Его (не)достижимый идеал

      Нокаут вздохнул и скрестил татуированные руки на груди. Он столько ждал этого вечера - Арси наконец-то сдала свою сессию, и теперь была полностью в его власти. И чего ради, спрашивается, бронировался столик в её любимом кафе? Чего ради был заказан самый большой букет лилий? Для чего он даже отказался от ночных гонок, сдав своё авто на внеочередной техосмотр?              Видимо для того, чтобы никуда не пойти, а остаться дома. Именно для этого. - Праймасе, но это же смешно! - воскликнул он, еле скрывая гнев за насмешкой.- Старскрим, я же уже неделю назад сказал, что уйду сегодня на свидание. - Допустим, - тихо ответил кузен.- Но почему бы вам не вспомнить, что ещё две недели назад, вы обещали провести этот чудесный день в моей скромной компании.       Нокаут лишь тяжело вздохнул. Да, пообещал. И уже сотню раз пожалел об этом обещании. Старскриму было невозможно угодить. В клубах ему, видите ли, душно, громко и слишком алкоголем пахнет, на гонках он то и дело возмущается из-за того, что "эти молодые люди совершенно игнорируют правила дорожного движения", а из стриптиз-клуба он выскочил, стоило девушке на шесте остаться в нижнем белье... Да уж, дал же Праймас такого родственничка: моралиста и ханжу. Недаром работал этот мелкий негодяй цензором, хотя теперь, когда к власти пришло революционное правительство, кузен поднялся и стал главой правительственного отдела по связям с общественностью (впрочем, замашки у него всё равно остались как у какого-то мелкого политрука в кадетском училище).       И, стоило признать, едва ли Нокаут мог представить себе хоть одну должность, которая бы подходила Старскриму более цензорской. Нет, живи они в средние века, братцу очень было бы к лицу одеяние инквизитора или же красный "мешок" палача. Впрочем, а кто бы сказал, что Старскрим не палач? Все, кому лично доводилось встречать этого безобразно худого и довольно высокого (что крайне эффективно нейтрализовывала "прекрасная" привычка сутулиться и вжимать голову в плечи) мужчину, соглашались, что нет карателя свободомыслия лучше, нежели этот хромоногий, болезненно бледный зануда. При былом режиме он с крайним пристрастием цеплялся за каждое слово, какое воспринимал двояко. А двояко он воспринимал каждое слово, кроме похвалы действующей власти, хотя и ту перечитывал раз десять, стараясь и здесь найти нечто не столь хвалебное и спрятанное за первоначальным смыслом слов. С приходом же революции в его жизни ничего не поменялось, кроме режима, которому Старскрим служил всё с тем же рвением и остервенением, что и предыдущему.       Сторону он переменил, не моргнув и глазом, хотя проявлялось это не сразу, постепенно. Сначала в личных беседах, где-то в курилке, на кухне тогда ещё скромной двушки на окраине он стал отзываться о пришествии нового порядка куда теплее. Взялся верстать какие-то идеологические брошюрки, чтобы потом пустить их в печать. Через некоторое время, к удивлению всех своих знакомых и близких, знавших Старскрима как ярого противника «гладиаторской заразы», купил себе сборник стенографий с публичных выступлений Мегатрона до прихода к власти и подал заявку на вступление в революционную партию. Потом приобрёл «революционный трёхтомник» - видавшую виды кипу бумаг, грубо сшитую меж собой, а в речи господина цензора стали проскакивать цитаты, приписываемые вождю революции. После вступления в партию Старскрим откопал из-под гор разных бумажек и служебных записок, накопившихся у него за годы конторской работы, пишущую машинку, доставшуюся в наследство от ни разу в жизни не увиденного покойного прадедушки, и, вспомнив робкие юношеские попытки к стихотворчеству, принялся с достойным всяческих похвал рвением строчить оды партии и отдельным лицам, партию возглавлявшим. Когда же такая рабская любовь к системе и Мегатрону лично самим же Мегатроном и была замечена, Старскрим постепенно получил генеральские погоны, орден "за заслуги перед революцией" и, что было особенно важно этому старому честолюбцу, в юности служившему в авиации (по слухам, в части он работал только в горизонтальной плоскости с тряпкой в руках), пост командующего воздушными силами. И всё вот это досталось ему в обмен на одну единственную услугу: Старскрим теперь должен был все "косяки" власти оправдывать официально, на большую аудиторию. С чем он и справлялся с превеликим успехом.       