Прощенный

Время тянется, как смола. Дни, проведенные за любой не слишком грязной работой. Вечера в душных тавернах, дешевый алкоголь, не приносящий забвения, мысли по кругу. Ночи, в которые невозможно уснуть, и ночи, в которые не вырваться из липкого кошмарного сна, в котором тонешь, словно в хаосе плана Лимбо, не имея воли выбраться. И все лишь для того, чтобы однажды увидеть его снова, потому что тебе не уйти от судьбы, раз за разом сводящей вас с хозяином. Ты видишь его в "Горящем трупе", а значит снова не принадлежишь себе. Пока он глазеет на превращенного в живой факел мага, пока продвигается по бару, заводя беседы с посетителями и отмахивается от комментариев вьющегося вокруг черепа, ты наблюдаешь за ним, пытаясь понять, каким он явился к тебе на этот раз. Он останавливается возле твоего стола. Ты терпеливо выносишь его взгляд, в котором нет узнавания, но, как бы ты ни изображал спокойствие, чувствуешь, как изменяется карах за твоей спиной. - С тобой все в порядке? - спрашивает он. Ты разглядываешь его лицо, знакомое до последней черточки, но тот, кто носит эту оболочку, тебе больше не известен. Так или иначе, само его присутствие отрицает идею того, что с тобой что-то может быть в порядке. - Приветствую, странник, - говоришь ты. О, сколько же у него вопросов. О тебе, о твоем мече, гитцераях... познании себя. Ты собираешь представление о нем из выражений лица, слов и жестов точно так же, как он изучает тебя. Удушье стискивает твое горло, когда он нетерпеливо мотает головой, жадный до быстрых ответов, когда знакомо хмурится, осмысливая услышанное. Ты уязвим, а его неведение - твоя единственная защита, но уже ясно, что долго она не протянет. Он спрашивает о городе. Противоречивый, бестолковый, шумный, не знающий себя, клетка из тысяч дверей, - Сигил хорошо знаком тебе, но Безымянный подвергает это сомнению - и ему удается поставить тебя в тупик, тебе недостает аргументов. Единственная непреложная истина в том, что город существует. А потом он говорит: - Если мы перестанем задавать вопросы и удовольствуемся лишь тем, что можем осознать... - Мы прекратим самопознание. Ты сказал это давно, еще до раскола. Тогда в этой фразе был смысл - тогда многое его имело, но отчего-то, произнесенные Безымянным, эти слова снова обретают важность. И нечто похожее на надежду просыпается в тебе: может ли на этот раз все быть иначе? Может ли статься, что он поможет тебе? Ты вспоминаешь предыдущие инкарнации, с которыми имел несчастье познакомиться, и надежда покидает тебя. Все, чего касается неполноценный человек, его руки ломают. Но пока он не помнит, где именно ты сломан, у тебя есть фора - бессмысленная, ведь ты говоришь: - Я разделю с тобой твой путь. *** Ты встречаешь его в Сигиле через несколько недель после возвращения из Крепости. Он не помнит тебя, но соглашается поговорить, когда слышит, что ты знал его прежде. За выпивкой в маленькой скудно освещенной таверне ты рассказываешь ему историю вашего знакомства, аккуратно подбирая слова и опуская опасные подробности: говоришь, что обязан ему жизнью за спасение, но умалчиваешь, что это сделало тебя его слугой; говоришь, что сопровождал его в странствиях и сражался против его врагов, но ни полусловом не намекаешь на другую связь между вами. - И зачем я поперся в ту крепость? - он подпирает щеку кулаком и разглядывает тебя без приязни. - Это мне неведомо. - Что за враг там был? Как я умер? - Мне это неизвестно. - Не так уж много ты знаешь... или не хочешь говорить? - Ты не посвящал меня в свои планы. Хмыкнув, он заглядывает в свой почти опустевший стакан и, выловив оттуда утопившуюся мушку, отправляет ее в последний полет щелчком пальца. - А знаешь... может, ты и не врешь, ушастый. Рожа у тебя знакомая, - он пристально изучает твое лицо и вдруг торжествующе выплевывает, хлопнув ладонью по столу: - Я помню! Ты был моей подстилкой. Ты вздрагиваешь. Как он смеет? После того, как сам принуждал тебя? - Походу, до потери памяти я был тем еще извращенцем, - фыркает он, позабавленный твоим гневом. - Но теперь мозги встали на место. Можешь ко мне не липнуть, ты мне не нужен. Ты мог бы выяснить, что именно он