don't get along with each other

В детстве Ване казалось, что она не ладит с Лютером и Диего. Первый никогда не обращал на нее ровно никакого внимания. Спорил со Вторым, улыбался Третьей, поддерживал Четвертого, дулся на Пятого, давал "пять" Шестому, но практически никогда не заговаривал с Седьмой, не считая "доброго утра" и "приятного аппетита". Для Лютера на первом месте всегда были отец и их общее великое дело по спасению мира, и еще возможно Элиссон. В такой парадигме мира для младшей сестренки без суперспособностей места не оставалось. И хотя Ваня знала, что он это не со зла, менее обидным это для нее не становилось. Но уж лучше так, чем вечные упреки и задирания от Второго, который не любил терять ни единой возможности напомнить Седьмой, что на самом деле она не часть команды. Именно из-за Диего надежды Вани стать хотя бы координатором Амбреллы и помогать ребятам и отцу хотя бы со стороны, с треском провалились - он отказывался прислушиваться, делал все по своему и считал, что она не понимает о чем говорит, потому что ее никогда нет там, с ними. Отец не спорил. Ваня старалась не обижаться, хотя Пятый всегда говорил, что она не должна терпеть такие нападки в свой адрес (однажды, после очередной перепалки, Диего споткнулся на лестнице и болезненно проехал два пролета на пятой точке, и Седьмая готова была поклясться, что видела молниеносную голубую вспышку возле брата прямо перед его падением). В целом, даже не смотря на старших братьев, жизнь Седьмой не была невыносимой, ничуть не больше, чем жизнь любого из Харгривзов. Но потом Пятый пропал (Ваня тысячу раз просила отца продолжить его поиски и тысячу раз получала отказ), Бен погиб (они проплакали в обнимку с Третьей и Четвертым несколько ночей подряд), Элисон и Клаус сбежали из дома, и Седьмая осталась одна в огромном особняке, в компании родственников, неспособных и не желающих оказать ей никакой поддержки. Напротив, отец отдалился еще сильнее, настолько, насколько это возможно, Лютер окончательно перестал ее замечать, пропадая на заданиях, а Диего стал настолько невыносим, что вся ее жизнь превратилась в попытки не пересекаться с ним в доме ни при каких условиях. Последней каплей стал вечер, когда Ваня сидела в полутьме кухни с книгой и ведерком мороженого, а Диего ввалился через окно, весь в крови, и на ее попытки помочь, даже не узнать что случилось, а просто осмотреть раны и остановить кровь, оттолкнул ее так сильно, что она врезалась спиной в холодильник и в ушах после этого ужасно звенело несколько часов. В слезах Седьмая выбежала из кухни, едва не сшибив в дверях Грейс, уже спешившую на помощь сыну, и конечно не слышала, как Второй ворчливо оправдывался перед матерью, что не хотел навредить сестре, и обещал наутро пойти и извиниться. Но уже к утру Ваня подала давно подготовленные документы в колледж, молниеносно собрала вещи, на чудом скопленные деньги сняла комнату на окраине города и жила там до момента, как получила электронное письмо о зачислении. Больше она порог дома Харгривзов не переступала. Она не знала, что сразу после ее ухода Диего поступил в полицейскую академию и тоже порвал какие-либо связи с семьей. Однако до нее доходили слухи. А еще Ваня тихонечко, будто незаметно для самой себя, следила за подвигами Лютера через страницы газет и в обрывки новостных репортажей, и когда он внезапно отправился на миссию на Луну, целый вечер сидела у себя в комнате со стаканом виски, налитым кем-то из соседей по кампусу, и, неодобрительно качая головой, пялилась в стену, предаваясь воспоминаниям и мыслям "что если бы все сложилось не так". А потом Ваня писала книгу. И пару раз одалживала деньги Клаусу (один раз разрешила ему переночевать в общаге, тайком проведя его на этаж, и, однажды, уже после выпускного, сумела уложить его в клинику, без вопросов оплаченную Элиссон). И даже один раз получила приглашение на премьеру фильма, на которую даже пришла, но так и не поговорила с сестрой. И тысячу раз поднимала глаза к темному ночному небу, потирая уставшую от компьютерных очков переносицу или разминая затекшие от смычка пальцы, и скучала, бесконечно скучала по редким тихим и уютным вечерам на чердаке семейного особняка, когда она делила одно большое старое пыльное кресло с долговязым Беном, каждый раз комично пытающимся сдуть отросшую челку, лезущую в глаза, и оба они с искренним восторгом слушали сбивчивые речи Пятого, хаотично мерившего чердак широкими шагами, мечущегося в свете старой тусклой лампы туда-сюда, рассуждающего о времени, ткани пространства, перемещениях в нем и всех возможностях, о которых он мечтал и на которые надеялся. Ваня жмурилась и верила, что брат не пропал, а смог нащупать и догнать эти свои мечты, и сейчас был где-то там, путешествовал и не знал никакого горя. В такие вечера ей иногда мечталось, что два самых родных брата не бросили ее, а все еще жили где-то под боком, и по воскресеньям они втроем завтракали где-то в центре города, делились успехами друг друга, может даже вместе ходили в кино на фильмы Элиссон или выходили на пробежки по центральному парку. В таких мечтах Бен всегда становился врачом, как он и хотел в детстве, а Пятый носил длинное черное пальто, загадочно улыбался и обязательно рассказывал что-то очень умное. Братьев не беспокоило, что у Вани нет суперспособностей, они просто любили ее такой, какая она есть. Но даже в воспоминаниях стопка книжек и журналов с громким стуком безжалостно падала на деревянный пол, слегка задетая рукой Пятого, Бен вскакивал, параллельно пытаясь не уронить с кресла сестру и подхватить книги, Ваня ойкала и сжималась в комочек и отец, уставший и разъяренный, врывался на чердак, вступая с Пятым в громогласную перепалку. Потом уже у дверей комнаты Бен грустно улыбался и уходил к себе, а Пятый вдруг клал ладонь ей на плечо и говорил, что все будет хорошо. ... но хорошо ничего почему-то не было, и Пятый, много-много лет спустя, лежа среди развалин своего мира возле затухающего костерка, тоже смотрел в звездное небо, на котором по какой-то причине не было Луны. Единственное, на что он надеялся, что когда-нибудь окажется достаточно сильным, чтобы спасти хотя бы Ваню. Как позже выяснится - от самой себя. А пока, еще в прошлом, Ваня дописывала нетвердой рукой короткое послание на внутренней стороне обложки своей свежеизданной книги. Один экземпляр для отца. Один для Элиссон. И, наверное, все таки один для Диего.