Дом там, где

Дом для Юри всегда был очень эфемерным понятием. Точно так же, как и любовь. Он искренне любил свою семью. Он искренне считал Ю-топию и Хасецу своим домом и все пять долгих лет в Детройте ужасно скучал, раз за разом всё острее и острее ощущая, насколько этот город чужд ему — лишь временное пристанище, коим он и был. Однако, вернувшись в Хасецу, Юри с ужасом обнаружил, что родной онсен и весь тихий городок на побережье теперь тоже стали не чужими, но далекими ему. За пять лет не изменилось абсолютно ничего, разве что в паре лавок и самой Ю-топии перекрасили стены, а на каждом первом информационном стенде теперь красовалось его лицо. Нет, дело было не в городе. Изменился сам Юри. Юри, так и не прижившийся в шумном современном Детройте, оказался лишним в спокойном и донельзя традиционном Хасецу. Если бы не спасительный лёд и тот судьбоносный прокат любимой программы любимого Виктора, Юри бы наверное всю первую ночь в своей старой комнате провёл, тихо уткнувшись в подушку и оплакивая Виччана, свою карьеру и свой дом. Ведь дом больше не был домом. До тех пор, пока в жизни Юри не появился Виктор. Виктор, с его глазами цвета моря, искрившимися каждый раз, когда он, неизменно наряженный в неправильно завязанный джинбей, открывал для себя что-то новое, будь то приготовленная Хироко гийоза или японские традиционные ванные. Виктор, с его мягкими, хоть иногда и откровенно издевательскими улыбками и сильными, но такими изящными руками. Виктор, с его подколами, лекциями, притворными обидами, неловкими шутками и непрестанной, непоколебимой верой в Юри. Виктор, любовь к которому укоренилась в Юри ещё с детства, но прорастать, крепнуть и цвести начала только сейчас, когда Юри окончательно познакомился уже не с непобедимой живой легендой, но с живым и отнюдь не идеальным человеком. И вместе с любовью в Юри росло и осознание. Дом Юри был в объятьях Виктора. Крепких, нежных и таких родных. Особенно в такие моменты, как сейчас, когда весь остальной мир таял в неровном жёлто-оранжевом свете фонарей, что бесконечно отражался от плавно опускающихся на землю снежинок прямо в окна их сейчас темной квартиры. Их квартиры, в очередной раз радостно прокатилось в голове у Юри, и он вжался в Виктора ещё сильнее, зарываясь носом тому куда-то в плечо. Они так и стояли, цепляясь друг за друга посреди комнаты, в кромешной тьме, как они стояли и пять, и десять, и двадцать минут назад. Время будто бы замерло, застыло в тот самый миг, как Виктор, только прилетевший из Москвы и даже не успевший ещё снять своё пальто, подошёл к ошарашенному его ранним возвращением Юри и выдохнул тому в макушку усталое “Я дома”. Юри, взъерошенный, в пижаме, уже собиравшийся было идти спать — настолько, насколько это возможно было без Виктора рядом — и всё ещё не до конца веривший в то, что вселенная откликнулась на его молчаливые просьбы, вжался тогда с облегчением в Виктора, чувствуя, как он обнимает его в ответ. Юри тоже, наконец-то, был дома. — Я так скучал по тебе, — выдавил он вместо этого. — Я тоже, — шепнул Виктор, и разговор на этом сошёл на нет. Юри хотел было спросить, почему Виктор вернулся на целые сутки раньше, но понял, насколько глупо этот вопрос прозвучит. Он уже прекрасно знал ответ. Это был далеко не первый и вряд ли последний раз, когда они оба вырывали из графика целый день и вместо спокойного сна в комфортной кровати отеля выбирали очереди на сдачу багажа и спертый воздух салона самолета. Выбирали тепло друг друга. Какое-то неопределённо-неуловимое количество времени спустя Виктор всё-таки отстранился от Юри, мазнул губами куда-то в районе виска и пошёл, спотыкаясь о собственные раскиданные по квартире ботинки, к вешалке. — Ребёнка разбудишь, — выдал шёпотом Юри просто чтобы заполнить внезапно образовавшуюся между ними пустоту. — Если Макка до сих пор не проснулся, то вряд ли проснется до самого утра, — громким шёпотом ответил Виктор за секунду до того как из темноты коридора раздался звук удара и тихое, но злобное айблядь. — Виктор, включи свет! — Не кричи, сам сказал, разбудишь Маккачина. — Я не кричу, а громко шепчу, — всё так же не двигаясь с места отозвался Юри, и, не услышав ответа, немного потерянно добавил: — Виктор? Тишина. — Витя, всё хорошо? Ты гд... — Здесь, — раздалось у Юри прямо над ухом, и он вздрогнул, позорно пискнув, когда Виктор обхватил его руками за талию и поднял в воздух, задирая вверх пижамную майку. — Витя, поставь меня! — еле выдавил из себя Юри в перерывах между попытками вырваться и сгибающим пополам хихиканьем. — Не-а, — Виктор перехватил Юри ещё крепче и тихо, словно уже не скрывая чистой радости, засмеялся тому в макушку, медленно начиная кружиться вокруг своей оси. Юри, все ещё хихикая как школьник, почувствовал, как загорелись его щеки, а из груди по всему телу разлилась трепещущая теплота. Он был дома. И он был счастлив. Когда Виктор, видимо, накружившись, остановился, Юри всё ещё мелко посмеивался, прикрывая лицо обеими руками в попытке одновременно охладить