***
Дайте-ка вспомнить: сегодня утром, когда я встала, я это была или не я? Кажется, уже не совсем я… кто же я в таком случае?
Спальню в «Сфере» обставили практически так же, как детскую в графском особняке, но Сиэль все равно ощущал обман. Поддельная жизнь, думал он временами, снисходительно наблюдая театральную суету. Даже тайные дела Бравата — шепчущиеся лорды и генералы, которые трясутся за свои старые тела настолько, что готовы платить золотой россыпью, закрывать глаза на убийства, да и сами мертвецы, которых в количестве вывозят под покровом ночи — все это не волновало его. Он ждал назначенного часа, ждал встречи с братом — от мысли об ужасе в его взгляде что-то сладко сжималось в сердце. Когда-то Сиэль любил его. — Любовь? — растерянно переспросила Лиззи. Они беседовали в коридоре, ведущем к спальням Звезд. Именно здесь Лиззи сразилась с ним, была повержена и доставлена в лондонский особняк. И все равно вернулась. — Да! — живо отозвался Сиэль. — Что для тебя любовь? Что ты понимаешь под этим словом? Взгляд Лиззи метнулся в сторону, ресницы затрепетали, как невесомые крылья бабочек. В детстве они любили ловить бабочек в саду при особняке. И выпускали потом, зачарованно глядя на разноцветное живое облако, постепенно размывающееся акварельными следами. На пальцах оставалась нежная пыльца. В сердце словно вонзился нож, глаза на миг застила алая пелена, но Сиэль лишь прислонился спиной к стене. — Не нужно спрашивать у леди, которая обещана тебе женой, о таких вещах, — Лиззи слабо улыбнулась, — ты смущаешь меня. — Разве?.. В сентиментальных романах девушке, смущенной словами юноши, полагалось краснеть и трепетать; щеки Лиззи же только налились мертвенной бледностью, а дыхание застыло. — Прости, — вытолкнули его губы, — ты права, а я слишком неучтив. Хочешь сыграть в шахматы? — Прости, — пробормотала Лиззи и отвернулась от окна. — Я обещала Пауле заняться вышивкой. Прости, Сиэль. Она подобрала юбки и шагнула в сторону, однако, немного помявшись, обернулась и сказала странным, слишком высоким и тонким голосом: — Я люблю тебя. Вот что я знаю. Дверь негромко хлопнула за ней. Сиэль задумчиво поводил пальцем по губам и залез на подоконник. Там, снаружи, хлестало дождем: ноябрь развлекался в Лондоне вовсю. Сиэль не любил столицу, ноябрь — тем паче; не бывает неба без звезд, и так же неумолимо за ноябрем следует декабрь. Месяц, в котором они родились — в котором потеряли родителей и были отданы на растерзание. Сиэль словно вновь ощутил хватающие его руки и медленно спустился. Подкатывала тошнота. Может быть, пришла пора обедать. Он не испытывал ненависти и не испытывал любви. Ему не было жаль тех людей, которые умирали, даже не ведая, что отдали всю свою кровь ради продления его существования. Он хотел увидеть брата, казалось, что, когда их взгляды встретятся, внутри наконец отзовется что-то. Сейчас он не чувствовал ничего, кроме надоедливого раздражения. Брават вырос в дверном проеме, как одна из тех красивых бабочек, что Сиэль и Лиззи ловили в саду; интересно — если раздавить его, тоже останется душистая красящая пыльца? — Вам пора на трапезу, драгоценный лорд Сириус. Прошу, — он распахнул дверь в лабораторию. Сиэль лег на кушетку и, привычно положив руку на подлокотник, закрыл глаза. Мысли уплывали куда-то: то вновь к этим полным похоти и злобы мордам, то к бледному, вымазанному в крови и грязи лицу брата. Он не видел снов и каждый раз, пытаясь вызвать их, сталкивался со странным ощущением — будто в голове пленку прокручивало. Воспоминания вспыхивали засвеченными фотографическими карточками. Детство, похищение, смерть. Брат. Тело онемело всего на мгновение. По жилам опять заструился огонь, согревающий члены. Самый сладкий огонь. ...