Маршрут «Кофе-Чай»

      Ветер бил в лицо резкими, холодными, ещё по-зимнему злыми порывами, несмотря на конец марта и почти распустившиеся цветы на деревьях, так что Гай поднял воротник пальто, сохраняя тепло. Очередной безумный день обустройства филиала на Тассете («Ты знаешь планету, и тебе будет полезно получить реальный опыт», — отец не стал даже проверять, будут ли у его сына какие-то возражения, смахнув их сразу же, будто мелкий сор со стола), в течении которого Гай принимал гостей, ездил на встречи сам, и, в конечном итоге, обнаружив, что последние пункты назначения находятся недалеко друг от друга, просто отпустил транспорт, чувствуя, что физически нуждается в прогулке. Несмотря на отвратительную погоду, свежий воздух прочищал гудящую голову, а стелящийся под ноги тротуар снимал нервное напряжение.       Во внутреннем кармане завибрировал телефон, убранный на беззвучный режим, чтобы не отвлекать, и Гай к собственному удивлению даже ругаться не захотел, расстегивая пальто, чтобы проверить, кто пытается с ним связаться.       — Мистер Кропп? Да, у меня есть пять минут, конечно.       С неба упали первые капли, собравшегося, наконец, за три дня дождя, и Гай, не прекращая разговора, оглянулся по сторонам, прикидывая, куда бы можно было зайти на несколько минут, чтобы переждать краткие осадки или дождаться машину, если всё затянется. Может быть, выпить что-то согревающее, потому что пальцы в тонкой коже перчаток, уже минут десять ныли, требуя от игнорирующего их хозяина тепла. На улице располагалось несколько вполне приличных ресторанчиков, но тратить столько времени, сколько предполагал нормальный ужин, у Гая не было ни желания, ни возможности, поэтому он толкнул дверь ближайшей сетевой кофейни, которые были вполне популярны среди его сокурсников пару лет назад, когда он сам ещё был студентом. В особенности сеть радовала тем, что, несмотря на доступные почти для всех цены, никаких проблем с санитарией в ней никогда не было, и посетители могли не опасаться оказаться в больнице с отравлением. Деньги и тогда, и теперь Гая волновали мало (уж не в объёмах, требуемых для оплаты обеда, это точно), а вот второй пункт списка уже играл немаловажную роль. Опять же, дань лёгкой ностальгии об относительно беззаботном времени, когда страшнейшей его проблемой мог стать несданный зачёт.       В небольшом зале, где большинство не слишком многочисленных посетителей предпочло расположиться у стойки, оказался даже сводный столик, у которого Гай и остановился, заканчивая разговор, и, прижав телефон к плечу, стянул перчатки. Он пару раз сжал и разжал кулаки, разгоняя кровь по ледяным пальцам, и оглянулся в поисках автомата. Чай в этой сети нормальный не подавали, но пакетированный Гая устраивал достаточно, чтоб не насиловать себя кофе, который для него делился на «отвратительный» и «не кофе», чтобы ему не пытался объяснить на этот счёт отец. Гай запомнил любимые сорта родителей, даже освоил мамин любимый способ приготовления, и натренировался избегать угощения с виртуозностью, по словам отца, достойной лучшего применения, например, для уклонения от налогов.       Автомат стоял в углу, чтобы никому не мешать, скорее как дань вежливости к посетителям, зашедшим не туда (или, как вариант, для сотрудников, которых начинало подташнивать от избытка кофе вокруг), и Гай уже шагнул в его сторону, когда увидел знакомое лицо за стойкой, и неожиданно для самого себя оказался третьим в очереди.       Просто поздороваться со старым знакомым, который не стеснялся высказывать своё нелицеприятное мнение в глаза. И не только высказывать, если уж на то пошло. Что здесь делал Джонни было абсолютно непонятно, хотя… Точно, отец же рассказывал, что у того случились какие-то проблемы то ли со здоровьем, то ли со сдачей экзаменов… Нет, наверное, всё-таки со здоровьем, какие у него вообще проблемы с экзаменами-то могли быть?       Оказавшись перед стойкой, Гай собрался поздороваться (просто поздороваться, благо за ним даже никого не было, так что никакую очередь он не задержит), но Джонни поднял на него такой выхолощено вежливый взгляд и улыбнулся такой профессиональной улыбкой, что приветствие застряло в горле:       — Добрый вечер, какой кофе желаете?       «Я тебя знать не знаю и впервые вижу», — читалось с гладкого, как стекло, лица так ясно, будто было пропечатано крупным типографским шрифтом. Не нужно было даже опыта офисной работы, чтобы разобрать, а если бы у Гая была пара дополнительных секунд, он бы ещё и подстрочные уточнения мелким шрифтом разобрал бы.       — Любой на выбор. Небольшую чашку.       Объём — единственное, что Гая интересовало, чем меньше, тем лучше. Потому что «Привет, Джонни, как дела?» язык произнести не повернулся, напоровшись на такое демонстративное, буквально декларируемое не узнавание. Гай не был настолько тупым, чтобы не понять намёк на отсутствие всяческого желания к неформальному общению. К какому-либо общению.       По-хорошему, стоило сказать, что он передумал, не увидел в списке меню нужного, извиниться за беспокойство, после чего развернуться и уйти. Хороший получился бы план, но, во-первых, он даже в голову не пришёл, во-вторых, на улице всё ещё был дождь, стремительно превращающийся из причины в повод, а, в-третьих, Гаю было… допустим, любопытно. Джонни было тяжело игнорировать, право слово, Гай в первые же три встречи после их случайного знакомства довёл ситуацию до драки, хотя всё его воспитание подразумевало умение не допускать подобных ситуаций. Обычно он неплохо справлялся, но с Джонни всё было сложнее.       И в этот раз пройти мимо этой ярости, почти не рассуждающего бешенства под матовой крышкой производственной любезности, у Гая не получилось.       Но пусть кинет камень тот, кто безгрешен.       Он сел за столик так, чтобы, глядя мимо, в окно в потёках дождя, краем глаза иметь возможность наблюдать и за Джонни. Зрелище было интересное и отдавало определённой новизной, в амплуа обслуживающего персонала лучшего студента факультета навигации до этого видеть не приходилось. И ни в чём даже относительно похожем — тоже. Джонни был вежлив, корректен, даже улыбчив (интересно, некоторая механичность — следствие общего дискомфорта или адресное напряжение, вызванное присутствием Гая?), и определённо пользовался симпатией у посетителей, с удовольствием прощающих ему некоторую дозу необщительности, замаскированную под очень деловой подход. Деловитый такой. Вызывающий ломкую улыбку у девушек и веселье без панибратства у молодых людей.       Абсолютно бесполезные наблюдения под отвратительную кофейную горечь, прожигающую вкусовые рецепторы на языке.       Джон кивает посетителям, большую часть которых успел запомнить в лицо, а некоторых даже по именам, за те два месяца, что работал в кофейне с момента провалившихся экзаменов. Он никогда не был слишком общительным, но сегодня вечер в этом плане особенно не задался, когда на пороге появился Гай Челленджер с влажно блестящими от дождевых капель волосами, в дорогом, специально под него сшитом пальто и издевательски дружелюбным взглядом.       Рекорд, в этот раз Челленджеру даже рот открывать не пришлось, чтобы вызвать желание разбить ему лицо без разговоров. Причина и так была отличная, а поводов в Гае было хоть отбавляй, от макушки и до носков кожаных ботинок. Пришлось напомнить себе — пару десятков раз за пять секунд — что проблемы будут не только у него лично, а подставлять людей, предоставивших ему и работу, и даже кровать в рабочем общежитии, где можно было переночевать, было бы с его стороны чёрной неблагодарностью.       Поэтому Гай получил свой кофе — без сахара — и благодарность за выбор (стандартный, вбитый на рефлекс паттерн — это иногда просто единственное пристанище скромного работника), а не сломанную челюсть, которую на самом деле заслужил вместе со своим папочкой. Теперь Челленджер сидел за столиком в углу, смотрел в окно и цедил кофе с таким видом, будто вкус вообще не различал. Бледные пальцы небрежно удерживали бумажный стаканчик за край, и Джону всё время казалось, что сейчас он выскользнет, упадёт, обливая пижонские брюки кипятком, вызывая на бесстрастном — всю фальшивую любезность будто тряпкой стёрли — лице живую, злую эмоцию.       