Всё не то, чем кажется…
***
— А это точно не опасно? — Иржи пристально посмотрел на врача и прищурился. Его благообразное лицо, обрамленное светлыми волосами, поражало волнующей женственностью, в глубине серых радужек дрожала изумрудная искра. — Извините, что спрашиваю, но процедура деликатная, сами понимаете. Последнее время все мысли танцора балетной труппы Пражского национального театра Иржи Блажека крутились вокруг собственного зада, вернее, его потаённой части — узелка ануса. Весь артистический бомонд добровольно, с тупым сладострастием теснился в очереди на косметическую операцию по отбеливанию заветного кружочка, а потом хвастался друг другу в гримерке, растворяя жаркое, с упругим кольцом, отверстие. — Так вот, — сказал он, шевеля пальцами, как нанизанный на булавку умирающий жук. — Во время фуэте, экарте и ассамбле выворотность, то есть раскрытие ног в тазобедренном суставе столь велико, что мелькающее из-под тонкой ткани трико темное пятнышко привлекает лишнее внимание и портит эстетическую картину танца. Заслуженный пожилой косметолог Семён Семёнович Яблочкин насупил кустистые брови, затмив полные голубой слизи глаза благородной сединой. Он эмигрировал из СССР еще в начале восьмидесятых и давно привык к пораженным безумием, неспособным к рациональным знаниям, вялым аристократам. — Не стоит беспокоиться, пан артист, рит… манипуляция абсолютно безопасна и безболезненна. — Яблочкин смотрел на Иржи, жадно проглатывая, двигая кадыком, будто видел перед собой не человека, а ловко приготовленного на гриле, жертвенного агнца. — Вы молоды, я думаю, вам хватит одного сеанса полировки и чистки. Пройдемте, пан Блажек, мои ассистенты уже все приготовили. Они вышли в просторный холл. Поднялись по широкой лестнице с перилами, похожими на застывших змей. Оказались в мраморном зале под расписным потолком с изображением славянских богинь, упырей и волколаков. Среди удобных кресел стоял изящный старинный столик с позолоченной клеткой, в которой метался небольшой ушастый зверек с мохнатым рыльцем и пышной шевелюрой, напоминающей хвост черной кометы. — Что это за существо? — спросил изумленный Иржи, приблизившись к клетке. — Это анчутка, — довольно огладив аккуратную бороду, ответил Яблочкин. — Талисман нашей клиники, так сказать. — Какая диковинная, никогда таких не видел, а… — Иржи осекся, почувствовал в своих губах острую боль, которая склеивала рот, не давая губам разомкнуться. Странный наркоз сковал его зрачки, заморозил сознание, и он застыл как бело-розовый фарфоровый истуканчик. — Вам нехорошо, пан артист? — доктор подхватил пациента под локоть и заботливо пощупал пульс на запястье, прикоснулся к леденеющему лбу. — Прошу, сюда, пан Блажек, мы вас давно ждем! Иржи очнулся в холодном сияющем чистотой помещении с немеркнущим светом и щекочущим ноздри запахом тления, смешанным с туалетной водой. На стерильных материях в идеальном порядке покоились жуткие хирургические инструменты. Во всю длину стен тянулись металлические столы с рядами стеклянных банок, в которых плавали разномастные анусы. Иржи был уверен, что не менее дюжины из них чутко следили за ним, пульсируя, откликаясь на его жесты и мимику, моргая липкими белым ресничками. Омерзительные аспиды, волоты, упыри, костлявые, заражённые сухой плесенью полудницы цокали красными, точно клубника, языками. Колыхались широченные, как тазы, бедра. Голые пятки вытанцовывали пламенный ритуальный танец. В складках животов блестел пот. Груди, как чугунные гири, бились одна о другую. Руки в браслетах летали над головами, словно стремительные разноцветные птицы вились над гнездами из конских грив. Операционная напоминала древнеславянский храм с высокими колоннами, чьи капители были каменными цветами папоротника. На стенах, как на погребальных урнах, были начертаны руны, божества с орлиными и волчьими головами, воины, волхвы, священные кошки, изображения лун и светил. В нишах горели дымные факелы, роняя на кафельный пол маслянистые жаркие капли. На ковре, застилавшем ступени алтаря, рядами, одна над другой, стояли обнаженные, смуглые, темноволосые девушки. Они держали курящиеся благовонные палочки, пели, тихо покачиваясь, и в этом монотонном, бессловесном пении чудилась печальная молитва, взывающая к неизвестному божеству. В центре залы находился ведун в маске, изображавшей кошачью голову в