***
Эйми осмотрелась по сторонам. Заброшенные здания или склады в порту — места, в которых Мафия орудовала наиболее часто. Ну, во всяком случае открыто. — Володь, отойди-ка. Она толкнула его в плечо и сама отшатнулась, почувствовав, что Расёмон просвистел совсем рядом с ухом. Становилось всё интереснее и интереснее. — Вам здесь не рады. — Довольно неприятно, — Ямада медленно повернулась и посмотрела на стоявшего на ящиках Акутагаву. — А вот я рада видеть тебя живым, относительно здоровым и даже не в тюрьме, Рю. Он долго молчал и сверлил её взглядом, наблюдал за каждым, даже малейшим, движением и всё сильнее хмурился. — «Рю»? Вам не кажется, что это неуместно, Ямада-сан? Она улыбнулась и демонстративно отряхнула плечо. Но подходить к нему всё-таки не стала. — А что-то изменилось с тех пор, как Дазай привёл тебя совсем маленьким? — Думаю, да, — он закашлялся. — А я не согласна. Ты всё такой же. — Вы другая. — Возможно, — она улыбнулась. Они никогда не чувствовали друг к другу особой привязанности, но и не ненавидили. Их нейтралитет был довольно неплохим, а главное взаимовыгодным вариантом отношений, и именно поэтому сейчас Акутагава не был обижен на неё, не был зол. Не разделяя нежной привязанности сестры к Эйми, он жил вполне спокойно. — Почему вы здесь, Ямада-сан? Вы же мечтали о свободе. — Ты всегда понимал меня, да? Эйми и Акутагава были похожи: оставаясь собачками для битья, они всё же были сильнее многих. И, как ни странно, но они знали об этом почти с самого начала. И в случайных взглядах, немых вопросах и слабых кивках, Эйми Ямада и Рюноске Акутагава всё лучше и лучше узнавали друг друга. Послышались где-то выстрелы, и Эйми с Рюноске одновременно обернулись. — Уходите отсюда, — он соскочил с ящиков, — я ничего не видел. Мелькнули где-то на переферии знакомые рыжие волосы, и Эйми задержала дыхание. Ей хотелось бы верить, что ей показалось. Но судя по движениям Расёмона, надежда всё-таки не оправдалась. — Стой! Она бросилась в сторону Танизаки, схватила его за шкирку, потянула на себя и перекинула через плечо. Оглянулась по сторонам, кивнула видимо сама себе и схватила ленту Расёмона, притянув к себе и Рюноске. — Простите, дети. Падаем. Раздался взрыв, и в этом жутком шуме Джуничиро показалось (конечно же, только показалось!), что Эйми прокричала три матерных слова подряд. Она никогда не ругалась… Тем более при них. Красное огненное поле, ставшие уже привычными руки Ямады-сан, которая обнимала его за плечи и точно также держала с другой стороны Рюноске Акутагаву (в том, что это именно он Танизаки убедился как минимум потому, что Ямада-сан его так называла). — Нормально? Дым рассеивался, и Эйми медленно поднималась. Выйдя за пределы огненного поля, она постояла немного и отозвала способность. Отравы в воздухе не было. Наверное… Во всяком случае, она надеялась. — Владимир Набоков, — крикнула она скорее с издёвкой, нежели волнуясь о нём. — Ты как? — Я дышу, — послышался приглушённый, но весёлый ответ. — Вот же! Чёрт! — Эй! — сквозь кашель ответил он. — Мне обидно. А Эйми, ни секунды не медля, подбежала ближе и подала ему руку. — Не дуйся. Нам продолжать спасательную операцию.***
Тучи стремительно затягивали серое, тяжелое небо. Отчётливо и очень близко раздавался гром, а молнии, как тоже казалось, сверкали в опасной близости. Ветер, отдаваясь резким шумом в ушах, выл где-то внизу, под ногами Эйми. Она почему-то никогда раньше не замечала, как этот самый ветер гудит, врываясь в ограниченное пространство улиц. «Прямо как дикий зверь, загнанный в ловушку,» — подумала Ямада. На крыше небоскрёба же этот самый ветер почти сбивал с ног. Развевал все неприлегающие к телу части одежды и бил в лицо так, что Эйми иногда приходилось