***
Густав Иванович слушает внимательно, ни слова не упускает, взглядом не то прожигает, не то сверлит, желая, видимо, перейти уже к части с подведением конкретных итогов, а не с размытым «мы работаем над этим». Капитан Пестель в неожиданно флегматичной манере объясняет начальнику о проблемах проведения операции. Изменения в его поведении поразительные, Миша даже невольно хмурится, стараясь подвох какой найти, и только взгляд на Сергея Ивановича переводит. Тот лишь одними губами отвечает — «военный, что с него взять», что Рюмин, к удивлению, понимает с первого раза. Влился в систему корпоративной культуры, что б ее… — Нам нужно чуть больше времени и технической помощи. У нас с Сережей опыт заточен не на посиделки с компьютерами, а на оперативные засады. Мальчишка, видимо, на связи с космосом специализируется, не знаю уж, но его тоже учить надо не в монитор пялиться, раз уж к нам приставили. Добавьте пару людей, которые смогут помочь в вопросе трансляций, и дело пойдет чуть быстрее — возможно удастся даже местность получше исследовать. — Что мешало сделать это вчера? — Вы не находите странным, что к дому Романова приехала неизвестная до этого стрелку машина. Предположим, он заметил ее, сделал выводы. Так тут еще люди из нее выскочили и с ничего рыскать вдоль леса стали. Нет, так дело не пойдет. Если он и правда так хорош, как говорит об этом ваш ненаглядный Николай Павлович — «гнездо» долго искать будем. — Будете искать так, чтобы ему это жизни не стоило. — Так пусть тогда Бестужев подключает свой третий глаз, по ауре, там, ищет, или еще как. Вы сами сказали, что экспериментальным путем мы… — Не ерничайте, Павел Иванович. — Гебель прерывает его неожиданно быстро, смерив тяжелым взглядом. Конец фразы, кажется, конкретно Мише было знать не обязательно, однако сомнительные мысли о дополнительных разговорах полковника с Пестелем, касающихся его персоны, все же, в голову лезли. Но последнее время капитан вел себя…мягче, что ли. Подколы уже не казались ядовитыми, а в словах было меньше иронии. На полграмма, конечно, но меньше. Сергей Иванович же тогда заступился за него, а коллега мнение Муравьева уважает. Одного из немногих, кажется, на всю контору. Возможно дело было именно в этом — подробностей дальнейшего разговора Миша не знал, да и не нужно было. — На самом деле у меня есть предположение. — Бестужев несколько тушуется, когда все взгляды сосредотачиваются на нем. — Оно покажется вам странным, но…может это дело больше по моей части. — Если мы еще не определились с местоположением «гнезда» это не значит, что в деле замешаны твои невидимые друзья. Можешь их вызвать, чтобы про нашего стрелка что-то выспросить, бога ради, но не притягивай все к одной теории. Особенно если она сомнительная. Пестель говорит без иронии, привычной насмешки, как-то бесцветно, однако особого значения блондин решает этому не предавать. Возможно, капитан просто не в духе или ему действительно надоедает постоянно цепляться за одну и ту же «особенность». По крайней мере, сейчас концентрироваться нужно было не на чужой реакции, а на собственной мысли, которая вполне себе может оказаться правдивой. Потому что Миша почувствовал что-то тогда, у дома, до прихода Сергея Ивановича, который, видно, спугнул загадочное нечто. Чем именно сержант даже догадывался, однако абстрагироваться от этого понимания хотелось бы — он негласно обещал начальнику забыть о происшествии с прошлым напарником. В конце концов, Муравьева действительно было не в чем упрекнуть. — У дома был кто-то. Я отчетливо это чувствовал, но никак не мог понять куда именно меня тянуло. Да и…это было какое-то смутное новое чувство. И если мое предположение верно — дело может оказаться очень опасным. До безрассудства хотелось добавить, что опасность грозила только Сергею, но Бестужев в последний момент прикусывает язык, окидывая мужчину робким взглядом. Уверен почему-то, что непременно сможет его защитить. Знать бы только как. Ведь там, в лесу, никто иной как сущность, и Апостол не спугнул ее, а привлек. Своей силой, энергией и…схожестью. Сущности плевать каким образом руки капитана оказались запачканы кровью — основное условие соответствия уже выполнено. Миша не был уверен до конца, что именно по такому принципу они выбирают жертв, но, по крайней мере, эта мысль казалась самой логичной и наименее безумной из всех, которые только посещали его светлую голову в этом