Перемена идеологии, карьерный взлёт и доступ к практически несметным богатствам и всяческим почестям, впрочем, никак не благотворно сказалась на характере Старскрима. И это, ещё мягко говоря. Напротив, казалось, что, получив от жизни всё и даже больше, Старскрим стал лишь несноснее. Подарочек судьбы, не иначе. Особенно жестоко старушка-Фортуна извернулась, сведя пути двух кузенов и переплетя их так крепко. Подчас Нокаут даже начинал думать о том, что теория о переселении душ и карме работает, и что нагрешил он в таком случае просто ужасно, раз вынужден теперь терпеть Старскрима со всеми его закидонами ежедневно.       Порой Нокаут откровенно задавался вопросом, что же всё-таки раздражает его больше: то, что он вынужден жить с кузеном под одной крышей или как он вообще до такого докатился? А лишь за пару лет до каонского мятежа, быстро ставшего той самой блистательной революцией, его жизнь текла иначе. Чёрная полоса началась внезапно: Нокаут повздорил со своей тогдашней пассией, слово за слово, обмен любезностями – и вот он уже стоит на улице и ловит раскрытым чемоданом вылетающие из окна вещи. Подумаешь, пофлиртовал чуть-чуть с её подружкой – ну с кем не бывает, что уж сразу за дверь-то?! А на улице, холод, дождь – и ведь даже пойти-то некуда: не к матери ж домой возвращаться? Та, конечно, приняла бы блудного сына, но это казалось позором, да и образ жизни Нокаута сильно изменился и был бы родительнице вовсе не по нутру. Сидя на чемодане под навесом автобусной остановки, он, помнится, обзвонил всех своих приятелей, но – вот же досада – ни один из его знакомых и друзей не нашёл для него угла. У всех резко нашлись девушки, обострились болячки и появились дела за городом. Искать квартиру, не имея особых средств, было бесполезно, если клоповники серьёзно не рассматривать, поэтому пришлось откапывать телефон дражайшего кузена и надеяться, что у Старскрима за прошедшие годы не сменился номер.       Вопреки всякому здравому смыслу, Старскрим наглого родственничка, объявившегося так внезапно и небескорыстно, не выгнал. Оказалось, он сам совсем недавно съехал от матери и теперь обретался в видавшей виды двухкомнатной квартире на окраине. В этой дыре предстояло ютиться и Нокауту. Именно что ютиться, ибо кузен, даже не рассматривая идею переделать сымпровизированный кабинет обратно в гостиную, великодушно постелил ему в углу спальни на раскладушке. Взамен на плечи «бедного родственника» ложились заботы о своём благодетеле, ибо возвышенную натуру один вид половой тряпки или грязной сковородки вгонял в уныние и лишал всяких сил.       Первое время, стоило признать, жилось Нокауту в целом неплохо – Старскрим, оголодав и порядком устав от холостяцкого житья, не докучал кузену излишними требованиями. Он почти безвылазно корпел над статьями, что-то правил, верстал, изредка отвлекаясь, чтобы кому-либо позвонить или выпить кофе, порой даже забывая поесть, хотя еда стояла на журнальном столике, совсем неподалёку – даже идти никуда не нужно было. Впрочем, о чём тут можно было говорить, когда Старскрим, бывало, засыпал, не вставая из-за конторки, и Нокауту приходилось дотаскивать кузена до постели, чтобы он не упал со стула и не разбился. Впрочем, в накладе юноша не оставался – не будучи прилежным студентом, стипендию он в глаза не видел, а потому немалое жалование родственника, прямо перетекавшее к нему в карман – Старскриму было недосуг заниматься покупками чего-либо, и эта задача тоже была переложена на молоденькие крепкие плечи – приходилось как нельзя кстати. Нокаут без каких-либо угрызений совести покупал себе приличную одежду, тратился на поддержание своей внешности в образцовом виде, не отказывал в удовольствиях вроде посещений ночных клубов и баров, даже на машину мечты начал откладывать. Не работать и иметь всё, о чём большинство его сверстников могло только мечтать? Ради такого можно и поухаживать за «любимым комнатным растеньицем», даже если для этого понадобится мыть его вручную и кормить с ложечки, раз уж пресветлый гений публицистики слишком занят работой.       