Тварь

Хаято очень любил босса. Любил как человека, как начальника, как мужчину. Да, когда-то это было слепой влюбленностью, той, когда не видишь недостатков человека, не видишь его сути. Лишь образ идеала накладывается поверх всей основы. Но вскоре, после того, как провел много времени рядом с объектом обожания, он понял и принял всего Саваду целиком и полностью. И, кажется, полюбил его еще больше. Взрывной и порывистый в своих стремлениях и чувствах, он не мог долго скрывать свою любовь к Джудайме. И поэтому, выцепив момент полного уединения с боссом, все выложил ему как на духу. Они были совсем еще подростками — им было по пятнадцать — шестнадцать лет. Хаято знал, что босс уже давно и прочно любил лишь одну девочку — Сасагаву Киоко. И, если честно, не очень-то надеялся на то, что его чувства примут. Здравый смысл побеждал. Глупое сердце билось в грудной клетке быстро-быстро, пока Тсунаеши в шоке смотрел на него своими светло-карими глазами. Босс покраснел, тихо, но уверенно произнес: — Гокудера-кун, мы оба парни, и то, о чем ты говоришь — неправильно. Ты… ты же знаешь, что мне нравится Киоко-чан. Прости, но давай будем общаться, как и раньше, хорошо? И посмотрел на Хаято так, будто неимоверно жалел того за его ориентацию. — Конечно, Джудайме, — стараясь выдавить из себя привычную бодрость и громкость, произнес Гокудера. Его не за что было жалеть. Хаято искренне верил в это. Он не был гетеро, не был гомо или би. Его ориентация называлась Джудаймизм, а стояло только на любимого босса. Больше никто во всем целом свете не привлекал его. Только Савада. И ради него… Что ж, Хаято потерпит. Все же счастье Джудайме — главное. Если счастлив Тсуна, Хаято счастлив тоже. Они были совсем еще подростками, когда Гокудера сквозь боль и слезы отчаянья спрятал свою любовь от всего мира. Но не от себя.

***

За пять лет Тсунаеши изменился. Сильно. Все они изменились — стали настоящими мафиози. Не изменилось только чувство с привкусом горечи и тоски, что сидело под сердцем у Хаято все это время. Быть рядом и не сметь прикоснуться — вот как звучал его девиз. Тсунаеши, казалось, забыл уже о том признании, что было сделано пять лет назад. Забыл, но нет-нет, да окидывал свою Правую Руку задумчивым и жалеющим взглядом. А Хаято не позволял твари, живущей у самого сердца, вырваться. Под этой вечной тоской и грустью любовь тоже изменилась. Приобрела странные, будто кислотные, переливы, вид наручников и щепоточку безумия. При всем этом любовь все так же являлась самым светлым и искренним чувством, живущим в Гокудере. Неправильная — как назвал её Тсуна когда-то. Дающая стимул жить — как убеждал себя Хаято. Он сидел возле босса и внимательно следил за тем, как тот методично напивался в элитном баре Италии. Вокруг шумела музыка, танцевали люди — они сидели в VIP ложе и могли прекрасно видеть все происходящее внизу. Подернутые пьяной дымкой карие прищуренные глаза смотрели в никуда. В руке, украшенной перстнями, находился бокал с мартини. В другой руке бутылка водки. Лучший способ полететь с пары бокалов был явно известен боссу. Пить на голодный желудок, не закусывать и смешивать градусы. Обычному человеку после комбо с водкой, текилой, виски, пивом, вином и мартини было бы очень и очень плохо. Тсунаеши лишь хорошо повело. Невпопад Хаято подумал о том, как хорошо босс вписывается в эту обстановку. Его легко можно было представить на месте хозяина заведения или же его лучшего друга. Правда была в том, что после столь долгой и нудной работы в Вонголе Тсунаеши мог вписаться лишь в изысканно обставленные