пятнистой шкуре леопарда и в плоских сандалиях, на мускулистых ногах. Залу пересекала деревянная ладья с резным завитком на носу, делавшим ее похожей на большую виолончель. В ладье стояли три обнаженных юноши, худощавые, стройные, с недвижными, широко открытыми глазами. Казалось, они оцепенели, убаюканные девичьим пением, сладким дымящимся зельем, мерными мановениями волхва, державшего в кулаке позолоченный ключ. Тут же горел открытый очаг и лежала стопка деревянных дощечек, заполненных воском с плохо различимыми письменами. Маленький, круглый, бледный прозрачной голубизной вурдалак, в обсыпанной крохотными бриллиантами рясе, наклонился к Иржи, почти беззвучно шевеля плотоядным ртом: — Не уверен, что это он. — Анчутка его выбрала, — прошептал Яблочкин. — Твоя анчутка стара, как этот мир! Её ошибки дорого нам обходятся! — вурдалак нервно поправил топорщившиеся у висков, рыжеватые, упрямые рожки и кивнул в сторону колб из толстого стекла. — Этот огонь доставлен из центра Земли, из горных пещер Ирана, — пояснил Яблочкин, стараясь не мешать мистерии. — Он — часть мирового огня, пробуждающего утомленных богов. Парень — именно то, что нам нужно! Он молодой, здоровый и… — Малахольный, — перебил его вурдалак, показав темно-оранжевые, как у большой белки, зубы. — Начинай. Кто долго представляется, тот быстро преставляется. Нет времени рассусоливать. Мне ещё «гарнир» отпевать. Утонченное, болезненно-красивое лицо Ирже приняло умоляющее выражение, когда Яблочкин взял шприц и брызнул вверх летучим фонтанчиком.***
Хрупкое, бессильное, отравленное анестезией тело мычало, брызгало слезами и слюной, сотрясалось судорогой. Острые, раскаленные спицы ранили мозг, вонзались в вязкую глубину. Летели, вращая клювами, нетопыри. Русалка с белой лилией в зеленых волосах бесстыдно трясла, покрытыми перламутровыми чешуйками, сосками. Птица с головой девы вытягивала хрупкую гусиной шею, увитую ожерельями, поднимала испачканный пометом хвост, оголяя пупырчатую гузку. — Готово, — сообщил доктор, заглянув в широко раскрытые, с дрожащими ресницами глаза Иржи, из которых били жестокие зеленые лучи. — Сестра, переверните его. Скальпель. Иржи лежал на окровавленной простыне, в липком поту и испарине, а ловкие пальцы хватали его трепещущий в страхе анус. — Зажим, — ровным голосом скомандовал Яблочкин, отбросив в лоток небольшой кусочек красной выдранной плоти. — Семён Семёнович, имплант нужен? — поинтересовалась медсестра, протянув на раскрытой, обтянутой резиновой перчаткой лапке, напечатанный на биопринтере анальный сфинктер. — Подожди. Неужели?! «Болт Мира!» — радостно провозгласил Яблочкин, с неприятным чмокающим звуком окунул палец глубже в алую мякоть и нажал на фиолетово-влажное, в багровых прожилках образование, обернутое мучительной белесой пленкой. Ведун, танцуя, напрягая голые бицепсы, в поворотах развевая гибким хвостом леопарда, приблизился к стопке папирусов. Воздел над ними ключ, поворачивая, словно отмыкал незримые врата. Он кинул церы* в огонь, и пламя, напоминавшее тоскующий дух, метнулось ввысь, а человек-леопард неистово скакал, мотал опахалом, изгоняя мечущийся призрак. Поворачивал ключ, закрывая врата, чтобы тот не вернулся обратно. — Теперь алтари свободны, — ликовал Яблочкин. — Прежние боги свергнуты. На их месте мы воздвигнем новых богов и героев. Девушки пели бессловесно, выводя нежными печальными голосами таинственный музыкальный руны, в котором чудилось мистическое изображение круга, полумесяца, темного и светлого Солнца, вечного восхождения в жизнь, вечного нисхождения в смерть, бесконечной реки, по которой проплывает ладья, перевозя бестелесные души. Юноши зачарованно, с огромными невидящими глазами стояли в ладье, приносимые в жертву древнему богу. Ведун сбросил кошачью маску, под которой открылось лицо известного в Праге оккультиста. Он часто выступал по телевидению, погружал в гипноз многолюдные залы, лечил от болезней именитых людей. Теперь он сбросил пятнистую шкуру, скинул сандалии, остался голым, поигрывая смуглым натренированным телом. — Сейчас он совершит магическое действо, — Яблочкин был взволнован. Предстоящий ритуал затрагивал тайные энергии мира. Взывал к древним, исчезнувшим культам. Будил богов, уснувших в курганах, в мертвых городах, на дне безвестных могил. — Обряд называется «Зашитое». О нем есть упоминания в