Если бы у него спросили, почему его это вообще волнует, Джон бы предельно откровенно ответил, что был бы не прочь позлорадствовать. Но ничего такого, к счастью (потому что помочь клиенту — обязанность сотрудника кофейни, а помогать Челленджеру он не хочет почти яростно), не произошло, спустя десять минут Гай просто встал, отставив стаканчик, и вышел под накрапывающий дождь, застёгивая на ходу пальто и бездумно натягивая на руки перчатки.       Занятой деловой человек, которому даже попрощаться некогда. И отлично.       — Знакомый? — Ричард, в одиночку отдувавшийся в роли души компании всё то время, что Челленджер находился в зале, подошёл, оставив компанию студентов-медиков обсуждать сорвавшиеся пары друг с другом.       — Что?       — Знакомый, говорю? Выглядит дороговато для нашей забегаловки.       Дороговато — это, пожалуй, могло потянуть на преуменьшение века.       — Учились вместе, на разных курсах.       Ричард задумчиво опёрся о стойку, глядя на дверь, за которой Челленджера уже было не разглядеть:       — Не ладил с ним, я так понимаю?       — Абсолютно, — подтвердил Джон, наводя и так идеальный порядок на рабочем месте.       — А он тебе, кажется, обрадовался.       Ричард — милый парень и приятный напарник, но разницы между радостью и злорадством, определённо, не наблюдал.       — Тебе показалось, — открестился от его предположения Джон и пошёл к столу, убрать за корпорантским поганцем, испортившем неплохой день. Одним своим появлением, надо заметить. На столе стоял наполовину полный стакан, оставляя совершенно неясным: на кой чёрт было его вообще брать тогда, если собственный снобизм не позволяет пить сетевой кофе?       Не важно, просто не важно. Проблемы Челленджера его не касались.       Маршрут мимо кофейни (четыреста метров от нотариальной конторы до администрации) стал ежедневным, привычным, чем-то средним между утренней зарядки, на которую обычно не хватало времени, и сигаретой, которую не рекомендовал ни лечащий врач, ни будущее, которое, скорее всего, пройдёт в космосе. За полторы недели, даже не заходя, просто проходя мимо, рабочий график Рейкера реконструировался легко, как задачка из первого класса про два плюс два, минус один.       Зачем это было Гаю он не задумывался.       Прошлое, которое не отпускало. Тошнота от чужой слишком сахарной любезности, и если бы в его адрес, так нет, в адрес отца, а под всем этим высокомерная самоуверенность перед неопытным щенком, которого сейчас, несомненно, сделают. Усталость от необходимости помнить одновременно всё и обо всех, и вечной перепроверки всего, что проходило через него и, тем более, мимо. Не от недоверия к чужому профессионализму, отнюдь, тут ему было чему поучиться, а просто, чтобы банально избежать удара в спину. Не кинжала, конечно, у Гая была слишком прочная броня, с чужого плеча, но всё же от катастроф тень отца защищала надёжно. Тем не менее, настоящей катастрофой будет то, что Гай не научится справляться сам.       «Я ещё жив, — сказал отец на прощание, — но как долго это будет продолжаться — никто гарантии не даст. Тебе нужно учиться как можно быстрее».       И Гай учился, почти не чувствуя, как виски ломит от привычной боли: слишком много информации и нервотрёпки, слишком мало сна и стабильности. В этом свете Джонни казался чем-то сродни глотка свежего воздуха: никаких интриг, никаких увёрток — честная злость и нежелание иметь с ним никакого дела. Ради разнообразия было приятно иметь такого чистосердечного врага.       Найти подобного друга Гай, в любом случае, не рассчитывал.       — Добрый день, — Рейкер широко улыбался и смотрел с выражением лица «чтоб ты сдох, тварь». — Какой кофе желаете?       — На ваш выбор, — как бы там ни было, а разбираться в меню Гай не собирался. По крайней мере, пока это не было вопросом жизни и смерти.       Джонни, улыбаясь ещё шире, протянул ему самый большой стаканчик из имеющихся, и это было почти смешно.       — Спасибо.       Вкус всё ещё вызывал что-то близкое к чистому отвращению, но головная боль ненадолго разжимала тиски, впивающиеся в височные доли, и именно в такие моменты Гай отчётливо осознавал, что голова у него только что — болела.       