задерживать дыхание. Природа предупреждала о надвигающемся шторме и, можно сказать, вынуждала спрятаться хоть где-нибудь. Но Эйми уходить не спешила. — Вот она, сила. Мощь стихии; могущество того, что могла порождать природа… А человек, пусть даже и эспер? Кто такой (или что такое) человек? «Человек — существо биосоциальное», — вспомнилось определение из учебника. Да уж, существо — это точно, социальное — пожалуй, а био — в особенности. Ямада невольно развела руки, будто желая слиться, раствориться и исчезнуть в происходящем. Высшие — не люди, уж точно не те, которые так о себе говорят. — Неохота домой. И правда не хотелось. Несмотря на холод, несмотря на дождь, несмотря на то, что её должны были найти… Эйми решила дождаться. После встречи Владимира с Дазаем она решилась разобраться с этим сейчас. Оттянув решение проблемы почти на шестнадцать лет, Ямада набралась смелости расставить все точки над «ё». — Ты здесь. Девушка не обернулась. Она продолжала стоять лицом к бездне. Внизу, как и на верху, все слилось в единую серую массу. Или это она ничего не видит? — Ты, наконец, сошла с ума? — Твоими стараниями. Он благополучно проигнорировал явное недружилюбие в голосе и подошёл ближе. Дазай всегда говорил равнодушно и спокойно, иногда насмешливо, иногда презрительно — а сейчас тихо, почти ласково. Но она знала — или догадывалась — о чём он думает. — Замёрзнешь. — Ага. Он цыкнул очень недовольно, ныне напоминая себя старого. Эйми почему-то вспомнила, что в своё время он действительно беспокоился о её здоровье — особенно это проявлялось при первой встречи с Мимиком и Достоевским. Сейчас всё возобновлялось. И Эйми, вопреки логике, не хотелось верить в то, что это только из-за желания лично раздавить её. Она почувствовала как на плечи опустился тяжёлый и очень тёплый плащ. — Знакомо, — пробормотала она. Но Дазай не услышал. Он обнял её и, не встретив сопротивления, поднял. Эйми почувствовала тепло, которое исходило от него. И почему-то сразу простила за всё. Ну, или снова решила подождать. Ямада тяжело выдохнула и уронила голову на его грудь. Смертельно хотелось спать. — Пойдём домой, Эйми. Честно признаваясь себе (хотя делать этого очень не хотелось), Набоков всегда был прав, если дело касалось её. Он не ошибся и тогда, когда сказал, что жить напоказ гораздо труднее, чем она думает. Эйми это хорошо знала… Проживая каждую минуту своей жизни так, чтобы не облажаться, она всегда думала о том, как на неё смотрят другие, какое впечатление она производит… Но это не придавало сил, лишь позволяло держаться и очень быстро учило контролировать эмоции. И утомляло. Смертельно утомляло… Поэтому сейчас было искренне плевать на то, как всё это выглядит со стороны, было всё равно на погоду, на людей вокруг. Было плевать даже на Дазая, который так аккуратно прижимал её к себе и поддерживал плащ, чтобы он не спадал. Выбирая между перспективой заболеть или посильнее обнять Дазая, Эйми готова была отдать предпочтение второму. Однако эхо в голове, вопреки законам физики, становилось всё громче. И слова, которые это эхо до неё доносило, были далеко не самыми приятными. «Ты виновата передо мной только тем, что живёшь». Так он поздравил её с десятым днём рождения. Впрочем, это было справедливо, как Эйми тогда считала — благодарить кого-то за рождение монстра было по крайней мере глупо. Теперь за такие свои убеждения было стыдно перед самой собой. Особенно мучило Эйми то, что из маленькой девочки, себя, и придурка-Дазая, она выбрала второго. «Надоело». Она закрыла глаза и облегчённо выдохнула — скоро всё закончится. Скоро. Дазай ни разу не жалел, вспоминая, как на глазах девочки рушилось всё, что она когда-то любила, как она сама рассыпалась на кусочки. Но сейчас стало важно услышать её мнение. Может потому, что её любовь всегда казалась чем-то неотъемлемым? Только вот, когда это «его личное» отобрали, он помешать не смог. Дазай усмехнулся — ошибка, сделанная дважды, это уже не ошибка вовсе. Он посмотрел на неё. Эйми, кажется, спала. Дазай знал, что кажется… Потому что не могла она заснуть рядом с ним. Точно не могла. Однако почему-то стало на душе подозрительно спокойно и приятно. — Домой! Дождь стучал с по крыше тёмной машины, и капли стекали вбок неровными линиями.***