Начавшаяся революция их никак не задела. Старскрим, выйдя из состояния комнатного растения, вовремя переметнулся на сторону повстанцев. Его расчёт оправдался: их никто не тронул, на военную службу в новую армию тоже не призвали - Нокаут спокойно учился в медицинском, будучи одновременно и перспективным строителем светлого будущего в этом самом будущем и временно негодным для призыва; Старскрима сочли слишком полезным на информационном фронте. Когда Каон оказался под контролем нового порядка, карьера Старскрима – уже вступившего в партию и начавшего уверенно и целенаправленно привлекать к себе внимание Мегатрона – неожиданно пошла в гору. Сначала из цензора какой-то местной газетёнки – в цензоры новой революционной газеты, потом пост главного цензора, потом – глава цензорского комитета, а там уже и Мегатрон заметил, что кто-то долго и упорно пытается облизывать его в самых труднодоступных местах, и просто не мог оставить столь рьяного почитателя себя любимого без внимания. Генеральские погоны, всякие номинальные и реальные посты, ордена-медали и роскошные пятикомнатные хоромы в историческом центре города к вниманию прилагались приятным бонусом.              И тут произошло кое-что, чего Нокаут никак не ожидал и, откровенно говоря, не хотел ожидать: у Старскрима появилось свободное время. Стоило почтенному родственнику отдохнуть и перестать напоминать зомби, как ему в голову немедленно полезло то, из-за чего Нокаут в детстве с содроганием посматривал на календарь каждый раз, когда речь заходила о том, чтобы навестить родню в пригороде. Старскрим жаждал общения, и это было стократ хуже, чем мытьё полов. Многие сочли бы такое отношение к своему благодетелю крайней низостью с его стороны: мол, его и от отчисления спасли, и непыльную денежную должность нашли, и живёт-то он на всём готовом у своего бескрайне щедрого и великодушного кузена – неужели так трудно отплатить добром за добро? Что ж, в целом мысль верная. Только вот есть разница между «поддержать ежедневную светскую беседу» и «посвятить своему «благодетелю» всё своё свободное время». Старскрим был абсолютно невыносим в своём стремлении к чужому вниманию. Не жалуя виды досуга, которые нравились его младшему братцу, он, тем не менее, требовал проводить с ним время, и каждый раз Нокаут сталкивался с дилеммой: либо ломать голову, выдумывая, как бы развлечь капризного и привередливого благодетеля, либо соглашаться на то, как Старскрим видит их совместный отдых. У Старскрима вообще на всё было своё бесценное мнение и видение. Не избежала этой участи и личная жизнь Нокаута: каждую из его девушек дражайший родственник обязательно желал знать лично, а при первой же встрече устраивал бедняжкам допрос с пристрастием, что многие предпочитали расстаться со своим импозантным обеспеченным кавалером, только чтобы больше никогда не встречаться с его чудесным кузеном. Будучи редкостным ипохондриком, Старскрим частенько докучал Нокауту своими бесконечными жалобами на здоровье. Здоровье благодетельного родственника, впрочем, и впрямь оставляло желать лучшего, и, в очередной раз безропотно раскладывая массажный стол, Нокаут думал о том, что в один прекрасный день, судьба, быть может, смилостивится, воплотив жалобы Старскрима в реальность, а его вознаградит за все страдания, оставив единственным наследником всего непосильно нажитого. - Проведёшь тут с тобой чего...