В обычное время он этого просто не ощущал, привыкнув, как к фоновому шуму. В отличии от кофе, это было действительно веским поводом для того, чтобы возвращаться в студенческую забегаловку.       — Спасибо за ваш выбор, — Рейкер никогда не сбивался с «вы» на «ты».       — И салат, пожалуйста, дайте, — Гай вспомнил, что не обедал, да и должно же что-то сгладить кофейный привкус.       — Конечно, — перед ним поставили контейнер с заранее приготовленным салатом, после чего Гай всё-таки рассчитался, привычно отбив чаевые в счёт.       Визиты Челленджера не были ежедневными (иначе Рейкер бы всерьёз задумался над тем, чтобы уволиться к чёртовой матери), обычно он появлялся раз или два в неделю, брал кофе, всегда на выбор бариста, никогда не комментируя предложенный вариант, и иногда добавляя к заказу что-то съедобное. Съедал обычно всё, а вот кофе редко выпивал хотя бы на половину.       Джон мог понять, почему Челенджеру поперёк горла мог встать местный кофе, обычный, нормальный кофе, но — не уровень. В данном случае это даже не показатель снобизма — это факт, который было бы странно не замечать. Джон всегда замечал, и тогда, впечатывая кулак в лепную челюсть — тоже. Он вообще прискорбно хорошо отдавал себе отчёт в том, что делал, и так же отчётливо знал, что будь Челленджер попроще, возможно, они бы и не дошли до зубов на асфальте. Потому что кроме справедливости был ещё и гонор (удивительно похожий у обоих, как будто им его на одной грядки выращивали), и там, где можно обойтись минимальным ответом с другими, Челленджер отвечал и за фамилию, и за положение. Не то, которое обязывает, а то, которое должно внушать окружающим, а Джону не внушало ничего, кроме раздражения. И иногда это просто нельзя было не продемонстрировать. Все люди живут немного на показ, никто не уникален. Так что, он мог понять, почему их ассортимент не по вкусу Челленджеру, способному позволить себе почти всё, что угодно. Он не понимал зачем тогда раз за разом за этим кофе приходить.       Версия о специфических вкусах балованного мальчика не выдерживала критики, учитывая вереницу недопитых стаканов. Не то чтобы он считал и следил.       Это просто было привычкой хорошо выполнять свою работу, вне зависимости от её сложности, и Челленджер не вписывался в неё, как какаду в стаю павлинов.       На ваш выбор, чёрт, угадай, мать его. Как будто ему делать больше нечего, и, право слово, не так много вариантов оставалось. Не то чтобы ему было важно угадать, конечно.       Ричард поглядывал на Джона вопросительно, явно желая что-нибудь уточнить, но держал своё мнение при себе. И хорошо, потому что ответов, по правде сказать, не было. Только вереница вопросов, с каждым странным визитом всё более длинная и безвыходная, как безумный лабиринт.       Челленджер, с его офисной улыбкой, как будто он действительно не узнаёт и не чувствует никакого напряжения, как будто они просто бариста и клиент, как будто между ними нет ни драки, ни перманентного конфликта на протяжении всего совместного обучения, испорченного бластера, подделанных документов медосмотра.       Челленджер, с его неизменным «на ваш выбор», недопитым кофе и максимальными чаевыми, как будто его всё устроило, хотя единственное, что его, кажется, устраивало — это вчерашние салаты.       Челленджер, заказывающий себе эти самые салаты так, будто, вынырнув со дна, вдруг вспомнил об обеде, а потом сидящий над кофе с неуловимой, синеватой тенью усталости и удивления на лице.       Право слово, не то чтобы Джон даже вопросы мог нормально задать, не то что найти ответы.       Тем временем, в череде неотложных дел, Гай разобрался с экзаменнами Рейкера, которые тот, разумеется, просто не мог не сдать. Кто угодно другой — но не он. Медосмотр, надо же. И такой неудачный диагноз, такой удивительный и сомнительный. Потребовалась неделя, чтобы у него снова появилось свободное время для того, чтобы копнуть всего чуть-чуть глубже и заметить отцовские уши.       Спасибо, папа, как это мило с твоей стороны.       