Эйми показалась из-за двери. Спокойная, немного красная после душа, с мокрыми и совсем чёрными волосами, в его футболке на замену вымокшей белой рубашки и пиджаку — Дазай сам не помнил, когда последний раз видел Эйми такой и на подсознательном уровне пожалел об этом. — Ты очень красивая, знала? Она скептично осмотрела его и прищурилась. — Садись, поговорить надо. С лица не сходила лёгкая ухмылка, что часто пугала других людей. — Чего ты от меня хочешь? Обычно ровный голос девушки прозвучал немного сбивчиво и хрипловато. Она стояла, смотря на него сверху вниз и не понимала, почему раньше боялась. Её способность была сильнее — это точно, Дазай не мог обнулить её на расстоянии; навыки ближнего боя — да, Осаму слабым не был, но толку от них маловато. Почему, почему же она шла за ним? Глупая маленькая девочка, боящаяся выбирать сама. «Ничтожество,» — справедливое описание себя и себеподобных. — Ради чего ты живёшь? Вопрос застал её врасплох. Дазай спрашивает такое? Она недоверчиво осмотрела его и поняла, что это не шутка и не издёвка. Она засмеялась. — Ради чего? Как смешно, Дазай. Ты спрашиваешь ради чего я живу? Хочешь разобраться — давай разберёмся! — Эйми демонстративно плюхнулась в кресло и закинула ногу на ногу. — Ради чего я жила в начале? — она остановилась и испытующе посмотрела на него. — В начале я жила ради самой жизни. У меня были родители и брат. Надо отдать должное, я никого из них не любила. Но всё же, — она посмотрела на него и даже сама не поняла зачем, но грустно улыбнулась. — Наших родителей убил ты. — Я тебя спасти хотел. Я боялся за тебя! — ложь, наглая ложь под маской искренности. И Эйми почему-то кажется, что даже ребёнок бы не поверил в такие слова, в такую интонацию. — Не обманывайся. Ты боялся не за меня, а за себя. Ты много видел, как я страдаю. Сам заставлял меня страдать. А тогда тебе просто стало скучно… Видел бы ты свою рожу, — она особенно ядовито выделила слово «рожа», считая что им одним сможет показать всё своё презрение. — Когда держал в руках нож. Пойдём дальше. Такой далёкий, жестокий, брат вдруг оказался добрым ко мне. Что же поделать, глупая маленькая я купилась на его доброту и, увы, на всю жизнь осталась этому брату преданной. Только почему-то, — она отвернулась, закидывая голову назад так, чтобы показался один из шрамов, оставленных Дазаем, — добрый брат вдруг стал презирать меня. Я после поняла, что он не стал — продолжил… Потом появились Мори-сан и Озаки-сан. Эта маленькая девочка снова подумала, что есть люди, которые смогут её полюбить. Но, увы и ах, босс ожиданий не оправдал — он был слишком умён, чтобы любить кого-то и старался научить этому двоих детишек — тебя и меня. Однако, знакомая тебе маленькая девочка, всё же решила служить этому человеку и верить в его неискренние чувства. Жить так, чтобы защитить Коё Озаки — первого, действительно полюбившего её человека. Знаешь, как она ценила её? — она посмотрела на молчавшего Дазая и покачала головой. — Нет, ты не знаешь. Не понимаешь, и не можешь понимать. Вдруг появилась Гин Акутагава — маленькое, доверчивое сердце, готовое умереть за меня. Я не смогла воспитать из нее твоё подобие и сейчас очень рада этому. Это был