помнит, и рассказать ему недостающие детали. Сказать ему, что он ошибается, что ты делил с ним постель не по своей воле, убедить, что глупо отказываться от помощи, когда она очевидно нужна. Мог бы продемонстрировать, как управляешься с оружием, и так доказать свою полезность. Но слово "подстилка" все еще звучит у тебя в ушах. - Убирайся. - Если такова твоя воля, - холодно говоришь ты и повинуешься. Последующим инкарнациям ты предлагаешь помощь, но никогда не заговариваешь о прошлом без прямых вопросов. *** Минули десятилетия с тех пор, как ты отдал себя ему. Казалось бы, этого достаточно, чтобы залечить любые раны, но его присутствие сдирает кожу со старых шрамов. Нынешняя инкарнация, не кровожадная и не глупая, терпима как спутник. Однако ты предчувствуешь, что этим дело не ограничится. Он ведет себя так, словно ты ему интересен. Спрашивает о твоем народе, о клинке, просит научить его языку гитцераев. Предыдущим воплощениям не было дела до таких вещей, с ними было легче. Он задает слишком много вопросов и настаивает на ответах, даже если ты не хочешь их давать. Он не знает, что его слова - приказы для тебя, но достаточно того, что знаешь ты. В своем любопытстве он не может обойти вниманием Неразорванный Круг Зертимона. Едва ли он и впрямь смог бы постигнуть философию Народа. Даже когда его рука протянула тебе этот круг, обещая избавление, он не понимал сути высеченных там слов. Нет причин думать, что сейчас будет иначе, но ты не можешь отказать и послушно отдаешь ему круг. Он прилежен в изучении текстов, и день за днем все больше удивляет тебя, безошибочно определяя, что скрывается за словами записанных на камне историй. Надо отдать этому воплощению должное, ему не откажешь в мудрости. И это значит, что он способен улавливать суть не только слов. Ты уверен: его глаза смотрят - и видят за твоей усталой оболочкой тебя так же, как видели смысл, заключенный в строках Неразорванного Круга. Он видит тебя: оступившегося, слабого, утонувшего в сомнениях, измученного болью, и пусть он еще не знает всей истории, ты понимаешь, что он до нее докопается. Ты бы предпочел, чтобы он снова видел в тебе что-то иное: незнакомца, инструмент, руку, держащую меч, средство от скуки по ночам, способ удовлетворить тягу к жестокости. Что угодно, но не тебя. Хочется закрыться от его взгляда. Потому что это унизительно: позволять видеть себя таким жалким. Потому что его власть над тобой - удавка на твоей шее, и его внимание увеличивает риск, что она затянется туже. Ты, потерявший все, потерявший себя, до сих пор способен испытывать страх и стыд за этот страх. Ты не ненавидишь его. Собственная слабость привела тебя к текущему положению дел. Он воспользовался тобой, но это твои собственные слова сделали тебя рабом. Он заманил тебя в ловушку, но это твоя вина, что ты усомнился и стал причиной падения своего города, и твоя вина, что тебе не хватило мудрости распознать коварство, и твоя вина, что ты захотел жить после того, что из-за тебя произошло. Ты не винишь его, как невозможно винить стихийное бедствие. Ты винишь себя, потому что оказался к нему не готов. *** Катакомбы Плачущих камней встречают вас плеском капающей воды и далеким хлопаньем крыльев, побуждающим тебя крепче сжать рукоять меча: что бы ни летало в темных коридорах подземелий, эти твари достаточно крупные, чтобы представлять угрозу. Вы углубляетесь в подземелья, обыскивая давно разграбленные саркофаги и наталкиваясь то на зомби, то на черепокрыс, то на варгулий. Ночное зрение позволяет видеть только вблизи, заставляя тебя чувствовать себя уязвимым перед теми, кто лучше приспособлен к жизни в полном мраке, и толща земли над головой давит сверху почти ощутимо. Неприятное место. Коридор, по которому вы идете, заканчивается дверью. Безымянный без колебаний толкает ее, заглядывая внутрь. Там все та же темнота, и ты не видишь ничего необычного, кроме пола с решетками. Безымянный заходит внутрь, череп следует за ним. Ты тоже шагаешь через порог - и не успеваешь ничего понять, как уже оказываешься прижат к стене чужим телом, сильным и горячим. Звонко падают на пол ножи, которые вонзились бы в тебя, если бы