Гай устало прижал к векам холодные, от усталости, пальцы, соображая, что с этим новым знанием делать, и приходя к выводу, что — ничего. У Рейкера нет финансовых трудностей (а уж его помощь ему бы, тем более, поперёк горла встала бы даже если бы была нужна), а время он и так упустил. Тут осталось только дождаться следующих экзаменов и сдать их, с чем Гай ему точно не помощник. Хотя, возможно, стоит перекинуться на этот счёт парой слов с отцом, чтобы больше ничего внезапного не произошло.       И, кажется, сегодня у него даже будет время зайти в кофейню. Джонни, конечно, побесится, но это даже немного освежало, тем более теперь, когда Гай знал причину.       В этот раз в кофейне относительно людно, он стоял в очереди третьим, и в ожидании, когда люди перед ним заберут свой заказ, делал мимоходом пометки в ежедневнике.       — Добрый день, — улыбка не исчезла с лица Рейкера, когда он поднял взгляд на Гая, только залегла, как тень, как привычка, условный рефлекс, в углах губ, отчётливо и неуловимо, и Гай, пока его сердце внезапно, в первый раз, пропускало удар, падая куда-то во внутренний провал (не болезненно, к сожалению, он бы хотел, чтобы это сейчас в нём отозвалась боль — оправдывающая, объясняющая, смягчающая, а не радость — согласия и принятия), чувствовал лезвийное остриё, взрезающее, вскрывающее его от горла до низа живота. — Что желаете?       Гай чувствовал, как улыбается той офисной, рабочей улыбкой созданной специально для переговоров, для тех случаев, когда его быть не должно, только рафинированная оболочка, гладкая, как стеклянная стена, по которой соскользнёт любое внимание:       — На ваш выбор.       Он проглотил выбивающееся из традиционного плана «Что угодно» — просительное и бессмысленное.       Осознание было таким острым, таким ярким, почти выламывающим кости из суставов. Гай с трудом вмещал его в себя: радость от чужой улыбки, тенями оставшейся на лице, восторг от ясности собственного прозрения.       Которого лучше бы не было.       Джонни внезапно дёрнул углом рта, будто ухмыльнулся то ли насмешливо, то ли понимающе (Гай не успел разобрать, так быстро это произошло, впечатавшись куда-то в глубину глазных яблок, но так и не достигнув мозга), достал самый маленький стаканчик и сделал что-то, пахнущее прожигающей насквозь горечью, едкой, как крепкий, чистый алкоголь, и занимающее едва ли половину ёмкости.       Гай почти слышал этот незаданный, насмешливый вопрос: «Интересно, а этот допьёшь». Первая попытка безмолвного диалога, злая и насмешливая, но всё же — признак какого-то узнавания. Гай мог бы ответить, уронить в уютную тишину зала несколько звуков, но, в отличии от лица, в голосе он не был уверен, и поэтому только кивнул, молча расплачиваясь и принимая заказ, не прося больше ничего. Ему просто нужны эти десять-пятнадцать минут, наедине с самим собой и в то же время рядом.       Первые два глотка он даже не почувствовал ни вкуса, ни обжигающей, если верить пальцам, температуры, всё проваливалось в ватную стену, не отвлекая Гая от мысли о том, что он хотел увидеть Джонни, хотел — был, Господи, рад — увидеть улыбку обращённую к себе, даже если не он был причиной.       «Я…»       Но слово осталось не произнесённым вслух, осталось запретным, будто эта капитуляция будет финальной, последней чертой, на которую, как на линию огня, можно было встать, но переступать — нельзя. Это так бессмысленно глупо, но Гай не мог ничего с собой поделать, по крайней мере, не здесь, не тогда, когда время от времени по нему вскользь резал высветленный голубой взгляд.       Зато его уже вполне хватило на полновесное осознание того, как жалко он выглядит (хорошо, что никто не знал, хорошо, что Джонни просто не приходило в голову), когда приходит сюда, чтобы выкупить эту дежурную улыбку и заученный, безличный вопрос (голос, лишённый и рыка, и презрения, полный только бесконечно расширяющегося пространства, отделяющего Гая от Джонни).       «Попрошайка», — а вот это слово соскальзнуло с мысленной речи легко и естественно, будто кто-то в Гае это принял давно, подписал, взвесил и поставил пробу, а теперь просто предъявил ему на обозрение. Вот, мол, полюбуйся, что ты на самом деле такое.       