пылающие щёки и вытереть выступившие от смеха слёзы. Он хотел было шутливо шлёпнуть Виктора по предплечью и добавить что-то в духе отпусти меня лиса из какого-то русского мультика, который так настырно в два присеста показывал ему Юра, но резко остановил себя, когда Виктор до боли знакомым образом уткнулся ему в лопатки. Его Витя любил вот так просто, безо всяких причин утыкаться в Юри: в грудь, в шею, а порой даже в колени — и Юри всей душой любил эти наполненные каким-то открыто-незащищённым доверием прикосновения. Но, когда Виктор утыкался в него вот так, этому могло быть только одно объяснение, и стремительно намокающая майка Юри только подтверждала его опасения. Виктор молча, без всхлипов и даже без придыханий, плакал. — Витя, поставь меня, пожалуйста, — уже мягче сказал Юри и, немного помедлив, добавил: — Хочу тебя увидеть. Медленно и будто бы неуверенно Виктор отстранился и поставил Юри на пол, всё ещё не спеша встречаться с ним взглядом. — Витя… — Сейчас, — глухо ответил Виктор в затылок Юри, прижимаясь к нему лбом. — Я сейчас. — Что случилось? — спросил у золотистой фонарной темноты Юри. — Ничего. Все в порядке. Я устал. Я скучал. Всё хорошо, — Юри затылком почувствовал в смазанном поцелуе улыбку, — Я с тобой, и всё снова хорошо. Сжавшийся было в груди ледяной кулак немного ослабил хватку на сердце, и Юри почувствовал, как губы сами растягиваются в грустной полуулыбке. Он знал, что ему нужно было делать. Пусть это стоило ему немалого количества некрасивых, раздирающих его душу ссор, Юри наконец знал. — Я тебя люблю, — выдохнул он, сжав своими руками все ещё крепко обнимающие его руки Виктора, и медленно повернулся к нему лицом к лицу. — А я тебя как, — блестящие от слёз глаза у Виктора горели искристой синевой даже в полутьме, и Юри невольно зажмурился, спасаясь от их света. — Моё солнышко. Внутри у Юри в очередной раз нежными фейерверками взорвалось сердце, и он, не дыша, наугад подался губами к губам Виктора. Они были непривычно обветренными и будто бы искусанными, и Юри мимолетно удивился тому, как Виктор, всегда столь трепетно относившийся к своему лицу и к губам в частности, мог довести их до такого состояния. А потом Виктор мягко притянул его лицо ещё ближе к себе, и Юри поплыл, расплавился, растворился в своём Вите, и все иное перестало иметь значение. Юри любил целовать Виктора. Юри любил Виктора и любил свою к нему любовь выражать всеми доступными способами. И разве могло её выразить что-то лучше, чем поцелуи? Разве что… Юри прижался ещё сильнее, целуя Виктора уже не мягко, но голодно, не пытаясь воплотить в жизнь рисуемые разумом картины, — они оба слишком устали для этого, — а скорее просто для того, чтобы передать свои мысли Виктору. И, судя по тому, как крепко его руки вжались в талию и спину Юри, попытка сия увенчалась успехом. Боги, как же он любил Виктора. Когда они наконец отстранились друг от друга, тяжело заглатывая напрочь забытый до того воздух, Виктор снова обхватил Юри и быстро-быстро зашептал что-то на русском. Уловив в потоке слов уже знакомые счастье моё и радость моя, Юри счастливо зажмурился и уткнулся Виктору в шею. До Виктора Юри не шибко понимал те самые сладкие парочки, что использовали миллион разных прозвищ друг для друга и постоянно обнимались, сливаясь в нечто совсем неразрывное, и вот, поглядите на него. Они были ещё хуже, чем считал Юра. Только ему о том было знать необязательно. — Я сейчас, — шепнул Виктор и, сжав Юри напоследок ещё крепче, снова шагнул в темноту коридора. Юри улыбнулся сам себе и только присел было на спинку дивана, как услышал медленно приближавшуюся из коридорных глубин мелодию. — Витя, и в честь чего это? — спросил он, встав и сделав несколько шагов навстречу вернувшемуся в комнату Виктору. — В честь того, что я хочу с тобой потанцевать, конечно же, — ответил тот, положив журчавший мелодией телефон на журнальный столик, и протянул Юри руку в немом предложении. Электронные часы моргнули зелёным, показывая час ночи и подсвечивая одетого в костюм Виктора. А также одетого в пижаму Юри. Это было нелепо. И, учитывая поздний час, безответственно. Но как будто такие мелочи как время и обстоятельства могли заставить Юри отказаться от возможности потанцевать с Виктором. — С удовольствием. Медленно, словно боясь расплескать нечто ценное, они начали кружиться, вжимаясь друг в друга: голова Юри на плече Виктора, щека Виктора на виске Юри. Смутно знакомая Юри оркестровая мелодия легко летала между ними в воздухе, сталкиваясь с отражённым от снежинок светом, и ему казалось, что этот момент никогда не закончится. А потом Виктор нежно, совсем невесомо и тихо-тихо пропел — прошептал — в самое ухо Юри первые строчки уже отнюдь не еле узнаваемой песни: — Home is where the heart is. And my heart is anywhere you are. Юри почувствовал, как его разрывает от любви к этому невозможному, невероятному, словно бы читавшему самые сокровенные его мысли человеку, и, уткнувшись в шею Виктору, прошептал в ответ: — Anywhere you are is home.