отношении. — И что ты предлагаешь? — Паша прерывает поток сумбурных размышлений внезапно и бесцеремонно. Даже не смотрит на мальчишку; отмечает себе что-то в бумагах, тонкие губы поджимает. Нет, все же странный он сегодня. — Нам нужно вернуться. Я хочу осмотреть все еще раз, но без посторонних. Вам нужно будет остаться у съезда… …и, желательно, не пускать Сергея Ивановича в лес. Однако сам Сергей Иванович был явно иного мнения. Он рассматривает мальчишку слишком пристально, с нескрываемым любопытством, к которому ситуация, пожалуй, и не располагала. Миша милый очень. Особенно сейчас: после неудобного короткого сна в машине выглядит как растрепанный потерянный птенчик, но удивительно пылко пытается доказать Паше прелесть своей идеи. У него в глазах огоньки воодушевленности горят, а на переносице то и дело показывается небольшая морщинка — хмурится от скептичных фраз, но на свой счет едва ли, поди, принимает. А еще Миша красив как сама смерть со своими пшеничными волосами и легкой смущенной полуулыбкой — Муравьев точно знает, о чем говорит. При взгляде на него в груди возникает до этого невиданная смесь чувств, с недавних пор классифицируемая не только как простая тревога за подчиненного: всепоглощающая щемящая нежность и тепло. Бестужева хочется обнять и совершенно иррационально, наперекор логике сказать ему о том, что Сережа верит, верит теперь любому слову. Ты только говори, пожалуйста, говори еще хоть что-нибудь своим звонким голосом, что теперь лучше любой мелодии. Возможно в идее, выдвинутой Мишелем, действительно был смысл, и стоило бы довериться, но… Никакого «но», к собственному изумлению капитан и не обнаруживает. Парень больше не кажется подозрительным, а в его действиях все меньше хочется искать подвох. Не потому, что в коллективе прижился, а, скорее, из личных соображений и чувств, которые слишком соблазнительно, слишком сладко говорят о том, что Бестужев — не просто его новый шанс доверять кому-то во всех отношениях. Нужно непременно снова пригласить его на кофе. — …что думаешь, Сереж? Муравьев резко отводит взгляд от сержанта, встречаясь с едва заметным беспокойством, скрытым привычной насмешкой в глазах Паши. Я помню, что ты обещал успеть. Но я не ошибусь; о, только не в этот раз. Гебеля в кабинете уже нет. Видимо, полковник тоже нашел что-то стоящее в идее паренька и, удовлетворившись выдвинутым планом, оставил его на совместную добивку. Может даже помощь оказать обещал, о чем лучше потом уточнить. — Что? — Делать что, говорю, будем? Ты же у нас за операцию отвечаешь — твой голос решающий. Бестужев, вот, предлагает его одного отпустить к дому и, если что, по камерам следить за ситуацией. Хотя, говорит, затея так себе, потому что его эти духи… — Сущности. — …да хоть кто, не имеет значения как ты своих Касперов называешь. Так вот, они на камерах не отображаются. Представляешь как удобно? — Технически, призраков на камере заметить можно, а вот сущностей — вряд ли. Ни разу такого не встречал. — Миша пожимает плечами, отмечая про себя, что, кажется, все возвращается на круги своя. Да и, к слову, очень вовремя умолчал о том, что сущностей до этого не встречал в принципе. — Можно попробовать взять тепловизоры — они любые изменения должны регистрировать. Но я бы предпочел полагаться на свои ощущения. — А я бы предпочел не выпускать тебя из поля зрения, однако… — Мы сделаем так, как он сказал. Сережа коротко кивает Мише, кидая в сторону Павла Ивановича серьезный взгляд. Что ж, если Бестужев уверен в своих сила и правда знает, что делать — почему бы не попробовать? Да, подход нестандартный, странный и больше похож, как выразился бы Пестель, на цирк, но что-то подсказывало о значительных потерях и упущениях в том случае, если идея будет отвергнута. — Что, прости? Сережа, ты в своем уме? Мы не корпорация тайн для общения с духами, если ты вдруг запамятовал! С какой это стати ты собираешься действовать наперекор рациональному пути следствия? — Мы ничего не потеряем. К тому же, не ты ли недавно желал экспериментов? Пожалуйста, наслаждайся. Паша смотрит на него неотрывно, внимательно. То ли безмолвно отговорить пытается, то ли понять серьезен ли друг в своем намерении. Придя, все же, к какой-то определенной устаивающей его мысли (вероятно о том, что Муравьев окончательно сбрендил), капитан откидывается на спинку кресла, поспешно облизывая сухие побледневшие губы. Его протест был очень понятен, да и сам Сергей Иванович шестым чувством обладал очень слабым, как показывала практика, однако метким в нужные моменты. И сейчас оно подсказывало, что мальчишке довериться стоит — непременно найдут что-то. Однако хорошо, если это «что-то» не найдет их в разы раньше. Молчание затягивалось. — Я, обычно, приказам командира группы не прекословлю, ты знаешь. Как сказал — так и будет, обсуждать тут нечего. — Паша говорит безэмоционально и тихо, заставляя напрячься. — Но ты действительно рехнулся, если не понимаешь что мы теряем. Время, Сереж. Со всей этой клоунадой мы теряем время.***