Воздух попытался застрять где-то в горле, сплетаясь скользкой, плотной змеёй в клубок, и Гай протолкнул его внутрь очередным глотком, наконец-то, оглушающим и концентрированной горечью, и температурой, от которой больно (от неё — да, а от осознания — нет, всё ещё нет, оно всё ещё какое-то извращённо-радостное, удивлённое и распирающее его изнутри, как воздушный шарик). Давно надо было понять, понять — и прекратить эти бессмысленные визиты, так откровенно тяготивше Джонни.       Если бы он понял сразу…       Но он понял сейчас, и, значит, остановится тоже — сейчас. Бессмысленно продолжать. От этого не будет никакого прока, пока он просто не увидит в какой-то момент в поднятом на него взгляде — усталость.       А вот от этой мысли действительно стало неожиданно больно. Оказывается, у него всё-таки были какие-то претензии в этих отношениях. Прекрасно. Просто прекрасно.       Он пил медленно, едва ли вообще касаясь края стакана, и смотрел мимо Джонни, так и не повернув голову в его сторону, только чувствуя близость. На это уходило гораздо больше обычного времени, но в этот раз он допил всё, откровенно говоря, в этот раз он выпил бы до дна всё что бы Джонни ему не предложил. Потому что следующего — не будет.       Интересно, насколько давно он болен бледной линией губ и прозрачными глазами? Как долго он не замечал этой червоточины в себе?       Челленджер не появлялся второй месяц, с тех пор как в первый раз допил свой кофе, как будто закрыл квест в каком-то (Джон бы посмеялся, но смех почему-то застревал в горле) челлендже, выполнил невыполнимое условие, проявил стоицизм или смирение (что богатые среди богатых мальчиков проверяют в студенческих забегаловках?) и забыл, как страницу перевернул.       — Твоего приятеля давно нет, — заметил Ричард, приваливаясь рядом, упираясь локтями в стойку и расслабляя на несколько секунд уставшую спину. Его в этот момент почти жаль, с его травмированным позвоночником и вечной беспечной улыбкой «Да всё в порядке, Джо, не думай об этом».       — Месяц. И он не мой приятель.       Интересно, может ли Челленджер себе вообще позволить приятельствовать хоть с кем-то. Или может это себе позволить кто-то. Плохие вопросы — бессмысленные. Ричард смотрит на него, и взгляд у него непривычно острый, цепкий:       — Месяц, значит?       Джон кивает, не вдумываясь в смысл вопроса, в значение интонаций. Он никогда не разбирался в людях слишком хорошо, отдавая предпочтение технике и книгам, надёжным, договоропригодным, понятным.       Он отнюдь не скучал по визитам Гая, просто чувствовал подвох. Один раз Челленджер уже исчез с глаз, а потом это вернулось диагнозом и невозможностью, чем всё закончится в этот раз? С Гаем всё никогда не заканчивалось в тот момент, когда хотел Джон.       — Когда в последний раз Лиз заходила?       — Что?       — Лиз. Медсестричка, которая тебе глазки строит.       Джон удивлённо посмотрел на заинтересованного Ричарда:       — Я откуда знаю?       — Ага. А не приятеля твоего, значит, уже месяц нет?       Во рту стало кисло, будто он просроченного молока хватанул, и от того, что Ричард не ждал ни ответа, ни объяснений, а ушёл вместо этого к клиентам, очевидно, давая ему время на размышления, легче не становилось. У него всё ещё было объяснение: рациональное, логичное, разумное. Всё объясняющее.       Челленджер улыбается, вдыхает, собираясь что-то сказать и замирает, будто наталкивается на стеклянную стену.       Челленджер держит стакан так, что кажется, будто ещё секунда — и он выпадет из длинных пальцев, обжигая бледную от холода кожу.       Челленджер всегда заказывает «что-нибудь» без какого-либо интереса к результату, без каких-либо предпочтений, будто их вообще не было.       — Джо? — Ричард подошёл беззвучно. — Ты какой-то очень злой. Слушай, ну не обращай на меня внимания, ты же знаешь, я никогда ничего не понимаю и…       Ричард ничегошеньки не понимал в межзвёздных перелётах и высшей математике, но в том, что касается людей, он, контактный и общительный пацан, понимал гораздо больше него.       А он тебе, кажется, обрадовался.       Отлично, просто отлично.       