второй полюбивший меня человек. Потом не стало Мори Огая. Знаешь, как забавно, когда один смысл жизни уничтожает другой? — она снова помолчала какое-то время, встала и подошла к окну. Прислонилась к стеклу лбом и вдруг со всей силы ударила кулаком в стену. Дазай инстинктивно дёрнулся и подался вперёд, но остался сидеть на месте. А Эйми стала говорить тише, но гораздо злее, теряя контроль над собственными эмоциями, а следовательно и словами. — Это было ощутимо, но не больно. И всё же я выбрала тебя. Умер Осборн — человек, которого я любила и считала другом. Умер по моей вине, не отрицаю. Погибли Лерой и Агни — те, кто несмотря ни на что оставались моими людьми. И все они пропали, потому что я однажды выбрала тебя. Есть люди, которых я люблю, Осаму Дазай. Я скажу больше: есть даже те, которых я люблю больше, чем тебя, — она резко развернулась и остановилась прямо перед его креслом. — Я проклинаю мою любовь к тебе… Мне тошно от этого. Она надолго замолчала, смотря в одну точку в окне и наслаждалась своей теперь уже настоящей свободой. Способность выбирать, думать — быть аналитоком и стратегом — всегда очень её прельщала. — Ах да, забыла сказать. Ты пытался научить меня ценить себя, спасибо. Но твои методы отвратны. Так что, пошёл ты к чёрту. Осаму пожал плечами и встал, кладя руки ей на плечи. Она исподлобья посмотрела на него и опустила глаза. — Впечетляюще, нечего сказать. Может добавишь, что Эйми больше нет? Что она умерла три года назад? Или, наоборот, что она есть и всегда будет? Может хочешь сказать, что нам не о чем говорить и нечего делить? Или у тебя предложение получше? Футаба Цусима — твоё имя, с этим ничего не поделать. — Как и твоё — Сюдзи, — устало парировала она. Они долго молчали, смотря друг другу в глаза. — Что же мы с тобой делаем? — тихий, слабый вопрос и голос отчаявшегося человека. Минуту назад она была сильной, тепепь же представала беспомощной. Действительно, проклиная свою любовь к Осаму Дазаю, она старалась найти хоть какое-нибудь от неё спасение. — Не знаю. Просто живём. — Живём, — задумчиво повторила она. — Живём и сживаем со свету. — Не философствуй, — он вдруг притянул её к себе и обнял. Думать сейчас совершенно не хотелось, поэтому положить подбородок к ней на макушку показалось очень удачной и правильной идеей. Она, не зная, что делает, обняла его в ответ. — Тихо, всё в порядке. Я ждал тебя, Эйми, все эти три года ждал. А Чуя… — Он всего лишь разбил моё сердце — с этим живут, ты разбил мою жизнь, — она пожала плечами. — Прощай, брат. И снова что-то кажется неправильным, неразумным, совершенно лишним. Но оба хорошо понимают, что исправлять что-либо слишком поздно. Дазаю впервые в жизни кажется, что от перемены мест слагаемых сумма всё же меняется; Эйми приходится размышлять о том, что делать, раз брат и сестра поменялись местами. — А всё же жизнь очень сложная штука. Лучше бы я раньше повесился, — усмехнулся парень.***
— Что ты делаешь у меня дома? И как ты вообще сюда попала? Второй вопрос, конечно, был очень глупым. Эйми подняла на него усталый взгляд и жестом пригласила сесть. Почему-то находиться на полу ей всегда было приятнее и комфортнее. Может, эту привычку привил ей Мори-сан, может быть она сама появилась из-за того, что Эйми не покупала ни стульев, ни кровати. Она улыбнулась и почти искренне обрадовалась. Чуя всегда был импульсивным и, из-за этого, очень неразумным. Что ж, зато он был искренним и никогда не скрывал своих чувств: говорил, что думал; по-настоящему обижался и злился; всегда был честен с ней. Она понимала его, поэтому никогда и не ожидала предательства с его стороны. Чего нельзя было сказать ни о Дазае, ни о Набокове, ни об Осборне. Чуя сел и посмотрел на неё. Вновь