Безымянный тебя не оттолкнул. Он горячий, как печка, а стена за твоей спиной ледяная. Ты невольно подаешься вперед - и от этой вынужденной близости в голове словно вспыхивает свет. Все, что уже отболело, все, что осталось в прошлом, предстает в ослепительной ясности. Гулкое биение сердца в чужой груди – совсем рядом, - отдается в твоем теле. Крепкая хватка рук на твоих плечах, кожа в буграх шрамов под твоими пальцами - все это уже было, но при иных обстоятельствах. Ты содрогаешься от нахлынувших воспоминаний, машинально стискивая запястье Безымянного. Ты помнишь, как цеплялся за его руку, когда он тебя душил - и когда ласкал, а тело предавало тебя, отзываясь наслаждением на его прикосновения. Ты не хочешь помнить ни того, ни другого. Он смотрит задумчиво, и что-то в твоем лице заставляет его медлить вместо того, чтобы отпустить тебя. Его взгляд рассеянно скользит к твоим губам. Неподвижность невыносима. Внутри все трясется, словно вибрирует натянутая до предела струна. Тебе стоит чудовищного усилия не податься вперед, чтобы снова воплотить то, что излишне скрупулезно сберегла твоя память. Ты снова умираешь от желания ощутить вкус его обветренных губ, грубость объятия, непреклонность его жестокой воли. Потому что тогда ты должен был испытывать боль, но там была не только она. И границы размывались, не позволяя больше знать, чего ты хочешь, оставляя только слепое чувство, влечение, которое теперь захлестывает тебя с новой силой. В теперешней ситуации это худшее, что могло произойти. Он недоуменно хмурится и наконец отстраняется, тряхнув головой, словно пытаясь избавиться от пришедших в нее мыслей. - Ты что-то вспомнил? - слабо говоришь ты, с трудом не сползая вниз по стене. - Нет, а должен был? - он отворачивается, привычно сутулясь, но ты успеваешь заметить какое-то странное выражение на его лице - будто он... смущен? Не дождавшись ответа, он машет рукой: - Держись за мной, вряд ли эта ловушка единственная, - и идет к саркофагу. Ты смотришь в его исписанную татуировками спину и двигаешься следом, потерянный еще больше, чем перед вашей встречей в таверне. *** Некстати проснувшиеся чувства - причина стать еще осторожнее. Если ты можешь молчать, ты молчишь. Когда он велит тебе переводить слова дабуса о татуировках на руке, найденной в катакомбах, ты не произносишь того, что они говорят о тебе и остальных. - Ты лжешь мне, - конечно, это была проверка. Ты снова попался в ловушку его слов, и мысль о наказании заставляет содрогаться все, что в тебе осталось живого. Ты не хочешь рассказывать, но он вынуждает тебя, когда вы выходите из мастерской Фелла. Как и прежде, твое желание или нежелание ничего для него не значит. - Ты был рабом, - говорит он, и ты не можешь справиться с отчаянием: он вспомнит, он все вспомнит, поймет, что с тобой можно обращаться так, и все продолжится. И на этот раз он преуспеет, и ты сдашься, покоришься, и все, что останется от тебя - пустая оболочка. Но он говорит: - Мне жаль. Он говорит, что лишь сделал все хуже, что не спас тебя, что ты ничего ему не должен. Напрасная трата слов, вселяющих напрасную надежду. Он клянется тебя освободить, но клятва лишь укрепляет связь. *** Он с каждым днем все больше похож на твоего поработителя, но отраженного в кривом зеркале. Где прошлое воплощение видело лишь пользу и бесполезность, нынешнее преисполнено сострадания настолько, что невозможно поверить в его искренность. После расчетливой жестокости того, кто приходил за тобой в Лимбо, любое проявление человечности от этого Безымянного бередит старые раны, пробуждает память, которую ты надежно запечатал в глубине разума и убедил себя, что там не было ничего, кроме ненависти, боли и равнодушия. (Сначала ты желал освободиться и уйти. Потом - чтобы он перестал. Чтобы увидел в тебе человека. Чтобы был добр к тебе. Чтобы ты мог оставаться рядом и не страдать от этого. Твои желания не могли исполниться.) Взгляды, которые он бросает на тебя, когда думает, что ты не видишь, наводят на мысли, что он уже хотел твое тело раньше и нет смысла оттягивать неизбежное до момента, когда он вспомнит или просто решится взять то, что его по праву. Случай