы сказал, что ничего не надо, но он всё ещё слышал это спокойное, бескомпромиссное «побрезгует».       — Оставлю эту возможность на случай, если сам не буду справляться.       Не должно согласие воспользоваться помощью вызывать такой жаркой благодарности и почти суеверного восторга. Не должно. Даже если это всего лишь одна тяжёлая, как свинцовая капля, секунда.       — Значит, договорились.       Состыковку им согласовали ещё быстрее, чем обычно, вероятно не обошлось без буквально магического имени пассажира. Так что едва они закончили (в тишине) завтрак, как Джонни сел в кресло пилота, а Гай отправился привести себя в порядок, чтобы выглядеть относительно в порядке в рубашке с чужого плеча. Надо заметить, у него получалось гораздо лучше, чем можно было предположить.       Так что, когда всё закончилось, Челленджер выглядел практически серьёзным деловым человеком, который внезапно смущённо оглянулся на Джонни. Что ещё успело случиться?       — Ну?       — Если я оставлю одежду тебе, избавишься от неё сам? — право слово, признаваясь ему в любви (!) Гай смущался гораздо меньше. — Я оплачу! — тут же поспешил добавить он. — Как дополнительные услуги.       — Ага. Так и представляю этот счёт «Дополнительные услуги: уничтожение компрометирующего гардероба женской одежды Гая Челленджера». Классно звучит.       Гай улыбнулся, и Джон махнул на него рукой:       — Вали уже налегке. Челленджер.       — Спасибо.       Гай протянул ему руку на прощание, и Джонни, будто первый день его знал, не чуя беды, пожал предложенную ладонь, когда Челленджер внезапно быстро, с усилием потянул её на себя и, наклонившись, прижался губами к внутренней стороне запястья, как раз на границе кожи и ткани одежды.       — Удачи, мой сказочный рыцарь, — просиял на него улыбкой Гай (вот точь-в-точь с интонацией «моя прекрасная дама» заявил же, сволочь) и, развернувшись, почти слетел по трапу вниз, как кадет, разбивший окно в директорском кабинете и теперь торопящийся убраться побыстрее и подальше.       Джонни смотрел ему вслед, не двигаясь, только чувствуя, как горит рука, и думал одну единственную, лишённую какого либо сострадания, но зато переполненную весёлой злостью, мысль: «Уебать, тварь. Вот просто…»