свитках Мертвого моря. Обнажённый ведун уселся на каменный пол в позе лотоса, отчего тонкие мышцы его натянулись и он стал похож на анатомическое пособие. В руках его появилась блестящая кривая игла с дратвой. Он крепко сжал губы, вытянул их вперед, вонзил иглу, продергивая дратву сквозь недвижное тело Иржи. От боли забылись вдруг все известные прежде слова, он стал нем и безгласен. В зашитом рту, на разбухшем от боли языке трепетало, росло, рвалось наружу какое-то древнее, огромное слово, состоящее из одних гласных звуков, как рев носорога. Ведун закрыл один глаз, оттянул веки с ресницами и пронзил их иглой, продергивая дратву. Тоже совершил с другим глазом. Веки Иржи, стянутые грубым сапожным швом, дрожали от набрякших внутри глазных яблок, сквозь дратву текли слезы и кровь. Он почувствовал, как погас в его глазах мир, исчезли объемы и краски, и в темной мгле загорелся далекий дикий огонь, словно в бесконечной дали приближалось красноватое злое светило. Ведун зашивал себе уши, ловко сверкал иглой, и Иржи чувствовал, как в его собственных ушах возникала мертвая тишина, словно туда заливали горячий воск, который тут же каменел, отсекал его от звуков жизни, и только слышался ровный жестокий шум дующего во Вселенной ветра, который и был глухотой мира. Ведун шире раздвинул промежности, щепоткой пальцев ухватил крайнюю плоть, оттянул и вонзил иглу, зашивая детородный орган грубым рубчатым швом. Иржи испытал ожог в паху, словно приложили раскаленное железо, и его запечатанный пах похоронил, как в могиле, все его страсти похоти, вожделения, стремления к продолжению рода. Таинственная мужская сила, побуждавшая его скитаться, мечтать, неутомимо искать присутствующую в мироздании нежность, отхлынула из омертвелого паха в сердце, наполнив его страстным ожиданием чьей-то властной, неумолимой воли, которой был готов подчиниться. Ведун действовал иглой, как умелый сапожник. Зашил себе ягодицы, продевая красно-блестящую иглу в желобок между двух полушарий. Сдвинул ляжки и стянул их дратвой, так что ноги оказались склеенными одна с другой. Сшил вместе все пальцы ног, превратив их в одну огромную ласту. А потом — и рук, придав им форму совка, куда из проколов медленно натекала кровь. Пришил подбородок к груди. Пятки выгнутых ног — к лопаткам, превратившись в бесформенный куль, куда были упрятаны все внешние органы, все формы и выступы тела, а виднелись одни только воспаленные швы. Теперь ведун работал иглой внутри чехла, в который сам себя поместил. Двигался, вздувался буграми. Зашил свое сердце, словно кожаный кошель. Иржи почувствовал, что его собственное сердце стиснули чьи-то каменные пальцы, оно вспыхнуло жуткой болью и погасло. Ведун зашил кишечник, запечатал желудок, вонзал иглу в легкие, стягивал дратвой почки и печень. Теперь он был весь зашит, сжался, стиснулся. Кожаный чехол, покрытый заплатами, испещренный рубцами, грубо исчерченный швами, начал дрожать, сотрясаться. По нему прокатывались волны страданий, словно в мешке бился пойманный хищный зверь. Ногтями, зубами Иржи цеплялся за свою плоть, стараясь удержать её на себе, но она расползалась, хрустели, разрывались его вены и жилы, кипели разъедаемые желчью кости. Ведун собрал всю энергию, напружинил все мышцы и мгновенным, резким усилием вывернулся наизнанку, так что все внутренние органы Иржи оказались снаружи: фиолетовая липкая печень, коричневые скользкие почки, пузырящиеся малиновой пеной легкие, напряженное, как туго набитый кисет, сердце. Отекающие сукровью ткани уменьшились, втянулись вглубь, словно моллюск углубился в раковину, унося с собой личность балетного танцора. Внутреннее стало Внешним, а Внешнее погрузилось вовнутрь. Мир был вывернут наизнанку, обнаружив окруженную пышными кружевами, лопнувших красно-синих кровеносных сосудов, сокровенную сущность. Живенький лепечущий Яблочкин, жарко краснея, подскочил было на коротких кривых ножках, что-то собирался произнести. Но Богиня грозно остановила его взглядом и тот схлопнулся в точку, оставив в воздухе мутное облачко. — Приветствую тебя, Мара — дочь Сварога! — вурдалак упал на колени и пополз, как овчарка, навстречу хозяину. — Вознагради нас за терпение! Обрати пепел в алмазы, уголь — в золото, добро — во зло, мужчину — в женщину! Отныне в этом вывернутом, переименованном мире действовало иное божество, управлял иной царь.