понятная, вновь живая Эйми Ямада была сейчас так близко. — Мне казалось, что я должна прийти к тебе, — Эйми заговорила первой, но так и не посмотрела на него. — Ты удивил меня, Чуя. — Мне казалось, что это твоя специальность «удивлять». Она беззвучно засмеялась. — Может ты и прав, — она положила голову ему на плечо, и Чуя замер, косясь на неё. — Я разговаривала с Коё. Знаешь, я никогда так не плакала. Мне почему-то стало так страшно, Чуя. — Почему? — Потому что я больше не могу врать. — Врать? Она подняла на него взгляд и снова улыбнулась. Взяла за локоть и придвинулась ещё ближе. Чуя почему-то замер и тоже почувствовал страх. Впервые с момента возвращения Эйми непонимание, обида и злость сменились на осознание. На осознание того, что самый дорогой его человек оказался живым. — Что, по-твоему, связывает меня и Дазая? — Не знаю, — он выдохнул. — Действительно не знаю. Вы такие странные: то грызётесь по поводу и без, то убиваете друг друга, то вдруг он чуть не плачет над тобой, а ты умираешь за него. Что ты скажешь? — Скажу, что я его сестра. Повисла секундная тишина, и Чуя вдруг отпрянул от неё, чуть не упал на пол окончательно и мелко задрожал. Эйми улыбалась всё также безжизненно и наблюдала за его реакцией. — На самом деле мы очень похожи, — она задумалась и кивнула. — Ты не замечал? — Ты говорила, что твой брат болен, — он сглотнул. — Что у него проблемы с головой, что его убил… — он запнулся, удивлённо посмотрел на неё и выдохнул, — нынешний босс — Дазай. — А разве это неправда? — Ты сестра Дазая?.. — По сути я Дазай, — она улыбнулась. — Мы родились в один день, — тут же добавила невпопад. Чуя схватился за голову и издал какой-то горловой звук, который Эйми поняла как самобичевания. Что ж, назвать себя идиотом разок в полгода бывает полезно — она знала. — Чуя, — она, задумчиво отвернувшись, долго не решалась продолжить, но всё же выдохнула и тихо-тихо закончила. — Я тебя люблю. Она неуверенно повернулась к нему и тут же, почти сразу, заплакала. Он обнимал её и быстро, также как и она, сбивчиво говорил, что любит, что виноват… И много-много всего ещё. — Дура-ак. И Эйми Ямада впервые (хотя, кажется, так мы уже говорили) была по-настоящему счастлива.***
— Здесь прекрасный чай, не находишь? — Дазай бесцеремонно плюхнулся на стул напротив Фёдора и надменно ухмыльнулся. — Здравствуй. — Довольно холодный приём. Достоевский обернулся, посмотрел по сторонам и улыбнулся. — Мир вскоре рухнет. И что тогда ты будешь делать? Дазай промолчал, но вдруг рассмеялся. — Позвольте присоединюсь и немного перевешу чашу весов на сторону «сохранение мира во всём мире». Эйми пододвинула третий стул и села между ними. — Рада встрече, Фёдор Достоевский и Осаму Дазай. И я боюсь, что вы оба не получите того, чего хотите. Следя одновременно и за одним, и за другим, Эйми неожиданно для себя успевала даже шутить. Мол, сосед слева — чокнутый гений, убивший и разнёссший в пух и прах огромное количество людей и организаций соответственно; сосед справа — родной брат, садист, босс Портовой мафии, почти террорист, убийца — и нужное здесь, увы, подчёркивать не нужно. Впрочем, Ямада ощущала, будто играет в карты: выражения лиц оппонентов, их глаза, их движения — всё это могло стать роковой ошибкой, что выдаст все тайны. — Книги больше не существует, — она первая нарушила молчание и улыбнулась. — Попытайтесь найти её в одной из тех Вселенных, что мне пришлось создать из-за вас двоих. Дазай вздрогнул и дотронулся до её руки, тут же отдёрнув. — Не надо делать этого, мальчик, — она приторно улыбнулась, прищурив глаза, а когда открыла, от неё отодвинулся и Достоевский. Эйми поднялась. — Меня зовут Кагуцути, — повернула голову. — Я просто Бог. Оба глаза горели ярко-красным.