остаться наедине представляется в Нижнем районе, когда Безымянный снимает две комнаты для вашей компании: одну для тифлинга - и черепа, поскольку тот увязывается за ней, - и одну для вас с ним. Здесь две кровати, и он располагается на своей. Достает дневник, чернила, перо и принимается делать записи, не обращая на тебя внимания. Он то сосредоточенно выводит строчку за строчкой, то прерывается, вертя перо в пальцах, хмурится, подбирая слова, чтобы выразить мысли, о содержании которых ты можешь только догадываться. Ты знал этого человека раньше, но больше не знаешь. Ледяная змея страха, свернувшаяся у тебя в груди, поднимает голову, но лучше пусть все случится сейчас, пусть хотя бы закончится мучительное ожидание и неведение. Предчувствие беды еще хуже, чем сама беда. Ты дышишь медленно и глубоко, усмиряя частящий пульс, и начинаешь снимать броню. Потом ожидаешь, вслушиваясь в шорох, с которым перо соприкасается с пергаментом. Звук прерывается, сменяясь скрипом кровати, ты смотришь, как Безымянный убирает дневник и письменные принадлежности в сумку. Зевает, поймав твой взгляд: - Почему не спишь? Вместо ответа ты снимаешь перевязь с мечом, откладываешь ее в сторону и встаешь с постели, чтобы подойти к Безымянному. Тот наблюдает за тобой с недоумением. Ему идет быть растерянным. Тебе нравится, как удивленно расширяются его глаза, когда ты, стоя перед ним, стягиваешь с себя тунику. Долго растерянность не продлится. Причинит ли он тебе боль сегодня? Захочет ли унизить? Ему известно, что достаточно приказать, и рано или поздно он дозреет до готовности это сделать. С момента вашей встречи этот человек еще не сделал тебе ничего плохого, но это все тот же человек. - Ну и что это значит? - он наблюдает, как ты стягиваешь с себя тунику, снимаешь сапоги, расстегиваешь пояс штанов, и не пытается ни остановить тебя, ни настоять на ответе, пока ты не оказываешься перед ним обнаженным. Его взгляд с интересом скользит по твоему телу, и по твоей коже бегут мурашки - то ли от холода, то ли от волнения. Несколько мгновений, когда он оценивает тебя со спокойствием, достойным той инкарнации, которой почти удалось тебя сломить, растягиваются в мучительную, полную сомнений вечность. Возможно, ты неверно его понял в катакомбах. Возможно, он больше не считает тебя привлекательным сейчас, увидев без одежды. Наконец его взгляд останавливается на твоем лице, и ты отводишь глаза. - Может, все же объяснишь мне, что происходит? - Ты хочешь меня? - Мог бы спросить прежде, чем раздеваться... - он усмехается так знакомо, что тебя бросает в жар и холод одновременно. - Да, хочу. - Бери. Ты шагаешь вперед. После почти неуловимой заминки он ловит тебя за руку, тянет к себе, заставляя усесться ему на колени, обхватив их бедрами. Ты застываешь, не зная, что дозволено делать, а что нет. Ждешь грубости, требовательной жесткой хватки, злых поцелуев-укусов, ждешь, что тебя подомнут под себя и возьмут быстро и бесцеремонно, мешая унижение с болью и, если повезет, удовольствием. А вместо этого - нежное, немного снисходительное любопытство, с которым он наклоняет голову, разглядывая, что само пришло в руки. Широкие ладони ложатся на твою талию, будто проверяя, получится ли сомкнуть вокруг нее пальцы, и, не останавливаясь, трогают живот, щекотно касаясь поджимающихся мышц, легко царапают бока, поднимаются выше, к груди, мимолетно задевая вдруг ставшие чувствительными соски. На лице его сосредоточенность, словно ты загадка, которую нужно разгадать, сочетается с нетерпеливостью человека, который долго ждал и получил желаемое. Ты смотришь на него и забываешь дышать, опасаясь спугнуть это настроение. А он притягивает тебя ближе и накрывает твои губы своими. Осторожное касание, спокойное, без напора: он изучает, пробует тебя на вкус. Вместо того, чтобы ворваться в твой покорный рот языком, мягко ведет им по твоей нижней губе, будто спрашивая разрешения, и, получив его, целует так, что ты не можешь не ответить. Тело само откликается на ласку, которой было лишено многие годы, когда ты никого к себе не подпускал. Потеря контроля над собой тревожит тебя, однако Безымянного, кажется, все более