и дорогие декорации. Приезжая домой в любимый и светлый Намимори, босс, как и все они, сильно выделялся. Было противное такое ощущение, что прошлое не вернуть, а костюмы теперь просто так не снять. И не в костюмах на самом деле дело было. А в них самих. Сейчас охмелевший Тсуна прекрасно смотрелся на этом огромном черном кожаном диване. Он уже поставил водку на стол, а бокал вертел в длинных и сильных пальцах. Хаято хотелось его обнять, поддержать. Жаль только, что Тсуна этого бы не понял. Ведь он уже сильный, состоятельный и влиятельный человек. А Гокудера его верный подчиненный. Субординация. Дружба на расстоянии вытянутой руки. Но то, как поджимались эти губы, то как подрагивали пальцы на левой руке, как смещался кадык при глотании очередной порции алкоголя, говорило лучше всяких слов. Пальцы хотелось огладить своими, по адамову яблоку провести носом, а губы поцеловать. Но он просто сидел рядом и молча наблюдал за впадающим в веселую эйфорию боссом. Вскоре и бокал занял свое место на столе, а Тсунаеши откинулся на спинку дивана, довольно прикрывая совсем уже ставшие мутными глаза. Напился. Возможно, до беспамятства, раз выглядит таким счастливым. Сеанс «отпивания» своей любви к Сасагаве Киоко был завершен. Вчера прекрасная Киоко-тян сыграла свадьбу со своим теперь уже мужем. Вчера Тсуна с улыбкой на устах искренне поздравлял молодоженов. Сегодня он упивается вусмерть, чтобы забыть эту адскую карусель с весельем, танцами и уже навсегда чужой Киоко. Чтобы забыть увиденную позорную сцену. Хаято понимал его как никто другой с поправкой на то, что он мучался буквальный каждый день от прошивающих насквозь чувств, что пытались вылезти при боссе. Хаято называли Ужасающей Правой Рукой лишь в глаза, за спиной слышались выкрики и смешки «Цепной Пес». Гокудере было все равно, ведь на правду не обижаются. Каждый раз, видя босса, хотелось сделать все для этого человека. Хотелось целовать опущенные уголки губ и ластиться к теплым рукам. Разорвать всех врагов, а потом лежать рядом и смотреть на умиротворенное лицо. Даже сейчас Хаято не осуждал его, о нет. Прекрасно понимал. Поэтому сейчас они сидят в VIP комнате элитного бара одни, а остальные продолжают праздновать радостное событие. Гокудеру можно было использовать как шкатулку для секретов — Тсуна это знал, потому и взял именно его с собой. Вот только знал бы босс о том, как действует эта интимная обстановка на Хранителя. Тсунаеши был пьян и не очень хорошо контролировал себя (мягко сказано), возможно, что он и не вспомнит ничего. Гокудера сдерживался из последних сил. Лишь один взгляд на тихого Хаято и вопрос: «Будешь?». Тсуна указывал на бутылку алкоголя и стакан, Хаято смотрел на босса. «Буду» — для того, чтобы решиться на открытое проявление чувств, Хаято вовсе не был нужен алкоголь. Ему нужно было избавиться от следящих за ними камер и поставить защиту вокруг них, что он и сделал. Пламя — удобная вещь. Пламя грозы еще и эффективно в некоторых случаях. Вырубает не защищенную от его влияния технику только так. Осторожно он пододвинулся к боссу, начиная внутренне ругать себя последними словами. Теперь карие глаза были прямо напротив его зеленых. Они были так близко, что Хаято казалось, что он тонет в них. Не смог. Не сдержался. Взял в свою руку чужую, огладил подрагивающие пальцы. От ключицы и до подбородка провел губами и носом. Когда поднял взгляд, увидел, что чужие глаза прикрыты. И в едином порыве прикоснулся своими губами к чужим. Сердце быстро стучало, тварь, запертая под ним, дергалась в конвульсиях и вылезала