Брават тоже выглядел раздраженным. — Проклятые мешки с дерьмом, — говорил он сквозь зубы кому-то из прислуги. — Когда он его потерял?.. Ответили негромко, с любопытством замерший у двери Сиэль даже не расслышал. — Как-как он его называет? Мистер Альберт?.. — смех посыпался звонкими бусинками. — Носятся со своими любовницами, любовниками и питомцами... этим всем. Ничтожества. О, — он обернулся, заметив Сиэля. — Вы уже закончили... Брысь, — сверкнул глазами в обратную сторону. — О чем вы вели разговор с этим человеком, мистер Брават? — вежливо спросил Сиэль. Незнакомое лихорадочное чувство покалывало кожу. — Вам не стоит забивать голову, — отмахнулся тот, но вернулся взглядом. — Один из наших особых покровителей, кажется, умудрился притащить в «Сферу» своего декоративного кролика. Более того, потерял его. Мне, разумеется, только кроличьего дерьма тут не хватало, — добавил он еле слышно. — Кролика, — повторил Сиэль и даже чуть покачнулся от охватившего вдруг возбуждения. Брават вновь посмотрел на него — тем же отчужденным, неподвластным пониманию взглядом, какой иногда появлялся у Лиззи — и поднял тонкую бровь. — Не думайте об этом, слуги найдут злосчастное животное и отправят его хозяину. Отдыхайте, — протянул руку потрепать по щеке, но Сиэль шагнул в сторону и пошел прочь. Он не понимал, почему улыбается, но это было лучше обычного раздраженного равнодушия. Все что угодно было лучше. Планировка театра отличалась премудростями; порой чудилось, что внутри гораздо больше залов и комнат, чем в принципе могло бы поместиться. За прошедшие недели Сиэль не раз исследовал театр изнутри, но это занятие надоедало так же быстро, как и все остальные. Ему нравилось ссаживать ладони на приставных лестницах и с интересом смотреть, как проступает короткими косыми штрихами кровь, но боль тоже ощущалась сквозь пелену. — Сидишь, наверное, в каком-нибудь уголке и думаешь, что никто не найдет, — говорил он себе под нос, шагая через соединенные между собой в цоколе рабочие комнаты прислуги; люди скользили по нему пустыми равнодушными взглядами — им слишком много платили, чтобы интерес стал позволительным. — Надеюсь, ты там трясешься от страха. Представлял себе теплую мягкую шерстку и колотящееся в маленьком теле быстрое сердце, и кружило голову; впрочем, после приема «пищи» он часто испытывал подобную слабость. Теперь же к ней примешивалось волнующее чувство, название к которому наконец-то подобралось — азарт. Вот что, значит, испытывала Алиса, когда шла непонятно куда непонятно зачем. Главное было — идти. За кулисами, в застенках пока тихой сцены нашелся только Вайолет. Узнал даже несмотря на то, что Сиэль, как обычно, кутался в плащ с большим капюшоном, и в красивых глазах мелькнул темный страх, сделавший почти приятно. Сиэль ответил улыбкой и скользнул на лестницу, ведущую к чердаку. Это, конечно, совсем не кроличья нора, но даже Гробовщик не говорил, что он — обыкновенная Алиса. Для того, чтобы выбраться на чердак, требовалось залезть по опасно кренящейся лесенке и с усилием толкнуть тяжелый люк; когда нога вместо перекладины попала в пустоту, Сиэль на один миг ощутил себя вне тела. Он вцепился в лестницу заледеневшими трясущимися руками. В висках колотило. Насквозь прошибло потом, и все это вдруг напомнило то и тогда, напомнило безумный слепой ужас перед самой смертью. Всего доля секунды, прежде чем мир взорвался болью. И этот взгляд. Этот взгляд хищно-раскосых, огненных глаз с вытянутым по вертикали зрачком. Монстры в человеческом обличье на целый месяц поместили Сиэля в клетку, истязали, пытали и унижали, но оказалось, что страшнее всего — умирать. Он забрал ее. Он забрал Сиэля себе — Гробовщик рассказывал, что теперь он сужает круги и вокруг второго брата, но Сиэль мог думать лишь о том, что демон, взглянувший из черноты, уже забрал у него. Люк