чем устраивает, и ты позволяешь себе испытать эти крохи наслаждения прежде, чем к нему вернется память и он снова станет жесток. - Я давно тебя хочу, но не думал, что ты... - выдыхает он тебе в губы и замолкает. Тогда ты снова тянешься к нему, но он останавливает тебя, упираясь ладонью в плечо. - Погоди, дай сказать. Рассеянно пробегается пальцами вдоль твоего позвоночника - ты выгибаешься, тебе нравится чувствовать на себе его руки. - Ты обязал себя выполнять любые мои приказы, даже самые идиотские. -Сосредоточиться на словах непросто, когда он тебя гладит, но то, что он говорит, звучит как начало чего-то неприятного. - Не вздумай тащить это в постель, - продолжает он, - на такие игры я не подписывался. Не терпи, говори, если что-то не нравится. Ты недоуменно моргаешь. Это последние слова, которые ты ожидал услышать. - Дак'кон, ты понял? - Да, - это почти ложь, потому что ты не понимаешь, можно ли ему верить, и что он на самом деле имел в виду. Зато можешь уже искреннее сказать: - Пока мне все нравится. - Вот и славно, - бормочет он тебе в шею, а потом кусает - не сильно, лишь прихватывает кожу зубами, но это так сладко, что ты запрокидываешь голову, подставляя горло в просьбе сделать так еще. Его не приходится упрашивать. Пускай ты все еще не знаешь, что он сделает в следующую секунду и не улетучится ли его благодушие, как минимум твое тело в восторге. Ты обнаруживаешь, что недвусмысленно трешься об его живот, и чувствуешь твердость члена под набедренной повязкой. У Безымянного сбивается дыхание. Ему надоедает неторопливая игра, он рваными нетерпеливыми движениями развязывает обмотанную вокруг бедер ткань - единственное, что прикрывало его наготу, - и грубовато ласкает вас обоих, снова тебя целуя. Тебе жарко и хорошо. От наслаждения, от чужих прикосновений идет кругом голова, ты ничего больше не контролируешь, но ухитряешься перестать об этом беспокоиться. А потом что-то происходит. Ты бессознательно толкаешься в замершую на середине движения ладонь и лишь потом улавливаешь перемену по застывшему, утратившему интерес телу под тобой, которое только что выказывало все признаки желания слиться с твоим. Безымянный убирает руку с твоей талии и с отсутствующим выражением лица трет висок. Внутри тебя что-то обрывается. Сквозь дымку возбуждения пробивается ужас. Ты хочешь встать, но Безымянный сжимает руку на твоем бедре - скорее бессознательно, чем нарочно, однако этого хватает, чтобы вспомнить: тебе не сбежать. Не разомкнуть невидимых цепей, приковавших тебя к нему. Ты наблюдаешь, как он моргает, приходя в себя, как ошалело трясет головой. У него безумные, отчаянные глаза, словно он не может поверить в то, что вспомнил. Ты ждешь, пока не прояснится его взгляд, пока он не посмотрит тебе в лицо и не скажет глухим голосом: - Мы спали вместе раньше. Я брал тебя силой. Ты киваешь. Холод растекается внутри грудной клетки, заставляя сжаться, закрыться. - Почему ты мне не сказал? - он встряхивает тебя за плечи, и ты напрягаешься, готовясь, что он тебя ударит. Но он лишь ссаживает тебя на постель и, кажется, даже не ждет ответа. - Дьявол, - бормочет он, сутулясь, словно из него вынули стержень. Ты гадаешь, что именно он видел и как много теперь знает. Он тяжело поднимается, застывает, возвышаясь над тобой - его мощное тело изрезано шрамами и исписано татуировками так, что нет живого места. Это тело причинило тебе очень, очень много боли, но ты больше даже не чувствуешь страха. Ты не чувствуешь ничего. Даже удивления, когда он одевается и покидает комнату, не обернувшись. Ты остаешься на его постели. Его сумка лежит на полу, почти у твоих ног. Ты мог бы прочесть его дневник, но, возможно, лучше не *знать* то, к чему еще не готов. Ты встаешь, медленно подбираешь с пола одежду, гасишь ночник и ложишься, не способный ни заснуть, ни думать. Он возвращается нескоро. Чуть слышно распахивается дверь, раздаются шаги - осторожные, словно он не хочет тебя будить. Ты притворяешься спящим, следя за ним сквозь ресницы. Он подходит, стоит рядом, и ты с трудом заставляешь себя дышать ровно, потому что не знаешь, каковы его намерения. Он должен быть зол, что ты утаил