Джонни зло, почти с яростью оттирал от воды руки полотенцем, прежде чем открыть сеть и задать пару очевидных вопросов, которые до этого ему было недосуг прояснять. Если он не ошибся, то в общих чертах это не должно было быть закрытой информацией. Точно, вот. Адрес, график работы…       — Джо?       — У нас заказ на вынос. Я отнесу.       Ричард молчал несколько секунд, взвешивая его слова, а потом тяжело вздохнул:       — Если ты уверен.       — Присмотришь тут за всем?       — Обязательно.       Кажется, Ричард сказал что-то ещё, но Джон только кивнул, не вслушиваясь в смысл. Он вспоминал, и, видит небо, он никогда не жаловался на память, но эта информация никогда не маркировалась мозгом, как важная. И так, если он не ошибается… Кажется, Гай больше выпивал те порции, куда Джон клал больше сахара и молока. Любит сладкое или?...       Просто мне показалось, что он сначала к автомату шёл.       Ричард был противоестественно внимателен к окружающим, но сейчас это было полезно. Нет, Джон не будет думать о том, почему. Что у них в автомате? Чай, сладкая вода, явно не соответствовавшая погоде, и тёплый кисель, настолько мерзкий, что имело бы смысл запретить его законом.       Чай? Предположение о том, что Гай собирался предпочесть нормальному кофе химический чай звучало слишком смело, но… Но.       Если предположить. Если просто предположить… Нет, он не хотел об этом думать, просто, если человек хронически не способен допить кофе, то это логично предложить ему что-то другое.       «Зачем?» — потерялось в бытовой суете: найти большой стакан, заварку на кухне, сахар, выбрать что-то к чаю (почему это звучит ещё более нелепо, чем выглядит?). Он не задумывался над собственными действиями, потому что если бы задумался, то точно остановился. И казалось бы, в чём проблема? Но он уже месяц висел между «ожиданием» и «не ожиданием», устав от этого настолько, что даже идея привезти Гаю его несчастный чай, уже не казалась плохой. Ему просто нужно было нарушить этот статус кво, установившийся взаимными двусторонними усилиями.       Дорога до местного офиса заняла совсем немного времени, хотя, может быть, это ему только показалось. Торопясь, он вовсе не жаждал скорой встречи. Что он интересно мог сказать Гаю? “Привет, не хочешь ли чашку чая? Да, я приехал специально для этого”? Отличное начало разговора, ничего не скажешь.       Но от любых объяснений его надёжно защищала девочка в приёмной, настаивающая на том, что не может пропустить его без согласования. С той заученной, бездумной, не рассуждающей улыбчивой вежливостью, с которой он сам последние месяцы спрашивал о предпочтениях клиентов в кофе, и Джон отступил, поднимая руки, перед девочкой, которой нужна эта работа, эта зарплата, и которую эта нужда — не унизительная, честная и нормальная, здоровая потребность обычного человека в собственноручно заработанном хлебе насущном — держала в рамках правил крепко и надёжно.       — Хорошо, милая леди, я понял, вы не можете пропустить меня, — Джон улыбнулся и увидел, как слегка расслабилось её лицо от облегчения. — Но передать вы можете?       Тень напряжения вернулась на тонкое, как паутина, лицо:       — Только если «безопасность» позволит, я…       — Хорошо, — успокоил её Джон. Не было смысла давить на неё, не было смысла устраивать скандал, привлекая к себе ненужное ему внимания. — Передайте, рассчитываю на вас. А то вычтут из моей зарплаты, обидно будет, понимаете…       Девушка сочувственно ему улыбнулась и он, ещё раз кивнув ей, ушёл, с пыльным вкусом того, что ничего, ничего не изменится на языке.       Гай остановился на середине шага, на несколько секунд потеряв нить телефонного разговора, когда увидел Джонни, о чём-то беседующего с девочкой на входе. Главный пиарщик продолжал рассказывать что-то, несомненно, важное в динамик, и Гай перебил его до того, как окончательно перестал распознавать звуки:       — Простите, я скоро вам перезвоню, хорошо? Спасибо. Да, до связи. Конечно.       Ему хотелось подойти, просто поздороваться, у Джонни могла быть сотня причин зайти сюда (да, в офис Пан-Галаксис, и что?), это ничего… ничего и ни о чём. Надо было просто подойти и поздороваться, в конце концов, они же однокурсники, а его отец устроил Рейкеру незапланированный больничный, не чужие можно сказать, друг другу люди.       «Привет, Джонни», — ничего особенного.       Но Гай стоял, не двигаясь, пока за Рейкером не закрылась прозрачная дверь главного входа, и только после этого отмер (с ломким ощущением опоздания), подойдя к сотруднице контроля:       — Всё в порядке?       Разумеется. По крайней мере, какие из-за Джонни могли быть проблемы у кого угодно в этом здании, а тем более у этой девочке, не сделавшей ничего плохого, кроме как у самого Гая?       — Это был курьер из какой-то кофейни, я… — она скосила взгляд, очевидно, желая прочитать название, но Гай отмахнулся:       — Неважно из какой.       «Я помню название, и он — не курьер», — в груди странно тянуло холодом и жаром одновременно, и ему нужна была информация. Какая угодно.       — Да. Он привёз заказ и хотел его доставить, но ничего не было оговорено, поэтому я не пропустила.       — Ты молодец, — это правда, она не должна читать мысли, будущее и прошлое, она просто должна была выполнять свои обязанности — и она выполняла. Она — молодец. А ему стоило просто подойти, если его что-то не устраивает сейчас. — Кому доставка?       — Вам, — спокойный голос будто провернул что-то — вилы — в кишках. — Он оставил, я ещё не успела передать сотрудникам безопасности, и…       Гай просто молча протянул руку и, заметив её сомнения и замешательство, ободряюще, через силу улыбнулся:       — Давай, не волнуйся. Ты всё правильно собиралась делать, я передам твоему начальнику. С безопасниками я сам поговорю. Всё хорошо.       Он всё ещё имел право сам принимать решения относительно протокола собственной безопасности, и пакет, с сетевым логотипом, оказался у него в руке, спустя несколько секунд, кажется, он всё-таки не забыл сказать «спасибо», а, может быть, и нет. Это было сейчас абсолютно не важно, так же как медленно ползущий, будто сквозь толщу воды, лифт, как назначенное через час совещание, как то, что начальник безопасности будет в ярости и выскажет ему всё, что думает о безмозглых сопляках в самых вежливых выражениях, не забывая о субординации. Это всё — не важно сейчас, когда руку жёг целлофан, будто раскалённый металл.       Вам.       Ему. Джонни.       Последний месяц свивался в мозгу ядовитой змеёй и шипяще смеялся над ним, но Гай не возражал. Он только шёл к своему кабинету, мимолётно, почти не отвлекаясь на это, радуясь тому, что не встретил никого на своём пути, и облегчённо выдохнул, будто выпустил лишний воздух, словно из перекачанного шарика, закрывая за собой дверь личного кабинета. Поставил пакет на стол и замер с занесённой рукой, не столько не решаясь открыть его, сколько продлевая этот момент во времени, чтобы ощутить его в полной мере.       Он не удивился бы, наверное, ничему, в самом деле, кажется, Джонни успел угостить его всем ассортиментом кафе, и вообще, чему можно было удивляться на фоне того, что он что-то ему вообще принёс, на этом фоне должно было меркнуть вообще всё. Но в запечатанном стакане — чай. Настоящий, а не разведённый в воде порошок, и от этого хочется просто уткнуться лбом в холодную, гладкую столешницу и — дышать, глотая кислород мелкими глотками.       Если это не «я увидел тебя». Если это не попытка угадать, что бы ему нравилось, не желание (кислотная взвесь почти выжигала лёгкие так, что дышать невозможно, и от этого было так самоуничтожающе сладко) попробовать его… порадовать (и ему нужно некоторое волевое усилие, чтобы это предположить всерьёз), если это, всё-таки,«не», то что это в таком случае?       Что ещё?       Какова вероятность, что он не видел другого, гораздо более прозрачного и очевидного, лишённого двойного дна, смысла, ослеплённый собственными желаниями. В сущности…       — Плевать.       Тёплый, сладкий чай проскочил по пищеводу, смывая горький, не вытравившийся за месяц, кофейный привкус, которым отдавало всё, что Гай пробовал в эти дни. Клин клином — это даже не смешно.       — Плевать, — снова повторил Гай, откидываясь на спинку кресла и закрывая глаза.       Если это не «Заходи», то у Джонни будет возможность это сообщить. Гай всегда готов его услышать.