наконец поддался, и Сиэль подтянул тело на руках, выбрался наверх. Мысли, обычно маршировавшие стройными рядами игрушечных солдатиков, смешались, сбились в какую-то мутную пену — как желтый эгг-ног с каплей виски, который он тайком попробовал лет в восемь. Вчера на уроке французского Сиэль подумал, что это забавно: порождение ада, демон «Себастьян» — всего лишь пушистый белый кролик, за которым гонится бедная Алиса. Кролик постоянно смотрит на карманные часы — а демон трепещет от жадности, нетерпеливо ожидая, когда же ему, наконец, преподнесут ужин в виде души контрактора. Почти хотелось, чтобы побыстрее. И одновременно Сиэль мечтал увидеть, как демона пронзит коса самого сильного жнеца из когда-либо существовавших. В маленькие окошки заливался хмурый ноябрьский свет, пахло затхлостью и мокрой пылью. Сиэль переступил через свернутый ковер и замер: к стене в отстающих обоях рядом с ножкой сломанного стула жалось пушистое тельце. Глазки кролика живо сверкали в полумраке. Он ел какую-то сухую солому. Сиэль скользнул взглядом по прохудившемуся старому мешку неподалеку. — И как ты только забрался сюда, — прошептал он, осторожно подходя. Кролик поднял узкую головку, уши тревожно замерли. Ноздри дернулись — но Сиэль, видимо, не пах человеком, или этот домашний любимец просто уже слишком привык ко вниманию. Он шевельнул ушами и вновь деловито задвигал челюстями. Кролик был красивый и белоснежный; шкурка немного свалялась из-за трудного пути наверх — наверное, все же кто-то из молодых слуг притащил его сюда, — но до сих пор ухоженно блестела. Шею обхватывала черная шелковая ленточка с круглой, сейчас перевернутой бляшкой, должно быть — с инициалами владельца. Сиэль опустился на колени, забыв про пыль. — Я нашел тебя, — счастливо сказал он. Красные бусины глаз застыли. Когда Сиэль схватил кролика, задние лапы лягнули его в грудь — и это было больно, но не настолько, чтобы отпустить. Дрожащее тело с сильными ударами сердца там, внутри, тепло прижималось к нему. Сиэль вздохнул и стиснул руки еще крепче — не убежал бы!.. Кролик зафыркал. Он не оставлял попыток освободиться — и это вновь полоснуло чем-то горьким и гнусным. — Почему ты уходишь? — пробормотал Сиэль. Обняв дергающееся тельце, лег сверху и придавил его собой. — Почему ты не хочешь отдать ее мне? Вернуть?.. Кролик издал странный захлебывающийся звук. Он лягался уже так сильно, что Сиэль чувствовал, как рвется ткань и как струится теплая кровь из глубоких царапин на груди. Под закрытыми веками, в темноте, клеймом горели те два глаза: хищный разлет, жаркое пламя радужки, кошачий и чуть пульсирующий от голода зрачок. — А-а-а, — Сиэль не чувствовал ничего, поэтому не знал, как называется то, что с ним происходит; вместо слез из него вырвался только жидкий, липкий и горький, как желчь, стон. Он открыл глаза, приподнялся. Полузадушенный кролик вяло дернул лапами и вдруг упруго поджался, готовый к решительному бегству. — Отдай ее мне, — выдавил Сиэль скрипучим старым голосом и кинулся. Зубы вонзились в горло, кровь густо заполнила рот. Быстро свернул шею — до хруста — и на этот раз прокусил кожу на животе; пуха там было меньше, хотя Сиэлю все равно приходилось выплевывать комки. Он ел кролика и пил его еще горячую кровь. В голове слабо шевелился туман. Ни единой мысли, кроме нудно повторяющегося «отдай». Потом сидел, прижимая колени к груди и чуть покачиваясь, — приходил в себя. Брезгливо отбросил останки, вывернутые внутренностями наружу, и уткнулся в колени измазанным лицом. Помутнение проходило, но Сиэль не испытывал радости. И даже отвращения. Этот сон оказался куда крепче смерти. Не демон по имени Себастьян был кроликом — а то, что он забрал. Сиэль понимал, за чем бежит — в отличие от Алисы. Наверное, именно поэтому у него не получалось.