от него вашу прошлую связь, и неизвестно, как именно он выразит эту злость. В итоге он почти беззвучно вздыхает и идет к себе, но вместо облегчения ты чувствуешь лишь бОльшую тяжесть на сердце, словно в чем-то перед ним виноват. Наутро вы избегаете взглядов друг друга и не обсуждаете случившееся. *** Ты ощущаешь себя отвергнутым. Он не может простить тебе того, что ты промолчал о том, что происходило между вами в прошлом? Ты недостаточно хорош для него после того, как он узнал, что с тобой делал? Ему отвратительно, что ты разбит - им же - и твой разум разделен? Или это игра в благородство, которая скоро ему надоест? Ты хотел бы не терзаться этими вопросами и не придавать случившемуся столько значения, но оживает полузабытое чувство: ты хочешь, чтобы он признал тебя равным себе, увидел в тебе человека. Он ведет себя так, будто ты и впрямь больше, чем слуга для него. Он ведет себя так, будто ты принадлежишь себе, но каковы его настоящие мысли? Может ли это быть издевкой, чтобы ты расслабился и поверил? Или искусным притворством, чтобы в итоге привязать тебя еще крепче? Ты помнишь Дейонарру. Любовь заставляет отдавать себя добровольно. Он достаточно подл, чтобы лгать, и достаточно умен, чтобы делать это убедительно. Если это обман, то ты сам поможешь ему сломить себя. Рискнуть и довериться или сохранить то, что от тебя еще осталось? Второй путь рациональнее, но ты делал это годами после его неудачи в Крепости Сожалений, позволяя грузу памяти разлагаться на задворках разума и отравлять настоящее, делая каждый последующий день еще невыносимее. С незаинтересованным в тебе воплощениями было проще, с этим же извращенная связь натягивается до предела. Ты снова ждешь удобного случая. *** Абишай оказывается серьезным противником, а твой клинок запаздывает на мгновение. Этого достаточно, чтобы когти пронзили тебя насквозь. Ощущение инородного тела в грудной клетке взрывается болью. Зеленая тварь с ухмылкой отшвыривает тебя, и удар о мостовую выбивает остатки воздуха из легких. Ты пытаешься вдохнуть, парализованный болевым шоком, и кровь толчками выплескивается из ран. Нарастает резь в левой части груди, с ней приходят слабость и озноб. На границе уплывающего сознания звучит крик Безымянного и низкий гул стянутой заклинанием энергии. Ты думаешь, что давно не видел его в ярости. Тело напрягается само, тратя остатки сил. Оно чует опасность, помнит последствия прошлых вспышек, но уже слишком поздно о чем-либо волноваться. Тьма милосердно смыкается вокруг тебя, и ты позволяешь себе слабую надежду, что это и впрямь конец. Ты приходишь в себя, лежа на чем-то твердом. Открываешь глаза и щуришься на серый дневной свет. Притерпевшись к нему, различаешь в мешанине расплывчатых пятен встревоженное лицо Безымянного, который склонился к тебе. Сглатываешь медный вкус исцеляющей чары во рту. Вы все еще в Нижнем районе, на том же месте. Повернув голову, ты видишь зеленую бесформенную груду, блестящую чешуей и влажную от крови - все, что осталось от абишая. А еще ты лежишь спиной у Безымянного на коленях. Его пальцы - на твоей шее, и это вызывает укол паники, прежде чем он убирает руку и до тебя доходит, что он просто проверял пульс. Ты дергаешься встать, но в глазах темнеет, и не хватает сил. - Лежи. Как ты? - он касается твоей груди там, где были раны. Сейчас о них напоминают лишь прорехи в тунике и свежие багровые шрамы. - Если ты способен меня воскресить, беспокоиться не о чем, - сухо говоришь ты. Он вспомнил и это. Значит, когда все примет дурной оборот, ты не сможешь сбежать даже за Вечную Границу. - Мне не понравилось видеть тебя мертвым. - Для этого я и следую за тобой: чтобы умереть, - напоминаешь ты и опять порываешься встать, но рука, на которую ты опираешься, подламывается под весом тела. Он успевает поймать тебя прежде, чем ты валишься набок, и держит в руках: одна под лопатками, другая поверх груди. Собственная слабость, его сила - знакомое горькое чувство, напоминающее о том, что раб всегда беспомощен перед господином. - Мы найдем другой выход, - обещает он, укладывает тебя на прежнее место и серьезно смотрит сверху вниз: - Постарайся до этого дожить.