- недовольно буркнул Нокаут, поглядывая на часы и понимая, как сильно он опаздывает. – Тебе всё не так. То не хочу, это не буду. Что бы я ни предложил – ничего не нравится. - Ну, тут вы, милейший братец, ошибаетесь, - Старскрим жутко улыбнулся, демонстрируя кривоватые зубы, а потом внезапно перешёл на "ты", как всегда, когда ему было что-то надо, - Ну же, братец, вспомни, как раньше мы славно веселились. Мне иногда так хочется вернуться в те чудесные времена.       Да уж, веселились. Нокаут изнывал от скуки, когда родственники, к которым его отправляли практически на полгода, просили его провести время с кузеном. В детстве Старскрим заставлял его играть в чаепития или показы мод. С годами развлекательная программа интереснее не стала. Наблюдая за тем, как Старскрим играет с проклятой доской, пытается на что-то гадать, вызывает духов и творит прочую околесицу (ибо в высших светских кругах всегда были популярны различные оккультные практики), Нокаут неизбежно чувствовал приступы зевоты. Впрочем, и это было лучше, чем растягивавшаяся на несколько часов беседа о винтажных игрушках: за долгие месяцы разлуки Старскрим успевал разжиться парой новых экспонатов для своей бесценной коллекции, и, стоило Нокауту переступить порог гостеприимного дома, он уже по горящим страстью косым глазам понимал, что его ждёт очередная незабываемая по нудности лекция. И без того унылое занятие сопровождалось крайне экзотичным музыкальным сопровождением, ибо кузен почему-то признавал лишь тех музыкантов, которые уже лет сто как почили. У Нокаута же один вид проигрывателя, откопанного со свалки истории, вызывал ещё большее уныние. В лучшем случае, если звёзды сойдутся, будет ясный погожий день, тётка даст денег, а у Старскрима не будет болеть голова, они могли выйти в город. Не в мегаполис с торговыми центрами, к которым привык Нокаут, а в какую-то провинциальную глушь, но всё было лучше, чем просиживать в четырёх стенах. Тем более что, выбравшись на улицу, Нокаут мог, наконец, спокойно выдохнуть и отчалить на покорение сердец всех здешних красавиц, пока Старскрим занят игрой в бинго и традиционной креманкой шоколадного мороженого - двумя страстями, не снискавшими одобрения строгой матушки, и оттого ещё более притягательными. Конечно, бывало, что Старскрим вспоминал о своей обязанности следить за дорогим гостем, чтобы тот не ввязался в какое-нибудь предприятие, опасное либо для здоровья, либо для честного имени, но Нокаут практически сразу выяснил, как сохранять память любезного кузена такой же дырявой, как дуршлаг. Стоило молчание Старскрима, на удивление, дёшево. За помятую десятку, которую молодому сердцееду не составляло никакого труда скопить, сэкономив пару раз на городских соблазнах, память дражайшего родственника сразу деградировала до уровня аквариумной рыбки, а дома он без зазрения совести рассказывал о том, как они «чудесно прогулялись». Это были лучшие воспоминания Нокаута о днях, проведённых в безрадостной глуши. Как жаль, что теперь он не может просто откупиться от милого братца – чем откупиться от того, у кого и так всё есть, а чего нет – он легко может купить по первой прихоти. - Прошу меня простить, мне пора откланяться, - скомкано бросил он, едва сдерживая порыв бросить постылому кузену в лицо всё, что накипело. Некогда. Си наверняка минут через пять будет в кафе, а ему добираться ещё минут пятнадцать-двадцать, не меньше (и то, если не подведёт метро). Конечно, вечером его, скорее всего, будет ждать «тёплый приём», но то вечером. А пока он, нащупав дверную ручку, прожал её и шагнул в открывшийся проём. - А ну вернитесь, юноша!       Нокаут выскочил за дверь, оставляя "второго человека Каона» в одиночестве посреди огромного коридора. Старскрим, зная, что кузен ещё не успел отойти слишком далеко, попытался было удержать Нокаута дома: схватился за сердце и, громко охая и хрипя "Праймасе, как мне плохо", начал было сползать на пол. На сей раз проверенная временем уловка не сработала. Заместитель Мегатрона посмотрел на захлопнутую дверь, вздохнул, буркнул что-то про безнравственность и неблагодарность и вернулся в личный кабинет. Заведя антикварный патефон, Старскрим налил себе немного коньяка и завалился на изящную старинную тахту.