В кофейню после работы Миша соглашается зайти с превеликим удовольствием. Впервые за долгое время они говорят не о работе, а о каких-то приятных мелочах, что Сережу радует неимоверно. Он даже узнает, что любимый цвет сержанта — желтый, и про себя по-доброму усмехается сходству с солнышком. У мальчишки ведь даже веснушки бледные на носу были, которые он то и дело прятал за воротом куртки. Знакомый жест. Шарф только еще не носил почему-то, хотя время, кажется, уже располагало утепляться. Он много заразительно смеется на какие-то глупые шутки и истории, которые Муравьев силится вспомнить, и выглядит абсолютно счастливым вне стен работы, которые, кажется, загоняют его в определенные рамки стандарта, заставляя быть кем-то другим. Меньше смущается, меньше думает о том, что говорить стоит, а что может показаться строгому капитану личным, и от того все больше вселяет ощущение легкости. Сережа даже как-то невзначай позволяет ему перейти на «ты». Ближе подпускает, не боится уже. А Миша эти изменения замечает — они льстят очень, как иначе? Кофе в этот раз оказывается отвратительным, пережаренным и от того горьким, на что Апостол ворчит, стоит им только вновь выйти на улицу. Бестужев заверяет, что умеет готовить невероятно вкусный американо без сахара — подрабатывал в недалеком студенческом прошлом в кофейне. Сережа обещает непременно попробовать, негласно принимая приглашение в гости. Не слишком ли только быстро все происходит? Обоим кажется, что жизнь совершенно неожиданно начинает налаживаться, несмотря на большое количество отчетов, сторонние личные проблемы — у каждого свои, недовольного Пестеля и маячивший тупик в расследовании, если ни Рюмин, ни оба капитана не смогут продвинуться в своей части намеченной работы. Оба, перекинувшись ночью парой сообщений, впервые за долгое время засыпают спокойно и крепко, даже не подозревая, что в доме младшего Романова случается, казалось бы, рядовая проблема: по всему периметру перестают работать «родные» камеры, починить которые, на поверку, не удается ни этой ночью, ни на следующее утро, ни даже через день. Но этой ночью Николай, так беспокоившийся за собственную жизнь, из-за чрезмерной усталости принимает сбой за простые неполадки с сетью, и, успокоив себя тем, что сигнализация работает в прежнем режиме, решает отложить проблему, не подключая к этому сторонних сотрудников, хоть, телефон нахального зеленоглазого капитана и обнаруживается теперь на быстром вызове. Волнение и страх настигнут его только утром, когда на пустом обеденном столе совершенно случайно обнаружится анонимная записка, представляющая собой лишь три коротких слова, отнюдь не заставляющих бабочек порхать в животе. Тонкие пальцы впиваются до побеления в бумагу, а голубые глаза не мигают и точно бездумно устремлены в одну точку. Она плотная, шершавая по своей фактуре. Старая. На такой раньше справки разные писали, Романов помнил это. Предложение на листе расплывается красными неровными буквами, словно выведенными пальцами, а внутри закономерно что-то обрывается, потому что от обращения за помощью стало только хуже. Преследователь узнал об этом. Листок выпадает из подрагивающих рук на гладкую дубовую поверхность стола. Дыхание отрывистое, свистящее почти, как при болезни; щеки жечь начинает так, что Николай и правда думает, что из-за неустанного труда перегрелся. «Будут лишние жертвы». Текст отпечатывается, кажется, даже на сетчатке, заставляя болезненно поморщиться, как от удара, вздрогнуть и спешно не глядя отшатнуться куда-то в сторону, беспомощно оседая на удачно оказавшийся рядом стул. Угроза звучит не очень воодушевляюще вкупе с тихим писком электронного замка, без команды хозяина блокирующего все выходы в доме. Словом, утро Николая Павловича началось немного не так, как планировалось изначально.