наружу. Кислотные переливы его несчастной любви встречались с такой же любовью, только более безнадежной. Наручники на руках не позволяли обнять Тсуну — лишь гладить-гладить эти теплые руки. Щепотка безумия сделала свое дело, заставляя целовать чужие пахнущие алкоголем губы и шептать о вечной любви. Он пал как друг, товарищ, подчиненный. Он был счастлив и рад, как последняя влюбленная в своего хозяина псина. Чужие губы не отвечали, не делали встречных движений. Хаято просто прикасался к ним своими и уже был счастлив. — Хаято, — босс отодвинул его от себя и все еще дымными глазами смотрел на него. Если бы у Гокудеры были собачьи уши, он бы прижал их к голове и заскулил. Почувствовав свою дозу рая и спустив визжащую тварь с цепи, он больше не мог держать в себе все то, что копилось годами. Босса хотелось утешить, взять на себя все его горе, злость и печаль. Боссом хотелось утешиться и наконец-то взять то закрытое и запретное счастье. — Джудайме, — Хаято взял его за руку, — Джудайме. Он не знал, что сейчас его глаза отсвечивают безумным Пламенем, бушующим внутри. Савада отвел взгляд. Тсуна забыл. Обо всем забыл: и о признании тогда еще подростка, и о том, как Хаято смотрит на него, о том, как тот старается всегда и везде быть рядом. Он просто приехал напиться в этот бар и утопить свое горе и агрессию в алкоголе. Он помнил, что все остальные еще празднуют. Свадьба была вчера, но это никого не останавливало — отмечать будут еще дня три. Он уехал, никому ничего не сказав, не попрощавшись и не предупредив. Хаято знал, почему, сам видел. Просил не заходить в туалет ресторана, в котором они отмечали светлое событие уже второй день. «Джудайме, вам не надо этого видеть». Но кто он был такой, чтобы силой заставить Саваду пойти в другое место? Тсуна тогда посмеялся. Практически все они были в стелечку бухими, подумаешь, рвота на полу или бессознательные тела на толчке. И не такое видали. Он зашел и сразу понял, что да, они все бухие. А кто-то еще и бесстыж настолько, что не удержался и решил поебаться прямо в туалете. А потом он понял, кто. И пулей вылетел оттуда, сбивая Хаято, который как клещ вцепился в него и не давал совершить глупости. Они все были пьяными и плохо контролировали себя, все, кроме Хаято и самого Тсуны. Которые были просто возмутительно трезвыми: Тсуна пить не любил, напившись, мог учудить и испортить всем праздник, а Хаято должен был четко контролировать все, что касалось босса. Савада сказал три слова: «уехать, накидаться, быстро». И Хранитель все сразу понял и быстро увез босса в бар, чтобы тот «накидался». Пить Тсуне было противопоказано: в состоянии опьянения могло просто сорвать тормоза. Поэтому он делал это или в полном одиночестве, или в молчаливой компании Хаято. Сейчас Тсуна, кажется, забыл абсолютно все. Помнил только, как в туалете стоящая на коленях Киоко ритмично двигала головой у паха своего новоявленного мужа. Видимо, брачной ночи им не хватило. «Хаято был прав, мне не стоило этого видеть.» Он все забыл, но после недавнего прикосновения чужих губ к своим он неожиданно вспомнил о том, что Хаято, должно быть, его любит. А еще о том, почему ему совершенно противопоказано пить. — Хаято, — мутные, теперь тоже горящие светом Пламени глаза, посмотрели в его красные, — А ты сможешь сделать это так же, как она? Гокудера потерянно смотрел на босса. И не мог поверить своим ушам. Внутри все обрывалось, а затем снова выстраивалось в одну линию. Что ему делать? Воспользоваться ли пьяным состоянием Джудайме? Внутри него радостная тварь визжала, как сука. Хаято молчал.